У нас не было ни карты, ни путеводителя, ни рекламных буклетов – ничего, что сейчас помогло бы мне вспомнить детали нашей поездки. Я только знаю, что сырость и сумрак затянутого тучами неба стучались в двери палаццо, точно серые тени, которым ненавистно многоцветие теплого летнего утра и свежего осеннего вечера. Моя ностальгия по Венеции – светло-коричневая, цвета земли.Площадь Святого Марка – пустынное, покинутое Марсово поле. Только стайки голубей да случайные прохожие, которые бегом, чтобы не промокнуть, пересекают площадь и ищут укрытия в аркадах старого отсыревшего святилища искусства и красоты.Я знал, что Венеция таит чрезвычайно важные секреты алхимии. Но мы ни с кем не искали встречи – мы приехали сюда созерцать и наслаждаться.Венеция – медленный город, царство ностальгии, переживающее период упадка. Или упадок – ее постоянное состояние? Нынешние обитатели Венеции со мной бы не согласились. Руффилли, например, описывал мне Венецию как город с живыми нервами, жители которого охвачены лихорадочной деятельностью. По его словам, летом город превращается в бурлящий котел, столько там туристов. Повсюду очереди: в ресторанах, в магазинах, в гостиницах, в кафе. Ничуть не похоже на упадок и агонию.Но мне Венеция запомнилась печальной, уставшей, похожей на выздоравливающего больного.Виолета и Джейн были настолько счастливы, настолько ласковы со мной, что мысль о том, что нашей связи суждено когда-нибудь оборваться, была для меня хуже смерти.– Сколько это продлится? – подумал я вслух.– Эксперты утверждают, что не пройдет и сотни лет, как город полностью уйдет под воду.Я не смог удержаться от смеха.– Ты что, не веришь им?– Верю, верю. Только я имел в виду наши отношения, нашу любовь.– Рамон хочет настроить нас на печальный лад.Джейн сделала пару шагов, и ее лицо оказалось в нескольких миллиметрах от моего. Мне сразу стало лучше. Однако Виолета застыла неподвижно, глядя на нас, словно дальняя знакомая, ставшая свидетелем размолвки любящей пары.Я протянул Виолете руку, она улыбнулась и обняла меня. Я оказался между двумя девушками, каждая из которых тянулась губами к моему лицу. Мы целовались под аккомпанемент дождя, смахивавшего на потоп. Мы пропитались влагой, вожделением, наши чувства набухали и пахли омытой дождем землей.Гондольеры торопились покинуть каналы, небо стало черным, таким черным, словно наступила ночь. Улицы почти опустели. Мяукал испуганный котенок, дюжины крыс бороздили поверхность каналов, подплывая совсем близко к роскошным фасадам. Я почувствовал: вот он – закат Европы. Я не знал точно, что это такое, не понимал смысла этой фразы, однако знал, что присутствую при конце одной эпохи и рождении другой.Что-то во мне изменилось. Недавнее прошлое сделалось далеким, былые друзья и знакомцы таяли в памяти. И я подумал, что, знакомясь с кем-нибудь, мы всегда надеемся на новую встречу; любая встреча имеет смысл, ведь когда человек появляется в нашей жизни, на это есть причина. Однако проходят годы, мы больше не встречаем этих людей и начинаем сознавать, что они лишь второстепенные персонажи, слегка коснувшиеся нашей жизни. И вот в этом я не вижу смысла, с этим никак не могу смириться.Какой смысл, например, имеет моя связь с Карлоттой, если я больше никогда ее не увижу? Какую роль играют в моей судьбе знакомые, набегающие, подобно шквалам, или тающие, подобно снеговикам? Почему они так быстро появляются и исчезают? А если некоторые из них и возвращаются, то лишь из-за выгоды или других поверхностных интересов. Судьба способна подстроить и вовсе случайную встречу. Я не понимал высокого значения, которое придается дружбе. Если я уеду из Фермо и никогда больше не вернусь в Италию, какой смысл в моем знакомстве с Руффилли, с Сантори, со всеми остальными?«Представь, – говорил я себе, – что никогда больше не встретишься с этими людьми, с которыми познакомился мимоходом, рассчитывая увидеться с ними в будущем. Вот потому нам и нужна тысяча лет на постижение всех тайн мира. Но я ни при каких обстоятельствах не хочу остаться один. Мне нужно, чтобы те, с кем я соприкасаюсь (и кто соприкасается со мной), получили такую же долгую жизнь, какую я желаю себе».