Однако дело не в том. Существует возможность и другой любви – любви, которую открыла мне встреча с Виолетой и Джейн.Правда, мне кажется, я еще не во всем разобрался и мое описание поверхностно, ведь очень трудно рассказывать о тончайших оттенках любви. Но нужно быть искренним, по крайней мере, с самим собой: думая об этих женщинах, я всегда сначала вижу Виолету и только потом – Джейн. Значит, мне приходится притворяться, будто я люблю их обоих одинаково. Когда я думаю о Виолете, все волоски на моем теле встают дыбом, меня окатывает мучительное наслаждение, точно волна, которая набегает и отступает, лаская песок пляжа гигантским влажным языком.А с Джейн все иначе. Меня влекут ее глаза, ее волосы, ее взгляд. Я восхищаюсь ее пупком и гладкостью кожи живота. Меня пленяет запах ее промежности в том заветном месте, где курчавятся волоски; отличить по такому аромату одну женщину от другой может только очень опытный и чувствительный нос. Наверное, Джейн идеально подходит мне во всем, что касается секса. Потом мне вспомнилась ее талия, на которой, как теперь принято, всего несколько миллиметров жировой прослойки, очень приятной на ощупь. Груди Джейн настолько упруги, что наводят на мысль о силиконе, но нет: это ее двадцать с хвостиком прожитых лет придают им спелость диких лесных плодов. Бутоны ее сосков имеют привкус цветка лимона, мяты, меда, сладкого миндаля – в общем, всех ароматов, сводивших нас с ума в детстве, когда мы проходили мимо кондитерской. А как возбуждает теплота ее слюны, нежность языка, жар грудей, но особенно – ее лоно, извергающийся вулкан, в котором я готов сгорать снова и снова! Джейн – само совершенство. Тело ее – идеальное пристанище, материнская утроба, в которой можно укрыться на всю жизнь.А Виолета, ах, Виолета! Она – соблазн, разум и страсть, из-за которых в груди твоей шевелится муравейник, потом сползает в низ живота и окатывает тебя такими спазмами наслаждения, что ты рассыпаешься на части, теряешь равновесие и лишаешься чувств. Проникая в эту женщину, ты чувствуешь, что вот-вот обмочишься; ты задыхаешься, целуя ее, и весь мир вокруг туманится, останавливается и исчезает. В ее присутствии становится зыбким, исчезает все, кроме нее самой. Она осушает тебя до дна, не оставляет ни крови, ни слюны, ни семени. Она – само воплощение любви, идеальная машина для наслаждения, не только физического, но и духовного, что неизмеримо выше.И если две такие девушки влюбляются в тебя и сообща начинают над тобой трудиться, ты перестаешь существовать как отдельная личность. Твоя жизнь теряет значение, все твое существо сосредоточивается на желании излиться наружу и медленно растечься пятном удовлетворенной страсти.Подобные мысли заставили меня заново почувствовать, как я люблю Виолету и Джейн. И то было не просто физическим влечением – по крайней мере, я так считал. В идеале мне хотелось бы продолжать любить их обеих, жить с ними или хотя бы прикасаться к ним каждое утро, каждую ночь. Не думать ни о ком, кроме них, посреди гигантской постели, в нескончаемых наслаждениях любви.Первоначальные сомнения утвердили меня в мысли, что сердце мое принадлежит обеим сестрам, хотя с Виолетой у меня больше общего.Я превращался в мечтателя. Мой разум заволакивала пелена страсти, от которой мне надлежало избавиться любым путем, ведь от главной цели меня все еще отделяли миллионы световых лет. Цель эта была как будто совсем рядом, но на самом деле до нее было очень далеко. Порой мне казалось, что я продвинулся на пути, хотя никакого пути передо мной не было. XI Мой «Вольво-560» направлялся к Падрону. Я миновал Понтеведру, размышляя о Фламеле, чей портрет видел в книге: круглое лицо, обрамленное бородой, внимательный острый взгляд, глаза чуть-чуть навыкате, выступающие скулы, поджатые тонкие старческие губы. Лоб, иссеченный морщинами, на голове – простая шапочка из коричневого бархата. Шея короткая, крепкая. Но главное – все-таки взгляд: проникновенный, цепкий, пронизывающий пустоту, впивающийся в глаза невежественного новичка.Некто видел Фламеля в 1992 году: тогда тот точно был жив, но сказал, что время его подходит к концу. Хотя, если придерживаться теории о тысяче лет как об идеальном сроке человеческой жизни, сейчас ему оставалось еще лет триста. Надо бы расспросить знающих людей.