Ее легкие победы над похотливыми подростками кажутся пустяковыми по сравнению с близким интимным прикосновением или с аварией, после которой необратимо меняется жизнь. Жалко, что с ней ничего не происходит, а если и происходит, то она всегда остается невредимой. Ей хочется быть бледной и загадочной, даже правильной, не блондинкой и очень даже очень такой… совершенной, с сексуальной точки зрения. И ей так хочется держать себя в руках, как сейчас, чтобы все происходящее подчинялось исключительно ее воле.
Ей так хочется, чтобы жизнь указала ей место, как это произошло с Олив. Она уверена, что дома уже ничему не научится, потому что если бы мир действительно был таким пугающим, каким кажется матери, то как бы тогда все жили? Пусть пример матери, которая сидит на таблетках, станет ей уроком. А что касается отца, то он всегда в отъезде, за границей, убеждает незнакомых людей, что одна единственная покупка может изменить их жизнь до неузнаваемости.
Ах, только бы Спенсер был дома, сидел у телефона и ждал звонка. Тогда Хейзл смогла бы забыть о том, как все просто: сначала проверить, не смотрят ли учителя, поцеловать Сэма Картера в губы и увести его куда-нибудь в тихое место. Зачем ждать? Спенсер живет в сотне миль отсюда, последний раз она видела его ребенком – без головы, надевающим майку, и еще – в одной единственной полосатой вязаной перчатке на руке. Она даже не знает, как он сейчас выглядит. Она, конечно, не может не подозревать, что он наверняка «настоящее» ее, потому что, во-первых, у них в семье меньше денег, а во-вторых, потому что он не учится в частной школе. Ей представляется, что с ним всегда происходит что-нибудь ужасное, что-нибудь из криминальной хроники по телевизору…
Или, может, Спенсер тут ни при чем, и она бережет себя для Ривера, или для Вэла Килмера, или Харви Кэйтеля. Но Ривер умер, и ей пора бы уже вырасти из всего этого. Пора, наконец, жить в реальном мире.
Хейзл переступает через манекен в роли трупа Ривера Феникса, проходит пожарным выходом и оказывается в коридоре. Достает телефонную карточку и заталкивает глаза Джона Леннона в рот телефона, слыша, как за спиной открывается дверь. Обернувшись, она видит Сэма Картера. Она снова поворачивается к таксофону и чувствует, как Сэм дышит в затылок. Начинает набирать номер Спенсера, как вдруг Сэм Картер нахально целует ее за ухом (господи!), и Хейзл в ожидании ответа на том конце телефона, понимает: нужно что-то делать. Решение, которое она примет, не решит всех ее проблем, но по крайней мере решит проблему нерешительности. Неважно, ошибется она сейчас или нет – такие решения имеют не больше ценности, чем популярная мелодия по радио.
Трубку берет отец Спенсера, он говорит, что Спенсер еще не вернулся домой, но если это опять потаскушка Эмма Томпсон, то лучше ей найти занятие получше.
– Нет, – говорит Хейзл, – это не Эмма Томпсон. Я просто ошиблась номером.
1/11/93 понедельник 11:12
– Я надеялся, что мы проведем весь день вместе, – сказал Спенсер, – похоже, не получится.
Хейзл нашла Спенсера в кабинете рядом с парадным. Он был в дурном настроении. В кабинете стояли два кресла на колесиках и стол с компьютером. Рядом возвышалась стопка дисков с играми. «Астерикс и чудесное освобождение», «Шахматы Мефистофеля», «Автомобильная дуэль», «Европейский турнир Ассоциации профессиональных игроков в гольф». Спенсер часто прятался в кабинете и, как занятой человек, часами просиживал за компьютером.
– И почему это из всех возможных, он выбрал именно этот день?
– Он не виноват. У него шок.
Уильям ушел наверх (второй этаж, справа) смотреть телевизор. В это время на четырех каналах он мог выбирать между «Добрым утром с Энни и Ником», «Днем на Втором», «Сегодняшним утром», или «Давайте посчитаем». Хейзл проверила программу на предмет наличия передач, способных представить жизнь снаружи в худшем свете, чем показалось Уильяму. Она пришла к выводу, что Уильяма не напугает ничто.
– Не волнуйся ты за него, – сказал Спенсер, – он старый крепкий мужик. Все с ним будет нормально, пока он дома или в саду.
– А по моему мнению, с ним все будет в порядке, ему просто нужно понять, чего он ждет от улицы.