Моменты, прожитые в Венеции, вспоминаются мне как запечатлевшаяся в памяти картинка, как открытка цвета сепии. Венеция – это упадок и забвение; ее красота подточена разрушительным временем, постепенно разъедающим все, что хранит наша память. А значит, в конечном итоге все уподобится обветшалой, непрочной двери, которую лижет грязная вода каналов. XXIV Судьба сама подстраивает встречи. Когда случайность срабатывает, она срабатывает божественно. Это начало всех начал, и я вверяю себя судьбе, точно молюсь милосердному богу, умеющему творить чудеса.Вышесказанное особенно верно в отношениях с женщинами. Порой мне кажется, что они – единственный в мире эликсир. Любовь – самое близкое подобие рая, райского наслаждения, которое, должно быть, испытывают только боги. Люди всегда стремились к такому состоянию, однако никто никогда его не испытывал и, боюсь, так никогда и не испытает. Чтобы жизнь была сносной, нужно верить в будущее блаженство, но, думаю, все мы в общем и в целом представляем, что ждет нас по ту сторону смерти. Другое дело – существование разных измерений, возможность путешествовать во времени и открывать параллельные миры. Я это пережил… Или видел во сне.Я сидел на диване, а Джейн смотрела на меня, как всегда, читая мои мысли. Теперь я жалею, что не сфотографировал ее тогда, ведь именно так ведут себя единороги, созерцающие человека и проникающие в его думы. Их мудрость питается молчанием, размышлением и прозорливостью.Я пришел к выводу, что человек тем умнее, чем больше способен контролировать свой разум. Способность к умозаключениям и этика познания – вот основные показатели развития интеллекта.– Почему мы так стремимся достичь бессмертия, если позволяем жизни утекать, как вода сквозь пальцы? – вслух продолжил размышлять я. – Тебе не кажется, что наша жизнь не имеет достойного сосуда, что она настолько же чужда человеческому телу, как вода – пальцам?В комнате воцарилось гулкое, звенящее молчание. У Виолеты был очень серьезный вид, ее взгляд блуждал по поддельным корешкам книг в шкафах нашей комнаты. Джейн хотела было заговорить, но промолчала, хотя я ждал ее слов, как ждут человека, зная, что тот никогда не придет.– Спасибо за ответ! – Я сорвался на крик.Бросив на меня взгляд, Виолета произнесла:– Ты прав. Самые мудрые мужчины и женщины оставили нам зарок: жизнь нужно распробовать, ее нужно смаковать по глоточку. Не следует торопиться, надо размышлять и наслаждаться каждой минутой, каждой секундой. Однако они имели в виду действительно долгую жизнь, а не те восемьдесят лет, которые сейчас имеются в распоряжении людей. Подлинные мудрецы раскрыли секрет универсального снадобья, и, по их мнению, средняя продолжительность жизни составляет лет восемьсот.– Средняя продолжительность – восемьсот?– Для мудрых – да.– Мне сложно в это поверить.– Речь идет о великой тайне. Большинство людей проходят мимо нее, не замечая, ведь с такой мыслью очень сложно свыкнуться. Понимаешь, Рамон, многим известно, что Николас Фламель родился в четырнадцатом веке. Это подробно обсуждают; говорят, что у него есть дом в Италии, в котором он тайно живет. Но по счастью, почти никто не относится к этому серьезно, потому что люди не склонны верить в то, чего не видели сами. А по внешности такого человека возраст не определишь. Когда ты познакомишься с Фламелем, ты увидишь пожилого господина, неплохо сохранившегося для своих шестидесяти лет. Да, он выглядит шестидесятилетним ученым, достигшим творческой зрелости. Всякий скажет, что у этого человека есть еще порох в пороховницах.– А если я сейчас начну принимать универсальное снадобье, как я буду выглядеть?– Сперва остановишься на своих сорока годах, а потом помолодеешь лет на шесть-семь. Ты навсегда останешься молодым, интересным, соблазнительным мужчиной… Кажется, именно это ты хотел услышать?Я не вынес подобных восхвалений и поспешил поцеловать Виолету, чтобы заставить ее умолкнуть. Джейн вмешалась, сделав вид, что ревнует:– А как же я?– И на тебя хватит.С этими словами я поцеловал и младшую сестру. Мы болтали всю ночь, пока не наступил венецианский рассвет.Мы взглянули друг на друга с улыбкой, а Венеция раскрывалась навстречу свету – мы словно просматривали снятый на большой скорости фильм о рождении и росте цветка. Только что город был серебристо-серым, прозрачным – и вдруг яркая вспышка расколола облачную крышу и породила бледные отсветы на горизонте, где небо и море соединяются, как любовники, в поцелуе, за которым следуют объятия. Я хотел бы сохранить эту красоту в хрустальном сосуде, но мне не удалось бы сберечь даже малой доли потрясающего зрелища. Это было непередаваемо. По сравнению с рассветом все слова, краски и картины поблекли.