Я не мог понять, говорит ли он правду или же эти люди поработили эликсиром мою волю, мой здравый смысл, мое сознание. Виолета была так далеко, мне так не хватало Жеана – старого путника-пилигрима, всегда помогавшего мне советом, – а эта троица совершенно сбила меня с толку.Меня одолевали сомнения, и, чтобы собраться с мыслями, я начал думать о двух женщинах, которых любил.Мои сотрапезники, угадав, что партия осталась за ними, с улыбкой предложили новый тост:– За новую философию!– Вот что я предлагаю, – заговорил Рикардо. – Поедем ко мне домой, и я покажу вам книгу. Я сделал копии почти всех страниц, поэтому каждый из вас сможет должным образом ее изучить. Себе я оставлю только последнюю, самую важную страницу, чтобы ни у кого не возникло искушения заняться книгой в одиночку. Впрочем, весь текст написан по-еврейски, и, полагаю, только Канчес способен его перевести.Заканчивать ужин мы не стали – предвкушение важного открытия лишило нас аппетита. Но мы, разумеется, опорожнили бокалы и заказали еще одну бутылку «Эспорао».Выйдя вместе с остальными на улицу, я почувствовал, что глаза мои горят огненным блеском, виски ледяные, а в груди зияет глубокая рана.Мне не терпелось оказаться в доме Рикардо. Ночная свежесть наполняла меня жизненной силой. Наверно, я должен был ощущать неловкость после стычки с Канчесом, однако ничего подобного не чувствовал, как будто заразился его болезнью. Поэтому я решил проверить, не растерял ли я свои убеждения, все ли в порядке с моими помыслами, не забыл ли я о главной цели. После каждой проверки я глубоко вздыхал и говорил себе: «Цель оправдывает средства».Я не сойду с пути. Я люблю Виолету и Джейн. Виолета всегда вспоминалась мне первой, и мне начинало казаться, что и в сердце моем она первая. Однако сейчас не стоило об этом думать.Мы быстро прошагали по Байру-Алту, миновали Санта-Каталину и двинулись в сторону квартала Мадрагоа, где находился старинный особняк семейства Ланса, слегка обветшавший снаружи, но великолепно обставленный внутри. По пути на нас попытались напасть какие-то типы. Канчес выступил вперед на несколько шагов, так что наша группа приняла форму равностороннего треугольника, вершиной которого был старый магистр. Ему даже не пришлось говорить с грабителями – он просто посмотрел им в лицо, и они бросились наутек, будто сам дьявол распахнул перед ними врата ада. Побросав оружие, они разбежались кто куда.Обернувшись к нам, Канчес усмехнулся:– Что ж, друзья, с годами кое-чему да научишься!– Что ты им сказал? – спросил Рикардо.– Просто приоткрыл для них щелочку преисподней, в которую они угодят, если осмелятся на нас напасть. К тому же это были третьесортные жулики, из тех, что вытаскивают деньги из бумажника и тут же швыряют его в канаву. Мелкая шушера. И потом, полюбуйтесь на их оружие! Кухонный ножик, который почти не режет, дубинки из багажника и наваха Наваха – испанский длинный складной нож.
с барахолки. Захочешь ею кого-нибудь пырнуть и останешься без пальцев. Да и сами они – сопляки, таких напугать легче легкого. Сегодня, по крайней мере, они никого уже не побеспокоят.«А Канчес-то – малый не промах», – подумал я и улыбнулся: мне рассказывали о нем как о человеке старом и болезненном, знатоке древнееврейского языка, но оказалось, что он вполне крепок, идет в ногу со временем и сладить с ним непросто. Конечно, Канчес был выдающимся каббалистом, особенно после стольких прожитых лет. Иудеи почитали его знаменитостью, однако все были уверены, что Канчес умер много веков назад. Иногда он выдавал себя за потомка того самого Канчеса, жившего в XIV веке, который расшифровал для Фламеля «Книгу еврея Авраама».