– По твоему мнению, у нас с тобой может быть ребенок – и никаких проблем.
– Какое это имеет отношение к Уильяму?
По мнению Спенсера, оба ее мнения были одинаково глупы. Похоже, она забыла, что Великобритания – огромная страна. Целых четыре страны в одной и при этом каждый день в них случается что-то новое, и как они расскажут Уильяму, что там снаружи? Какой город или какое время дня лучше всего передает атмосферу целого? Если Уильям разочарован Великобританией, то за дверью – всего лишь одна лондонская улица, и наивно полагать, что, кроме этой, другой Великобритании не существует.
– Мы же не можем рассказать ему обо всей стране, – сказал Спенсер.
– Но можно начать с людей.
– Каких людей? С уверенностью я могу говорить только о себе.
– Ну вот и говори.
Хейзл раздраженно убрала с платья перышко. Спенсер сказал:
– Речь-то ведь не о Уильяме, правда?
– Я думала, сегодня будет необычный день.
В таком случае, мог бы спросить Хейзл Спенсер, почему ты договариваешься о встрече со старым другом? Вместо этого он в очередной раз показал свое невежество в отношениях с прекрасным полом – посмотрел на часы. Меньше чем через час ему нужно забрать племянницу с автобусной остановки, а он до сих пор не купил ей подарок. Ей всего десять, и он не хотел, чтобы она появилась в доме в самый разгар ссоры, тем более, что сегодня у нее день рождения. Поэтому им с Хейзл давно пора выяснить отношения.
– И еще – о ребенке. Что мы будем теперь делать?
Хейзл отвернулась, будто ей просто очень нужно посчитать до десяти. Очень медленно. Она постояла так немного, руки в боки, цокнула языком, сжала губы. И даже пристукнула ногой по полу. Потом обернулась и не мигая спросила:
– Что это за баба – Джессика?
– Кто?
– Мне кажется, ты прекрасно слышал, что я сказала. Кто такая Джессика?
– Никто.
– Уильям так не думает.
– Я не знаю никакую Джессику.
– Перестань, Спенсер.
– Я, правда, не знаю, клянусь.
– Значит, это имя тебе ничего не говорит?
– Ради бога, Хейзл, еще дня не прошло, а ты уже качаешь права.
Он не это имел в виду. Или имел, но не хотел произносить этого вслух. Или он не хотел произносить этого таким образом. Или он вообще понятия не имел, что хочет сказать… Несколько секунд оба молчали. Хейзл ходила взад-вперед, от стула к столу и обратно. Наконец она произнесла:
– Я и не предполагала, что ты такой.
Наступил тот самый, короткий момент, в который они могли бы завершить разговор, сменить тему и не произносить многое из того, что можно сказать, но лучше не произносить никогда.
– Ну-ка – какой, какой?
Итак, для начала можно вспомнить его отвратительную привычку не смотреть на собеседника во время разговора. На втором месте – его своеобразное чувство юмора. Еще ей очень хотелось объяснить ему – очень медленно, так, чтобы он, наконец, понял, что совсем немного нежности было бы как раз к месту, когда люди просыпаются голые в одной постели. К тому же приличный человек после такой ночи не несется сломя голову за противозачаточными таблетками.
– Я думала, ты проще относишься к жизни, – сказала Хейзл, – и что тебе известно: таблетки совсем не обязательно принимать сразу после этого. И паниковать тоже было лишним.
– Я знаю. Я вовсе не паниковал. Я наводил справки.
– И ты поперся с этим в библиотеку? Кому рассказать – не поверят. Интересно, что бы сказала Джессика? Ну, наверное, нашла бы что сказать.
– Ты ведь говоришь совсем не то, что думаешь, – сказал Спенсер, опустив взгляд и с облегчением увидев ноги Хейзл, все еще в его лучших носках.
И все равно, он был совершенно уверен: Джессика никогда бы не поставила его в такое положение. Он уставился на пустой экран компьютера, вспоминая, сколько раз переворачивался и разбивался на гоночной трассе.
– Мне нужно идти.
– Подожди, Спенсер.
– Мне нужно купить племяннице подарок.
– И конечно, тебе известно, что она хочет, – сказала Хейзл.
Спенсер смотрел в сторону и не отвечал, поэтому Хейзл не нашла ничего лучшего, чем добавить:
– Ты, новоявленный специалист по подаркам для маленьких девочек.
– Она хочет лошадку, – сказал Спенсер, не сдаваясь. – Я где-то читал, что все девочки в ее возрасте хотят лошадку.
