Немало таких обедов и ужинов съедено с тех пор, как он приехал в Нью-Йорк… Самодовольные нувориши только и мечтают познакомиться со знаменитостью. «Продюсеры»! Ни один из них не поставил ни единой пьесы. От этих встреч Генри давно уже не ждал ничего, кроме возможности отведать дорогого вина.
За монолитной стеклянной дверью его дожидался высокий темноволосый итальянец в смокинге:
– Мистер Льюс?
– Да? – Приятно, когда тебя узнают, еще приятнее, когда узнает такой вот паренек с пухлыми губами.
– Добро пожаловать в «Жан Жорж», мистер Льюс. Мистер Рабб уже здесь. Сюда, прошу вас.
Генри прошел за итальянцем через дверь из матового стекла в большой мрачный зал, заполненный людьми в синем. Генри пялился на седалище метрдотеля, выглядывавшее из-под форменной куртки, и допевал последние такты «Сентиментального путешествия».
Они подошли к угловому столику. Там сидел крупный, мрачный, какой-то взъерошенный человек. Здоровяк с трудом поднялся им навстречу и оказался очень высоким. И небритым. Или эта жалкая поросль считается бородой?
– Генри Льюс, – зарокотал великан, протягивая руку. – Большая честь для меня.
– Рад познакомиться, – отозвался Генри. Почему этот придурок не назвался? Он уже забыл, с кем назначена встреча.
Усевшись, здоровяк жестом указал Генри на свободный стул наискось от себя. Отсюда Генри мог видеть весь зал – и весь зал мог видеть Генри.
– Начну с банальности: я – ваш горячий поклонник. Вы великий артист, мистер Генри Льюс! Настоящий артист.
Равнодушный, лишенный эмоций голос противоречил словам. Насмешка? – померещилось на миг Генри. Но вряд ли: американцы неспособны на столь тонкий сарказм.
– Я видел все ваши роли. «Гамлета» и «Дядю Ваню» в RSC. «Годо», где Вы играете с Джонатаном Прайсом. «Облако номер девять». Вы были замечательным Гранкуром в «Даниэле Деронде», снятом «Би-Би-Си». Этот фильм шел у нас по «Мастерпис Театр».
Похоже, это человек вполне искренен, хотя и цедит слова еле-еле. Депрессия у него, что ли? Одежда в беспорядке, сшитый на заказ пиджак и шелковая рубашка в полоску измяты так, словно он даже не спал в них, а валялся под забором. Продюсер, а такой неряха! Может, гений?
– Вчера вечером я еще раз посмотрел «Оливер!» Кэрола Рида. Самое начало вашей карьеры. Эйч-Би Льюс.
– Да, вы подготовились на совесть. – Половина актеров его поколения играла в том спектакле, но Генри повезло сняться в кино.
Продюсер усмехнулся, словно опытный игрок, выкладывая козыря – едва заметно, губы почти не шевельнулись. Раскрыл меню.
– Сделаем заказ? Вино я уже выбрал. Великолепное пино-нуар, – пробормотал он, уткнувшись подбородком в изжеванный воротник. – Пил вчера за обедом. Отменная нарезка, баранина превосходна, утка – просто сказочная.
– Часто здесь едите?
– Это лучший ресторан в городе.
Генри огляделся по сторонам, прикидывая, понравится ли здесь Тоби.
– До какого часа открыто, не знаете?
Явился сомелье с бутылкой, повернул ее этикеткой к взъерошенному продюсеру, извлек пробку и плеснул глоток в бокал. Продюсер попробовал и одобрительно кивнул. Сомелье наполнил бокал Генри. Генри попробовал – действительно, прекрасное вино, с резким и чистым вкусом. Казалось, оно испаряется во рту, словно легкий аромат.
– Полагаю, мы готовы сделать заказ.
– Хорошо, мистер Рабб. Виктор сейчас подойдет.
Рабб, вот его как зовут. А по имени то ли Аарон, то ли Арни, что-то из Библии. Вспомнив имя своего собеседника, Генри почувствовал себя увереннее.
– Итак, – приступил к делу мистер Рабб, – вас заинтересовал «Гревиль»?
– «Гревиль»? – Еще одно забытое имя?
– Роман. Я передал его вам неделю назад.
Рукопись, то и дело попадавшаяся ему под руку. Вот, значит, откуда она взялась.
– А, «Гревиль». Да-да.
– Вы нашли время заглянуть в книгу?
– Да-а, – без особой уверенности протянул Генри.
– И как?
– Ничего. Дешевая смесь «Лолиты» и «Молчания ягнят». – Кто-то подсказал ему эти слова, не вспомнить, кто.
