– Хорошо. Спасибо большое. Очень ценю, поверьте, – зачастила Джесси. – Вы едете в центр? Мы можем вас подвести.
– В этом нет необходимости.
– Как скажете. До скорого. Саша присмотрит за вами. – Захлопнув дверь, она постучала костяшками пальцев в окно водителя. Стекло опустилось. – Не выпускай его, – шепотом распорядилась она.
60
К стеклянной дверной панели приклеили афишу:
«2Б», или «Что угодно».
Новая Пьеса о том, как Ужиться со своим Безумием.
Боаз Гроссман и Труппа Вест-Энда
Добровольный взнос – десять долларов
Генри второй раз перечитывал афишу, соображая, как же попасть внутрь. Джесси подоспела на помощь и распахнула дверь.
– А, не заперто!
Он последовал за ней вверх по лестнице. Такой взбудораженный, даже смешно. Любительская пьеска, дилетантская постановка, играет симпатичный мальчик, с которым он два дня не виделся. Какой вздор! Но быть смешным, глупым – так приятно!
Они поднялись на второй этаж, дверь в квартиру оказалась открыта. Выглянула молодая симпатичная латиноамериканка. Глаза ее чуть не вылезли из орбит.
– Генри Льюс! Боже мой! Ох, как здорово. Вы пришли! Мы вам и кресло отдельное приготовили. Привет, Джесси!
– Привет, Аллегра.
Джесси почему-то морщится. Или это он ее раздражает? Генри сегодня понаделал глупостей, чем именно недовольна его личная помощница?
Его проводили к широкому деревянному стулу с подушкой из набивного ситца. На других стульях подушек не было.
– Ах да, я должен вам десять долларов, – спохватился Генри. – У меня есть только двадцатка. А, еще Джесси. Ну, конечно. Прошу. Возьмите. Непременно. Я требую.
Всучив хорошенькой девушке деньги, Генри поспешно уселся, чтобы не вступать с ней в разговор. Впрочем, она так нервничала, что пролепетала лишь:
– Надеюсь, вам понравится. – И умчалась.
Генри оглядел комнату: высокий потолок, потрескавшаяся штукатурка, старые афиши. Так и должно выглядеть театральное общежитие. Весьма убедительно. Генри перечитал программку.
– Наконец-то дошло, – сказал он Джесси. – 2Б – «to be». Быть или не быть? Это номер квартиры? Том Стоппард отдыхает.
А где же То-би или Нот То-би? Вот в чем вопрос.
Подоспели другие зрители, заняли свои места. Два десятка стульев расставлены в три ряда, словно на старомодном отпевании. Спасибо, без покойника. Кое-кто, правда, поглядывал на Генри так, словно почетная роль трупа досталась ему.
– Вон Фрэнк, – кивком Джесси указала на чуть полноватого парня, возившегося на заднем плане с проигрывателем. – Если он будет держаться с нами натянуто, так это из-за меня, не из-за вас. Мы разошлись.
– А? О! Разумеется. – Довольно симпатичный парень, однако явный натурал, и к тому же лысеет.
Бинг Кросби запел: «Возлюби ближнего». По всей квартире выключили свет. Представление началось.
Генри сложил руки на груди.
– Занятно, – одобрил он.
Прямо перед ними зажегся торшер. Крупная, статная негритянка сидела перед телевизором, звук был выключен. Раздался лязг ключа в самой что ни на есть реальной замочной скважине. Дверь открылась. Вошел Тоби.
– Привет. Что смотришь? Хорошая передача? Надеюсь, у тебя день прошел получше, чем у меня. Не поверишь, что я видел в метро по пути домой.
На нем спортивный пиджак, галстук сбился. Переминаясь с ноги на ногу, Тоби болтал без умолку. Общепринятое в Америке упражнение для актера: создавать диалог с пустотой.
Со среды Генри не виделся с Тоби. Он то ли надеялся, то ли боялся, что рассудок вот-вот шепнет: «И это он? Ты страдаешь по нему? Да кто он такой?» Но вот Тоби перед ним, и Тоби прекрасен. Сексуален, горяч – одетый, он гораздо интереснее, чем в натуральном виде. Сейчас, когда он вдвойне укрыт – одеждой и ролью, – привлекательность Тоби, исходящий от него жар ощущаются с особой силой.
Генри мог бы смотреть на него часами. А он и забыл, как сладостно созерцание. Подобно большинству актеров, он предпочитал подглядыванию эксгибиционизм, но бывает, и посмотреть приятно.
Негритянка выключила торшер. Сцена закончилась. Вспыхнул свет в кухне – кухня располагалась справа, – и там возникла все та же негритянка, спорившая с молодой белой леди. Все идет по плану? Так будет и дальше – нанизанные друг на друга актерские упражнения? Бога ради, лишь бы Тоби показался еще раз.
