Я подумал о чистоте сердец, а еще – о законе желания, о том, что сексуальное влечение переходит в любовь благодаря человеческому разуму, всегда стремящемуся сделать существование как можно более прекрасным, идеальным, духовным и чистым. И я обрадовался, что я – мужчина, и ощутил то, что чувствовала Карлотта, и обрадовался, что я – женщина, ведь все мы – на пятьдесят процентов женщины. Именно женщина создает нас, вынашивает нас, формирует нас, дарит нам жизнь. Мы любим женщину той же любовью, что и мать, что и бога, отправившего нас в путь.Откуда берется эта страсть к слиянию с особями другого пола?Я не желал огорчать моих любимых. Я понимал, что тайна и осмотрительность – важнее всего, но в то же время не хотел, чтобы меня преследовало чувство вины, которую пробуждают в нас другие люди. Виолета и Джейн не желали ни о чем знать. Они изгнали из своего сознания ревность. Но что, если бы мне довелось пережить подобное? Если бы Виолета или Джейн мне изменили, как бы отреагировал я?Эта мысль лишила меня покоя, я сильно нервничал.Держась за руки, мы с Карлоттой дошли до Пьяцца-дель-Пополо. У ее подъезда – она жила над кондитерской, в которой работала, – мы снова поцеловались, молча, не произнеся ни слова, точно догадываясь, что это может оказаться нашим последним поцелуем. Я лишь сегодня познакомился с этой женщиной, но готов был за нее умереть. Сейчас мы не замечали ничего вокруг. Я чувствовал себя одновременно и героем, и дурачком. Настоящий мужчина сбежал бы с такой женщиной, отказался бы от всего, от своих грез о вечной жизни.Мы поцеловались с нежностью, которую будит в душах только расставание. Карлотта покидала меня. Я все еще держал ее за руку, но она уже ускользала, я ее терял. Она вдруг шагнула ко мне, я снова ее обнял и поцеловал, и тогда она расплакалась. Из блестящих черных глаз пролилась драгоценная влага, прозрачная и соленая, оросившая ее губы.– Прости, любимый. Мы еще увидимся?В этом вопросе уже читался ответ.Карлотта, не оборачиваясь, уверенно взбежала вверх по лестнице. Я понял, что это конец, но не хотел мириться со случившимся. Быть может, мы встретимся в новой жизни, в новых реинкарнациях? Наше бытие так краткосрочно, так эфемерно!Мое горло горько сжалось. Я чувствовал себя бессильным, жалким, непроходимым тупицей.Наугад я побрел по улицам; уже перевалило за полночь. Над Фермо царило долгое гулкое молчание. На узких улочках не было ни души. Исчез шум машин, исчезло все. Мне показалось, что я остался один в Фермо, один в Италии, один во всем мире. И вновь мне вспомнились образы, посетившие меня во сне: я существовал в иных эпохах, в иных мирах, где жили люди со знакомыми лицами, знакомыми взглядами, но с другой историей. Память об этих людях жила в некоей крохотной клеточке мозга, в малой, как атом, частичке сердца. Вот почему, встречая тех, к кому я испытывал влечение или симпатию, я всегда думал, что уже знавал их в прошлой жизни, в другом своем существовании.Быть может, мы – создания бога, у которого есть фабрика по производству микрочипов и который вживляет эти чипы в людей, наделяя человека временным бытием? А когда люди умирают, бог пускает чипы в производство по новой. Но даже в стертой памяти остаются кое-какие записи. Можно предположить, что эта информация пребывает в свернутом состоянии, а когда человек обретает новую жизнь, в нем сохраняются бессвязные воспоминания о взглядах, движениях сердца, о глазах, которые не перепутаешь с другими. Бог сотворил человеческие существа в новых виртуальных реальностях.Ах, Прометей, укравший у Зевса небесный огонь, чтобы подарить людям! Я же мечтал похитить дар жизни и смерти. Уничтожить понятие о бренности бытия, вычеркнуть его из своего мира.Я чувствовал себя усталым и опустошенным. Мне стало холодно. Карлотта была уже далеко. С тех пор как мы расстались у ее подъезда, прошло два часа, и я чувствовал, как меня тянет к Виолете и Джейн.