Я проехал через Понтеведру, через Виго и при въезде в приграничный Туи сбавил скорость. В Брасеелосе португальский полицейский-мотоциклист приветствовал меня взмахом руки. Оказавшись в Коимбре, я не захотел и просто не смог стремительно миновать этот город и принялся колесить по улицам в своем прокатном «вольво».Во мне нарастало смутное беспокойство. В моменты нерешительности всегда появляются страхи, и мной овладела боязнь пустоты. Я представил себе абсолютную пустоту – без мыслей, без ощущений, без движения; эта идея отозвалась в мозгу сверлящей болью.Я зашел в бар, чтобы подкрепиться, и позавидовал участи местного официанта – вот кто был счастлив. Он с дежурной улыбочкой метался из стороны в сторону (по походке я догадался, что у него плоскостопие) и шутливо переругивался с официанткой, некрасивой, зато с великолепной фигурой топ-модели – нельзя получить все сразу.Я улыбнулся своим одиноким мыслям.Пока я потягивал безалкогольное пиво и ел жареную картошку, эти двое тихо и незаметно радовались жизни. Если не смотреть на ее лицо, девушка выглядела просто шикарно. И официант придорожного бара был так счастлив, что я охотно поменялся бы с ним местами. Футбол, радости супружеской жизни, посиделки с друзьями, семейные прогулки по центру города в воскресные дни – что еще надо для счастья?Что ни есть, все к лучшему – кроме жизни, которую тратишь на анализ происходящего, ежеминутно напрягая мозги и вечно пытаясь отыскать пятый угол. Я больше не мог выносить того, что называется «высоким уровнем умственного развития», не мог выносить избытка умственной деятельности.«Ну что же, – убеждал я себя, – сейчас ты живешь спокойно. Работа не поглощает твою жизнь, ты всегда можешь вырваться, чтобы заняться тем, что тебе нравится». И все же мне хотелось поменяться судьбой с этим официантом, жить такой же жалкой жизнью среди подносов и пивных бокалов, перебрасываясь шуточками с некрасивой официанткой. В своем воображении я прокручивал целые фильмы со звуком «Dolby Surround». Захваченный этими фантазиями, я убедился, что, когда человек один, его разум живет по-настоящему насыщенной жизнью. Странствовать с попутчиком – совсем другое дело, а путешествие в одиночестве троекратно увеличивает твой опыт. Дорога сужается, страхи растут, и ты готов рассказать о себе все случайному собеседнику… Ну или почти все.Официантка с улыбкой поглядывала в мою сторону. По-видимому, задумавшись о своем одиночестве, я начал жестикулировать, словно ведя с кем-то оживленный разговор. Я мысленно заболтался сам с собой, а это обычно проявляется в мимике и жестах, над которыми мы порой не властны: они вырываются на волю, точно воздушные шарики, стоит детям отпустить веревочку.И я действительно увидел сотни разноцветных шаров. В Коимбре, очевидно, отмечался какой-то местный праздник, годовщина старинного мирного договора или что-то в этом роде – я не стал уточнять. Шары так шары; просто местный обычай. Я не собирался ничего выяснять, а тем более настойчиво выспрашивать. Я был обычным гражданином соседней страны, проезжающим через чужой город.Официантка смотрела на меня слишком пристально, и я подумал, что с каждым днем молоденькие красотки уделяют мне все меньше внимания. Раньше стоило мне взглянуть на какую-нибудь девушку, та отвечала мне пронзительным взглядом, пока я не пасовал перед подобным напором и не отводил глаз. Теперь же я сам проявляю настойчивость, но получаю в ответ лишь взгляд, исполненный презрения или снисходительного любопытства, а еще чаще наталкиваюсь на холодное безразличие, как будто меня вовсе не существует. Ох, волшебник Набоков, как же мне не хватает своей Лолиты! Всем людям моего поколения необходима Лолита, чтобы вновь обрести уверенность в себе и преодолеть трудные времена.Мне лучше не высказывать подобные мысли вслух. Если кто-нибудь меня услышит, тут же плюнет в лицо и обзовет неисправимым и отвратительным мачистом, хотя я всего-навсего отчаявшийся мужчина, брошенный на произвол судьбы посреди пустыни усталости и одиночества.