Он хотел сосредоточиться на прекрасном будущем, которое планировал разделить с мисс Бернс. Медовый месяц где-нибудь на море, белая яхта, беззаботное времяпрепровождение за игрой в шары и ловлей крабов ранним утром на песчаном берегу.
– Ну, так где же? – не унимался Джон Макси, Бешеный Пес, сын бывшего тренера «Рейдерз», обвиненный в ТТП, выпущенный под подписку Королевской службой исполнения наказаний, связанный по рукам и ногам правосудием (как бы чего не вышло) и обыкновенный псих. – Небось, домой рванешь, да?
Генри вспомнил Белфаст и отчетливо осознал, что всех опасностей, которых еще можно избежать, необходимо избежать немедленно, до того, как он встретит мисс Бернс. Ибо сейчас самый неподходящий момент для того, чтобы пасть жертвой слепой судьбы: быть искромсанным в клочья тесаком серийного убийцы или очутиться под колесами автомобиля, или быть забитым камнями, отравленным, или сброшенным с обрыва, и уж тем более сгореть заживо от петарды или подвергнуться нападению психованного расиста.
Он живо ретировался к двери, где столкнулся с Мэттью Бистоном, бывшим генеральным директором УНЭР, ныне в лохмотьях, преследуемым АПСА. Ему и нужно-то всего ничего – несколько медяков, и он снова почувствует себя человеком. Генри отдал ему почти все оставшиеся банкноты – на тот случай, если Бог таки все видит. В такой ответственный момент, когда мисс Бернс настолько близка, он не мог позволить себе быть убитым карающим разрядом молнии.
Когда они встретятся, все будет иначе. Она спасет его от любых напастей.
Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Великобритании, в Ипсуиче или Хэрроу, в Уолзоле или Ланнели, в Илкстоне или Норт-Уолэме, в Мазеруэлле или в Ли Хейзл Бернс решила завязать с мальчиками. Ей шестнадцать. Чтобы как-то компенсировать радость от общения с противоположным полом, она вступила в ряды малолетних правонарушителей и не реже раза в неделю теперь садится в автобус до центра города, где обворовывает добродушных граждан преклонного возраста и студентов. Проще не бывает. Она берет с собой большую коробку с прорезью в крышке. В зависимости от того, что пишут в газетах, на коробке появляются различные опознавательные знаки: то стикер Фонда по исследованию лейкемии, то наклейки Благотворительного общества помощи душевнобольным «Менкап», или символ Ассоциации в поддержку больных сердечными заболеваниями «Корда», или призыв «Помогите старикам», или эмблема Фонда помощи сиротам. Залог успеха в такой работе – лучезарная улыбка во весь рот, демонстрирующая прохожим плакатное изображение страдающих детей-сирот, которые могли бы именно так и улыбаться, если бы не являлись сиротами. Больше остальных рискуют быть обворованными случайные знакомые семьи Бернс, которые, кажется, видели сестру Хейзл (что-то не припомню ее имени), и несчастные студенты, которые пялятся на грудь Хейзл. К вечеру Хейзл подсчитывает выручку и выудив мелочь, направляется на почтамт покупать телефонную карточку.
– Я рад, что у тебя есть хобби. – Отец Хейзл слишком занят, чтобы вдаваться в подробности.
На улице хмурый ноябрьский вечер, понедельник, и кажется, что с последней преступной вылазки Хейзл прошло очень много времени. Сидя в новой и более просторной (ведь отца выбрали лучшим торговым представителем 1993 года), но, в общем, очень знакомой гостиной, Хейзл наблюдает за матерью, которая склонилась над столом и пристально разглядывает банковские счета от «Ллойдз», или «Мидлэнд», или «Нэтвест» или «Ти-эс-би».
Хейзл ей не мешает, она сидит за журнальным столиком и раскладывает в тематическом порядке телефонные карточки. Она спрашивает:
– Ну что, ничего пока не нашла?
– Ничего не вижу.
– Если бы у него был роман на стороне, это можно было бы понять по банковским счетам.
Маме нужны наркотики, транквилизаторы, депрессанты или антидепрессанты. Разозлившись, она швыряет стопку банковских счетов на пол и орет на Хейзл:
– Не суй нос не в свое дело, милая моя! Марш в свою комнату!
Через секунду ее лицо кривится от слез, и она бросается к дочери с извинениями. Хейзл продолжает раскладывать телефонные карты, потому что она уже привыкла к таким переменам настроения, они, естественно, вызваны таблетками, которые лежат в ванной комнате в пакетиках с надписью «Валиум», или «Могадон», или «Мефидрин», или «Амитриптолен». По их вине мама иногда не совсем соображает, что ей полагается чувствовать.