– Ха-ха-ха, – произнес Рабб. Буквально произнес, четко разделяя слоги. Рот его на миг застыл в холодной квадратной усмешке. – Я, знаете ли, купил права на эту «дешевую смесь». Собираюсь снимать кино.
– Вот как? – Опять сел в лужу. Надо как-то извиниться, сказать что-нибудь умное, пошутить, но слова не шли с языка. Он попросту улыбнулся Раббу широкой идиотской улыбкой.
На улыбку Рабб ответил.
– К черту роман. У нас уже есть сценарий – он получше будет.
– Ясно.
Рабб попытался удержать на лице улыбку, но она быстро увяла.
– Джентльмены?
Официант уже склонялся над ними.
Перерыв в разговоре пошел на пользу обоим. Они заказали второе блюдо: Генри утку, Рабб – нарезку. Официант скрылся.
– Это лакомый кусочек.
Поначалу Генри решил, что речь об утке.
– Не верьте слухам, будто мы уже подобрали весь состав. С Олдманом и Малковичем говорили, это правда. С Алеком Болдуином тоже. Рекламу читали?
Генри закивал было, но тут же, спохватившись, покачал головой и уткнулся носом в бокал. Лучше уж выпить и промолчать.
– Сьюзен Сарандон мы предложили роль матери, а Джулии Стайлз – дочери. Обойдем без «Мирамакс» – они позовут Пэлтроу, а она больше не пользуется зрительскими симпатиями. Спросите зрителей – они хотят, чтобы ее прикончили. Ха-ха. А вот Джулия…
Генри кивал, улыбался, но слушать перестал. Монотонная речь Рабба усыпляла, его было трудно расслышать на фоне ресторанного гула. Нехорошо заставлять слушателей так напрягаться. «Светские сплетни» Генри мало интересовали, а сути дела не видать. Они ведь уже говорили с другими, для него работы нет. Рабб просто демонстрирует, кто он есть, бросается именами. Можно подумать, он купил тех, кого так небрежно упоминает. А вино-то и впрямь чудесное.
– Съемки будут на Капри. Вы там бывали? Прелесть. Режиссером возьму Далдри или Хитнера, только как бы он не – бу-бу-бу. Англичане лучше всего, и не потому, что дешевле. У нас запланирован бюджет – бу-бу-бу. Гонорары по «Гревилю» сопоставимы с – бу-бу-бу…
Хм, размышлял Генри, приподнимая бокал и изучая насыщенный цвет напитка. Угостить Тоби таким вином, и, может быть, он напьется… Если не напьется, по крайней мере, станет раскованнее, и тогда…
Рабб умолк и нахмурился:
– Похоже, вас это не очень-то интересует.
– Что? О, простите. Уж до того хорош пино-нуар. – А слушать тебя – задница отвалится.
Рабб пристально вгляделся в собеседника, покачал головой и снова улыбнулся холодной безгубой улыбкой.
– Хитрая вы лиса, Генри Льюс. Припрятали в рукаве джокера?
– Не понял?
– Слепому что кивнуть, что подмигнуть? – продолжал Рабб, неуклюже подражая шотландскому (а может быть, йоркширскому) диалекту.
Прежде чем Генри успел спросить, что бы это значило, принесли еду – огромные порции на белых тарелках размером с диски для колес.
– Рубай, Генри. Ням-ням!
И Рабб с неожиданным энтузиазмом набросился на сосиски и мясо. Когда наступает пора поесть, тут он не мямлит.
Утку порезали аккуратными небольшими ромбиками. Генри поднес кусочек ко рту, надкусил поджаристую кожицу. Горячий сок оросил нёбо. Он чуть было не рассмеялся от удовольствия.
– Ваш агент – Долли Хейс? – уточнил Рабб.
– Что? Да, добрая старушка Долли. – Он принял решение. Он приведет сюда Тоби, угостит обедом, напоит вином, очарует, одержит победу.
– Хорошо… В таком случае… Она сейчас в Лондоне, да? Генри в очередной раз кивнул.
– Оттуда мной не покомандуешь. Долли – представительница вымирающего племени. Агент, но еще и друг. Не знаю, долго ли мы с ней еще…
Подавшись вперед, Рабб вонзил вилку в кусочек утки и уволок его с принадлежавшей Генри тарелки. Актер только заморгал.
– Последний представитель, – повторил он. – Театр ей дороже посреднических процентов. По крайней мере, иногда. И это поразительно, – изливался он. – Конечно, в наше время нужно больше внимания уделять…
Но Рабб до такой степени был поглощен едой, что не слышал ни слова. Кто это сказал: молчащий собеседник не слушает, а дожидается своей очереди? Американец какой-нибудь.
24
Было время, когда вечер понедельника считался пустым. Все театры закрыты, народ сидит по домам – и актеры, и зрители, и даже критики. Но теперь не стало тихих ночей, особенно в районе Бродвея. Кеннет Прагер сожалел об этом.