Свет в кухне пропал. Слева зажглась лампа под голубым бумажным абажуром. Кудрявая испанистая красотка – Аллегра – сидела на диване рядом с большим женообразным увальнем – вылитый плюшевый мишка – и о чем-то болтала с ним.
В дверь постучали. Плюшевый мишка вздрогнул. Генри готов был похвалить его игру, но тут и Аллегра спросила: «Кто это?» и по наигранной интонации Генри понял, что этого в сценарии не было.
Аллегра прошла через комнату и открыла дверь.
В коридоре маячил длинный и тощий силуэт.
– Неужели Боаз? – спросил кто-то рядом с Генри.
В коридоре горел свет, а в гостиной было темно. Новоприбывший мог видеть только Аллегру, но не публику. Зрители затаили дыхание.
– Прошу прощения, – извинился долговязый. – Представление уже началось?
– О да! – отвечала Аллегра. – Минут пять назад.
Это был Прагер из «Таймс». Он заглянул в комнату, сощурившись, ничего не различая со света.
– А где же идет спектакль?
Кое-кто захихикал.
– Здесь, – сказала Аллегра. – Вы уже в нем.
Публика разразилась громким смехом, и Генри – заодно с остальными. Старейший театральный прием, метафизическая шутка, когда искусство смешивается с реальностью. Никогда не приедается.
– Извините, Бога ради! – Прагер отскочил подальше от двери. – Ушел-ушел.
– Да нет же, – удержала его Аллегра, – заходите. – Жестом она пригласила критика пройти, и тот автоматически повиновался. Аллегра закрыла дверь.
Прагер растерянно огляделся, подыскивая место. Увидел освещенный диван, ринулся туда и пристроился рядом с актером.
Публика вновь покатилась со смеху.
– Т-сс, т-сс, – зашипела Джесси, вставая и призывно похлопывая по своему стулу.
Плюшевый мишка указал на нее Прагеру. Прагер вскочил, пробежал несколько шагов и вцепился в стул. Джесси пристроилась рядом на полу.
– Ты говорил насчет проблем с деньгами, – напомнила Аллегра, возвращаясь к прерванному разговору. – Лучше уж денежные трудности, чем несчастная любовь. Вот от чего повеситься можно. – На минуту актеры забыли об игре, но она не разрушилась, сохранилась в неприкосновенности, словно дедовская шляпа.
Прагер застыл возле Генри, смущенный, сбитый с толку. Слышно было, как он отдувается.
– Рад, что вы присоединились к нам, – шепнул ему Генри.
– Я думал, это нормальный театр, – пробурчал в ответ Прагер. – Хотел зайти и воспользоваться телефоном. Как неловко!
– Это было весело, – попытался ободрить его Генри. – Здесь все – друзья.
– Шш! – одернул их кто-то сзади.
Генри приглушил голос:
– И никто вас не знает.
Аллегра и плюшевый продолжали утешать друг друга. Они поднялись с дивана – и вдруг Аллегра набросилась на приятеля, так и прыгнула, обвила ногами его талию, впилась ртом ему в губы. Оба с размаху врезались в стену, потом провальсировали через всю комнату и стукнулись о противоположную стену. Еще один прыжок – и парочка вылетела в коридор и скрылась за углом.
Вновь зазвучала песня «Возлюби ближнего».
Приятель Джесси, режиссер по имени Фрэнк, выступил вперед и предстал перед зрителями. Что, уже закончилось? Нет, приложив палец к губам, режиссер поманил зрителей за собой. Все поднялись и гуськом потянулись в коридор.
– Классно! – произнесла Джесси, обращаясь к Генри. – Пойдемте! – позвала она Прагера. – Неужели не любопытно, что у них там происходит?
Зрители бродили по квартире, по пути все заглядывали в ванную и хихикали. Наконец, они столпились в дальней спальне. Генри задержался, чтобы не попасть в давку, гадая, куда же подевался Тоби. Вот и его черед пройти мимо ванной.
Перед раковиной торчала высокая, масляного цвета фигура – Тоби, почти голый, если не считать красных трусов-боксеров. Сделав грустные глаза, он неотрывно рассматривал себя в зеркале.
Генри шел последним. Передние зрители, и даже Прагер, изо всех сил вытягивавший шею, уже сосредоточились на сцене в спальне. Генри проскользнул в ванную.
– Привет! – сказал он.
Тоби не оглянулся.
– Пожалуйста, – взмолился он сквозь стиснутые зубы, – не разрушай четвертую стену1.
Это оказалось лучше, чем «Гейети». Он стоял в шаге от Тоби, мог любоваться и любить, без страха и стыда. Соски юноши проступали, словно выпуклые веснушки, по обнаженным плечам побежали мурашки, а как прекрасен вздернутый нос!..