– Свадьба – обряд объединения союзников, – вдруг произносит она, – как в спортивной команде.
– Разве в спортивной команде можно быть счастливой? – спрашивает Хейзл.
– А я никогда и не претендовала на счастье. Хейзл встает с дивана и сообщает матери, что хочет пойти погулять.
– Зачем?
– Подышать. Солнце, воздух и вода – наши верные друзья, правда, мам?
– Не смей говорить со мной таким тоном.
– Ладно – пойду, как обычно, поиграю на проезжей части и поговорю с незнакомыми.
Мама хватает газету и раздраженно хлопает ею себе по руке. И вообще-то она еще надеется, что Хейзл отдает себе отчет в своем поведении. Ей, матери, меньше всего хочется обнаружить фотографию дочери под заголовком «Девочка В Нарко-Коме Мертва».
В ушах Хейзл еще звенят вызубренные материнские предостережения, но она уже успела надеть пальто, набить карманы телефонными карточками и выйти под моросящий дождик, который, как всегда, вот-вот закончится. Она может выбрать любой маршрут, до телефонных будок можно дойти разными дорогами. Как бы ей пойти на этот раз: по новой Уимпи, или по Бэрратт, или мимо пижонских домов по Макэлпайн, и дальше, в глубь пригородов, а может, мимо мультиплекса «Эм-Джи-Эм», «Уорнер», «Ю-Си-Ай», «Одеон», и дальше в глубь города. И не так уж важно, какой дорогой идти, потому что она и так знает наизусть все эти маршруты, и глупо терять время на пустые размышления. А мама – может, она права, и отец правда крутит романы или даже еще хуже – у него один серьезный и бесконечный роман. Хотя это маловероятно, ведь отец целыми днями продает куриный суп в пакетиках в Иерусалиме или бейсболки оптом во время предвыборной компании мэра в Нью-Йорке. А может, у него есть любовница за границей, и она совсем не говорит по-английски, хотя какое это имеет значение? Нет, скорее всего, он просто очень занят. К тому же мама так и не обнаружила ничего подозрительного в его банковских счетах.
Она сворачивает у мультиплекса, в котором сегодня идет «Пианино», и «Мистер Великолепный», и «Беглец», и «Дракон: жизнь и смерть Брюса Ли». Надо решить, надо хоть что-нибудь решить. Хотя ей всего шестнадцать, проблем столько, что голова идет кругом. Например, нужно решить, стоит ли похерить школьный аттестат и пропустить годик перед поступлением в Университет? Любит ли она Сэма Картера? Иногда она с ним спит, но в основном для статистики: большинство девушек ее возраста занимаются этим. Она еще не решила, считать это любовью или нет, ведь она в этом уверена, все дело в решении или в его отсутствии, а решение приходит или не приходит, в зависимости от личных предпочтений, а также в зависимости от возраста. Так что безумной страсти с Сэмом у них нет. Но иногда ей хочется большой романтичной любви с романтичным началом и концом, которая придет к ней независимо от ее решений.
Вот Хейзл стоит в ожидании рядом с телефонной будкой (там пожилая дама что-то бормочет в трубку, она седая и сутулая, из тех, кого Хейзл грабит по воскресеньям). Дождь еще не кончился, но Хейзл нравится стоять под дождем. В стоянии под дождем есть что-то настоящее – так же, как и в легком холоде, который пробирает до костей, ведь уже ноябрь, и до зимы недалеко. В уютном дискомфорте холодных капель она ощущает самую настоящую жизнь. Настоящая жизнь сосредоточена в страданиях людей, о которых каждый день пишут газеты. Настоящая жизнь – это все, кроме ее скучного и удобного существования, преступления кажутся ей более настоящими именно потому, что выпадают из привычного удобного существования. Она часто вспоминает аварию, чтобы еще раз убедиться, что однажды она познала мгновение настоящей жизни. Но авария напоминает ей и об Олив, такой, какая она сейчас. Олив участвует в соревнованиях по плаванью, исследует водопады, пытается стать членом команды инвалидов по санному спорту. Она засиживается допоздна у друзей и вкатывается в дом только под утро, пьяная. Она все время пьяна, пьяна настоящей жизнью, с тех самых пор, как поняла, что все происходит так, как должно произойти, независимо от ее воли, ее участия. Хотя ничего не делать, конечно, намного веселее.