Солнце уже заглядывало в окно нашей комнаты, а мне никак не удавалось уснуть. Виолета и Джейн, уставшие за беспокойный день, погрузились в сон с первыми лучами зари, а я вышел на улицу и побрел по тротуару вдоль канала. Рядом был мост, я пересек его и продолжил свою прогулку.Улицы здесь были короткими, оживленными, ароматными. Пахло свежеиспеченным хлебом, миндальными пирожными, сластями, жаренными на оливковом масле.Мне было нелегко примириться с ограничениями плоти. Я устал, но мне хотелось смотреть, летать, проникать в комнаты венецианцев, изучать мир и постигать тайны долголетия. Я не хотел умирать, но смерть была уже не за горами. В лучшем случае у меня оставалось сорок лет, в худшем – считаные часы.На душе у меня было тревожно. Болели спина, плечи, поясница… Я нуждался в порции эликсира, но моя гостиница осталась далеко. Сейчас я был любопытствующим странником, человеком, измученным жаждой бессмертия. Я подумал о Дориане Грее, и мне стало страшно. Успокоило меня лишь то, что это был несуществующий персонаж, созданный фантазией Уайльда.В Венеции я скучал по деревьям, цветам и зелени. Мне захотелось отправиться в сельскую местность, подышать густым сосновым запахом, насладиться голубым небом, обдуваемым свежими континентальными ветрами. Ужасно хотелось вернуться в Синтру, в Багадас, в Кордовскую сьерру, в Сандуа. И тогда мне подумалось, что Сандуа – это отражение Бадагаса.Такие параллели могут лишить человека спокойствия. Сандуа, подземный город под Кордовской сьеррой… Но мне не хотелось возвращаться, я предпочитал оказаться в будущем, на границе новых измерений, в упорной надежде отсрочить свой конец на семьсот, восемьсот или даже тысячу лет.Сперва будет довольно и этого, а потом, когда потребуется, подумаем, как продлить жизнь, перешагнув и за эти пределы. Важно, что во мне зародилось такое желание, а уж друзья позаботятся о том, чтобы мне помочь.Терпение мое извивалось, словно раненая змея. Я не мог больше ждать, не мог остановиться. Мое будущее было готово взорваться у меня в руках. XXV Мы вернулись в Фермо после романтического уик-энда, проведенного в разговорах, прогулках и раздумьях. Я был полон сил, Фермо действительно благотворно влиял на меня. Я с нетерпением ждал встречи с Кортези – этот человек успел стать моим другом, учителем, наперсником, старшим братом, которого у меня никогда не было, наставником, о котором все мы мечтали, но не обрели в силу своей замкнутости или угрюмости.Кортези так хорошо разбирался в алхимии, что его уроки порой были выше моего понимания. Понятия и символы с трудом укладывались в моей голове. Кортези знал абсолютно все про тайные общества, невидимые царства, подземные союзы, мифологию, философию и алхимию. Он доказал мне, что многие из тех, кого мы привыкли называть философами, на самом деле были лучшими из алхимиков и что среди величайших ученых и художников тоже есть немало людей, сведущих в Великом делании, знающих законы долгого блаженства. Победившие смерть философы всегда жили среди людей, но им хотелось найти свое воплощение и в новых учениках. Они выбирали себе в помощники людей не слишком тщеславных, благородных духом – тех, что могли сразу уверовать в простые вещи, такие как любовь или душевная щедрость. Этих качеств было достаточно, чтобы философы могли довериться новичкам. Да, мир, в котором живут новые дети Великого делания, – замечательный мир. Научить ребенка читать – это чудо, если ты понимаешь, что ребенок не приемлет зла, чист душой и, возможно, станет потом мудрецом. Задача учителя состоит в том, чтобы наставить ученика, направить по путям мироздания.Кортези был первым, кто заговорил со мной про Сандуа. Я был ошарашен – ведь в поисках подземного города я отправился в Португалию, а теперь выяснилось, что этот город всегда был у меня под боком. Учитель разъяснил, что потаенный город находится прямо под Кордовской сьеррой, между Трассьеррой и Арройо-дель-Бехарано. Он начинается у реки Гуадальмельято с римским мостом, которым пользовались арабы, и доходит до самой Вильявисьосы. Все это – Сандуа, земля философов и мудрецов, ставших ювелирами, чеканщиками и резчиками. Кордовские мудрецы славились на весь мир; известно их письмо к дону Энрике де Вильене, Энрике де Вильена (1384–1434) – каталанский поэт.

