Поняв, наконец, что цыганка опоила его каким-то зельем, он вскочил на ноги и закричал:
– Где мои ключи? Меня обокрали!
И он не ошибся, потому что под предлогом розысков, часть солдат, провожавших Перолио, разошлась по дому и припрятала в карманы все, что можно было спрятать.
– Где девушка, которую ты должен был беречь? – спросил грозно Перолио. – Благодаря твоему разврату цыгане хозяйничают у тебя в доме. Ты мне поплатишься дорого за свою оплошность.
– Помилуйте, синьор, – говорил старик, – мог ли я подозревать, что Жуанита хочет спасти вашу пленницу… я думал, что она ревнует.
– Что тебя одурачила девчонка, это хорошо, но отнять у меня Марию, когда мне было так трудно добыть ее. О! Я отплачу за это! Тотчас бегите к городским воротам, – сказал он нескольким воинам, – скажите, чтобы не выпускали никого без осмотра, потом обойдите весь город и отыщите мне проклятую цыганку. Она узнает, что значит навлечь на себя гнев Перолио.
– Что вы хотите с ней делать? – спросил Соломон, который кажется все еще любил цыганку и боялся, чтобы она не попала в руки бандита.
– А тебе что за дело! Не думаешь ли ты, что я буду церемониться с твоей красавицей? Я ее отдам на потеху моим солдатам, а потом велю повесить.
– Пощадите, синьор, прошу вас, я выкуплю ее, – умолял старик, воображение которого рисовало чудный образ девушки.
– Нет, – проговорил отрывисто Перолио, – это будет уроком и тебе, чтобы ты впредь лучше исполнял мои приказания.
– Ваши приказания, синьор! – сказал Соломон с досадой. – Разве вы мой начальник, разве я тюремщик, чтобы охранять ваших любовниц? Впрочем, я напрасно упрашиваю вас. Жуанита не так глупа, чтобы оставаться в Утрехте. Она верно уже далеко отсюда.
– Я здесь, – сказала цыганка серебристым голосом и смело вошла в комнату.
– Как! – вскричал ростовщик. – Зачем ты вернулась? А, понимаю, ты из ревности выпустила пташку, чтобы остаться одной у меня в доме. О! Что ты наделала, шалунья!
И Соломон бросился к девушке, чтобы обнять ее, но она оттолкнула его так сильно, что он едва устоял на ногах, и отвечала презрительно:
– Оставь меня, гадкий старикашка, я пришла не к тебе, а к синьору Перолио.
Последний с любопытством смотрел на красавицу, удивляясь ее смелости, но гнев еще кипел в нем и он вскричал:
– Так это ты смела освободить девушку, которая принадлежала мне!
– Она не могла принадлежать вам, синьор, – отвечала Жуанита, – потому что не любит вас.
– Как ты смеешь говорить так со мной? Ты знаешь, что я могу тотчас тебя повесить?
– Если я пришла к вам сама, когда могла легко уйти из города, значит я не боюсь смерти.
Смелость и уверенность девушки удивляли Перолио, который никогда не встречал подобных женщин, но в то же время он ощущал какое-то непонятное чувство. Красота Жуаниты поразила его, как всех, кто видел ее в первый раз, но ни одна красавица не производила на него такого странного впечатления. Его смущал гордый, ясный взгляд цыганки; гнев его прошел, он забыл Марию и не мог насмотреться на черты Жуаниты, напоминавшие ему что-то особенное.
Старик Соломон, забыв все обиды, тоже не спускал глаз с девушки и только твердил в восторге:
– Какая смелость! Какая красота!
Не понимая движений своего сердца, Перолио готов был простить виновную и даже просить у нее прощения за угрозы, как вдруг вбежал Рокардо с несколькими солдатами Черной Шайки. Все они были покрыты кровью и грязью и едва держались на ногах от усталости. Рокардо едва мог проговорить:
– Мы разбиты!.. Эмн взят!
Это известие поразило Перолио. Он как зверь бросился на Рокардо и начал трясти его за ворот, но бедняк был не в силах проговорить ни одного слова. Другой воин, успевший вздохнуть и выпить вина, которое стояло на столе после вчерашнего ужина, объяснил начальнику, как неприятель напал на их лагерь и как почти вся Черная Шайка погибла в канале.
– Мы успели прорваться сквозь ряды всадников Шафлера, – прибавил солдат, – и поскакали, чтобы известить вас о несчастье.