Пожилая дама выходит из телефонной будки («Пожалуйста-пожалуйста, дорогуша»), Хейзл ныряет внутрь, укрываясь в стеклянном домике, за стеклянными стенами которого она видит капли дождя. Они стекают вниз, бегут ручейками между «Лора тоже любит Гэри», «Эллиот – почти покойник» и «Юнтд 1 КПР 1». Дождь поливает деревья и асфальт под колесами автомобилей, а Хейзл раскладывает на телефоне свои карточки. Для полного удовлетворения ей не хватает карточек с изображением какого-нибудь оригинального вида спорта (кеглей, парусного, хоккея на льду или баскетбола) или с английскими знаменитостями, о которых никто ничего не слышал (Эдмунда Бландена, Хелен Шарман, Спенсера Персеваля, Альфреда Минна), или с каким-нибудь ненавязчивым советом («Позвоните родителям!»), или даже с чем-нибудь поэтическим («Ветер колышет ялик в волнах, в реке отражается солнце заката, красным обрубком горя»). Хейзл никогда не выкидывает карточки, даже если там уже нет денег или они просрочены. Каждая – словно вещественное напоминание, оставшееся после очередного бунта против матери, когда она легкомысленно болтает с незнакомыми людьми. Карточки всегда можно принести домой и посчитать, сколько раз такое случалось. Если бы не паранойя матери, Хейзл могла бы звонить из дома. Но мать имеет обыкновение подслушивать на параллельном телефоне, будучи убеждена в том, что Хейзл может говорить только с торговцами наркотиками и с ребятами, которые чинят мотоциклы.
Она выбирает карточку с изображением чайки, чайка олицетворяет отпуск на Мальте, и вставляет ее в щель в телефоне. Спенсер сам берет трубку и без вступления, без всяких посапываний и хмыканий начинает разговор. Она отвечает – его слова, ее слова. Они разговаривают о том, что было вчера, будет завтра и происходит сегодня, они играют в свои игры, они серьезно, а иногда и не очень серьезно размышляют над смыслом жизни. Хейзл спрашивает Спенсера, считает ли он, что ей стоит взять тайм-аут на год перед институтом. Потом приходится объяснять ему, что такое тайм-аут.
– До того, как мы встретимся или после? – спрашивает Спенсер.
Но Хейзл не собирается так рисковать и встречаться с ним. Стоит ему увидеть ее фигуру и волосы, как он захочет того же, что и все остальные. Поэтому она говорит, что высший смысл судьбы состоит в том, чтобы, продолжая переезжать с места на место, они однажды совершенно случайно встретились – там, где ни разу не были.
– Тогда, мы, наверное, даже не узнаем друг друга.
– Конечно, узнаем.
– С какой стати?
– Просто узнаем и все.
– Знаешь, почему мне нравится разговаривать с тобой, Спенсер?
– Потому, что ты млеешь от моего голоса.
– Потому, что мы можем не думать о сексе. Мы можем быть просто друзьями, настоящими друзьями, и ничто нам не мешает.
Иногда, хотя и не часто, между ними повисает молчание.
1/11/93 понедельник 11:48
«Давайте посчитаем» – еженедельный выпуск финансовых новостей. Расчеты по процентным ставкам для долгосрочных государственных ценных бумаг и облигаций, а также немецких бундес-акций существенно различаются. Доходность таких бумаг можно относительно точно посчитать, воспользовавшись согласованным финансовым прогнозом фондового рынка на период ожидаемой инфляции. Чтобы подсчитать реальную доходность долговременных облигаций, требуется быстродействие в миллионы команд в секунду. Для этого следует вычесть значение текущей инфляции из номинального дохода облигаций…
– Вы понимаете хоть что-нибудь?
– Ни слова.
Хейзл поднялась с дивана и выключила телевизор.
– Нужно посмотреть какое-нибудь хорошее кино, – предложил Уильям. – «Капитан торгового судна поклялся отомстить, когда его корабль был потоплен немецкой подводной лодкой в нейтральных водах».
– Простите?
– Ну что-то вроде этого.
Кроме телевизора, в комнате можно увидеть стул и односпальную кровать. На стене висит картина Роуландсона, на которую Хейзл обратила внимание еще раньше. Уильям зашторил окно – единственное напоминание об утреннем кошмаре Уильяма.
– Я надеялась, что мы сможем поговорить.
– О Джессике?