Весь день он просидел в газете, редактируя два обзора, которые шли в печать в конце недели. В одном он описывал «неровную» постановку «Соперников», возобновленную «Си-Эс-Си», в другом – претенциозный мюзикл на тему нью-йоркских собаководов. «Вообразите „Ренту“ с собачьим печеньем или «Волосы» в конуре, и вы получите представление о «Собачьих бегах»». Он старался быть подобрее к актерам.
Прогноз на неделю: ничего выдающегося. Можно было бы написать статью о новом фильме Ричарда Формана, этого удивительного мечтателя-авангардиста, чей стиль работы не менялся на протяжении тридцати лет. Повторение как основа индивидуальности. Однако Тед Бик, главный обозреватель, уже запустил когти в Формана. Выйдя из больницы, Бик ревниво следил за Кеннетом, не уступая ни единого лакомого кусочка…
От редактора «Соперники» вернулись в компьютер Кеннета, разукрашенный, словно рождественский торт, красными исправлениями и зелеными знаками вопроса, в том числе: «Уточните, п-ста, для тех читателей, которые, быть может, не помнят этого, в каком веке жил Шеридан». Кеннет имел полное право работать дома, но не желал разлучаться с кабинетом в здании «Таймс». Здесь, в надежном убежище тесного офиса на четвертом этаже, он чувствовал себя настоящим, принадлежащим чему-то. За открытой дверью, не производя лишнего шума, трудились другие таймсовцы и таймсовки. Его знали здесь не пугалом, «Бродвейский Стервятником», а надежным человеком, дисциплинированным журналистом – всегда сдавал материалы в срок. Большинство сотрудников ему нравились, и они хорошо относились к нему. Только вот Бик невзлюбил.
Домой Кеннет вернулся на такси. Раньше он ездил на метро, а теперь боялся: то и дело натыкаешься на людей, имеющих отношение к театру.
Вечером он ужинал с семьей. Спагетти с сыром – любимое блюдо Розалинды, Гретхен закупила ингредиенты по пути с работы в «Гурме Гараж». Гретхен обсуждала с Розалиндой мальчика, который нравился дочери, Тони из «Плавучего театра». Оказывается, ей уже мальчики нравятся. Она же еще ребенок?
– Не пора ли мне выходить с обрезом, чтобы отваживать поклонников? – предложил Кеннет.
– Ох, папа! – Розалинда одарила его снисходительной усмешкой. Блеснули скобки на зубах.
В тот час, когда нормальные люди ложатся в супружескую постель и наслаждаются долгой беседой с женой – он бы хотел подробнее расспросить Гретхен насчет Тони – Кеннету предстояла новая работа. Сегодня в «Кафе Фез» ему предстояло посмотреть нечто под названием «Леопольд и Лоис». Даже не спектакль, а одному Богу известно, что такое. Музыкальный обозреватель посмотрел и сказал: это не мюзикл. Решили послать Кеннета.
– Удачи, дорогой, – пожелала Гретхен, когда он чмокнул ее в макушку, и даже не поднялась с дивана. – Мало ли что? – робко намекнула она. – Вдруг тебе понравится?
Кеннета передернуло, и он чуть было не застонал вслух.
– Постараюсь не разбудить тебя ночью, – пообещал он. – Спи.
«Кафе Фез» находилось неподалеку, в Ист-Виллидже. Кеннет решил пройтись пешком. Чудесная ночь, мягкий, благоуханный ветерок. В густой тени деревьев он чувствовал себя в безопасности, никем не узнанный.
В цокольном этаже большого популярного ресторана поблизости от «Паблик Театр» располагался «Фез». Обозреватели должны сохранять инкогнито, однако здесь Кеннета знали. «"Таймс"? Столик для вас заказан». Внутри помещение выглядело как ночной клуб, но здесь собрались отнюдь не чинные завсегдатаи ресторана: молодые, в основном бритоголовые ребята, штампованные рожи. Хотя Кеннет оставил галстук дома, он выделялся среди них, словно агент национальной безопасности.
Его проводили к столику, где уже сидел пухлый молодой человек в полосатом льняном костюме.
– Кеннет Прагер! Какой приятный сюрприз! Вот уж не думал встретить здесь вас!
Кеннет пожал влажную, мягкую руку.
– Привет, Камерон!
Камерон Дитчли работал на «Пост» – он не был театральным или музыкальным обозревателем на ставке, так, дилетант, освоивший центр Нью-Йорка. Щеголь, застрявший в иной эпохе, в неполные тридцать лет он казался выходцем из «Сладкого запаха успеха». Из кармана пиджака торчит уголок платка. Говорит громко, подвизгиванием выделяя «ключевые» слова.