Оказавшись в доме семьи Ланса, мы сразу прошли в просторный читальный зал. Это место напоминало библиотеку ученого, и я подумал, что кто-то из родственников Рикардо был заядлым книгочеем. Но собрание книг не походило на коллекцию букиниста – все говорило о том, что кто-то основательно изучал эти фолианты. В центре огромного зала высотой в два этажа – до потолка было метров десять или двенадцать – помещался старинный глобус. Пока мы разглядывали его, появился Рикардо с книжицей в руках. Переплет ее был не кожаным, как мне говорили, а металлическим (то ли из меди, то ли из какого-то благородного сплава), с матовым блеском, украшенный знаками явно иудейского происхождения.Я почувствовал, как сердце мое сильно забилось. Неужели передо мной и впрямь «Книга еврея Авраама»? По крайней мере, все указывало на это, в том числе каббалистические знаки.Когда Рикардо раскрыл книгу, я мягко, но настойчиво протянул руку, чтобы пощупать страницы – похоже, они были не из бумаги. Материалом для многих старинных книг служила выделанная козлиная кожа, однако эти гладкие листы скорее напоминали кору дерева. Не походили они и на пергамент, которым пользовались древние египтяне. Страницы книги были словно промасленными, гибкими, а не ломкими.Не садясь, Рикардо торжественно огласил посвящение на первом листе:– «Авраам Еврей, священник, левит, астролог и философ, приветствует еврейский народ, гневом божиим рассеянный среди галлов. Славьтесь».– Эти строки я могу прочитать сам. Дальнейшее – дело Канчеса.И Рикардо пояснил, что в предисловии говорится об опасности, которая угрожает тем, кто, не будучи писцом, возьмется читать эту книгу или же воспользуется ею в дурных целях.Загадочная рукопись была богато иллюстрирована, и Канчес объяснял нам смысл рисунков: так обычно читают книжки детям.– Вот этот старец – Время. – Канчес указал на седобородого старика. – Он пытается подрезать крылья Меркурию. Видишь? Вот почему Меркурий-ртуть утрачивает летучесть в сернистых облаках высокой температуры. Но у него в руках – жезл-кадуцей, а это означает, что он не одинок. Здесь изображено создание амальгамы и время, потребное для такого процесса.Потом Канчес заговорил о дубах, о красных и белых цветах, о драконах, об ангеле с копьем, о Сатурне, о Юпитере и так далее. Я ничего не понимал, но слушал как зачарованный. Канчес словно постиг смысл всех вещей. Этот склон был для меня слишком крут, мне подумалось, что я не обладаю и двумя процентами познаний Канчеса. Для меня все это было китайской или арабской грамотой. Я готов был признать свое поражение, но все же не впал в отчаяние, понадеявшись, что однажды, изучив рукопись досконально, тоже сумею в ней разобраться.– Рикардо, а где твоя лаборатория? – наивно спросил я.Он ответил с улыбкой:– В Синтре, естественно, где же еще?– Но почему не здесь?– Наивная душа, здесь ведь нет исходного продукта – или прикажешь использовать воду из-под крана? Для Великого делания необходимо открытое поле, природа, живая роса. А еще плавильный котел. Город опасен, хотя многие работают и в городах. А мне больше по душе сельская местность, таинственный и чистый воздух Синтры, энергетические токи ее лесов, ее океанский бриз, ее твердые скалы и ласкающая их соленая пена. Ах, Синтра, Синтра – нам всем следовало бы работать там! Что ж, друзья, теперь вы узнали о секретах этой книги.Лично я ничего не узнал и ничего не понял, а потому сказал:– Ты, вероятно, оговорился. Я не нашел никакой формулы, я слышал только загадки, логические забавы и более или менее внятные переплетения слов. Например, мне неясно, что означает фраза «зрю человека в белых одеждах, он воплощает собой первичную материю, славнейшую материю творца»…– Это нормально, Рамон. Ты ничего не понимаешь, потому что не имеешь представления о Великом делании, ты никогда этим не занимался. У тебя в голове нет ясности, поскольку само делание – неясно. Пока ты чужак. Тебе следует погрузиться в его тайны, и, если тебе удастся быть гибким и прочным, как тростник, Великое делание откроется перед тобой, и ты постигнешь даже то, чего не удалось расшифровать нам.