– И ты, конечно, купишь ей лошадку?
– Конечно, нет. Господи, что на тебя нашло?
– Почему бы тебе не рассказать мне о Джессике?
– А что, ты дала мне сказать хоть слово?
Больше всего Спенсеру захотелось вернуться назад. Сначала он напомнил бы ей о ее легкомысленном поведении в постели. Он вспомнил бы о том, что его бесило в ней больше всего – это ее поведение девчонки из частной школы. Нашла, чем удивить. Он вернулся бы к ее самонадеянности в разговоре с Уильямом – всего через каких-то сорок минут после знакомства. Ну да, конечно, она знает, как ему будет лучше. Напомнил бы ей, как беспардонно надела она его носки и принялась читать библиотечные книжки. Без спроса.
Однако заводить об этом разговор было уже поздно.
– По логике вещей, – сказал Спенсер, – если нам с тобой суждено прожить жизнь вместе, я имею право говорить тебе все, что считаю нужным, так?
– С чего ты взял?
Уголки ее губ дрогнули. Локоны касались плеч. Спенсер заметил их впервые. Он произнес:
– Если хочешь – иди, я тебя не задерживаю.
– А вдруг я беременна твоим ребенком?
– А вдруг нет?
– Ты прав, наверное, нет. Все останется по-прежнему, и жить мы будем точно так же, как и раньше, только уже друг без друга. Ты этого хочешь?
– Мне нужно идти.
– Кто такая Джессика?
– Вот пристала. А кто такой Генри?
– Какой Генри?
– Твой Генри. Тот самый Генри, которого ты пригласила сегодня на обед.
6
Не было ни гроша, да вдруг… (5)
«Таймс», 1/11/93
1/11/93 понедельник 11:24
Жизнь прекрасна! Как молниеносно она меняется! Намного лучше денег, и нет ничего лучше, чем просто быть. Быть здесь и сейчас, в Лондоне, быть – первого ноября 1993 года, и шагать – по дороге к любимой женщине. Генри решил идти пешком, рассчитав, что придет к библиотеке не позднее полудня, или, самое позднее, в четверть первого. И дождя уже нет.
Он мысленно снимал шляпу перед Джеральдом Дэвисом, легендарным игроком Союза регбистов и журналистом «Таймс», перед Джессикой Браун, официальным представителем Ассоциации потребителей, и перед Мартином Пёрвисом, муниципальным инспектором, проведшим сделку по продаже бывшего рынка Биллинсгейт. Уже выйдя из гостиницы, Генри почувствовал, что мисс Бернс должна быть где-то поблизости, и вот, кажется, не ошибся. Он принял это за знак, доброе знамение, и ему вдруг подумалось, что удача есть не что иное, как способность человека найти и взять то, что тебе предначертано судьбой. Он чувствовал, что на этот раз ему повезло. Он принялся искать тотализатор и тут же наткнулся на Уильям-Хилл. В дверях валялся Мэттью Бистон, бывший генеральный директор Управления национального экономического развития. Сейчас на нем был драный нищенский халат, перепоясанный бечевкой. Генри брезгливо переступил через него.
Внутри тотализатора несколько телевизоров были втиснуты в угол между стеной и потолком. Половина показывала анонсы завтрашнего Кубка Мельбурна, остальные знакомили посетителей со списком участников заездов в Ньюкасле, Пламтоне или Саутуэлле.
Посетителей в зале было двое: сам Генри и Джон Макси, больше известный под именем Бешеный Пес. Бешеный Пес грыз и без того короткий карандаш и, сидя на стуле, наблюдал за ирландским скакуном, гарцующим перед заездом в Флеминтонском паддоке на потеху австралийским туристам. Выражение лица Джона Макси, скучающе-враждебное и безразличное, вернуло Генри к мыслям о пустыре в предместьях Уэйкфилда и напомнило о фейерверке в Эйнтри, но времени на раздумья уже не оставалось. Он же делает это для мисс Бернс, а если мужчина собирается жениться, то ему нужны деньги. И если денег будет достаточно, они смогут жить, как пожелают и где пожелают, в соответствии с неписаным международным законом, принятым в среде очень богатых людей, желающих жить в Женеве. Поэтому Генри глубоко вздохнул и сделал вид, что не замечает Джона Макси, или Бешеного Пса, сына бывшего тренера «Ромфорд Рейдерз», с татуировкой «Oberhof» на предплечье.