– Говорят, небывалое зрелище. Но вы же знаете, иначе Газета не направила бы сюда человека вашей репутации.
Десять мучительных минут длился этот «профессиональный» разговор. Дитчли обожал все, чего еще не видел, и ругал только постановки, сошедшие со сцены. Если страх превратиться в наемного писаку, халтурщика, проститутку подступал к горлу, Кеннет напоминал себе: «По крайней мере, мне далеко до Камерона Дитчли».
Шоу началось.
На сцену вскарабкались старик и старуха, вернее, два парня, один из них – в платье. Спектакль с музыкальными вставками: Леопольд бренчал на пианино, Лоис пела. Леопольд кое-как вымазал лицо серым гримом – ребенок, изображающий дедушку на школьном вечере. Лоис, в голубом парике и синем вечернем платье была убедительнее. Трансвеститы Кеннета не смущали – это могло быть весело. Ему нравился Чарльз Ладлэм, особенно поздний.
Лоис запела «Весь я», раскаркалась, как больная ворона. Да уж, это не мюзикл. Кеннет записал в блокнот название песни и заметил, что Дитчли заметил, как он пишет, – тут же вытащил ручку и зачеркал на салфетке. Рядом с другим репортером, словно на экзамене, имеет смысл прикрывать рукой листок с ответами.
– Добрый вечер, – прохрипела Лоис. – Добро пожаловать на музыкальный спектакль «Леопольд и Лоис». Вам повезло. – Леопольд заиграл вступление к очередной песенке, но Лоис не стала петь. – Кстати… – все так же хрипло рыкнула она и пустилась в сумбурное повествование о своей профессиональной жизни, начиная с раннего детства: мать – прелесть и пьяница, и еще более пьяный отец, который изнасиловал дочь в двенадцатилетнем возрасте. – О, я ему отомстила! – Тут ее голос зазвучал почти нежно. – В следующий раз, когда он явился ко мне в постель, я прихватила с собой нож! Ха! – Теперь он запел целой октавой выше. – Мамочка мне простить не могла. Пришлось уйти из дома – в шоу-бизнес!
Это якобы смешно. Смешно, потому что вовсе не смешно. Молодежь животы надрывает. За соседним столиком молодая женщина – коричневая помада на губах, все лицо в кольцах, точь-в-точь чешуя – от восторга молотит кулаком по столику.
Шоу шло своим чередом, монолог за монологом, изредка песенка. Опрокинув очередную рюмку, Лоис со смехом поведала о первом муже-наркомане, о втором муже-трансвестите, и о том, как Леопольда били в младшей и средней школе и в колледже, а потом Леопольда сбросил с крыши его бойфренд, «милейший шизофреник, его звали Майк».
– И теперь мы вместе навек, – завершила она рассказ и, перегнувшись через пианино, сжала руку своего партнера. – Это судьба. Странная штука жизнь.
Разумеется, это была пародия, издевка над пафосом миллионов и миллионов любительских постановок, их «смехом сквозь слезы». Уродство и боль оказались сильнее комической стороны. Ни сострадания, ни жалости, ничего, кроме презрения к иллюзиям глупой старухи. И любовью к театру здесь не пахнет. Кеннет всеми силами старался разглядеть милость к падшим или хотя бы поэзию нищеты, но видел только злобу…
– «Хей, Джуд», – затянула Лоис и тут же пояснила: – Это для ребятишек. – В ее устах элегичные «Битлы» превращались в песню протеста.
– Потрясающе! – курлыкал Дитчли.
Уловив эту злобную ноту, Кеннет уже не различал ничего другого. Аудитория жадно глотала все, наслаждаясь жестокостью и принимая ее за откровенность. Можно подумать, тут громят Рональда Рейгана или войну во Вьетнаме, а не двух старых шоуменов.
Чем так рассержены актеры и зрители? Родители у них плохие? Взрослеть неохота? Завидуют чужой славе? Какая разница. От них разит ненавистью, и Кеннет почувствовал, как в нем вспыхнул ответный гнев.
Шоу закончилось, Кеннет заторопился к выходу. Многоголосый шум ночного города мог бы рассеять наваждение. Но поздно, город затих. Он шел пешком на Западную Девятую по немому коридору между высоких домов, и ему казалось, что внутри каждого здания ширится пустота, словно в заброшенном театре. Тишина и пустота. Невыносимо! Он пошел быстрее и не слышал ничего, кроме своих торопливых, усталых шагов.
25
Ты: Привет.
Я: О!
Ты: Что?
Я: Ты меня напугал.
Ты: Извини.
Я: Где ты?
Ты: Прямо перед тобой. Не видишь?
Я: Не вижу. Слишком темно.
Ты: Ну и ладно. Не беда. Можно и так поговорить.
Я: Кто ты?