Я вернулся домой, заскочил на кухню и наскоро перекусил. Потом пошел в ванную почистить зубы и взглянул на себя в зеркало. Все те же «гусиные лапки» в уголках глаз, морщинки на лбу, большие зеленые глаза, длинные ресницы, взгляд мечтателя, вглядывающегося в зеркало в попытке рассмотреть настоящее, прошлое, будущее. Я смотрел на себя, но не узнавал. Мои глаза и губы по-прежнему были молодыми. Я сделал глубокий, очень глубокий выдох, и мое отражение затрепетало, подернувшись паром.Я задавал себе вопросы, на которые не находил ответа. Я сомневался в собственной реальности. Настоящий я или только сон, кошмар? Быть может, я сам себя выдумал? Возможно, я – плод собственного воображения? Единственным ответом было отражение в зеркале. А кто даст ответы на эти вопросы за меня? Никто.Молчание. Лицо незнакомца. Я чувствовал себя чужим, неузнаваемым, чуждым собственному телу. Я видел лишь знакомое лицо, и только.Потом я разделся и забрался в теплую постель. Две девушки лежали рядом друг с другом, поэтому я улегся сбоку – там, где оставалось единственное свободное местечко, – чтобы попытаться заснуть. Я прикрыл глаза, но их жгло под веками. Мне никак не удавалось успокоиться.Звуки скрипки, лицо Карлотты, беседы с Руффилли и Сантори, улочки Фермо.Я лежал тихо, очень тихо, разглядывая воображаемые фигуры на потолке, всматриваясь в нежное ночное мерцание сквозь крохотную щелку в полуприкрытом окне спальни – это сочился искусственный свет. Временами девушки шевелились, наверное, им что-то снилось. Виолета перевернулась на другой бок и случайно прикоснулась ко мне; сделала еще одно движение и обхватила меня рукой. Еще спустя несколько мгновений ее лицо оказалось рядом с моим. Потом она почти инстинктивно поцеловала меня в лицо, в губы. Она делала это неосознанно, я убедился в этом по ее блаженной улыбке – моей подруге как будто снилось, что она ластится ко мне. Я поцеловал ее, и Виолета счастливо улыбнулась. Затем снова перевернулась на другой бок, прижавшись нижней частью спины и обнаженными ягодицами к моему бедру. Вскоре после этого я, вероятно, уснул. * * * Мое пробуждение было очень приятным. Мне снилось, что я занимаюсь любовью, что все идет превосходно и я прямо-таки таю от удовольствия. Кто-то нежно прикасался к складкам моих губ, к ушам, к шее, к пупку. Я ощущал влагу и содрогания своего члена, мне снилось, что его берут в рот и ласкают языком. Я проснулся от избытка чувств – и сразу увидел перед собой очаровательно-порочное лицо Виолеты, которая готова была доставить мне все наслаждения мира. Джейн рядом не оказалось, и вскоре я понял, что она забралась под простыни, чтобы порадовать меня самой прямой лаской. Это утреннее приветствие было столь живительным, что я приложил все силы, чтобы удовольствие стало взаимным.Теперь мы поочередно дарили друг другу блаженство так терпеливо, что обе женщины достигли наивысшей точки наслаждения, хотя в их распоряжении был только один мужчина. Виолета и Джейн уже привыкли к такой очередности, мы трое действовали настолько слаженно, что по прошествии нескольких часов наслаждение превращалось в наркотик, без которого никто из нас не мог больше обходиться.Мы постарались создать атмосферу, которая не терпит поспешности. Мы любили друг друга осторожно, расчетливо, неторопливо – именно эти качества присущи людям, досконально познавшим маленькие секреты наслаждения. XXIII Карлотта исчезла из кондитерской. На следующий день я о ней не спрашивал, поскольку боялся, как бы ее родители не заподозрили, что между нами что-то было. Однако это не мешало мне коситься на кухонную дверь всякий раз, когда она распахивалась и кто-нибудь появлялся с полным сластей подносом. Я провел в кондитерской несколько часов, заказывая то чай, то кофе, то пиво. Мои новые знакомые весело приветствовали меня, как будто я успел стать завсегдатаем этого заведения. Я напрягал слух, стоило кому-нибудь упомянуть Карлотту.