Пожелав себе удачи, Генри скрестил пальцы на руке, закрыл глаза и принялся вспоминать мисс Бернс. Она снова явилась ему в образе престарелой английской розы, в неизменных очках для чтения, с учительским пучком и с любимым котенком на руках. У нее седеющие волосы, или каштановые волосы, или, может быть, темные, светлые или рыжие. Она богата, целомудренна, мягка, достойна, рациональна, способна к игре на деревянных духовых инструментах, ну а волосы ее могут быть любого цвета, как заблагорассудится Создателю. Это не так уж и важно, хотя хотелось бы не ошибиться в отношении котенка.
Он наклонился к билетному окну, за которым в ожидании, когда Генри сделает ставку, сидел Клайв Милнз, старый опытный букмекер и бывший член Движения в защиту Ольстера. Генри взглянул на экран телевизора, но картинка опять поменялась, и на сей раз прожигателям жизни предлагалось выбрать любой способ просадить деньги – из целого списка возможных. В этой стране можно ставить на все: на вероятность обнаружения орнитологами редкой птицы или на предполагаемые даты смерти известных людей. Можно строить прогнозы о вероятности временного прекращения вооруженного конфликта в Ирландии, или на продолжительность рождественского спича Королевы, на последние записи в трудовой книжке и на физическое состояние Элвиса. Как будто жизнь – одна большая ставка. Хотя всем понятно, что одни события – всего лишь возможнее и предсказуемее других. А тотализатор убеждает нас в том, что нет ничего невозможного, но даже такое утверждение может стать поводом для пари.
И тут Генри очень захотелось поставить все деньги отца на то, что он все-таки женится на мисс Бернс, причем не позже сегодняшнего вечера, несмотря на всю смелость подобного предположения. Быть может, это укрепит его веру в возможность такого исхода, стоит лишь набраться смелости и сделать на это ставку. По тому же принципу он сделает еще несколько второстепенных ставок – например, на то, что тот, первый человек, который взял трубку, был старым и вполне безобидным другом семьи. А второй, молодой – Генри готов держать пари – всего лишь какой-то мальчишка, разносчик пиццы, или ее младший брат. Во всяком случае, Генри готов был поставить на то, что и этот человек не имел к его любви никакого отношения.
На экране опять появились лошади, участники заезда в Ньюкасле, и Генри просунул большую часть отцовских банкнот под решетку в окне, он ставил на обделенного ставками Мистера Путаника, заезд в два тридцать. Клайв Милнз, букмекер, бывший член ДЗО, отец пятерых детей произнес:
– Это ведь очень большие деньги, молодой человек.
– Сегодня – мой день.
– Тогда точно не мой, – ответил букмекер. Клайв Милнз, букмекер, бывший член ДЗО, отец пятерых детей, часто мечтал стать астронавтом. Он облизал большой палец правой руки и пересчитал банкноты. Генри хотелось поговорить, ведь англичане всегда любят перекинуться парой-тройкой фраз. Он спросил Клайва Милнза, есть ли шансы у Мистера Путаника.
– Шансы есть у всех, друг мой, однако, если эта лошадь придет первой, я назову это чудом.
– Но ведь чудеса случаются, правда?
– К сожалению, это никому не известно.
Клайв Милнз, букмекер, бывший член ДЗО, отец пятерых детей, грезящий о космосе, мечтающий о новеньком «пежо-405», пожалел, что у него нет таких денег, – он бы уж наверняка поставил на правильную лошадь. Он просунул билет под перегородку.
Бешеный Пес Джон Макси, сын бывшего тренера «Ромфорд Рейдерз», с татуировкой «Oberhof» на предплечье, недавно обвиненный окружным судом в нанесении тяжких телесных повреждений, взглянул на Генри и спросил, как тот планирует распорядиться выигрышем. В этот самый момент в дверной проем ввалился Мэттью Бистон, бывший генеральный директор УНЭР, ныне в лохмотьях, преследуемый Агентством по сборам алиментов. Его качало, однако на ногах он держался. Было видно, как он честно пытается сфокусировать взгляд на Генри, потом на экране телевизора, потом на том и на другом одновременно. Джон Макси, Бешеный Пес, сын бывшего тренера «Ромфорд Рейдерз», с татуировкой на предплечье, обвиненный в нанесении ТТП, отпущенный под подписку о невыезде Королевской службой исполнения наказаний, встал и выпихнул Мэттью Бистона обратно на улицу. Затем его внимание переключилось на Генри.