– Опять Шафлер! – вскричал Перолио в бешенстве. – Как мне отомстить ему?.. Да, эта девчонка его сообщница, он подослал ее сюда… она заплатит за всех.
И обратясь к толпе солдат, собравшихся, чтобы узнать новости от Рокардо, бандит заревел:
– Возьмите эту цыганку и потешайтесь ею, а завтра чтобы она была повешена перед дверьми этого дома!
С диким криком бросились солдаты к Жуаните, которая, улыбаясь презрительно, отступила к стене, чтобы ее не могли окружить, и прежде чем один из бандитов дотронулся до нее, она достала свой маленький кинжал и поразила себя в грудь. Солдаты отхлынули от нее, а она упала, обливаясь кровью и шептала с ангельской улыбкой:
– Прости, Франк.
– Что вы сделали! – вскричал Берлоти, плача навзрыд. – Бедняжка! Так молода и так хороша!
И забыв свою глупую любовь, старик положил раненую на диван и старался унять кровь. Раненая еще дышала и угасающий взор ее не покидал Перолио, который может быть в первый раз в жизни раскаялся, что погубил бедную девушку.
– Посмотрите, синьор, – сказал Соломон, перевязывавший рану, – какой богатый крест на шее у Жуаниты и какой странной формы!
Перолио подошел к дивану и, взглянув на крест, страшно побледнел.
– Откуда ты взяла его, Жуанита, – проговорил он глухим, задыхающимся голосом, – скажи, умоляю тебя?
Но она не могла выговорить ни слова, на губах ее показалась кровавая пена, зубы были стиснуты от боли. Перолио закричал в отчаянии:
– Спасите ее, приведите врача, я озолочу того, кто вылечит ее! Может быть, рана не смертельна.
– Кажется, надежды мало, – сказал Соломон, понимавший медицину и хлопотавший около раненой вместе со старой служанкой. – Ее детская рука была сильна и если бы удар не ослаблен был немного этим крестом, она умерла бы в минуту; теперь, она, может быть, промучается несколько дней.
– Где вам ее вылечить, – вмешалась старая служанка. – Только одна колдунья падерборнских развалин может помочь ей.
– Колдунья? – спросил Перолио. – Разве она лечит?
– Как же! У соседки Бригитты сын подрался в кабаке и ему раскроили череп. Страшно было смотреть на него, и врач бурграфа объявил, что он умрет Но старуха положила сына в телегу, поехала в Падерборн и предлагала колдунье свою душу, чтобы та починила голову сына. Не знаю, взяла ли она душу, только сын Бригитты через неделю был здоров и опять буянит по кабакам.
– Послать за ней, – вскричал Перолио, забывший и погибель своей шайки, и войну, и Шафлера, и думавший только, как спасти непонятную девушку и расспросить ее о странном кресте.
– Не трудитесь посылать, – возразила старуха. – Дочь Барбелана не выходит теперь из своих развалин. Верно, хозяин запретил ей. Все больные должны сами отправляться в развалины.
– Но Жуанита так слаба… и без чувств.
– Я перевязал рану хорошо, – сказал Берлоти, – и обморок ее может быть продолжителен. Я думаю, если ее перенести осторожно в спокойных носилках, ей не будет хуже. Впрочем, вряд ли ей помогут все колдуньи света.
– Надобно испытать все. Велите приготовить носилки.
– Но вы забыли, что никто не согласиться нести ее в Падерборн. Носильщики бросят ее непременно на половине дороги, лучше оставьте ее здесь умереть спокойно.
– Я не хочу, чтобы она умерла, – настаивал Перолио, – я сам отвезу ее к колдунье.
Соломон с удивлением смотрел на итальянца и не узнавал его. Грозный, безжалостный начальник Черной Шайки смотрел со слезами на бледную страдалицу, в которой жизнь проявлялась только слабым дыханием и редкими стенаниями. Когда носилки были готовы, он сам перенес в них раненую, уложил ее, покрыл и приказав нести как можно осторожнее, поехал со своим отрядом провожать ее, взяв двух проводников, которым приказал выбрать самый близкий путь к Падерборну.
Берлоти, оставшись один, начал приводить в порядок свой дом. К счастью, солдаты не нашли ключей, и сундуки ростовщика были не тронуты. Зато надобно было поправить все выломанные двери и решетки. Но, несмотря на все потери и беспокойства, старик думал только о бедной Жуаните и для спасения ее готов был отдать половину своих сокровищ, хотя уже не мечтал о любви молодой девушки, и сознавался, что не стоит ее.
