То есть я хочу сказать, что не вижу причин отказываться от них.Она промолчала. Положив руки на живот, она уставилась на него, и во взгляде ее сквозила тревога. Ребенок опять брыкался.– Если мы оставим их себе, – сказал я, – это на всю жизнь избавит нас от финансовых затруднений.– У нас и сейчас их нет, Хэнк. У тебя хорошая работа. Нам не нужны эти миллионы.Я задумчиво смотрел на огонь. Он постепенно затухал, язычки пламени становились все короче. Я привстал и подкинул в камин еще одно полено.Вообще-то, Сара была права: нам грех было жаловаться – не то что Джекобу и Лу или даже моим родителям, которые лишь под старость достигли определенного уровня благополучия. Мы не особенно нуждались, и жизнь наша не была в этом смысле борьбой за кусок хлеба. Нас вполне можно было отнести к среднему классу: когда мы строили планы на будущее, тревоги наши были не о том, чем себя прокормить или оплатить счета, какое образование дать детям, – мы думали о том, как сэкономить деньги, чтобы приобрести дом побольше, машину получше, бытовую технику посовременнее. Но не нуждаться – вовсе не означает, что ты равнодушен к деньгам и можешь отказаться от них, когда они сами плывут в руки.Я поступал в колледж в надежде стать юристом, но этому не суждено было сбыться. Я стал бухгалтером, работал в магазине комбикормов в своем родном городке – том самом, где прошло мое детство и который я всю жизнь мечтал покинуть. Я не дотянул до планки, которую установил для себя еще в юности, но убедил себя в том, что и этой высоты достаточно. Сейчас мне стало ясно, что я ошибся. Наша с Сарой жизнь была очерчена строгими рамками, ограничивающими свободу выбора; куча же денег, лежащая возле моих ног, сметала все барьеры на пути к роскошной жизни, высвечивала убогость наших устремлений и мечтаний. Она предлагала нам шанс добиться большего.Я попытался найти способ убедить в этом Сару.– Моя работа никогда не принесет нам богатства, – сказал я, орудуя в камине кочергой. – Когда-нибудь я стану менеджером, но только после того, как умрет или выйдет на пенсию Том Батлер, а он ненамного старше меня, так что ожидать этого в ближайшее время не приходится. А когда это все-таки случится, я уже и сам буду стариком.В последнее время я нет-нет да и задумывался над этим, и перспектива такого ожидания представлялась мне серой и унылой. Никогда раньше я не осмеливался говорить об этом вслух, и сейчас сам удивился своей решительности. Мне даже показалось, что кто-то другой, но не я произнес эти слова. Я сделал паузу, дав Саре возможность осмыслить сказанное.Она кивнула, выражение ее лица при этом оставалось спокойным и безучастным, и я сделал еще одно шокирующее открытие: она нисколько не удивилась тому, что я сказал. Она так же, как и я, знала пределы моих возможностей. Я рассчитывал, что она выскажется, попытается переубедить меня, но она молчала.– Подумай, какую жизнь мы могли бы обеспечить нашему ребенку, – прошептал я. – Безопасность, привилегии.Я украдкой взглянул на нее, но она не смотрела на меня. Взгляд ее был устремлен на пачки денег, что лежали на полу. Я продолжал ворошить поленья.– Эти деньги, считай, канули, Сара. Никто о них не знает. И, если мы захотим, они будут наши.– Но это же воровство. Если тебя поймают, тебе грозит тюрьма.– Мы никому не причиним вреда, если оставим их у себя. Ведь это нельзя считать преступлением?Она покачала головой.– Это преступление, потому что мы нарушим закон. И не важно, причинил ты кому-нибудь вред или нет, – тебя все равно арестуют. Я не собираюсь оставаться одна с ребенком на руках из-за твоей глупости.– Но мы же воспользуемся этими деньгами по справедливости. У нас благие намерения. – Речь моя становилась сбивчивой. Эти деньги были нужны мне, и я хотел, чтобы и она прониклась желанием их заполучить.Она вздохнула и, как мне показалось, сделала это с отвращением. Когда она заговорила, голос ее прозвучал резко. Она начинала злиться.– Меня не волнует моральная сторона дела, Хэнк. Я боюсь лишь разоблачения. Вот эта угроза как раз реальна, все остальное – пустая говорильня. Если тебя поймают, ты пойдешь в тюрьму. Я бы разрешила тебе оставить эти деньги, если бы не было риска, но он существует, и потому я против.