– Ты очень хорош, – заверил его Генри, – очень!
Густые светлые ресницы взметнусь вверх и опустились – Тоби моргнул.
– Тебе нравится наш спектакль?
– О да. Занятно смотреть, как вы с друзьями играете самих себя.
Четвертая стена – условная граница, отделяющая сцену от зала, спектакль от жизни.
Из спальни донесся смех.
– Иди! – попросил Тоби. – Мне еще надо одеться перед выходом.
– Разумеется. До скорого. Мы же увидимся после спектакля, да?
– Конечно. Поедем на вечеринку.
– Отлично! – подавшись вперед, Генри запечатлел поцелуй на обнаженном плече.
Тоби даже не шелохнулся.
61
Получилось, думал Фрэнк. Наконец-то получилось. Точнее – тьфу-тьфу, не сглазить – на этот раз не осрамились.
Из дальнего угла спальни он наблюдал, как Аллегра с Дуайтом подбирают разрозненные предметы нижнего белья, примеряют, меняются, пробуют снова. На этот раз прошло как по нотам. Порноверсия шоу Кэрол Барнетт. Публика ревела от восторга.
Эпизод закончился, Фрэнк выключил свет. Протиснулся сквозь толпу, снова маня всех за собой. Дверь в ванную была закрыта, по доносившимся изнутри звукам можно было угадать, что Тоби переодевается. Аллегра права: имеет смысл показать людям наготу, особенно наготу Тоби. Это нисколько не испортило впечатление от парочки, отдыхающей после соития. Вернувшись на свой пост возле проигрывателя, Фрэнк сменил диск. Музыкальное сопровождение тоже стало лучше, когда его свели к трем номерам: Бинг Кросби, R.E.M. и Моцарт.
Чем проще, тем лучше, твердил он себе и старался не вспоминать, что среди зрителей находится Джесси, а о Генри Льюсе не думал совсем. Пока зрители рассаживались, Фрэнк включил песню R.E.M о жизни в свете рамп. Оборвал песню на середине. Актеры продолжили игру. И все по-прежнему шло хорошо.
Да уж, наверное, существует кривая падения – при первой попытке все получилось настолько плохо, что ребята просто сдались, махнули рукой на свой спектакль – и расслабились. Расслабились до такой степени, что опоздавший гость, кто бы он ни был, оказался к месту – еще одна шутка, и Аллегра профессионально включила ее в действие. Присутствие Генри Льюса подстегнуло актеров, они ожили, заиграли ярче. Сначала Фрэнк боялся, как бы они не перестарались, как бы Тоби не задергался при виде своего дружка – разового партнера – трахающей его звезды – кем уж там приходилась ему британская знаменитость. Но Тоби держался лучше прежнего.
Он приступил к финальному монологу. Сперва фразы логически нанизывались друг на друга, потом слова постепенно начали выходить из-под контроля, вагон оторвался от поезда и с лязгом катился вспять, в бездну.
«Сегодня прослушивание прошло «на ура». И собеседование тоже. У меня все получается. Ты не поверишь, они ждут не дождутся заполучить меня в новую постановку Сондхейма. И «Братья Саломон» тоже. Я слишком разносторонний, вот в чем беда. Чтобы ты выбрала на моем месте? Бизнес или театр? Не так-то просто… Я вхожу, и люди сразу видят: Я не ничтожество! Человек, и какой! Знаешь, почему они сразу догадываются? Потому что я позитивно настроен».
Зрители смеялись, но кое у кого смех застревал в горле. С приглушенным стоном то один, то другой узнавал собственную, привычную ложь. Когда Крис подошла к Тоби, и тот в отчаянии прижался к ней, по комнате пронесся дружный вздох.
На этом спектакль не закончился, но зрители уже были покорены. Последняя сцена: Мелисса и Крис бьют тарелки. Сквозь приоткрытую дверь кухни можно было лишь отчасти разглядеть царящий там хаос, но и этого достаточно. Вдруг девушки засмеялись – над собой, над собственной глупостью. Они занялись уборкой, а Фрэнк поставил Моцарта, медленный «Концерт для пианино № 21» (Эльвира Мадиган). Вернулись Дуайт, Аллегра и Тоби, вооруженные щеткой, веником и совком, собрали весь мусор. Под лиричную и радостную музыку друзья бодро трудились бок о бок, разгребая накопившийся в их жизни хлам – впрочем, зрители вольны толковать эту сцену, как им вздумается.
Прежде чем раздались аплодисменты, Фрэнк уже знал: победа! Хлопки звучали не намного громче, чем в первый раз, но звук был другой – увереннее, искренней. И актеры тоже все поняли. Улыбаясь публике, они исподтишка подмигивали друг другу – аплодисменты лишь подтверждали то, что им и без того известно.