Ты: А разве не знаешь?
Я: Судя по голосу… Боже!
Ты: Что такое?
Я: Нет слов.
Ты: Как всегда.
Я: Это не ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
За монолитной стеклянной дверью его дожидался высокий темноволосый итальянец в смокинге:
– Мистер Льюс?
– Да? – Приятно, когда тебя узнают, еще приятнее, когда узнает такой вот паренек с пухлыми губами.
– Добро пожаловать в «Жан Жорж», мистер Льюс. Мистер Рабб уже здесь. Сюда, прошу вас.
Генри прошел за итальянцем через дверь из матового стекла в большой мрачный зал, заполненный людьми в синем. Генри пялился на седалище метрдотеля, выглядывавшее из-под форменной куртки, и допевал последние такты «Сентиментального путешествия».
Они подошли к угловому столику. Там сидел крупный, мрачный, какой-то взъерошенный человек. Здоровяк с трудом поднялся им навстречу и оказался очень высоким. И небритым. Или эта жалкая поросль считается бородой?
– Генри Льюс, – зарокотал великан, протягивая руку. – Большая честь для меня.
– Рад познакомиться, – отозвался Генри. Почему этот придурок не назвался? Он уже забыл, с кем назначена встреча.
Усевшись, здоровяк жестом указал Генри на свободный стул наискось от себя. Отсюда Генри мог видеть весь зал – и весь зал мог видеть Генри.
– Начну с банальности: я – ваш горячий поклонник. Вы великий артист, мистер Генри Льюс! Настоящий артист.
Равнодушный, лишенный эмоций голос противоречил словам. Насмешка? – померещилось на миг Генри. Но вряд ли: американцы неспособны на столь тонкий сарказм.
– Я видел все ваши роли. «Гамлета» и «Дядю Ваню» в RSC. «Годо», где Вы играете с Джонатаном Прайсом. «Облако номер девять». Вы были замечательным Гранкуром в «Даниэле Деронде», снятом «Би-Би-Си». Этот фильм шел у нас по «Мастерпис Театр».
Похоже, это человек вполне искренен, хотя и цедит слова еле-еле. Депрессия у него, что ли? Одежда в беспорядке, сшитый на заказ пиджак и шелковая рубашка в полоску измяты так, словно он даже не спал в них, а валялся под забором. Продюсер, а такой неряха! Может, гений?
– Вчера вечером я еще раз посмотрел «Оливер!» Кэрола Рида. Самое начало вашей карьеры. Эйч-Би Льюс.
– Да, вы подготовились на совесть. – Половина актеров его поколения играла в том спектакле, но Генри повезло сняться в кино.
Продюсер усмехнулся, словно опытный игрок, выкладывая козыря – едва заметно, губы почти не шевельнулись. Раскрыл меню.
– Сделаем заказ? Вино я уже выбрал. Великолепное пино-нуар, – пробормотал он, уткнувшись подбородком в изжеванный воротник. – Пил вчера за обедом. Отменная нарезка, баранина превосходна, утка – просто сказочная.
– Часто здесь едите?
– Это лучший ресторан в городе.
Генри огляделся по сторонам, прикидывая, понравится ли здесь Тоби.
– До какого часа открыто, не знаете?
Явился сомелье с бутылкой, повернул ее этикеткой к взъерошенному продюсеру, извлек пробку и плеснул глоток в бокал. Продюсер попробовал и одобрительно кивнул. Сомелье наполнил бокал Генри. Генри попробовал – действительно, прекрасное вино, с резким и чистым вкусом. Казалось, оно испаряется во рту, словно легкий аромат.
– Полагаю, мы готовы сделать заказ.
– Хорошо, мистер Рабб. Виктор сейчас подойдет.
Рабб, вот его как зовут. А по имени то ли Аарон, то ли Арни, что-то из Библии. Вспомнив имя своего собеседника, Генри почувствовал себя увереннее.
– Итак, – приступил к делу мистер Рабб, – вас заинтересовал «Гревиль»?
– «Гревиль»? – Еще одно забытое имя?
– Роман. Я передал его вам неделю назад.
Рукопись, то и дело попадавшаяся ему под руку. Вот, значит, откуда она взялась.
– А, «Гревиль». Да-да.
– Вы нашли время заглянуть в книгу?
– Да-а, – без особой уверенности протянул Генри.
– И как?
– Ничего. Дешевая смесь «Лолиты» и «Молчания ягнят». – Кто-то подсказал ему эти слова, не вспомнить, кто.
– Ха-ха-ха, – произнес Рабб. Буквально произнес, четко разделяя слоги. Рот его на миг застыл в холодной квадратной усмешке. – Я, знаете ли, купил права на эту «дешевую смесь». Собираюсь снимать кино.