Я заметил, как странно ведет себя Витор, который не раскрывал рта. Он смотрел на книгу, исполненный слепой веры, однако не проронил ни слова. Этот человек умел молчать.– Итак, – снова заговорил Рикардо, – мы с пользой провели время, и, надеюсь, не в последний раз. Я сделал копии для каждого из вас, но последнюю страницу оставляю себе. Точнее сказать, две страницы – предпоследнюю я забыл отксерить.– А разве ты не обещал, что раздашь нам все страницы, кроме последней? – вмешался Канчес.– Да, но две все-таки лучше. Ладно, мне пора на самолет в Лондон. Не забудьте, в начале апреля встречаемся в Синтре. А еще лучше, в конце марта. Нужно же привести в порядок наши лаборатории. А тебе, Рамон, я советую на несколько дней отправиться вместе с Витором в Синтру. Не упускай случая познакомиться с чудесами, которые распахнут твой разум и направят дух. Тебе следует увидеть Бадагас прежде, чем для тебя придет время действовать. Попроси на работе отпуск за свой счет и живи полной жизнью; это тебе пригодится. Весной я передам тебе две недостающие страницы, и тогда ты сможешь приступить к опыту. Не знаю, насколько в ближайшие месяцы ты будешь свободен в средствах, но в любом случае хочу заранее обеспечить тебе возможность спокойно путешествовать.– Рикардо, что еще за выдумки?Но он уже протягивал мне конверт, набитый купюрами по пятьсот евро.– Я не могу этого принять.– Потому что смахивает на подачку или потому что я тебя вроде бы покупаю?– Не надо меня унижать. Ты прекрасно знаешь, что я не согласен ни на то ни на другое.– Тогда ради нашей старой дружбы, – произнес он цинично.Я заколебался: искушение было слишком велико, и, кроме того, мне вовсе не улыбалось возвращаться в свою контору. Я мог бы попросить отпуск или попытаться снова сказаться больным, но Рикардо продолжал настаивать, и я все-таки сунул конверт в карман. Конверт был таким толстым, что едва поместился там.– А что ты будешь делать с книгой, Рикардо? Вернешь на место, раз уже скопировал?– Я купил ее. Она моя, не забывай.– А вдруг откроется, что книга исчезла из Амстердама, из Музея изумрудной скрижали? Представляешь, что тогда начнется?– Как-нибудь обойдется. Книгу я оставлю здесь, а с собой заберу полную копию.Рикардо притронулся к глобусу, и полушария разошлись. Он положил книгу в глобус и снова закрыл тайник.– Здесь она будет в большей сохранности, чем в бронированном сейфе.Мне так не показалось, однако я ничего не сказал. С Витором я договорился созвониться на следующий день, а с Рикардо и со старым непредсказуемым Канчесом распрощался надолго.– Прощайте, юноша, – иронично бросил мне Канчес.– До скорой встречи, дедушка Мафусаил. Однажды ты объяснишь мне, почему Фламель написал, что ты умер, так и не добравшись до Парижа.– Довольно, – вмешался Рикардо. – Конец раздорам.У дверей дома меня дожидалось такси, и я назвал шоферу адрес гостиницы.Была полночь; у меня еще оставалось время, чтобы снова встретиться с Инес. Сейчас я мог думать только о ней. Я позабыл обо всем, что обсуждалось за ужином, мне не терпелось заключить эту девушку в объятия. Я позвонил Инес, и мы договорились встретиться в пабе «Россио».Я вышел из такси, не доехав до гостиницы.– Я уже собиралась домой, когда ты позвонил, – сказала Инес.– Прости, мы сильно засиделись.Нас овевала прохладная сентябрьская ночь.– А ты замечательно выглядишь, Рамон, кажешься намного моложе, чем несколько часов назад. Просто невероятно: то ли я тебя сначала не разглядела, то ли ты скинул десяток лет.– Нет, то был мой брат-близнец.И мы дружно рассмеялись.