Услышав в очередной раз это имя, Хейзл закатила глаза: ну да, конечно, именно о Джессике она и собиралась поговорить. Особенно хотелось бы знать, какое отношение она имеет к Спенсеру. Если он влюблен в другую, то незачем себя обманывать и будет лучше, если она сразу уйдет. Уйти сейчас имеет смысл еще и потому, что скоро здесь будет Генри Мицуи, или Чокнутый Генри, как она называла его, когда еще он был ее учеником. Спасибо Спенсеру – предупредил.
Она подошла к окну, слегка раздвинула занавески и взглянула на дорогу.
– Ну что же вы, – сказал Уильям, – давайте уж, смелее.
Она помедлила, и Уильям сам подошел к окну и раздвинул занавески до конца. Мрачно посмотрел на серую лондонскую улицу.
– Я боялась, что вас опять хватит приступ страха, – сказала Хейзл.
– Тут же окно, а окно – это как экран телевизора.
– Расскажите мне, что вы видите.
– Несколько машин стоят у обочины. Еще несколько едут. Ходят люди. Магазины. «Распродажа роялей закончилась».
Хейзл перебила его, ей показалось – может, Уильям только что нашел прекрасный способ излечиться от своих страхов. Теперь ему нужно просто выйти на улицу и представить, что все вокруг – картинка на экране телевизора.
– Уже пробовал, – ответил Уильям.
– И?
– Видите – «Распродажа роялей закончилась». Оказалось, между жизнью и телевизором огромная разница.
Хейзл разглядела на улице свою машину, и ей очень захотелось домой, и еще переодеться во что-нибудь более удобное, домашнее. Может, это придаст ей уверенности в себе. Если Дамаск, о котором говорил Спенсер, действительно существует, это хороший знак.
– Помнишь, что ты говорила? – спросил Уильям, надеясь что она помнит. Хейзл не ответила, и Уильям высморкался и вытер нос платком. – О том, как я выходил на улицу, – продолжил Уильям, – о том, что это не такая уж и проблема.
– Да, говорила, ну и что?
– Ты это серьезно?
– Расскажите мне о Спенсере и Джессике.
– Я и тогда не мог, и сейчас не могу. Не знаю, что рассказывать.
– Какая она?
– Вы хотите знать правду?
– Да.
– Она почти идеал.
– Правда?
– Да.
– Ну, это многое объясняет, – сказала Хейзл, не вполне понимая, что именно это может объяснить.
– Он действует вам на нервы, да? – спросил Уильям.
Хейзл наблюдала за двумя подругами, болтающими у музыкального магазина.
– Я бы хотела, чтобы он был со мной полюбезнее.
– Он ничего не говорил вам о Джессике?
– Мне казалось, что если мы проживем этот день вместе, то у нас все получится.
– Я понимаю, – сказал Уильям, – похоже мы с вами выбрали один и тот же день.
– Я не сомневалась, что мы должны хотя бы попробовать.
– Трудно сказать. А вдруг не повезет?
– Может, мне лучше поехать домой? – сказала Хейзл и добавила: – Почему он все время такой испуганный?
К концу этого века все почему-то превращались в ее маму, и это выводило Хейзл из себя. Если бы только Спенсер так не дрожал и не был бы таким жалким и слабым, как человек, который не хочет переходить улицу только потому, что его может сбить машиной. Вот трус.
– Кстати, о Джессике, – начала Хейзл, но на этот раз Уильям не дал ей закончить:
– Вы правда думаете, что я могу выйти на улицу? Кажется, уже никто в это не верит.
– Кто это – «никто»?
– Мой брат, Спенсер. Все говорят, что я не в ладах со временем. Они говорят, что все очень сильно изменилось.
– Далеко не все.
– Но сейчас жизнь стала сложнее, – сказал Уильям. – Опаснее и непредсказуемее.
– В кино – может быть.
– Нет, и в реальной жизни тоже.
– То есть, в газетах.
– Нет, в реальной жизни.
Хейзл не сомневалась в том, что именно имеет в виду Уильям, но соглашаться с ним не собиралась. Конечно, в мире полно гадостей. О них пишут каждый день в газетах, и с этим ничего не поделаешь. Но знать о том, что все это происходит, – намного важнее самих событий. По крайней мере, так думала Хейзл. Иначе как бы жили люди?
– Ты правда можешь помочь мне выйти на улицу? – спросил Уильям. – Ты правда веришь, что у меня получится?
– Я не знаю, – ответила Хейзл. – Боюсь, у меня не так уж много времени. Думаю, мне лучше уйти.
– Не уходи, а?