в котором излагаются основные принципы Великого делания.– Помни, Рамон, в Сандуа обитают великие люди: Гонгора, Гонгора (1561–1627) – испанский поэт.

Сенека, Сенека Луций Анней Младший (ок. 4 до н. э. – 65 н. э.) – древнеримский философ и писатель.

Лукан, Лукан Марк Анней (39–65) – римский поэт.

Аверроэс, Аверроэс, или Ибн-Рошд, – самый знаменитый арабский философ, живший в XII в.

Маймонид, Маймонид (1135–1204) – еврейский философ-талмудист, врач и систематизатор еврейского закона.

король Альфонс Мудрый, Альфонс X Мудрый (1221–1284) – король Кастилии и Леона с 1252 г.

ибн Хайсан, Вероятно, имеется в виду ибн аль-Хайсам (латинизир. Альгазен) (965-1039) – арабский ученый.

Хуан де Мена, Хуан де Мена (1411–1456) – староиспанский поэт.

маркиз де Сантильяна… Сантильяна (1398–1458) – известный испанский писатель.

Если когда-нибудь ты спустишься в этот город, ты будешь поражен, сколько там собралось гениев слова и мысли.– Значит, там прибежище мудрых? Нечто вроде Вышеградского кладбища в Праге?– Не совсем. Сандуа – земля вечной жизни, край, где не стареют, не умирают и нет необходимости добывать себе на пропитание. Там не существует понятий «твое» и «мое» и ничто не оказывает губительного воздействия на людей и природу. Например, когда там распускается цветок, он никогда не увянет, даже если сорвать его с ветки. Поэтому если в Сандуа хотят обновить зелень, все сорванное и скошенное выбрасывают во внешний мир.– И где же двери, ведущие в этот тайный город?– Помнишь местечко под названием Баньос-де-Попейя?– Конечно! Ребенком я часто ездил туда на экскурсии, сперва с родителями, потом, став постарше, – с друзьями.– Так вот, одна из дверей находится там, рядом с водопадом. А помнишь место под Арройо-дель-Бехарано с чудесной рощицей из молодых тополей? В роще – другая дверь. Вообще в город ведет двадцать или тридцать дверей, но предупреждаю, Рамон: войти в них могут лишь немногие. Лучшая дверь расположена у столетнего каштана, поле у которого по весне покрывается красными маками и желтыми гулявниками.Час был поздний, и я стал прощаться.– Учитель, я знаю, что меня ожидает. Я спущусь в Сандуа, город мудрецов, когда вернусь в Кордову. Ты посвятил меня в одну из величайших тайн, которые когда-либо открывались человеку.Я возвращался от Кортези как на крыльях, едва касаясь ногами неровной, омытой недавним дождиком мостовой. Небо на глазах чернело, в звездном покрывале словно открывался гигантский разрыв. * * * Бесконечное ожидание начинало меня тревожить. Дни шли за днями, я уже устал шагать одними и теми же маршрутами – в городскую библиотеку, в книжные лавки, в ночные бары.В баре я познакомился с двумя удивительными людьми, которых звали Джордано и Стефано. Они были закадычными приятелями владельца маленького заведения на площади, где всегда шли интересные разговоры. Ночью с четверга на пятницу мы собирались в этом кабачке и болтали до самого утра. Стефано когда-то изучал в университете испанский язык, а теперь стал отчаянным оппозиционером; вот уже лет шесть или семь он был одержим политикой. Летом он подрабатывал официантом в разных гостиницах и ресторанчиках на берегу моря. Джордано выучился на адвоката и работал в конторе своего отца.Когда Федерико, владелец бара, утомленный нашими бесконечными спорами, объявлял, что заведение закрывается, мы садились в машину Стефано и отправлялись в пиццерию на пляже. Там – всякий раз мы являлись за пять минут до закрытия – нам подавали ужин, и мы просиживали до девяти утра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44