Колдунья сидела в задумчивости на камне в подземелье, когда Барбелан возвестил криком о приближении гостей. Она раздула огонь, отворила дверь, и в коридоре показались люди, несущие осторожно что-то на руках. Перолио, шедший впереди, приказал положить Жуаниту на подушки и ковры, взятые из носилок, и, выслав всех солдат, дрожавших от страха, остался один с колдуньей.
– Зачем опять пожаловал? – спросила старуха мрачно. – Верно тебе надоела жизнь, что ты ищешь случаев видеться с дочерью Барбелана?
– Вылечи эту девушку, – сказал Перолио, бросил на землю горсть золота, – и ты получишь еще столько же. Только пожалуйста без кривляний, я не верю в них.
– Верно тебе очень дорога эта красавица, что ты решился придти ко мне, забыв мое предсказание.
– Я тебе говорю, что не верю бабьим сказкам. Осмотри рану больной и скажи, есть ли надежда на выздоровление.
Колдунья подошла к Жуаните, слабо стонавшей, с твердым намерением не помочь ей, а ускорить ее смерть, чтобы только досадить Перолио, но при взгляде на молодую красавицу, боровшуюся со смертью, она невольно почувствовала жалость и сказала итальянцу:
– Через девять дней приходи за твоей любовницей, она будет здорова. А теперь оставь меня одну с ней.
– Так ты отвечаешь мне за ее спасение?
– Если Барбелан поможет мне, – отвечала колдунья, смеясь страшным смехом.
– Полно, старуха, сжалься над бедной девушкой!
– Ха, ха, ха! Перолио учит быть доброй… это новости! Ты переродился. Ступай же скорее, мне надобно варить травы.
– И ты не обманешь меня, как обманула в первый раз?
– Мое зелье не могло подействовать на белокурую красавицу, потому что она находится под покровительством святой Девы. Теперь, я вижу по платью, что это уличная плясунья, и мои лекарства подействуют на нее.
– Через девять дней я вернусь сюда, и если ты меня обманешь, тебя не защитят все жители ада.
– Через девять дней, после солнечного заката, я буду тебя ждать.
После ухода Перолио колдунья подложила в огонь сухих ветвей, придвинула больную ближе к очагу, поставила котелок, потом принялась раскутывать Жуаниту.
– Пить! – прошептала девушка чуть слышно.
Старуха дала ей выпить какой-то травы и начала снимать перевязки с раны. Вдруг ей попал под руку крест; она дико взвизгнула и упала на пол в страшных судорогах. Жуанита открыла глаза и, пораженная ужасной картиной, сильно испугалась и впала опять в обморок. К счастью припадки старухи были непродолжительны. Она встала шатаясь, отерла кровавую пену у рта, даже поправила свой жалкий наряд, убрала космы седых волос и, налив в сосуд с водой несколько капель из пузырька, наклонилась к девушке и влила ей немного в рот. Потом, осмотрев рану, она печально покачала головой и, выбрав разных трав, сделала перевязку. Жуанита вздохнула свободнее и проговорила тихо:
– Благодарю вас за помощь… это напрасно, я не хочу жить.
– Ты хочешь умереть, дитя мое? Перолио любит тебя, он верно из ревности поразил тебя?
– Нет… Я сама пришла искать смерти. Франк не любит меня… воды…
Колдунья видела, что девушка так слаба, что не может отвечать ей, и потому, дав ей успокоиться, сидела молча над ней, не спуская с нее глаз; сердце ее билось сильно и болезненно. Наконец искусственный сон подкрепил немного молодую девушку, и колдунья, взяв ее за руку, сказала ей нежно:
– Дитя мое, скажи мне, кто ты и откуда взяла этот крест?
– Меня зовут Жуанита, я живу с цыганами… а крест достался мне от матери.
Вся кровь прилила к сердцу старухи, но она сделала над собой нечеловеческое усилие и вместо обычного припадка слезы потекли градом по ее бледным щекам. Долго плакала бедная женщина, но кажется слезы облегчали ее и она не могла наплакаться. Наконец она упала к ногам девушки и, целуя их, говорила:
– Дитя мое, дочь моя… прости меня, что я бросила тебя на позор.
Жуанита смотрела с удивлением на лекарку, не понимая ее слов и сказала:
– Моя мать умерла… она была очень несчастна, больна… но крест ее сохранил меня от всего дурного, я умираю чиста и невинна.
– Так ты не любовница Перолио, ты не любишь его! – вскричала колдунья.