В тот вечер в Коимбре меня вконец исхлестали волны жалости и презрения к самому себе, разум мой вел себя очень странно, и в конце концов я принял решение снова сесть за руль и поскорее добраться до Лиссабона, хоть до него оставался немалый путь.До города я добрался уже в сумерках.Лиссабон меня ждал. X Мне следовало бы остаться с той официанткой, но я повел себя как трус. Неуверенность делает меня робким; меня заранее лишает сил боязнь неудачи. А ведь все могло бы получиться просто, совсем просто. Улыбочки, потом – легкая болтовня. Я бы невзначай проговорился, что проездом в Коимбре, всего на одну ночь, и спросил бы адрес ближайшей гостиницы. Официантка пригласила бы меня переночевать у нее, и мы бы замечательно провели время – ведь у нее было идеальное тело, такие пропорции способны свести с ума. Все детали опускаю по лености – иногда так говорят, чтобы не утруждать себя лишней работой, – поскольку любое, даже самое подробное описание никогда в полной мере не отображает действительности. При встрече с подлинной красотой нам бывает очень сложно о ней говорить, вот почему существуют готовые слова для ее описания.Несколько часов спустя я уже въезжал в Лиссабон. Этот город притягивал меня, потому что напоминал об одной моей молодой помощнице по офису, в высшей степени прагматичной рыжеволосой особе двадцати двух лет. Вероятно, я чем-то походил на ее отца, иначе почему она всегда меня избегала? Нет, иногда ей даже нравилось со мной поговорить, но все ограничивалось лишь разговорами.Однажды в последних числах мая я предложил:– У меня есть два билета на самолет в Берлин. Полетишь со мной?Я ожидал решительного отказа, но услышал в ответ:– Нет, не смогу, слишком много всего навалилось.Я не знал, что и подумать, и повторял свое приглашение через каждые несколько дней, но она всякий раз находила причину для отказа, хотя проще было бы сразу сказать «нет». Возможно, она считала, что у меня кто-то есть. После долгого наблюдения я заметил, что моя подчиненная простовата, но, быть может, как раз это и привлекало меня в девушке. Она все время жаловалась, что мало зарабатывает, и ездила на маленькой раздолбанной «корсе» красного цвета, грязной и пыльной. Машинка была такой старой, что порой вообще не хотела заводиться, и тогда девушка приезжала на белой «ибице» своей сестры.Моя помощница говорила, что не собирается выходить замуж, но могла бы с кем-нибудь жить. Это навело меня на мысль, что, возможно, ей нужна другая женщина, поскольку с парнями я никогда ее не видел. Мне нравились хитрые искорки в ее глазах, ее грациозное маленькое тело, белизна кожи, дерзость причесок и нарядов, а еще – постоянное нытье и вечные жалобы на свою работу. При малейшем поощрении – а я всегда с удовольствием это делал – она рассказывала даже обо всех проблемах своей семьи. Но моя помощница никогда не принимала приглашений опрокинуть по рюмочке и не допускала разговоров на личные темы.Несколько раз мы оставались с ней наедине, но завести беседу о делах сердечных у меня не получалось. Я сразу начинал вести себя как начальник, что, вероятно, отпугивало ее, и она пряталась в панцирь, в котором не найти было ни единой щелочки. Мне никак не понять было, о чем она думает, но, может, это меня и привлекало. Я тоже не стремился действовать очертя голову, опасаясь обвинений в домогательствах. У меня есть знакомые, у которых были серьезные проблемы из-за интрижек на работе.Этим летом я послал девушке несколько эсэмэсок; все они остались без ответа. Я не мог понять, отчего она меня избегает: то ли считает, что я женат, то ли я ей просто не нравлюсь. Разобраться в психологии подобных особ непросто. Однажды она рассказала мне, что два года встречалась с одним парнем, но ничего хорошего из этого не вышло. Может, дело в этом?«Ну, хватит!» – сказал я себе. И тут же мой внутренний голос отозвался: «Ты что, не замечаешь собственной ветрености, комплексов, незрелости?»Я замолчал и задумался, потому что знал: все это правда. Размышления о ни к чему не обязывающих или вовсе не существующих связях – разве не являлись они предвестниками безумного желания не дряхлеть, не хрипеть потом вздохами старческой, почти уже мертвой жизни? Однако мне доводилось видеть счастливых на вид стариков, так что старость, по-видимому, была не так уж страшна. И все-таки – почему бы и нет? – я обладал самым главным на свете правом: правом жаждать бессмертия.