– Отдохнешь где-нибудь по-человечески, да? В Альгарве. Там, говорят, классно. И на Мальте в это время года тоже неплохо, а?
Генри опять захотелось оказаться снаружи, вдали от давящих, наваливающихся и требующих внимания жизней других людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Ей так хочется, чтобы жизнь указала ей место, как это произошло с Олив. Она уверена, что дома уже ничему не научится, потому что если бы мир действительно был таким пугающим, каким кажется матери, то как бы тогда все жили? Пусть пример матери, которая сидит на таблетках, станет ей уроком. А что касается отца, то он всегда в отъезде, за границей, убеждает незнакомых людей, что одна единственная покупка может изменить их жизнь до неузнаваемости.
Ах, только бы Спенсер был дома, сидел у телефона и ждал звонка. Тогда Хейзл смогла бы забыть о том, как все просто: сначала проверить, не смотрят ли учителя, поцеловать Сэма Картера в губы и увести его куда-нибудь в тихое место. Зачем ждать? Спенсер живет в сотне миль отсюда, последний раз она видела его ребенком – без головы, надевающим майку, и еще – в одной единственной полосатой вязаной перчатке на руке. Она даже не знает, как он сейчас выглядит. Она, конечно, не может не подозревать, что он наверняка «настоящее» ее, потому что, во-первых, у них в семье меньше денег, а во-вторых, потому что он не учится в частной школе. Ей представляется, что с ним всегда происходит что-нибудь ужасное, что-нибудь из криминальной хроники по телевизору…
Или, может, Спенсер тут ни при чем, и она бережет себя для Ривера, или для Вэла Килмера, или Харви Кэйтеля. Но Ривер умер, и ей пора бы уже вырасти из всего этого. Пора, наконец, жить в реальном мире.
Хейзл переступает через манекен в роли трупа Ривера Феникса, проходит пожарным выходом и оказывается в коридоре. Достает телефонную карточку и заталкивает глаза Джона Леннона в рот телефона, слыша, как за спиной открывается дверь. Обернувшись, она видит Сэма Картера. Она снова поворачивается к таксофону и чувствует, как Сэм дышит в затылок. Начинает набирать номер Спенсера, как вдруг Сэм Картер нахально целует ее за ухом (господи!), и Хейзл в ожидании ответа на том конце телефона, понимает: нужно что-то делать. Решение, которое она примет, не решит всех ее проблем, но по крайней мере решит проблему нерешительности. Неважно, ошибется она сейчас или нет – такие решения имеют не больше ценности, чем популярная мелодия по радио.
Трубку берет отец Спенсера, он говорит, что Спенсер еще не вернулся домой, но если это опять потаскушка Эмма Томпсон, то лучше ей найти занятие получше.
– Нет, – говорит Хейзл, – это не Эмма Томпсон. Я просто ошиблась номером.
1/11/93 понедельник 11:12
– Я надеялся, что мы проведем весь день вместе, – сказал Спенсер, – похоже, не получится.
Хейзл нашла Спенсера в кабинете рядом с парадным. Он был в дурном настроении. В кабинете стояли два кресла на колесиках и стол с компьютером. Рядом возвышалась стопка дисков с играми. «Астерикс и чудесное освобождение», «Шахматы Мефистофеля», «Автомобильная дуэль», «Европейский турнир Ассоциации профессиональных игроков в гольф». Спенсер часто прятался в кабинете и, как занятой человек, часами просиживал за компьютером.
– И почему это из всех возможных, он выбрал именно этот день?
– Он не виноват. У него шок.
Уильям ушел наверх (второй этаж, справа) смотреть телевизор. В это время на четырех каналах он мог выбирать между «Добрым утром с Энни и Ником», «Днем на Втором», «Сегодняшним утром», или «Давайте посчитаем». Хейзл проверила программу на предмет наличия передач, способных представить жизнь снаружи в худшем свете, чем показалось Уильяму. Она пришла к выводу, что Уильяма не напугает ничто.
– Не волнуйся ты за него, – сказал Спенсер, – он старый крепкий мужик. Все с ним будет нормально, пока он дома или в саду.
– А по моему мнению, с ним все будет в порядке, ему просто нужно понять, чего он ждет от улицы.
– По твоему мнению, у нас с тобой может быть ребенок – и никаких проблем.
– Какое это имеет отношение к Уильяму?