– Нет, я люблю Франка, но не могу ненавидеть и Перолио, хоть он – причина моей смерти. Он даже был очень добр ко мне, заботился обо мне, как отец…
– Как отец! – проговорила лекарка и дико захохотала. «Нет, прошептала она про себя, Жуанита не узнает ничего, если нельзя ее спасти… но если я помогу ей, если она останется жива… я уйду с ней на край света, открою ей мою тайну и никто не отнимет у меня мое сокровище».
К несчастью Берлоти был прав, сказав, что рана девушки смертельна. Напрасно колдунья бегала по лесам, собирая травы и коренья, напрасно она истощила всю свою аптеку, молодая девушка страдала меньше, но гасла как лампада. Лекарка беспрестанно наблюдала за больной, исполняла все ее желания, отогнала далеко ворона, спрятала змею, устроила постель из свежей зелени, варила вкусные кушанья. Жуанита благодарила ее, рассказала ей свою жизнь и, видя слезы и отчаяние бедной женщины, утешала ее и говорила, что там ей будет лучше, там она увидится с матерью и узнает отца.
– Да, ты скоро с ними увидишься, – проговорила колдунья мрачно, – ты недолго будешь их ждать.
Смерть Жуаниты была довольно спокойна благодаря лекарствам цыганки, совершенно измучившейся от страданий. Она призывала и небо и ад, умоляя, чтобы у нее не отнимали дочь, но когда молодая девушка вздохнула в последний раз, прошептав имя Франка, старуха схватила в свои объятия бездыханное тело и с ней сделался такой ужасный припадок, что она несколько часов лежала как мертвая, не выпуская из рук тело Жуаниты.
Опомнившись, она сохранила только одно сознание, что Перолио убил ее дочь и что скоро он будет в ее власти. Она деятельно принялась за какие-то приготовления, собирая травы, коренья, варила снадобья, переставляла камни, что-то долго работала у двери, затыкала все отверстия пещеры и страшно улыбалась, ожидая свою жертву.
XII. Тайна Ральфа
Приехав в Дурстед и поместив Вальтера с Франком и Марию в гостинице, граф Шафлер отправился во дворец епископа и был им тотчас же принят.
– Сын мой, – сказал ему Давид благосклонно, – ваша победа обрадовала меня, и я благодарю вас за нее. Теперь я попрошу вас оказать мне еще услугу. Мне надобно послать верного и достойного человека к бурграфу Монфортскому для мирных переговоров, и я назначил вас.
– Благодарю за честь, монсиньор, я готов.
– Бумаги будут готовы завтра, и вы поедете в Амерсфорт. Герцог теперь там. Я надеюсь даже, что это перемирие превратится в мир, потому что император Максимилиан скоро прибудет сюда с войском, и бурграф не будет так безумен, чтобы противиться долее. Я предлагаю ему вознаграждение, на которое он, вероятно, согласится.
Шафлер представил епископу просьбу о покровительстве своей невесте, и Давид, сказав, что с удовольствием исполнит его желание, вышел с графом в общую залу, где придворные и просители ждали выхода государя. Быстрый взгляд бургундца обежал всех присутствующих и остановился на Франке, может быть потому, что он не так низко склонил голову при входе его.
– Кто этот молодой человек? – спросил он сурово.
– Мой лейтенант, Франк, – отвечал почтительно Шафлер.
– Кто он, откуда? – продолжал Давид, внимательно рассматривая черты Франка.
– Он сирота, воспитанник оружейника Вальтера; впрочем, пастух Ральф, вероятно, знает, кто были его родители.
– Пастух Ральф? – проговорил епископ с заметным волнением. – Разве вы знаете, где он?
– Он здесь и, вероятно, отдыхает с дороги у Вальтера, потому что стал очень слаб.
– Граф, прошу вас, – сказал тихо Давид, – пришлите ко мне этого человека, я хочу его видеть.
– Да вот он сам, монсиньор, – сказал граф, увидев в дверях Ральфа, которого стражи не пускали в залу.
Он пошел к нему навстречу, привел его на середину залы и поставил перед епископом, к удивлению всех присутствующих. Еще более поразило всех то, что Давид, гордый и всегда владеющий собой, был в заметном волнении и не смел поднять глаз на старика в бедной одежде, смело стоявшего перед государем.
– Пойдемте ко мне, – проговорил, наконец, бургундец и пошел с пастухом в свой кабинет.