– Но мне нет смысла оставаться.
– Я хотел рассказать тебе о Джессике, – сказал Уильям, – это важно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Ну, так где же? – не унимался Джон Макси, Бешеный Пес, сын бывшего тренера «Рейдерз», обвиненный в ТТП, выпущенный под подписку Королевской службой исполнения наказаний, связанный по рукам и ногам правосудием (как бы чего не вышло) и обыкновенный псих. – Небось, домой рванешь, да?
Генри вспомнил Белфаст и отчетливо осознал, что всех опасностей, которых еще можно избежать, необходимо избежать немедленно, до того, как он встретит мисс Бернс. Ибо сейчас самый неподходящий момент для того, чтобы пасть жертвой слепой судьбы: быть искромсанным в клочья тесаком серийного убийцы или очутиться под колесами автомобиля, или быть забитым камнями, отравленным, или сброшенным с обрыва, и уж тем более сгореть заживо от петарды или подвергнуться нападению психованного расиста.
Он живо ретировался к двери, где столкнулся с Мэттью Бистоном, бывшим генеральным директором УНЭР, ныне в лохмотьях, преследуемым АПСА. Ему и нужно-то всего ничего – несколько медяков, и он снова почувствует себя человеком. Генри отдал ему почти все оставшиеся банкноты – на тот случай, если Бог таки все видит. В такой ответственный момент, когда мисс Бернс настолько близка, он не мог позволить себе быть убитым карающим разрядом молнии.
Когда они встретятся, все будет иначе. Она спасет его от любых напастей.
Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Великобритании, в Ипсуиче или Хэрроу, в Уолзоле или Ланнели, в Илкстоне или Норт-Уолэме, в Мазеруэлле или в Ли Хейзл Бернс решила завязать с мальчиками. Ей шестнадцать. Чтобы как-то компенсировать радость от общения с противоположным полом, она вступила в ряды малолетних правонарушителей и не реже раза в неделю теперь садится в автобус до центра города, где обворовывает добродушных граждан преклонного возраста и студентов. Проще не бывает. Она берет с собой большую коробку с прорезью в крышке. В зависимости от того, что пишут в газетах, на коробке появляются различные опознавательные знаки: то стикер Фонда по исследованию лейкемии, то наклейки Благотворительного общества помощи душевнобольным «Менкап», или символ Ассоциации в поддержку больных сердечными заболеваниями «Корда», или призыв «Помогите старикам», или эмблема Фонда помощи сиротам. Залог успеха в такой работе – лучезарная улыбка во весь рот, демонстрирующая прохожим плакатное изображение страдающих детей-сирот, которые могли бы именно так и улыбаться, если бы не являлись сиротами. Больше остальных рискуют быть обворованными случайные знакомые семьи Бернс, которые, кажется, видели сестру Хейзл (что-то не припомню ее имени), и несчастные студенты, которые пялятся на грудь Хейзл. К вечеру Хейзл подсчитывает выручку и выудив мелочь, направляется на почтамт покупать телефонную карточку.
– Я рад, что у тебя есть хобби. – Отец Хейзл слишком занят, чтобы вдаваться в подробности.
На улице хмурый ноябрьский вечер, понедельник, и кажется, что с последней преступной вылазки Хейзл прошло очень много времени. Сидя в новой и более просторной (ведь отца выбрали лучшим торговым представителем 1993 года), но, в общем, очень знакомой гостиной, Хейзл наблюдает за матерью, которая склонилась над столом и пристально разглядывает банковские счета от «Ллойдз», или «Мидлэнд», или «Нэтвест» или «Ти-эс-би».
Хейзл ей не мешает, она сидит за журнальным столиком и раскладывает в тематическом порядке телефонные карточки. Она спрашивает:
– Ну что, ничего пока не нашла?
– Ничего не вижу.
– Если бы у него был роман на стороне, это можно было бы понять по банковским счетам.
Маме нужны наркотики, транквилизаторы, депрессанты или антидепрессанты. Разозлившись, она швыряет стопку банковских счетов на пол и орет на Хейзл:
– Не суй нос не в свое дело, милая моя! Марш в свою комнату!
Через секунду ее лицо кривится от слез, и она бросается к дочери с извинениями. Хейзл продолжает раскладывать телефонные карты, потому что она уже привыкла к таким переменам настроения, они, естественно, вызваны таблетками, которые лежат в ванной комнате в пакетиках с надписью «Валиум», или «Могадон», или «Мефидрин», или «Амитриптолен». По их вине мама иногда не совсем соображает, что ей полагается чувствовать.