Мы просидели в пабе с полчаса, все шло замечательно. Я выглядел иначе, потому что сбросил груз недавних воспоминаний. Закрыв скобки, я позабыл о Лондоне, о книге и о квартале Мадрагоа, позабыл о Пути. Я стал другим, заурядным человеком. Сейчас заурядность восхищала меня: я слишком долго пытался стать другим, не похожим на прочих. Я превратился в одержимого поклонника оригинальности, а подобные личности так уверены в собственной исключительности, что их легко сломать. Сейчас же я не хотел ни о чем задумываться – просто мечтал насладиться Инес и сделать ее счастливой. Мне не пришлось ничего ей объяснять, все и так было ясно.Я положил на столик купюру, мы встали и отправились в гостиницу.Едва перешагнув порог моего номера, мы без лишних слов бросились друг другу в объятия. Кожа Инес была одновременно сладкой и соленой, гладкой и бархатистой – когда я ласкал ее, мне казалось, что подо мной плавится зеркало. Я погружался в глубины ее тела, как гончар, который запускает руки в глину и не торопясь придает ей форму чаши. Наши движения уже вошли в единый ритм, когда я ощутил во рту послевкусие вина с подмешанными в него каплями эликсира. Ко мне вернулся неповторимый вкус этого золота сновидений – медовый и металлический; и наслаждение стало расти и множиться. Так бывает, когда бросаешь в пруд пригоршню камней, и они еще в воздухе разлетаются в стороны, а потом каждый камушек рождает свои волны и круги, расходящиеся по гладкой поверхности воды.Инес кричала, испускала долгие стоны – стоны неописуемой сладостной боли, то угасавшие, то разгоравшиеся с новой силой, будто костер на ветру. Любовное соитие превратилось в птицу феникс, которая умирала и рождалась вновь, двигаясь по долгому, испытанному кругу. Мы оказались в царстве влаги, барахтались в лужах, устраивали наводнения, пока усталость и сон не одолели нас.Проснулся я около десяти утра. Солнце ласкало тело спящей Инес. Я не мог оторвать взгляд от ее прелестного пупка и аккуратного холмика волос чуть пониже. Я нежно поцеловал эти завитки – без похоти, без грязных мыслей, как целуют младенца, а потом вгляделся в ее лицо. Инес улыбалась, погруженная в сладкие сны. Груди ее были яблоками, соски – медовыми сластями. Я не хотел ее будить и просто лежал на спине, рассматривая потолок. Инес шевельнулась, перевернулась на бок, уронила руку мне на грудь и снова погрузилась в сон.По-видимому, я тоже заснул, когда же открыл глаза, будильник уже показывал двенадцать, а девушки в моей постели не было. Меня успокоил доносившийся из ванной звук льющейся воды. Спустя несколько минут Инес вернулась, еще влажная после душа и благоухающая, точно египетская принцесса. Возможно, в тот момент я был склонен к преувеличениям, но я увидел в ней олицетворение самой чистой, сияющей красоты.Мы завтракали в постели, не одеваясь. Инес спросила меня про вчерашний ужин с друзьями, и я рассказал обо всем без утайки. Девушка сочувственно улыбнулась: она не поверила мне, словно все случившееся не укладывалось у нее в голове.– И где живет твой друг Рикардо?– На Калсада-да-Эстрела, в особняке с тремя статуями на фасаде. Самый необычный дом в том квартале.– Покажешь мне свою ксерокопию?– Конечно, хоть сейчас.И я показал Инес листки, которые вчера небрежно бросил на комод.Девушка исследовала их с видом эксперта, проверяющего подлинность картины.– Это древнееврейский, правда?– Да. Первый или второй век до нашей эры.– Возможно, и раньше.– Инес, ты понимаешь по-еврейски?– Немного. Прежде чем заняться журналистикой, я работала в Национальной библиотеке и многое повидала. Интересно было бы познакомиться с оригиналом – он явно изготовлен из древесной коры или пергамента. Ты не помнишь, страницы не казались пропитанными чем-то маслянистым?– Вроде бы.– Тогда это точно не пергамент. Впрочем, чтобы определить вид дерева, мне пришлось бы поработать с самой книгой. Ты говоришь, ее не спрятали в надежном месте?