Потом кто-то указал на Фрэнка, и актеры зааплодировали ему. Он поднялся, улыбаясь, раскланиваясь, принимая похвалу, как должное. Потом выключил Моцарта, и представление закончилось.
Аллегра тут же подскочила к режиссеру:
– Мы справились, Фрэнк! Сыграли эту дурацкую пьесу!
– Неплохо прошло.
– Ах ты, задница! – расхохоталась она. – Мы сыграли потрясающе. А как я разделалась с этим придурком, который явился позже всех? Струхнула, но справилась! Что скажешь, Джесси?
Джесси подошла к Фрэнку сзади. Она улыбалась, моргала, как всегда, что-то напряженно обдумывая – слышно, как тикает ее мозг, – и ждала, чтобы Фрэнк обратил на нее внимание.
– Здорово, Фрэнк! Честное слово. Не знаю, как вам это удалось, но вы сшили-таки шелковый кошелек из свиного уха. Ну, может не из свиного – в общем, из ничего сделали нечто.
– Вот именно! – подхватила Аллегра. – Представляешь, как бы мы сыграли хорошую вещь?
Фрэнк встретил взгляд Джесси – печальный, виноватый, неуверенный, заинтересованный. Он словно в зеркало смотрел и не мог отделить свои переживания от ее.
– Погоди, – сказала Аллегра. – Вон там Генри Льюс, беседует с Тоби. Попрошу его дать нам отзыв. До скорого. – И она ускакала.
– Ну вот, – промолвил Фрэнк, обращаясь к Джесси. – Ну вот, – повторил он. – Рад, что тебе понравилось.
– Не просто понравилось. Я в восторге. Я же тебе говорила, Фрэнк! У тебя талант режиссера. Ты прекрасно умеешь работать с актерами.
– Для неудачника сойдет, а?
Она отвела взгляд, резко выдохнула носом.
Не стоило вспоминать тот разговор, но очень уж Джесси лучезарна, будто и не было всех этих ужасных слов. Рядом с ней он опять почувствовал себя обнаженно-беззащитным, как тогда, на кровати. От запаха ее волос все переворачивалось внутри.
– Надо будет обсудить, что мы тогда друг другу наговорили, – признала она, – но это потом. Не сегодня.
– Согласен. – Теперь, когда речь зашла о той ночи, он уже не хотел о ней вспоминать.
– Пойдешь с нами на вечеринку к Калебу?
Он дернул головой, словно не расслышав толком.
– Это еще зачем?
– Понятия не имею. Просто так. Поесть-попить. Можно кому-нибудь там рассказать о спектакле. Составишь мне компанию.
– А как же Генри?
Джесси вздохнула тяжело и вместе с тем насмешливо – вот же твою мать!
– У Генри сейчас хлопот полон рот.
И Фрэнк готов был ответить: «Твою мать». Сказать ей: хватит, я не стану играть вторую скрипку. Но Джесси смотрела на него глазами грустного спаниеля, а потому он смягчил свой отказ:
– Я бы рад, но я обещал актерам отпраздновать вместе после спектакля.
– Возьмем всех с собой! В чем проблема? Ребята заслужили праздник. Они молодцы. В одну машину мы все не влезем, поедут на метро. Эй, Аллегра! Дуайт! – Она подозвала их к себе и прежде, чем Фрэнк успел вмешаться, уже пригласила их на день рождения своего брата и адрес дала.
– Хорошо-хорошо, – закивала Аллегра. – Наведем здесь порядок и сразу приедем. Ты с нами, Фрэнк?
– Он поедет с нами на машине, – сказала Джесси и побежала за Льюсом.
Что было делать? Продолжать упорствовать, затеять публичную ссору? По правде сказать, ему хотелось поехать. В кои-то веки Фрэнк был в ладу с самим собой и всем миром. В гостях у Калеба он лицом в грязь не ударит. И нельзя допустить, чтобы Джесси, ворвавшись на миг в его жизнь, снова ушла.
Джесси разговаривала с Генри Льюсом и тем длинным типом в сером, который пришел позже всех. Тип пытался в чем-то убедить Генри. Вблизи Генри Льюс – звезда первой величины – не казался таким уж большим, а тем более грозным.
Тоби подошел к этой группе. Льюс и Джесси полностью переключились на него. Мужчина в сером заметил Фрэнка и двинулся к нему.
– Прошу прошения. Извините, что вторгся без спросу на ваше представление. Знаете, мне понравилось. Очень. Не найдется ли у вас программки?
– Конечно, – сказал Фрэнк, поднял с пола завалявшийся под стулом листок, стряхнул отпечаток чьей-то ступни и подал его незнакомцу.
– Благодарю. – Человек в сером сложил листок и спрятал его в карман пиджака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37