– Свадьба – обряд объединения союзников, – вдруг произносит она, – как в спортивной команде.
– Разве в спортивной команде можно быть счастливой? – спрашивает Хейзл.
– А я никогда и не претендовала на счастье. Хейзл встает с дивана и сообщает матери, что хочет пойти погулять.
– Зачем?
– Подышать. Солнце, воздух и вода – наши верные друзья, правда, мам?
– Не смей говорить со мной таким тоном.
– Ладно – пойду, как обычно, поиграю на проезжей части и поговорю с незнакомыми.
Мама хватает газету и раздраженно хлопает ею себе по руке. И вообще-то она еще надеется, что Хейзл отдает себе отчет в своем поведении. Ей, матери, меньше всего хочется обнаружить фотографию дочери под заголовком «Девочка В Нарко-Коме Мертва».
В ушах Хейзл еще звенят вызубренные материнские предостережения, но она уже успела надеть пальто, набить карманы телефонными карточками и выйти под моросящий дождик, который, как всегда, вот-вот закончится. Она может выбрать любой маршрут, до телефонных будок можно дойти разными дорогами. Как бы ей пойти на этот раз: по новой Уимпи, или по Бэрратт, или мимо пижонских домов по Макэлпайн, и дальше, в глубь пригородов, а может, мимо мультиплекса «Эм-Джи-Эм», «Уорнер», «Ю-Си-Ай», «Одеон», и дальше в глубь города. И не так уж важно, какой дорогой идти, потому что она и так знает наизусть все эти маршруты, и глупо терять время на пустые размышления. А мама – может, она права, и отец правда крутит романы или даже еще хуже – у него один серьезный и бесконечный роман. Хотя это маловероятно, ведь отец целыми днями продает куриный суп в пакетиках в Иерусалиме или бейсболки оптом во время предвыборной компании мэра в Нью-Йорке. А может, у него есть любовница за границей, и она совсем не говорит по-английски, хотя какое это имеет значение? Нет, скорее всего, он просто очень занят. К тому же мама так и не обнаружила ничего подозрительного в его банковских счетах.
Она сворачивает у мультиплекса, в котором сегодня идет «Пианино», и «Мистер Великолепный», и «Беглец», и «Дракон: жизнь и смерть Брюса Ли». Надо решить, надо хоть что-нибудь решить. Хотя ей всего шестнадцать, проблем столько, что голова идет кругом. Например, нужно решить, стоит ли похерить школьный аттестат и пропустить годик перед поступлением в Университет? Любит ли она Сэма Картера? Иногда она с ним спит, но в основном для статистики: большинство девушек ее возраста занимаются этим. Она еще не решила, считать это любовью или нет, ведь она в этом уверена, все дело в решении или в его отсутствии, а решение приходит или не приходит, в зависимости от личных предпочтений, а также в зависимости от возраста. Так что безумной страсти с Сэмом у них нет. Но иногда ей хочется большой романтичной любви с романтичным началом и концом, которая придет к ней независимо от ее решений.
Вот Хейзл стоит в ожидании рядом с телефонной будкой (там пожилая дама что-то бормочет в трубку, она седая и сутулая, из тех, кого Хейзл грабит по воскресеньям). Дождь еще не кончился, но Хейзл нравится стоять под дождем. В стоянии под дождем есть что-то настоящее – так же, как и в легком холоде, который пробирает до костей, ведь уже ноябрь, и до зимы недалеко. В уютном дискомфорте холодных капель она ощущает самую настоящую жизнь. Настоящая жизнь сосредоточена в страданиях людей, о которых каждый день пишут газеты. Настоящая жизнь – это все, кроме ее скучного и удобного существования, преступления кажутся ей более настоящими именно потому, что выпадают из привычного удобного существования. Она часто вспоминает аварию, чтобы еще раз убедиться, что однажды она познала мгновение настоящей жизни. Но авария напоминает ей и об Олив, такой, какая она сейчас. Олив участвует в соревнованиях по плаванью, исследует водопады, пытается стать членом команды инвалидов по санному спорту. Она засиживается допоздна у друзей и вкатывается в дом только под утро, пьяная. Она все время пьяна, пьяна настоящей жизнью, с тех самых пор, как поняла, что все происходит так, как должно произойти, независимо от ее воли, ее участия. Хотя ничего не делать, конечно, намного веселее.