– Она осталась в доме Рикардо. Там стоит старинный глобус – это сейф, прикрепленный к полу. Туда Ланса ее и положил. Защитой рукописи служит скорее необычность хранилища, чем надежность шара.– Мне хотелось бы взглянуть на книгу.– Послушай, до весны это невозможно. Рикардо вернется за ней только в марте.– А откуда она вообще взялась?– Не знаю.Любопытство Инес начинало меня утомлять.– Кажется, Рикардо приобрел рукопись в Асторге, выложив за нее кругленькую сумму. Он выменял ее на дом на берегу океана, до реформы стоивший несколько миллионов эскудо.– Но есть ли у него документы, подтверждающие, что книга – его собственность?– Вряд ли.– Значит, книга не его. – Инес говорила с убежденностью профессионального эксперта. – У меня есть знакомый, который сможет свободно прочесть рукопись.– В этом нет необходимости, у нас уже есть старый Канчес.– Мой знакомый знает больше. Он раньше жил в Израиле, а теперь перебрался в Кордову.– Как его зовут?– Раймундо Веласко. Для друзей – Голем. Он – чудовище, в прямом смысле этого слова.– Я о нем что-то слышал.– Хочешь, я ему позвоню? Оставь мне копию рукописи, и он ее расшифрует.– Это невозможно. Я не могу передать ее в чужие руки.– Но это всего лишь ксерокопия.– Я не имею права даже копировать ее, иначе мне придется туго.– Не бойся, радость моя, давай ее переведем.– Ты просто начиталась легенд про золото и вечную жизнь.– Ну да, и я не против стать богатой и не стареть.В словах Инес таилось нечто недоброе, я сразу это распознал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
с барахолки. Захочешь ею кого-нибудь пырнуть и останешься без пальцев. Да и сами они – сопляки, таких напугать легче легкого. Сегодня, по крайней мере, они никого уже не побеспокоят.«А Канчес-то – малый не промах», – подумал я и улыбнулся: мне рассказывали о нем как о человеке старом и болезненном, знатоке древнееврейского языка, но оказалось, что он вполне крепок, идет в ногу со временем и сладить с ним непросто. Конечно, Канчес был выдающимся каббалистом, особенно после стольких прожитых лет. Иудеи почитали его знаменитостью, однако все были уверены, что Канчес умер много веков назад. Иногда он выдавал себя за потомка того самого Канчеса, жившего в XIV веке, который расшифровал для Фламеля «Книгу еврея Авраама».Оказавшись в доме семьи Ланса, мы сразу прошли в просторный читальный зал. Это место напоминало библиотеку ученого, и я подумал, что кто-то из родственников Рикардо был заядлым книгочеем. Но собрание книг не походило на коллекцию букиниста – все говорило о том, что кто-то основательно изучал эти фолианты. В центре огромного зала высотой в два этажа – до потолка было метров десять или двенадцать – помещался старинный глобус. Пока мы разглядывали его, появился Рикардо с книжицей в руках. Переплет ее был не кожаным, как мне говорили, а металлическим (то ли из меди, то ли из какого-то благородного сплава), с матовым блеском, украшенный знаками явно иудейского происхождения.Я почувствовал, как сердце мое сильно забилось. Неужели передо мной и впрямь «Книга еврея Авраама»? По крайней мере, все указывало на это, в том числе каббалистические знаки.Когда Рикардо раскрыл книгу, я мягко, но настойчиво протянул руку, чтобы пощупать страницы – похоже, они были не из бумаги. Материалом для многих старинных книг служила выделанная козлиная кожа, однако эти гладкие листы скорее напоминали кору дерева. Не походили они и на пергамент, которым пользовались древние египтяне. Страницы книги были словно промасленными, гибкими, а не ломкими.Не садясь, Рикардо торжественно огласил посвящение на первом листе:– «Авраам Еврей, священник, левит, астролог и философ, приветствует еврейский народ, гневом божиим рассеянный среди галлов. Славьтесь».– Эти строки я могу прочитать сам. Дальнейшее – дело Канчеса.И Рикардо пояснил, что в предисловии говорится об опасности, которая угрожает тем, кто, не будучи писцом, возьмется читать эту книгу или же воспользуется ею в дурных целях.