– Вот как? – Опять сел в лужу. Надо как-то извиниться, сказать что-нибудь умное, пошутить, но слова не шли с языка. Он попросту улыбнулся Раббу широкой идиотской улыбкой.
На улыбку Рабб ответил.
– К черту роман. У нас уже есть сценарий – он получше будет.
– Ясно.
Рабб попытался удержать на лице улыбку, но она быстро увяла.
– Джентльмены?
Официант уже склонялся над ними.
Перерыв в разговоре пошел на пользу обоим. Они заказали второе блюдо: Генри утку, Рабб – нарезку. Официант скрылся.
– Это лакомый кусочек.
Поначалу Генри решил, что речь об утке.
– Не верьте слухам, будто мы уже подобрали весь состав. С Олдманом и Малковичем говорили, это правда. С Алеком Болдуином тоже. Рекламу читали?
Генри закивал было, но тут же, спохватившись, покачал головой и уткнулся носом в бокал. Лучше уж выпить и промолчать.
– Сьюзен Сарандон мы предложили роль матери, а Джулии Стайлз – дочери. Обойдем без «Мирамакс» – они позовут Пэлтроу, а она больше не пользуется зрительскими симпатиями. Спросите зрителей – они хотят, чтобы ее прикончили. Ха-ха. А вот Джулия…
Генри кивал, улыбался, но слушать перестал. Монотонная речь Рабба усыпляла, его было трудно расслышать на фоне ресторанного гула. Нехорошо заставлять слушателей так напрягаться. «Светские сплетни» Генри мало интересовали, а сути дела не видать. Они ведь уже говорили с другими, для него работы нет. Рабб просто демонстрирует, кто он есть, бросается именами. Можно подумать, он купил тех, кого так небрежно упоминает. А вино-то и впрямь чудесное.
– Съемки будут на Капри. Вы там бывали? Прелесть. Режиссером возьму Далдри или Хитнера, только как бы он не – бу-бу-бу. Англичане лучше всего, и не потому, что дешевле. У нас запланирован бюджет – бу-бу-бу. Гонорары по «Гревилю» сопоставимы с – бу-бу-бу…
Хм, размышлял Генри, приподнимая бокал и изучая насыщенный цвет напитка. Угостить Тоби таким вином, и, может быть, он напьется… Если не напьется, по крайней мере, станет раскованнее, и тогда…
Рабб умолк и нахмурился:
– Похоже, вас это не очень-то интересует.
– Что? О, простите. Уж до того хорош пино-нуар. – А слушать тебя – задница отвалится.
Рабб пристально вгляделся в собеседника, покачал головой и снова улыбнулся холодной безгубой улыбкой.
– Хитрая вы лиса, Генри Льюс. Припрятали в рукаве джокера?
– Не понял?
– Слепому что кивнуть, что подмигнуть? – продолжал Рабб, неуклюже подражая шотландскому (а может быть, йоркширскому) диалекту.
Прежде чем Генри успел спросить, что бы это значило, принесли еду – огромные порции на белых тарелках размером с диски для колес.
– Рубай, Генри. Ням-ням!
И Рабб с неожиданным энтузиазмом набросился на сосиски и мясо. Когда наступает пора поесть, тут он не мямлит.
Утку порезали аккуратными небольшими ромбиками. Генри поднес кусочек ко рту, надкусил поджаристую кожицу. Горячий сок оросил нёбо. Он чуть было не рассмеялся от удовольствия.
– Ваш агент – Долли Хейс? – уточнил Рабб.
– Что? Да, добрая старушка Долли. – Он принял решение. Он приведет сюда Тоби, угостит обедом, напоит вином, очарует, одержит победу.
– Хорошо… В таком случае… Она сейчас в Лондоне, да? Генри в очередной раз кивнул.
– Оттуда мной не покомандуешь. Долли – представительница вымирающего племени. Агент, но еще и друг. Не знаю, долго ли мы с ней еще…
Подавшись вперед, Рабб вонзил вилку в кусочек утки и уволок его с принадлежавшей Генри тарелки. Актер только заморгал.
– Последний представитель, – повторил он. – Театр ей дороже посреднических процентов. По крайней мере, иногда. И это поразительно, – изливался он. – Конечно, в наше время нужно больше внимания уделять…
Но Рабб до такой степени был поглощен едой, что не слышал ни слова. Кто это сказал: молчащий собеседник не слушает, а дожидается своей очереди? Американец какой-нибудь.
24
Было время, когда вечер понедельника считался пустым. Все театры закрыты, народ сидит по домам – и актеры, и зрители, и даже критики. Но теперь не стало тихих ночей, особенно в районе Бродвея. Кеннет Прагер сожалел об этом.