Пожилая дама выходит из телефонной будки («Пожалуйста-пожалуйста, дорогуша»), Хейзл ныряет внутрь, укрываясь в стеклянном домике, за стеклянными стенами которого она видит капли дождя. Они стекают вниз, бегут ручейками между «Лора тоже любит Гэри», «Эллиот – почти покойник» и «Юнтд 1 КПР 1». Дождь поливает деревья и асфальт под колесами автомобилей, а Хейзл раскладывает на телефоне свои карточки. Для полного удовлетворения ей не хватает карточек с изображением какого-нибудь оригинального вида спорта (кеглей, парусного, хоккея на льду или баскетбола) или с английскими знаменитостями, о которых никто ничего не слышал (Эдмунда Бландена, Хелен Шарман, Спенсера Персеваля, Альфреда Минна), или с каким-нибудь ненавязчивым советом («Позвоните родителям!»), или даже с чем-нибудь поэтическим («Ветер колышет ялик в волнах, в реке отражается солнце заката, красным обрубком горя»). Хейзл никогда не выкидывает карточки, даже если там уже нет денег или они просрочены. Каждая – словно вещественное напоминание, оставшееся после очередного бунта против матери, когда она легкомысленно болтает с незнакомыми людьми. Карточки всегда можно принести домой и посчитать, сколько раз такое случалось. Если бы не паранойя матери, Хейзл могла бы звонить из дома. Но мать имеет обыкновение подслушивать на параллельном телефоне, будучи убеждена в том, что Хейзл может говорить только с торговцами наркотиками и с ребятами, которые чинят мотоциклы.
Она выбирает карточку с изображением чайки, чайка олицетворяет отпуск на Мальте, и вставляет ее в щель в телефоне. Спенсер сам берет трубку и без вступления, без всяких посапываний и хмыканий начинает разговор. Она отвечает – его слова, ее слова. Они разговаривают о том, что было вчера, будет завтра и происходит сегодня, они играют в свои игры, они серьезно, а иногда и не очень серьезно размышляют над смыслом жизни. Хейзл спрашивает Спенсера, считает ли он, что ей стоит взять тайм-аут на год перед институтом. Потом приходится объяснять ему, что такое тайм-аут.
– До того, как мы встретимся или после? – спрашивает Спенсер.
Но Хейзл не собирается так рисковать и встречаться с ним. Стоит ему увидеть ее фигуру и волосы, как он захочет того же, что и все остальные. Поэтому она говорит, что высший смысл судьбы состоит в том, чтобы, продолжая переезжать с места на место, они однажды совершенно случайно встретились – там, где ни разу не были.
– Тогда, мы, наверное, даже не узнаем друг друга.
– Конечно, узнаем.
– С какой стати?
– Просто узнаем и все.
– Знаешь, почему мне нравится разговаривать с тобой, Спенсер?
– Потому, что ты млеешь от моего голоса.
– Потому, что мы можем не думать о сексе. Мы можем быть просто друзьями, настоящими друзьями, и ничто нам не мешает.
Иногда, хотя и не часто, между ними повисает молчание.
1/11/93 понедельник 11:48
«Давайте посчитаем» – еженедельный выпуск финансовых новостей. Расчеты по процентным ставкам для долгосрочных государственных ценных бумаг и облигаций, а также немецких бундес-акций существенно различаются. Доходность таких бумаг можно относительно точно посчитать, воспользовавшись согласованным финансовым прогнозом фондового рынка на период ожидаемой инфляции. Чтобы подсчитать реальную доходность долговременных облигаций, требуется быстродействие в миллионы команд в секунду. Для этого следует вычесть значение текущей инфляции из номинального дохода облигаций…
– Вы понимаете хоть что-нибудь?
– Ни слова.
Хейзл поднялась с дивана и выключила телевизор.
– Нужно посмотреть какое-нибудь хорошее кино, – предложил Уильям. – «Капитан торгового судна поклялся отомстить, когда его корабль был потоплен немецкой подводной лодкой в нейтральных водах».
– Простите?
– Ну что-то вроде этого.
Кроме телевизора, в комнате можно увидеть стул и односпальную кровать. На стене висит картина Роуландсона, на которую Хейзл обратила внимание еще раньше. Уильям зашторил окно – единственное напоминание об утреннем кошмаре Уильяма.
– Я надеялась, что мы сможем поговорить.
– О Джессике?