Пока я болтал с Сантори, подошло время аперитива. Организатор фестиваля рылся в своих бумажках, рассеянно отвечая на мои реплики. Я потягивал вермут, который по моему заказу изготовил отец Карлотты, и тут в кондитерскую вошла девушка и обратилась к хозяину:– Привет, Джулиано! А Карлотта здесь?– Здравствуй, красавица. Дочки нет, она отправилась на несколько дней в Венецию погостить у бабушки с дедушкой. А потом поедет в Рим. Ей пора заканчивать диссертацию, а ее руководитель живет в Риме.– Значит, работа почти готова?– Да, она защитится в конце этого года или в начале следующего.– Наконец-то Карлотта станет доктором!– Да… Только к чему ей это? – недовольно пробурчал отец.– Не волнуйтесь за Карлотту! Вот увидите, скоро она найдет работу.– Хорошо бы. Знаешь, как мне грустно видеть ее здесь, взаперти, среди пирожных и кофейных чашек! Она мечтает о работе в Риме или в Милане.Мне стало больно оттого, что Карлотта ничего не сказала мне о скором отъезде. Впрочем, хорошенько подумав, я рассудил, что это и к лучшему. Я любил Виолету, Джейн и, в общем, обязан был хранить им верность. Но теперь я думал только о Карлотте.На следующий день состоялось закрытие фестиваля. Он завершился великолепным праздником музыки и поэзии. Город был оживлен, как никогда. Мэр Фермо (sindaco, как называют должность мэра итальянцы) произнес достойную заключительную речь, а вслед за ним выступил сам архиепископ. Потом настало время фейерверков. Небо, полное вспышек, на глазах меняло цвета, и это зрелище вызвало у всех бурное ликование.В последнюю минуту все обменивались визитками, телефонами, электронными адресами, обещали друг другу скоро снова увидеться, надписывали и раздаривали свои книжки в стихах и прозе. Все остались довольны, особенно Сантори и Руффилли; оба сияли от счастья.Когда я добрался до Сантори, чтобы его поздравить, тот сказал:– Я договорился с Кортези, завтра в четыре он ждет нас у себя. Он живет на Виа-Паккароне, тринадцать, недалеко отсюда, совсем рядом с твоим домом.– Откуда ты знаешь, где я живу?– Этот город – большая деревня. Здесь всем известно, что ты гость Фламеля.– Всем? Вот забавно.– Обычное дело. Ты что, никогда не бывал в маленьких городках? Или в Испании все по-другому? Сомневаюсь.Я улыбнулся.Мы продолжали болтать и бражничать до поздней ночи. * * * Кортези был из тех людей, которые не ходят вокруг да около, он был начисто лишен дипломатического такта и не терпел пустой болтовни.Едва нас представили, он провел нас по своему огромному особняку, больше смахивавшему на гончарную лавку. Там нашлось место и для шкафов со старинными фолиантами, и для столов с разнообразнейшим оборудованием: змеевиками, колбами, бутылями, ступками, четырьмя жаровнями. Все это походило на святилище с сотнями горящих свечей и специфическими запахами, напоминавшими то ли о церкви, то ли о лаборатории.– Смотрите! Тут я провожу большую часть своей жизни. Экспериментирую, свершаю Великое делание, молюсь и пишу. Мне хотелось принять вас именно здесь, чтобы показать свой мир. Разумеется, посторонним сюда вход заказан, за исключением моих друзей и друзей моих друзей. Фламели могут чувствовать себя здесь как дома.– А вы что, родственник Фламеля?– Лучше сказать, ближайший друг семейства, особенно девочек.Произнеся последнее слово, Кортези взглянул на меня так, словно о чем-то умолчал. Меня удивило, что этот человек, проводящий жизнь в научных трудах, не носит очков. Очки придали бы ему облик настоящего ученого. Кортези все говорил и говорил, не умолкая, как будто решил во что бы то ни стало за пятнадцать-двадцать минут донести до меня все свои познания. Он то и дело ссылался на таких мудрецов, как Роберт Фладд, Роберт Фладд (1574–1637) – английский врач, астролог, мыслитель-мистик.

Василий Валентин, Гельмонт, Ян Баптист ван Гельмонт (1579–1644) – нидерландский естествоиспытатель.