По мнению Спенсера, оба ее мнения были одинаково глупы. Похоже, она забыла, что Великобритания – огромная страна. Целых четыре страны в одной и при этом каждый день в них случается что-то новое, и как они расскажут Уильяму, что там снаружи? Какой город или какое время дня лучше всего передает атмосферу целого? Если Уильям разочарован Великобританией, то за дверью – всего лишь одна лондонская улица, и наивно полагать, что, кроме этой, другой Великобритании не существует.
– Мы же не можем рассказать ему обо всей стране, – сказал Спенсер.
– Но можно начать с людей.
– Каких людей? С уверенностью я могу говорить только о себе.
– Ну вот и говори.
Хейзл раздраженно убрала с платья перышко. Спенсер сказал:
– Речь-то ведь не о Уильяме, правда?
– Я думала, сегодня будет необычный день.
В таком случае, мог бы спросить Хейзл Спенсер, почему ты договариваешься о встрече со старым другом? Вместо этого он в очередной раз показал свое невежество в отношениях с прекрасным полом – посмотрел на часы. Меньше чем через час ему нужно забрать племянницу с автобусной остановки, а он до сих пор не купил ей подарок. Ей всего десять, и он не хотел, чтобы она появилась в доме в самый разгар ссоры, тем более, что сегодня у нее день рождения. Поэтому им с Хейзл давно пора выяснить отношения.
– И еще – о ребенке. Что мы будем теперь делать?
Хейзл отвернулась, будто ей просто очень нужно посчитать до десяти. Очень медленно. Она постояла так немного, руки в боки, цокнула языком, сжала губы. И даже пристукнула ногой по полу. Потом обернулась и не мигая спросила:
– Что это за баба – Джессика?
– Кто?
– Мне кажется, ты прекрасно слышал, что я сказала. Кто такая Джессика?
– Никто.
– Уильям так не думает.
– Я не знаю никакую Джессику.
– Перестань, Спенсер.
– Я, правда, не знаю, клянусь.
– Значит, это имя тебе ничего не говорит?
– Ради бога, Хейзл, еще дня не прошло, а ты уже качаешь права.
Он не это имел в виду. Или имел, но не хотел произносить этого вслух. Или он не хотел произносить этого таким образом. Или он вообще понятия не имел, что хочет сказать… Несколько секунд оба молчали. Хейзл ходила взад-вперед, от стула к столу и обратно. Наконец она произнесла:
– Я и не предполагала, что ты такой.
Наступил тот самый, короткий момент, в который они могли бы завершить разговор, сменить тему и не произносить многое из того, что можно сказать, но лучше не произносить никогда.
– Ну-ка – какой, какой?
Итак, для начала можно вспомнить его отвратительную привычку не смотреть на собеседника во время разговора. На втором месте – его своеобразное чувство юмора. Еще ей очень хотелось объяснить ему – очень медленно, так, чтобы он, наконец, понял, что совсем немного нежности было бы как раз к месту, когда люди просыпаются голые в одной постели. К тому же приличный человек после такой ночи не несется сломя голову за противозачаточными таблетками.
– Я думала, ты проще относишься к жизни, – сказала Хейзл, – и что тебе известно: таблетки совсем не обязательно принимать сразу после этого. И паниковать тоже было лишним.
– Я знаю. Я вовсе не паниковал. Я наводил справки.
– И ты поперся с этим в библиотеку? Кому рассказать – не поверят. Интересно, что бы сказала Джессика? Ну, наверное, нашла бы что сказать.
– Ты ведь говоришь совсем не то, что думаешь, – сказал Спенсер, опустив взгляд и с облегчением увидев ноги Хейзл, все еще в его лучших носках.
И все равно, он был совершенно уверен: Джессика никогда бы не поставила его в такое положение. Он уставился на пустой экран компьютера, вспоминая, сколько раз переворачивался и разбивался на гоночной трассе.
– Мне нужно идти.
– Подожди, Спенсер.
– Мне нужно купить племяннице подарок.
– И конечно, тебе известно, что она хочет, – сказала Хейзл.
Спенсер смотрел в сторону и не отвечал, поэтому Хейзл не нашла ничего лучшего, чем добавить:
– Ты, новоявленный специалист по подаркам для маленьких девочек.
– Она хочет лошадку, – сказал Спенсер, не сдаваясь. – Я где-то читал, что все девочки в ее возрасте хотят лошадку.
– И ты, конечно, купишь ей лошадку?
– Конечно, нет. Господи, что на тебя нашло?
– Почему бы тебе не рассказать мне о Джессике?
– А что, ты дала мне сказать хоть слово?