Услышав в очередной раз это имя, Хейзл закатила глаза: ну да, конечно, именно о Джессике она и собиралась поговорить. Особенно хотелось бы знать, какое отношение она имеет к Спенсеру. Если он влюблен в другую, то незачем себя обманывать и будет лучше, если она сразу уйдет. Уйти сейчас имеет смысл еще и потому, что скоро здесь будет Генри Мицуи, или Чокнутый Генри, как она называла его, когда еще он был ее учеником. Спасибо Спенсеру – предупредил.
Она подошла к окну, слегка раздвинула занавески и взглянула на дорогу.
– Ну что же вы, – сказал Уильям, – давайте уж, смелее.
Она помедлила, и Уильям сам подошел к окну и раздвинул занавески до конца. Мрачно посмотрел на серую лондонскую улицу.
– Я боялась, что вас опять хватит приступ страха, – сказала Хейзл.
– Тут же окно, а окно – это как экран телевизора.
– Расскажите мне, что вы видите.
– Несколько машин стоят у обочины. Еще несколько едут. Ходят люди. Магазины. «Распродажа роялей закончилась».
Хейзл перебила его, ей показалось – может, Уильям только что нашел прекрасный способ излечиться от своих страхов. Теперь ему нужно просто выйти на улицу и представить, что все вокруг – картинка на экране телевизора.
– Уже пробовал, – ответил Уильям.
– И?
– Видите – «Распродажа роялей закончилась». Оказалось, между жизнью и телевизором огромная разница.
Хейзл разглядела на улице свою машину, и ей очень захотелось домой, и еще переодеться во что-нибудь более удобное, домашнее. Может, это придаст ей уверенности в себе. Если Дамаск, о котором говорил Спенсер, действительно существует, это хороший знак.
– Помнишь, что ты говорила? – спросил Уильям, надеясь что она помнит. Хейзл не ответила, и Уильям высморкался и вытер нос платком. – О том, как я выходил на улицу, – продолжил Уильям, – о том, что это не такая уж и проблема.
– Да, говорила, ну и что?
– Ты это серьезно?
– Расскажите мне о Спенсере и Джессике.
– Я и тогда не мог, и сейчас не могу. Не знаю, что рассказывать.
– Какая она?
– Вы хотите знать правду?
– Да.
– Она почти идеал.
– Правда?
– Да.
– Ну, это многое объясняет, – сказала Хейзл, не вполне понимая, что именно это может объяснить.
– Он действует вам на нервы, да? – спросил Уильям.
Хейзл наблюдала за двумя подругами, болтающими у музыкального магазина.
– Я бы хотела, чтобы он был со мной полюбезнее.
– Он ничего не говорил вам о Джессике?
– Мне казалось, что если мы проживем этот день вместе, то у нас все получится.
– Я понимаю, – сказал Уильям, – похоже мы с вами выбрали один и тот же день.
– Я не сомневалась, что мы должны хотя бы попробовать.
– Трудно сказать. А вдруг не повезет?
– Может, мне лучше поехать домой? – сказала Хейзл и добавила: – Почему он все время такой испуганный?
К концу этого века все почему-то превращались в ее маму, и это выводило Хейзл из себя. Если бы только Спенсер так не дрожал и не был бы таким жалким и слабым, как человек, который не хочет переходить улицу только потому, что его может сбить машиной. Вот трус.
– Кстати, о Джессике, – начала Хейзл, но на этот раз Уильям не дал ей закончить:
– Вы правда думаете, что я могу выйти на улицу? Кажется, уже никто в это не верит.
– Кто это – «никто»?
– Мой брат, Спенсер. Все говорят, что я не в ладах со временем. Они говорят, что все очень сильно изменилось.
– Далеко не все.
– Но сейчас жизнь стала сложнее, – сказал Уильям. – Опаснее и непредсказуемее.
– В кино – может быть.
– Нет, и в реальной жизни тоже.
– То есть, в газетах.
– Нет, в реальной жизни.
Хейзл не сомневалась в том, что именно имеет в виду Уильям, но соглашаться с ним не собиралась. Конечно, в мире полно гадостей. О них пишут каждый день в газетах, и с этим ничего не поделаешь. Но знать о том, что все это происходит, – намного важнее самих событий. По крайней мере, так думала Хейзл. Иначе как бы жили люди?
– Ты правда можешь помочь мне выйти на улицу? – спросил Уильям. – Ты правда веришь, что у меня получится?
– Я не знаю, – ответила Хейзл. – Боюсь, у меня не так уж много времени. Думаю, мне лучше уйти.
– Не уходи, а?
– Но мне нет смысла оставаться.
– Я хотел рассказать тебе о Джессике, – сказал Уильям, – это важно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26