Отбросим прописные истины – они для тупых; мне и в голову не приходило спорить с законами природы, я просто стремился к желанной цели. В начале странствия я еще не знал, что мне нужно. Бродя по улицам Лондона, я плохо понимал, чего прошу от жизни. Все было бессмысленным и туманным, хотя уже тогда в моей голове рождались некие символы, знаки души, которые вывели меня туда, куда следовало. Но лишь теперь я смог осознать собственное предназначение. Я был уверен, что знаю, чего хочу. А если я готов повторять это раз за разом, значит, мои стремления правомочны и я работаю на свое будущее.Сейчас я обрел небывалую ясность зрения и понял, что отвечаю за происходящее. Как в стремительном слайд-шоу, я представил себе короткий, но насыщенный путь, уже проделанный мной: Жеана де Мандевилля, брата Хакобо, Иоланду и Адольфо Аресов… Задержавшись на образе мастифа по кличке Светляк, я разглядел даже лесного гнома, а еще в моей памяти запечатлелась улыбка художника Льебаны. Эти кадры прокрутились перед моим мысленным взором, а потом кино кончилось и зажегся свет. Ко мне пришла та ясность мысли, в которой нуждаемся все мы, но которая постоянно омрачается сомнениями, замутняется старыми страхами и неуверенностью в победе.Я хочу отыскать «Книгу еврея Авраама», перевести ее и понять. Я хочу поговорить с Николасом Фламелем, я убежден, что тот не умер, а где-то живет до сих пор. Я знаю, что в его идеях заключено последнее знание. Возможно, Фламель не станет дожидаться, пока ему стукнет тысяча лет. Жизнь утомляет. Жизнь тяжела. Для Фламеля – это череда бесконечных повторений, и, быть может, он уже изнемог от своего долгожительства.Вот каковы мои ориентиры, но, полагаю, мне надлежит хранить их в тайне, чтобы надо мной не смеялись и не принимали за сумасшедшего.Тотчас я подумал о Виолете и Джейн. Они знают все о моем безумии, но не захотели меня сопровождать, желая, чтобы я самостоятельно добрался до заветного предела. Знаю: как только я достигну цели, передо мной немедленно появятся новые. Это как ступени бесконечной лестницы, но если я по ней поднимусь, мы втроем будем жить в гармонии и счастье.На первый взгляд в моих рассуждениях все получалось просто и даже предсказуемо. Человек ищет сокровище, обретает его, вступает во владение и делится кладом с дорогими ему людьми. Однако что я должен отыскать? Совпадают ли наши чаяния? Я вспомнил, как уверенно Виолета и Джейн ориентировались в вопросах жизни и смерти, словно им знакомы были миры, о которых я даже не подозревал.У меня вдруг мелькнула смутная догадка: каждый из нас должен достичь определенного духовного уровня, и только тогда, изменив свое мышление, мы сможем пуститься в совместное странствие, зажить единой жизнью.Меня тревожила мысль о том, что современное общество – такое честолюбивое, подлое, жадное до всякого рода загадок и фокусов – ничего не знает про открытия, уже сделанные одиночками. Подобное казалось мне попросту невероятным. Если в мире есть просветленные философы, почему они не сидят в НАСА или в Пентагоне? Все это было очень странно, и меня вновь охватило сомнение. Ясность, которую я обрел несколько мгновений назад, словно начало скосить течением; в корабль моего рассудка будто угодило ядро, и теперь он неотвратимо погружался в глубокие холодные воды.Я должен был разрушить свои страхи – камень за камнем снести их окончательно и построить здание нового мышления, чтобы в нем наконец затеплился огонек надежды. Таков был мой путь, мой единственный выход.Я провел ночь без сна, отгоняя круживших надо мной стервятников сомнения, которые только и ждали, когда жертва перестанет трепыхаться, чтобы спикировать на нее. Я был в полубреду, но боролся как мог. Иногда мне удавалось забыться, но большая часть ночи прошла не лучшим образом.Я остановился в гостинице «Наследный принц» на улице Алегриа – маленьком приветливом заведении неподалеку от Байру-Алту и проспекта Либертад. В моем распоряжении оставался целый день, чтобы насладиться Лиссабоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44