Весь день он просидел в газете, редактируя два обзора, которые шли в печать в конце недели. В одном он описывал «неровную» постановку «Соперников», возобновленную «Си-Эс-Си», в другом – претенциозный мюзикл на тему нью-йоркских собаководов. «Вообразите „Ренту“ с собачьим печеньем или «Волосы» в конуре, и вы получите представление о «Собачьих бегах»». Он старался быть подобрее к актерам.
Прогноз на неделю: ничего выдающегося. Можно было бы написать статью о новом фильме Ричарда Формана, этого удивительного мечтателя-авангардиста, чей стиль работы не менялся на протяжении тридцати лет. Повторение как основа индивидуальности. Однако Тед Бик, главный обозреватель, уже запустил когти в Формана. Выйдя из больницы, Бик ревниво следил за Кеннетом, не уступая ни единого лакомого кусочка…
От редактора «Соперники» вернулись в компьютер Кеннета, разукрашенный, словно рождественский торт, красными исправлениями и зелеными знаками вопроса, в том числе: «Уточните, п-ста, для тех читателей, которые, быть может, не помнят этого, в каком веке жил Шеридан». Кеннет имел полное право работать дома, но не желал разлучаться с кабинетом в здании «Таймс». Здесь, в надежном убежище тесного офиса на четвертом этаже, он чувствовал себя настоящим, принадлежащим чему-то. За открытой дверью, не производя лишнего шума, трудились другие таймсовцы и таймсовки. Его знали здесь не пугалом, «Бродвейский Стервятником», а надежным человеком, дисциплинированным журналистом – всегда сдавал материалы в срок. Большинство сотрудников ему нравились, и они хорошо относились к нему. Только вот Бик невзлюбил.
Домой Кеннет вернулся на такси. Раньше он ездил на метро, а теперь боялся: то и дело натыкаешься на людей, имеющих отношение к театру.
Вечером он ужинал с семьей. Спагетти с сыром – любимое блюдо Розалинды, Гретхен закупила ингредиенты по пути с работы в «Гурме Гараж». Гретхен обсуждала с Розалиндой мальчика, который нравился дочери, Тони из «Плавучего театра». Оказывается, ей уже мальчики нравятся. Она же еще ребенок?
– Не пора ли мне выходить с обрезом, чтобы отваживать поклонников? – предложил Кеннет.
– Ох, папа! – Розалинда одарила его снисходительной усмешкой. Блеснули скобки на зубах.
В тот час, когда нормальные люди ложатся в супружескую постель и наслаждаются долгой беседой с женой – он бы хотел подробнее расспросить Гретхен насчет Тони – Кеннету предстояла новая работа. Сегодня в «Кафе Фез» ему предстояло посмотреть нечто под названием «Леопольд и Лоис». Даже не спектакль, а одному Богу известно, что такое. Музыкальный обозреватель посмотрел и сказал: это не мюзикл. Решили послать Кеннета.
– Удачи, дорогой, – пожелала Гретхен, когда он чмокнул ее в макушку, и даже не поднялась с дивана. – Мало ли что? – робко намекнула она. – Вдруг тебе понравится?
Кеннета передернуло, и он чуть было не застонал вслух.
– Постараюсь не разбудить тебя ночью, – пообещал он. – Спи.
«Кафе Фез» находилось неподалеку, в Ист-Виллидже. Кеннет решил пройтись пешком. Чудесная ночь, мягкий, благоуханный ветерок. В густой тени деревьев он чувствовал себя в безопасности, никем не узнанный.
В цокольном этаже большого популярного ресторана поблизости от «Паблик Театр» располагался «Фез». Обозреватели должны сохранять инкогнито, однако здесь Кеннета знали. «"Таймс"? Столик для вас заказан». Внутри помещение выглядело как ночной клуб, но здесь собрались отнюдь не чинные завсегдатаи ресторана: молодые, в основном бритоголовые ребята, штампованные рожи. Хотя Кеннет оставил галстук дома, он выделялся среди них, словно агент национальной безопасности.
Его проводили к столику, где уже сидел пухлый молодой человек в полосатом льняном костюме.
– Кеннет Прагер! Какой приятный сюрприз! Вот уж не думал встретить здесь вас!
Кеннет пожал влажную, мягкую руку.
– Привет, Камерон!
Камерон Дитчли работал на «Пост» – он не был театральным или музыкальным обозревателем на ставке, так, дилетант, освоивший центр Нью-Йорка. Щеголь, застрявший в иной эпохе, в неполные тридцать лет он казался выходцем из «Сладкого запаха успеха». Из кармана пиджака торчит уголок платка. Говорит громко, подвизгиванием выделяя «ключевые» слова.
– Говорят, небывалое зрелище. Но вы же знаете, иначе Газета не направила бы сюда человека вашей репутации.