Больше всего Спенсеру захотелось вернуться назад. Сначала он напомнил бы ей о ее легкомысленном поведении в постели. Он вспомнил бы о том, что его бесило в ней больше всего – это ее поведение девчонки из частной школы. Нашла, чем удивить. Он вернулся бы к ее самонадеянности в разговоре с Уильямом – всего через каких-то сорок минут после знакомства. Ну да, конечно, она знает, как ему будет лучше. Напомнил бы ей, как беспардонно надела она его носки и принялась читать библиотечные книжки. Без спроса.
Однако заводить об этом разговор было уже поздно.
– По логике вещей, – сказал Спенсер, – если нам с тобой суждено прожить жизнь вместе, я имею право говорить тебе все, что считаю нужным, так?
– С чего ты взял?
Уголки ее губ дрогнули. Локоны касались плеч. Спенсер заметил их впервые. Он произнес:
– Если хочешь – иди, я тебя не задерживаю.
– А вдруг я беременна твоим ребенком?
– А вдруг нет?
– Ты прав, наверное, нет. Все останется по-прежнему, и жить мы будем точно так же, как и раньше, только уже друг без друга. Ты этого хочешь?
– Мне нужно идти.
– Кто такая Джессика?
– Вот пристала. А кто такой Генри?
– Какой Генри?
– Твой Генри. Тот самый Генри, которого ты пригласила сегодня на обед.
6
Не было ни гроша, да вдруг… (5)
«Таймс», 1/11/93
1/11/93 понедельник 11:24
Жизнь прекрасна! Как молниеносно она меняется! Намного лучше денег, и нет ничего лучше, чем просто быть. Быть здесь и сейчас, в Лондоне, быть – первого ноября 1993 года, и шагать – по дороге к любимой женщине. Генри решил идти пешком, рассчитав, что придет к библиотеке не позднее полудня, или, самое позднее, в четверть первого. И дождя уже нет.
Он мысленно снимал шляпу перед Джеральдом Дэвисом, легендарным игроком Союза регбистов и журналистом «Таймс», перед Джессикой Браун, официальным представителем Ассоциации потребителей, и перед Мартином Пёрвисом, муниципальным инспектором, проведшим сделку по продаже бывшего рынка Биллинсгейт. Уже выйдя из гостиницы, Генри почувствовал, что мисс Бернс должна быть где-то поблизости, и вот, кажется, не ошибся. Он принял это за знак, доброе знамение, и ему вдруг подумалось, что удача есть не что иное, как способность человека найти и взять то, что тебе предначертано судьбой. Он чувствовал, что на этот раз ему повезло. Он принялся искать тотализатор и тут же наткнулся на Уильям-Хилл. В дверях валялся Мэттью Бистон, бывший генеральный директор Управления национального экономического развития. Сейчас на нем был драный нищенский халат, перепоясанный бечевкой. Генри брезгливо переступил через него.
Внутри тотализатора несколько телевизоров были втиснуты в угол между стеной и потолком. Половина показывала анонсы завтрашнего Кубка Мельбурна, остальные знакомили посетителей со списком участников заездов в Ньюкасле, Пламтоне или Саутуэлле.
Посетителей в зале было двое: сам Генри и Джон Макси, больше известный под именем Бешеный Пес. Бешеный Пес грыз и без того короткий карандаш и, сидя на стуле, наблюдал за ирландским скакуном, гарцующим перед заездом в Флеминтонском паддоке на потеху австралийским туристам. Выражение лица Джона Макси, скучающе-враждебное и безразличное, вернуло Генри к мыслям о пустыре в предместьях Уэйкфилда и напомнило о фейерверке в Эйнтри, но времени на раздумья уже не оставалось. Он же делает это для мисс Бернс, а если мужчина собирается жениться, то ему нужны деньги. И если денег будет достаточно, они смогут жить, как пожелают и где пожелают, в соответствии с неписаным международным законом, принятым в среде очень богатых людей, желающих жить в Женеве. Поэтому Генри глубоко вздохнул и сделал вид, что не замечает Джона Макси, или Бешеного Пса, сына бывшего тренера «Ромфорд Рейдерз», с татуировкой «Oberhof» на предплечье.