Загадочная рукопись была богато иллюстрирована, и Канчес объяснял нам смысл рисунков: так обычно читают книжки детям.– Вот этот старец – Время. – Канчес указал на седобородого старика. – Он пытается подрезать крылья Меркурию. Видишь? Вот почему Меркурий-ртуть утрачивает летучесть в сернистых облаках высокой температуры. Но у него в руках – жезл-кадуцей, а это означает, что он не одинок. Здесь изображено создание амальгамы и время, потребное для такого процесса.Потом Канчес заговорил о дубах, о красных и белых цветах, о драконах, об ангеле с копьем, о Сатурне, о Юпитере и так далее. Я ничего не понимал, но слушал как зачарованный. Канчес словно постиг смысл всех вещей. Этот склон был для меня слишком крут, мне подумалось, что я не обладаю и двумя процентами познаний Канчеса. Для меня все это было китайской или арабской грамотой. Я готов был признать свое поражение, но все же не впал в отчаяние, понадеявшись, что однажды, изучив рукопись досконально, тоже сумею в ней разобраться.– Рикардо, а где твоя лаборатория? – наивно спросил я.Он ответил с улыбкой:– В Синтре, естественно, где же еще?– Но почему не здесь?– Наивная душа, здесь ведь нет исходного продукта – или прикажешь использовать воду из-под крана? Для Великого делания необходимо открытое поле, природа, живая роса. А еще плавильный котел. Город опасен, хотя многие работают и в городах. А мне больше по душе сельская местность, таинственный и чистый воздух Синтры, энергетические токи ее лесов, ее океанский бриз, ее твердые скалы и ласкающая их соленая пена. Ах, Синтра, Синтра – нам всем следовало бы работать там! Что ж, друзья, теперь вы узнали о секретах этой книги.Лично я ничего не узнал и ничего не понял, а потому сказал:– Ты, вероятно, оговорился. Я не нашел никакой формулы, я слышал только загадки, логические забавы и более или менее внятные переплетения слов. Например, мне неясно, что означает фраза «зрю человека в белых одеждах, он воплощает собой первичную материю, славнейшую материю творца»…– Это нормально, Рамон. Ты ничего не понимаешь, потому что не имеешь представления о Великом делании, ты никогда этим не занимался. У тебя в голове нет ясности, поскольку само делание – неясно. Пока ты чужак. Тебе следует погрузиться в его тайны, и, если тебе удастся быть гибким и прочным, как тростник, Великое делание откроется перед тобой, и ты постигнешь даже то, чего не удалось расшифровать нам.Я заметил, как странно ведет себя Витор, который не раскрывал рта. Он смотрел на книгу, исполненный слепой веры, однако не проронил ни слова. Этот человек умел молчать.– Итак, – снова заговорил Рикардо, – мы с пользой провели время, и, надеюсь, не в последний раз. Я сделал копии для каждого из вас, но последнюю страницу оставляю себе. Точнее сказать, две страницы – предпоследнюю я забыл отксерить.– А разве ты не обещал, что раздашь нам все страницы, кроме последней? – вмешался Канчес.– Да, но две все-таки лучше. Ладно, мне пора на самолет в Лондон. Не забудьте, в начале апреля встречаемся в Синтре. А еще лучше, в конце марта. Нужно же привести в порядок наши лаборатории. А тебе, Рамон, я советую на несколько дней отправиться вместе с Витором в Синтру. Не упускай случая познакомиться с чудесами, которые распахнут твой разум и направят дух. Тебе следует увидеть Бадагас прежде, чем для тебя придет время действовать. Попроси на работе отпуск за свой счет и живи полной жизнью; это тебе пригодится. Весной я передам тебе две недостающие страницы, и тогда ты сможешь приступить к опыту. Не знаю, насколько в ближайшие месяцы ты будешь свободен в средствах, но в любом случае хочу заранее обеспечить тебе возможность спокойно путешествовать.– Рикардо, что еще за выдумки?Но он уже протягивал мне конверт, набитый купюрами по пятьсот евро.