всякий раз щеголяя доскональным знанием подробностей. Но когда речь зашла о Фламеле, лицо алхимика засияло. Кортези говорил о нем, как о святом.На втором часу этой лекции Сантори и Руффилли начали проявлять признаки беспокойства. Извинившись, они поспешили оставить меня наедине с Кортези. Распрощались мы весело.– Увидимся, Рамон!– До скорого!– Значит, в кафе? – ухмыльнулся Сантори.– Конечно, в кафе.Поблизости от кондитерской Карлотты находилось по меньшей мере еще три подобных заведения, но мы прекрасно понимали, о каком кафе идет речь.Как только мои приятели ушли, я сказал:– Благодарю, синьор Кортези, за приглашение в лабораторию. Мне прекрасно известно, что для алхимика это место – святилище, в которое никто не должен входить. Вот почему я так признателен за этот знак доверия и дружбы.– Мне известно, что ты готовишься свершить Великое делание, что пройдет совсем немного времени, и ты станешь трудиться в собственной лаборатории.– Но как вы узнали?– Девочки – мои близкие подруги, мы, можно сказать, одна семья. И дома наши стоят неподалеку.Я пристально взглянул ему в глаза, подумав: «А вдруг он и есть Фламель?»– Так это вы – Фламель? – прямо спросил я.– Нет, – улыбнулся Кортези. – Я всего лишь его близкий друг. Я видел, как девочки росли, сажал их себе на колени и даже менял им пеленки – но и только. Они рассказали мне о вашем союзе. Прошу относиться к ним с уважением – это чистые души. Никогда не обманывай их. Они тверды и хрупки, как единороги. Они способны вознести тебя на небеса, но, если ты причинишь им боль, они могут тебя уничтожить.Я вздрогнул. Слова Кортези больно ранили меня.– Я люблю их всем сердцем.– Не сомневаюсь. Однако хочу, чтобы ты понял одно: если тебе случится им изменить, ты не должен чувствовать себя виноватым. Но будь с ними искренен. Доверие – вот что важно, оно гораздо ценнее верности.– Эти девушки ничем не связаны.– Да, но они тебя любят. Говорят о тебе так, словно ты бог. Николас хочет с тобой познакомиться и, возможно, вернется оттуда, где находится сейчас, чтобы тебя поприветствовать.– И где же он сейчас?– Человек в возрасте семисот лет не может открыть своего убежища никому, абсолютно никому. Однако вскоре вы встретитесь. Он должен стать твоим учителем; ты уже его потенциальный ученик. Фламель попросил, чтобы я обучил тебя основам Великого делания, а он даст тебе самые главные уроки. Он раскроет тебе тайны «Книги еврея Авраама». * * * На протяжении нескольких недель я каждый день приходил в лабораторию Кортези. Он учил меня обращаться с котлами, с субстанциями, с чистейшей росой, втолковывал мне хитросплетения алхимической терминологии. А еще посвятил меня в учение испанских мастеров, таких как Анхель де Вильяфранка, Хайме Мае, Арнольдо де Виланова, Альваро Алонсо Барба и многих других.Время шло, мы жили спокойно и радостно.Мы с Виолетой и Джейн превратились в настоящих старожилов Фермо. По вечерам ходили из бара в бар, болтали со знакомыми, по субботам посещали театр или ездили на экскурсии в соседние городки. Совсем рядом с нашим домом был пляж, и нам нравилось бегать по берегу и дурачиться. Мы забавлялись, как дети, швыряя друг в друга мокрым песком, трогая воду; порой нас заставала врасплох набежавшая волна.Один раз мы провели выходные в Венеции. Неугомонный гондольер уговорил нас покататься по вечернему городу, а потом пригласил поужинать вместе. Этот парень явно положил глаз на Джейн, и ей пришлось немного охолодить гондольера. Венецианец отказался брать с нас деньги и устроил нам долгую экскурсию по городским каналам.В Венеции было холодно, на нас даже слетело несколько снежинок.Гондольер обратил наше внимание на одно палаццо: здесь жил Казанова. Гид наш, парень лет тридцати, изобретательный и острый на язык, знал множество реальных и выдуманных историй, которые нас покорили.Наконец, расставшись с ним, мы с Джейн и Виолетой обнялись и, держась за руки, отправились дальше.Мы забрели в уединенный уголок (зимой Венеция выглядела более гостеприимно, не как туристская вотчина) и поцеловались. Я чувствовал, что блаженство, как горный ручей, струится по моим жилам.Мы жили в состоянии долгого, бесконечного счастья, которое не только не превращалось в рутину, но росло, словно живое существо, постепенно становящееся великаном. Нас переполняло блаженство.Я помню прекрасные здания и памятники. Но еще в моей памяти запечатлелась гниющая, тухлая вода. Когда мы проплывали на лодке по самым узким каналам, я смотрел на двери домов: снизу они прогнили и были разъедены влагой, перепачканы грязью и тиной. Плывущие крысы забирались сквозь решетки в дома.Эта заброшенность представляла собой странный контраст с высокой красотой здешних монументов. Созерцая разрушение и медленное умирание водного города грез, я дышал полной грудью, убежденный в своем счастье, в своей силе, в своем желании жить, в себе самом. Такие ощущения приходят только с любовью, а я чувствовал это вдвойне остро – ведь меня любили двое.Мы прожили в Венеции три коротких, но очень памятных дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44