Я опешил. Начиная этот разговор, я допускал, что встречу сопротивление с ее стороны, но был уверен, что камнем преткновения будут соображения морали. Я был настроен фаталистически, зная, что опровергнуть такие доводы не смогу. Но теперь я видел, что все гораздо проще. Она хотела оставить деньги, но боялась, что нас поймают . Мне бы следовало с самого начала уяснить себе это. Сара, помимо всего прочего, была прагматична – это качество, кстати, я ценил в ней больше всего, – и она всегда смотрела в корень. Для нее решение этой проблемы с деньгами упиралось в соблюдение двух простых условий. Первое – в чем я уже попытался убедить ее – это гарантия того, что наши действия не затрагивают ничьих интересов; второе – что мы избежим неприятностей. Все остальное, как она только что сказала, было пустой говорильней и не имело никакого отношения к делу. Тогда я изложил ей свой план.– Деньги – единственная улика против нас, – начал я. – Мы спрячем их и проследим, как будут развиваться события. Если выяснится, что кто-то их разыскивает, мы просто сожжем их, и дело с концом.Сара поджала губы. Наблюдая за ней, я убедился в том, что нащупал точку опоры.– Никакого риска, – продолжил я. – Мы будем полностью контролировать ситуацию.– Риск всегда есть, Хэнк.– Но ты бы решилась на такой шаг, если бы знала, что риск сведен к нулю?Она не ответила.– Так решилась бы? – поднажал я.– Вы уже оставили много улик.– Улик? Каких улик?– Ну, скажем, следы на снегу. Они ведут от дороги прямо к самолету и возвращаются обратно.– Завтра обещают снегопад, – торжествующе парировал я. – Так что к вечеру их занесет.Сара слегка пожала плечами.– Ты дотрагивался до пилота.Я нахмурился, вспомнив, как Джекоб расспрашивал Карла про самолет. Мне опять виделось в этом больше глупости, нежели тонкого расчета.– Если тебя вдруг заподозрят, – проговорила Сара, – полиции не составит никакого труда вычислить, что ты был там. Достаточно будет волоска с твоей головы, крохотной ниточки из твоей куртки.Я развел руками.– Но почему ты думаешь, что кто-то меня заподозрит?Она тут же ответила, хотя в этом и не было нужды. Я уже знал, что она скажет.– Из-за Джекоба и Лу.– С Джекобом проблем не будет, – заверил я, хотя до конца и не был в этом уверен. – Он все сделает так, как я скажу.– А Лу?– Пока деньги в наших руках, мы сможем и его контролировать. Всегда можно будет припугнуть его, пообещав сжечь их.– А потом, когда поделим деньги?– С ним, конечно, будет связан некоторый риск. Но тут уж никуда не денешься.Наморщив лоб, она сдвинула брови.– В общем-то, это не такая уж большая цена, которую придется заплатить, – сказал я.Она так ничего и не ответила.– Мы всегда успеем сжечь деньги, Сара. По-моему, глупо отказываться от них сейчас, когда еще ровным счетом ничего не прояснилось.Сара продолжала молчать, но я чувствовал, что в глубине души она приняла решение. Я поставил кочергу на место, потом вернулся и присел на корточки возле груды денег. Сара на меня не смотрела. Она разглядывала свои руки.– Ты должен вернуться к самолету, – наконец проговорила она, – и оставить там часть денег.– Что? – Я не понял, что она имела в виду.– Только часть. Отправишься завтра рано утром, так, чтобы твои следы к вечеру замело.– Так мы оставляем деньги? – Я почувствовал, как разливается во мне сладкое волнение.Она кивнула.– Мы подложим в самолет пятьсот тысяч, а остальное оставим себе. Таким образом, когда самолет все-таки найдут, никто не заподозрит, что на месте крушения кто-то уже побывал.– Но это же огромная сумма!– Тем не менее мы вернем именно столько.– Полмиллиона долларов!Сара снова кивнула.– Зато остаток будет удобнее делить на три части.– С таким же успехом можно отнести и двести тысяч.– Этого недостаточно. Пятьсот тысяч – это то, что нужно. Ни один человек не пройдет мимо таких денег. И это отведет от нас любые подозрения.– Я не думаю… – начал было я, но она оборвала меня.– Пятьсот тысяч, Хэнк. Или мы возвращаем всю сумму полностью.Я поднял на нее взгляд, удивленный ее властным тоном.– Жадность – вот что нас погубит, – проговорила она.Я на какое-то время задумался над ее словами, потом согласился.– Хорошо. Пусть будет пятьсот тысяч.