– Я не могу этого принять.– Потому что смахивает на подачку или потому что я тебя вроде бы покупаю?– Не надо меня унижать. Ты прекрасно знаешь, что я не согласен ни на то ни на другое.– Тогда ради нашей старой дружбы, – произнес он цинично.Я заколебался: искушение было слишком велико, и, кроме того, мне вовсе не улыбалось возвращаться в свою контору. Я мог бы попросить отпуск или попытаться снова сказаться больным, но Рикардо продолжал настаивать, и я все-таки сунул конверт в карман. Конверт был таким толстым, что едва поместился там.– А что ты будешь делать с книгой, Рикардо? Вернешь на место, раз уже скопировал?– Я купил ее. Она моя, не забывай.– А вдруг откроется, что книга исчезла из Амстердама, из Музея изумрудной скрижали? Представляешь, что тогда начнется?– Как-нибудь обойдется. Книгу я оставлю здесь, а с собой заберу полную копию.Рикардо притронулся к глобусу, и полушария разошлись. Он положил книгу в глобус и снова закрыл тайник.– Здесь она будет в большей сохранности, чем в бронированном сейфе.Мне так не показалось, однако я ничего не сказал. С Витором я договорился созвониться на следующий день, а с Рикардо и со старым непредсказуемым Канчесом распрощался надолго.– Прощайте, юноша, – иронично бросил мне Канчес.– До скорой встречи, дедушка Мафусаил. Однажды ты объяснишь мне, почему Фламель написал, что ты умер, так и не добравшись до Парижа.– Довольно, – вмешался Рикардо. – Конец раздорам.У дверей дома меня дожидалось такси, и я назвал шоферу адрес гостиницы.Была полночь; у меня еще оставалось время, чтобы снова встретиться с Инес. Сейчас я мог думать только о ней. Я позабыл обо всем, что обсуждалось за ужином, мне не терпелось заключить эту девушку в объятия. Я позвонил Инес, и мы договорились встретиться в пабе «Россио».Я вышел из такси, не доехав до гостиницы.– Я уже собиралась домой, когда ты позвонил, – сказала Инес.– Прости, мы сильно засиделись.Нас овевала прохладная сентябрьская ночь.– А ты замечательно выглядишь, Рамон, кажешься намного моложе, чем несколько часов назад. Просто невероятно: то ли я тебя сначала не разглядела, то ли ты скинул десяток лет.– Нет, то был мой брат-близнец.И мы дружно рассмеялись.Мы просидели в пабе с полчаса, все шло замечательно. Я выглядел иначе, потому что сбросил груз недавних воспоминаний. Закрыв скобки, я позабыл о Лондоне, о книге и о квартале Мадрагоа, позабыл о Пути. Я стал другим, заурядным человеком. Сейчас заурядность восхищала меня: я слишком долго пытался стать другим, не похожим на прочих. Я превратился в одержимого поклонника оригинальности, а подобные личности так уверены в собственной исключительности, что их легко сломать. Сейчас же я не хотел ни о чем задумываться – просто мечтал насладиться Инес и сделать ее счастливой. Мне не пришлось ничего ей объяснять, все и так было ясно.Я положил на столик купюру, мы встали и отправились в гостиницу.Едва перешагнув порог моего номера, мы без лишних слов бросились друг другу в объятия. Кожа Инес была одновременно сладкой и соленой, гладкой и бархатистой – когда я ласкал ее, мне казалось, что подо мной плавится зеркало. Я погружался в глубины ее тела, как гончар, который запускает руки в глину и не торопясь придает ей форму чаши. Наши движения уже вошли в единый ритм, когда я ощутил во рту послевкусие вина с подмешанными в него каплями эликсира. Ко мне вернулся неповторимый вкус этого золота сновидений – медовый и металлический; и наслаждение стало расти и множиться. Так бывает, когда бросаешь в пруд пригоршню камней, и они еще в воздухе разлетаются в стороны, а потом каждый камушек рождает свои волны и круги, расходящиеся по гладкой поверхности воды.