Пожелав себе удачи, Генри скрестил пальцы на руке, закрыл глаза и принялся вспоминать мисс Бернс. Она снова явилась ему в образе престарелой английской розы, в неизменных очках для чтения, с учительским пучком и с любимым котенком на руках. У нее седеющие волосы, или каштановые волосы, или, может быть, темные, светлые или рыжие. Она богата, целомудренна, мягка, достойна, рациональна, способна к игре на деревянных духовых инструментах, ну а волосы ее могут быть любого цвета, как заблагорассудится Создателю. Это не так уж и важно, хотя хотелось бы не ошибиться в отношении котенка.
Он наклонился к билетному окну, за которым в ожидании, когда Генри сделает ставку, сидел Клайв Милнз, старый опытный букмекер и бывший член Движения в защиту Ольстера. Генри взглянул на экран телевизора, но картинка опять поменялась, и на сей раз прожигателям жизни предлагалось выбрать любой способ просадить деньги – из целого списка возможных. В этой стране можно ставить на все: на вероятность обнаружения орнитологами редкой птицы или на предполагаемые даты смерти известных людей. Можно строить прогнозы о вероятности временного прекращения вооруженного конфликта в Ирландии, или на продолжительность рождественского спича Королевы, на последние записи в трудовой книжке и на физическое состояние Элвиса. Как будто жизнь – одна большая ставка. Хотя всем понятно, что одни события – всего лишь возможнее и предсказуемее других. А тотализатор убеждает нас в том, что нет ничего невозможного, но даже такое утверждение может стать поводом для пари.
И тут Генри очень захотелось поставить все деньги отца на то, что он все-таки женится на мисс Бернс, причем не позже сегодняшнего вечера, несмотря на всю смелость подобного предположения. Быть может, это укрепит его веру в возможность такого исхода, стоит лишь набраться смелости и сделать на это ставку. По тому же принципу он сделает еще несколько второстепенных ставок – например, на то, что тот, первый человек, который взял трубку, был старым и вполне безобидным другом семьи. А второй, молодой – Генри готов держать пари – всего лишь какой-то мальчишка, разносчик пиццы, или ее младший брат. Во всяком случае, Генри готов был поставить на то, что и этот человек не имел к его любви никакого отношения.
На экране опять появились лошади, участники заезда в Ньюкасле, и Генри просунул большую часть отцовских банкнот под решетку в окне, он ставил на обделенного ставками Мистера Путаника, заезд в два тридцать. Клайв Милнз, букмекер, бывший член ДЗО, отец пятерых детей произнес:
– Это ведь очень большие деньги, молодой человек.
– Сегодня – мой день.
– Тогда точно не мой, – ответил букмекер. Клайв Милнз, букмекер, бывший член ДЗО, отец пятерых детей, часто мечтал стать астронавтом. Он облизал большой палец правой руки и пересчитал банкноты. Генри хотелось поговорить, ведь англичане всегда любят перекинуться парой-тройкой фраз. Он спросил Клайва Милнза, есть ли шансы у Мистера Путаника.
– Шансы есть у всех, друг мой, однако, если эта лошадь придет первой, я назову это чудом.
– Но ведь чудеса случаются, правда?
– К сожалению, это никому не известно.
Клайв Милнз, букмекер, бывший член ДЗО, отец пятерых детей, грезящий о космосе, мечтающий о новеньком «пежо-405», пожалел, что у него нет таких денег, – он бы уж наверняка поставил на правильную лошадь. Он просунул билет под перегородку.
Бешеный Пес Джон Макси, сын бывшего тренера «Ромфорд Рейдерз», с татуировкой «Oberhof» на предплечье, недавно обвиненный окружным судом в нанесении тяжких телесных повреждений, взглянул на Генри и спросил, как тот планирует распорядиться выигрышем. В этот самый момент в дверной проем ввалился Мэттью Бистон, бывший генеральный директор УНЭР, ныне в лохмотьях, преследуемый Агентством по сборам алиментов. Его качало, однако на ногах он держался. Было видно, как он честно пытается сфокусировать взгляд на Генри, потом на экране телевизора, потом на том и на другом одновременно. Джон Макси, Бешеный Пес, сын бывшего тренера «Ромфорд Рейдерз», с татуировкой на предплечье, обвиненный в нанесении ТТП, отпущенный под подписку о невыезде Королевской службой исполнения наказаний, встал и выпихнул Мэттью Бистона обратно на улицу. Затем его внимание переключилось на Генри.
– Отдохнешь где-нибудь по-человечески, да? В Альгарве. Там, говорят, классно. И на Мальте в это время года тоже неплохо, а?
Генри опять захотелось оказаться снаружи, вдали от давящих, наваливающихся и требующих внимания жизней других людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26