Десять мучительных минут длился этот «профессиональный» разговор. Дитчли обожал все, чего еще не видел, и ругал только постановки, сошедшие со сцены. Если страх превратиться в наемного писаку, халтурщика, проститутку подступал к горлу, Кеннет напоминал себе: «По крайней мере, мне далеко до Камерона Дитчли».
Шоу началось.
На сцену вскарабкались старик и старуха, вернее, два парня, один из них – в платье. Спектакль с музыкальными вставками: Леопольд бренчал на пианино, Лоис пела. Леопольд кое-как вымазал лицо серым гримом – ребенок, изображающий дедушку на школьном вечере. Лоис, в голубом парике и синем вечернем платье была убедительнее. Трансвеститы Кеннета не смущали – это могло быть весело. Ему нравился Чарльз Ладлэм, особенно поздний.
Лоис запела «Весь я», раскаркалась, как больная ворона. Да уж, это не мюзикл. Кеннет записал в блокнот название песни и заметил, что Дитчли заметил, как он пишет, – тут же вытащил ручку и зачеркал на салфетке. Рядом с другим репортером, словно на экзамене, имеет смысл прикрывать рукой листок с ответами.
– Добрый вечер, – прохрипела Лоис. – Добро пожаловать на музыкальный спектакль «Леопольд и Лоис». Вам повезло. – Леопольд заиграл вступление к очередной песенке, но Лоис не стала петь. – Кстати… – все так же хрипло рыкнула она и пустилась в сумбурное повествование о своей профессиональной жизни, начиная с раннего детства: мать – прелесть и пьяница, и еще более пьяный отец, который изнасиловал дочь в двенадцатилетнем возрасте. – О, я ему отомстила! – Тут ее голос зазвучал почти нежно. – В следующий раз, когда он явился ко мне в постель, я прихватила с собой нож! Ха! – Теперь он запел целой октавой выше. – Мамочка мне простить не могла. Пришлось уйти из дома – в шоу-бизнес!
Это якобы смешно. Смешно, потому что вовсе не смешно. Молодежь животы надрывает. За соседним столиком молодая женщина – коричневая помада на губах, все лицо в кольцах, точь-в-точь чешуя – от восторга молотит кулаком по столику.
Шоу шло своим чередом, монолог за монологом, изредка песенка. Опрокинув очередную рюмку, Лоис со смехом поведала о первом муже-наркомане, о втором муже-трансвестите, и о том, как Леопольда били в младшей и средней школе и в колледже, а потом Леопольда сбросил с крыши его бойфренд, «милейший шизофреник, его звали Майк».
– И теперь мы вместе навек, – завершила она рассказ и, перегнувшись через пианино, сжала руку своего партнера. – Это судьба. Странная штука жизнь.
Разумеется, это была пародия, издевка над пафосом миллионов и миллионов любительских постановок, их «смехом сквозь слезы». Уродство и боль оказались сильнее комической стороны. Ни сострадания, ни жалости, ничего, кроме презрения к иллюзиям глупой старухи. И любовью к театру здесь не пахнет. Кеннет всеми силами старался разглядеть милость к падшим или хотя бы поэзию нищеты, но видел только злобу…
– «Хей, Джуд», – затянула Лоис и тут же пояснила: – Это для ребятишек. – В ее устах элегичные «Битлы» превращались в песню протеста.
– Потрясающе! – курлыкал Дитчли.
Уловив эту злобную ноту, Кеннет уже не различал ничего другого. Аудитория жадно глотала все, наслаждаясь жестокостью и принимая ее за откровенность. Можно подумать, тут громят Рональда Рейгана или войну во Вьетнаме, а не двух старых шоуменов.
Чем так рассержены актеры и зрители? Родители у них плохие? Взрослеть неохота? Завидуют чужой славе? Какая разница. От них разит ненавистью, и Кеннет почувствовал, как в нем вспыхнул ответный гнев.
Шоу закончилось, Кеннет заторопился к выходу. Многоголосый шум ночного города мог бы рассеять наваждение. Но поздно, город затих. Он шел пешком на Западную Девятую по немому коридору между высоких домов, и ему казалось, что внутри каждого здания ширится пустота, словно в заброшенном театре. Тишина и пустота. Невыносимо! Он пошел быстрее и не слышал ничего, кроме своих торопливых, усталых шагов.
25
Ты: Привет.
Я: О!
Ты: Что?
Я: Ты меня напугал.
Ты: Извини.
Я: Где ты?
Ты: Прямо перед тобой. Не видишь?
Я: Не вижу. Слишком темно.
Ты: Ну и ладно. Не беда. Можно и так поговорить.
Я: Кто ты?
Ты: А разве не знаешь?
Я: Судя по голосу… Боже!
Ты: Что такое?
Я: Нет слов.
Ты: Как всегда.
Я: Это не ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37