Инес кричала, испускала долгие стоны – стоны неописуемой сладостной боли, то угасавшие, то разгоравшиеся с новой силой, будто костер на ветру. Любовное соитие превратилось в птицу феникс, которая умирала и рождалась вновь, двигаясь по долгому, испытанному кругу. Мы оказались в царстве влаги, барахтались в лужах, устраивали наводнения, пока усталость и сон не одолели нас.Проснулся я около десяти утра. Солнце ласкало тело спящей Инес. Я не мог оторвать взгляд от ее прелестного пупка и аккуратного холмика волос чуть пониже. Я нежно поцеловал эти завитки – без похоти, без грязных мыслей, как целуют младенца, а потом вгляделся в ее лицо. Инес улыбалась, погруженная в сладкие сны. Груди ее были яблоками, соски – медовыми сластями. Я не хотел ее будить и просто лежал на спине, рассматривая потолок. Инес шевельнулась, перевернулась на бок, уронила руку мне на грудь и снова погрузилась в сон.По-видимому, я тоже заснул, когда же открыл глаза, будильник уже показывал двенадцать, а девушки в моей постели не было. Меня успокоил доносившийся из ванной звук льющейся воды. Спустя несколько минут Инес вернулась, еще влажная после душа и благоухающая, точно египетская принцесса. Возможно, в тот момент я был склонен к преувеличениям, но я увидел в ней олицетворение самой чистой, сияющей красоты.Мы завтракали в постели, не одеваясь. Инес спросила меня про вчерашний ужин с друзьями, и я рассказал обо всем без утайки. Девушка сочувственно улыбнулась: она не поверила мне, словно все случившееся не укладывалось у нее в голове.– И где живет твой друг Рикардо?– На Калсада-да-Эстрела, в особняке с тремя статуями на фасаде. Самый необычный дом в том квартале.– Покажешь мне свою ксерокопию?– Конечно, хоть сейчас.И я показал Инес листки, которые вчера небрежно бросил на комод.Девушка исследовала их с видом эксперта, проверяющего подлинность картины.– Это древнееврейский, правда?– Да. Первый или второй век до нашей эры.– Возможно, и раньше.– Инес, ты понимаешь по-еврейски?– Немного. Прежде чем заняться журналистикой, я работала в Национальной библиотеке и многое повидала. Интересно было бы познакомиться с оригиналом – он явно изготовлен из древесной коры или пергамента. Ты не помнишь, страницы не казались пропитанными чем-то маслянистым?– Вроде бы.– Тогда это точно не пергамент. Впрочем, чтобы определить вид дерева, мне пришлось бы поработать с самой книгой. Ты говоришь, ее не спрятали в надежном месте?– Она осталась в доме Рикардо. Там стоит старинный глобус – это сейф, прикрепленный к полу. Туда Ланса ее и положил. Защитой рукописи служит скорее необычность хранилища, чем надежность шара.– Мне хотелось бы взглянуть на книгу.– Послушай, до весны это невозможно. Рикардо вернется за ней только в марте.– А откуда она вообще взялась?– Не знаю.Любопытство Инес начинало меня утомлять.– Кажется, Рикардо приобрел рукопись в Асторге, выложив за нее кругленькую сумму. Он выменял ее на дом на берегу океана, до реформы стоивший несколько миллионов эскудо.– Но есть ли у него документы, подтверждающие, что книга – его собственность?– Вряд ли.– Значит, книга не его. – Инес говорила с убежденностью профессионального эксперта. – У меня есть знакомый, который сможет свободно прочесть рукопись.– В этом нет необходимости, у нас уже есть старый Канчес.– Мой знакомый знает больше. Он раньше жил в Израиле, а теперь перебрался в Кордову.– Как его зовут?– Раймундо Веласко. Для друзей – Голем. Он – чудовище, в прямом смысле этого слова.– Я о нем что-то слышал.– Хочешь, я ему позвоню? Оставь мне копию рукописи, и он ее расшифрует.– Это невозможно. Я не могу передать ее в чужие руки.– Но это всего лишь ксерокопия.– Я не имею права даже копировать ее, иначе мне придется туго.– Не бойся, радость моя, давай ее переведем.– Ты просто начиталась легенд про золото и вечную жизнь.– Ну да, и я не против стать богатой и не стареть.В словах Инес таилось нечто недоброе, я сразу это распознал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44