Я тут же отсчитал пятьдесят пачек, словно опасаясь, что она передумает, и сложил их к ее ногам, как подношение к алтарю; остальные деньги убрал в рюкзак. Сара, сидя в кресле, молча наблюдала за мной. Когда рюкзак был полон, я, подтянув веревку, завязал его и улыбнулся ей.– Ты счастлива? – спросил я.Она сделала уклончивый жест рукой, словно отмахиваясь от назойливой мухи.– Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы нас поймали, – сказала она. – Вот что крайне важно.Я покачал головой и потянулся к ней, намереваясь взять ее за руку.– Нет, – уверенно произнес я. – Мы не допустим этого.Сара хмуро посмотрела на меня.– Ты обещаешь, что сожжешь их в случае хотя бы малейшей опасности?– Да, – ответил я и показал на камин. – Сожгу прямо здесь.
Я спрятал мешок с деньгами под нашей кроватью, загнав его к самой стенке и заслонив двумя пустыми чемоданами.Мы долго не ложились спать, засидевшись у телевизора – шла трансляция новогоднего шоу. Когда оркестр заиграл мелодию «Доброе старое время», Сара принялась подпевать; голос у нее был высоким и дрожащим, но на удивление приятным. Мы пили шипучий сидр – безалкогольный, из-за ее беременности; в полночь мы подняли бокалы и пожелали друг другу всего самого наилучшего в наступающем году.Перед сном мы занялись любовью – нежно, не спеша; Сара склонилась надо мной, ее тяжелый выпуклый живот опустился на мой плоский, полные груди нависали прямо над моим лицом. Я осторожно обхватил их руками, кончиками пальцев сдавливая соски, пока она не застонала – звук был приглушенный, низкий, какой-то утробный. В этот момент я почему-то подумал о ребенке, представил, как он сейчас барахтается в водяной пене, ожидая своего часа, чтобы явиться на свет, и этот образ, как это ни покажется странным, наполнил меня эротическим волнением, которое разлилось по телу сладкой дрожью.Потом Сара лежала на спине рядом со мной, прижимая мою руку к своему животу. Мы были укрыты одеялами; я придвинулся к ней вплотную. В комнате было прохладно. В уголках оконных рам кое-где проступали льдинки.Я прислушивался к ее дыханию, пытаясь угадать, уснула ли она. Сара дышала ровно и спокойно, так что похоже было, что она уже спала, но тело ее было напряжено, словно она к чему-то готовилась. Я погладил ее по животу – нежно, едва касаясь пальцами. Она не отреагировала.Я начал медленно проваливаться в сон, думая о мешке денег, что лежал прямо под нами на полу, и о мертвом пилоте, оставшемся в самолете, в этой темной ночи, среди льда и снега, в саду, кишащем воронами, как вдруг Сара повернула голову и что-то прошептала мне в лицо.– Что? – спросил я, с трудом очнувшись от дремы.– Нам бы надо сейчас же сжечь их, – сказала она. Я приподнялся на локте и уставился на нее в темноте. Она не мигая смотрела на меня.– Такие вещи не остаются безнаказанными, – проговорила она.Я поднял руку и убрал с ее лица волосы. Кожа ее была такой бледной, что, казалось, светилась в темноте.– С нами все будет в порядке, – попытался я успокоить ее. – Мы четко знаем, что делаем, у нас все продумано.Она покачала головой.– Нет. Мы же обыкновенные люди, Хэнк. Мы не умеем хитрить, ловчить, и не такие уж мы умные.– Еще какие умные, – сказал я и провел рукой по ее лицу, заставляя закрыть глаза. Потом положил голову к ней на подушку, ощутив ее приятное тепло. – Нас не поймают.На самом деле я не очень-то верил в то, что мы вне опасности. Конечно, я должен был сразу понять, в какую историю мы вляпались, должен был предвидеть сложности, которые неизбежны на этом опасном пути. Ведь были Джекоб и Лу, Карл и самолет, да мало ли еще откуда можно было ждать неприятностей. И, в конце концов, я должен был испытывать страх, хотя бы потому, что совершал преступление. Но случилось то, о чем я никогда в жизни и не помышлял, что выходило за рамки моего представления о морали, и, как ни странно, меня совершенно не испугала возможность наказания, хотя тень его и витала надо мной отныне.Не думаю, что тогда эти доводы могли в чем-то убедить меня. Мне кажется, в тот момент я был счастлив и чувствовал себя в безопасности. Наступил первый день нового года. Мне было тридцать лет, у меня был удачный брак, и вскоре должен был родиться мой первый ребенок. Мы с женой, прижавшись друг к другу, лежали в постели, отдыхая после сексуальной близости, и под нами, спрятанные, как настоящие сокровища, покоились четыре с лишним миллиона долларов. Пока я не видел причин для беспокойства; все было свежо, ново и многообещающе. Сейчас, оглядываясь назад, я могу сказать, что этот момент во многом был апогеем моей жизни; к нему я долго шел, карабкался, поднимаясь на эту далекую вершину, с которой потом все и рухнуло вниз. Не думаю, что тогда я сознавал неотвратимость наказания: преступление наше казалось слишком тривиальным, удача же – великой.Сара долго молчала.– Обещай мне, – произнесла она наконец, взяв мою руку и вновь положив ее к себе на живот.Я приподнял голову и прошептал ей на ухо:– Обещаю, что нас не поймают. Потом мы уснули. 3 На следующее утро я проснулся около восьми. Сара уже встала; в ванной шумел душ. Полусонный, я еще какое-то время нежился под теплым одеялом, прислушиваясь к тому, как поскрипывает шланг под напором воды.Такие же звуки раздавались по утрам и в родительском доме, стоило только кому-нибудь открыть кран. Когда мы были детьми, Джекоб говорил мне, что это стонут привидения, замурованные в старых стенах, и я ему верил. Как-то ночью мать с отцом вернулись домой навеселе и устроили на кухне танцы. Мне было лет шесть или, может, семь. Встревоженный шумом, я пробрался на кухню и застал родителей в объятиях друг друга, взгромоздившихся на стул, и отец, кончая, проломил в стене дырку размером с кулак. Я в ужасе бросился к месту пролома, намереваясь заткнуть дырку газетой, пока оттуда не полезли привидения, и, увидев меня – тощего, перепуганного ребенка, в пижаме, с всклокоченными волосенками, исступленно запихивающего в стену газету, – родители мои разразились истеричным хохотом. Впервые я испытал смущение, стыд, но, воскрешая сейчас в памяти события того злополучного утра, я не почувствовал горечи или обиды на родителей – лишь ощутил щемящую тоску и жалость к ним. Я вдруг понял, что скучаю по ним, что мне их не хватает, и в полудреме я почему-то представил их сейчас здесь, в этой спальне, – моя мать, молодая, беременная, моется в ванной, а отец ждет ее в постели, под одеялом; в комнате так же сумрачно, и так же мягко поскрипывает шланг за стеной.Думая о родителях, я почему-то всегда пытался представить их молодыми – как мы с Сарой, – только-только начинающими свою совместную жизнь. Это было скорее игрой воображения, нежели воспоминанием: ведь я родился незадолго до того, как дела у них начали приходить в упадок, так что запомнились мне они уже стареющими, чрезмерно пьющими, махнувшими рукой на хозяйство, которое буквально разваливалось на глазах.В последний раз, когда я видел отца живым, он был пьян. Как-то утром он позвонил мне в магазин и с робостью и смущением в голосе попросил меня заехать как-нибудь, проверить его бухгалтерию. Я с радостью согласился, тоже испытав легкое смущение, но вместе с тем и приятное волнение, потому что отец никогда раньше не обращался ко мне за помощью.В тот вечер прямо с работы я отправился на ферму. У отца был небольшой кабинет, куда можно было попасть прямо из кухни, и там, за ветхим карточным столиком, который служил ему рабочим местом, я просидел минут пятьдесят, распутывая его финансовые дела. Отчетность хранилась в огромных размеров кожаной папке. Здесь лежала куча каких-то торопливо выписанных счетов, ведомостей, в которых одна колонка цифр налезала на другую, а на полях были нацарапаны какие-то отметки. Отец делал записи чернилами и, когда ошибался – а это случалось довольно часто, – просто перечеркивал цифры, а не стирал их. Даже беглого взгляда на эту путаную бухгалтерию было достаточно, чтобы убедиться в том, что с фермой родителям придется расстаться.Я знал, что дела у них идут неважно, знал это всегда, сколько себя помнил, но никогда не мог представить, что все так из рук вон плохо. Они были должны буквально всем: энерго– и водоснабжению, телефонной и страховой компаниям, доктору и правительству. Счастье, что они не держали стада, а то задолжали бы и магазину «Рэйклиз», где я работал. Я нашел неоплаченные счета за ремонт техники, а также за топливо, семена и удобрения. Впрочем, это было полбеды:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42