Присутствующие переглянулись, не понимая этой сцены, и начали понемногу расходиться. Шафлер сказал Франку, чтобы он ждал Ральфа, а сам пошел объявить Марии, что она принята в монастырь св. Берты, и что свадьба их будет по возвращении его с мирным договором от бурграфа.
Что же происходило в это время между епископом Давидом и стариком Ральфом?
Бургундец, все еще в замешательстве, сел на свое кресло и сказал, не поднимая глаз на старика:
– Садитесь, мессир.
Ральф горько улыбнулся и отвечал насмешливо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Где мои ключи? Меня обокрали!
И он не ошибся, потому что под предлогом розысков, часть солдат, провожавших Перолио, разошлась по дому и припрятала в карманы все, что можно было спрятать.
– Где девушка, которую ты должен был беречь? – спросил грозно Перолио. – Благодаря твоему разврату цыгане хозяйничают у тебя в доме. Ты мне поплатишься дорого за свою оплошность.
– Помилуйте, синьор, – говорил старик, – мог ли я подозревать, что Жуанита хочет спасти вашу пленницу… я думал, что она ревнует.
– Что тебя одурачила девчонка, это хорошо, но отнять у меня Марию, когда мне было так трудно добыть ее. О! Я отплачу за это! Тотчас бегите к городским воротам, – сказал он нескольким воинам, – скажите, чтобы не выпускали никого без осмотра, потом обойдите весь город и отыщите мне проклятую цыганку. Она узнает, что значит навлечь на себя гнев Перолио.
– Что вы хотите с ней делать? – спросил Соломон, который кажется все еще любил цыганку и боялся, чтобы она не попала в руки бандита.
– А тебе что за дело! Не думаешь ли ты, что я буду церемониться с твоей красавицей? Я ее отдам на потеху моим солдатам, а потом велю повесить.
– Пощадите, синьор, прошу вас, я выкуплю ее, – умолял старик, воображение которого рисовало чудный образ девушки.
– Нет, – проговорил отрывисто Перолио, – это будет уроком и тебе, чтобы ты впредь лучше исполнял мои приказания.
– Ваши приказания, синьор! – сказал Соломон с досадой. – Разве вы мой начальник, разве я тюремщик, чтобы охранять ваших любовниц? Впрочем, я напрасно упрашиваю вас. Жуанита не так глупа, чтобы оставаться в Утрехте. Она верно уже далеко отсюда.
– Я здесь, – сказала цыганка серебристым голосом и смело вошла в комнату.
– Как! – вскричал ростовщик. – Зачем ты вернулась? А, понимаю, ты из ревности выпустила пташку, чтобы остаться одной у меня в доме. О! Что ты наделала, шалунья!
И Соломон бросился к девушке, чтобы обнять ее, но она оттолкнула его так сильно, что он едва устоял на ногах, и отвечала презрительно:
– Оставь меня, гадкий старикашка, я пришла не к тебе, а к синьору Перолио.
Последний с любопытством смотрел на красавицу, удивляясь ее смелости, но гнев еще кипел в нем и он вскричал:
– Так это ты смела освободить девушку, которая принадлежала мне!
– Она не могла принадлежать вам, синьор, – отвечала Жуанита, – потому что не любит вас.
– Как ты смеешь говорить так со мной? Ты знаешь, что я могу тотчас тебя повесить?
– Если я пришла к вам сама, когда могла легко уйти из города, значит я не боюсь смерти.
Смелость и уверенность девушки удивляли Перолио, который никогда не встречал подобных женщин, но в то же время он ощущал какое-то непонятное чувство. Красота Жуаниты поразила его, как всех, кто видел ее в первый раз, но ни одна красавица не производила на него такого странного впечатления. Его смущал гордый, ясный взгляд цыганки; гнев его прошел, он забыл Марию и не мог насмотреться на черты Жуаниты, напоминавшие ему что-то особенное.
Старик Соломон, забыв все обиды, тоже не спускал глаз с девушки и только твердил в восторге:
– Какая смелость! Какая красота!
Не понимая движений своего сердца, Перолио готов был простить виновную и даже просить у нее прощения за угрозы, как вдруг вбежал Рокардо с несколькими солдатами Черной Шайки. Все они были покрыты кровью и грязью и едва держались на ногах от усталости. Рокардо едва мог проговорить:
– Мы разбиты!.. Эмн взят!
Это известие поразило Перолио. Он как зверь бросился на Рокардо и начал трясти его за ворот, но бедняк был не в силах проговорить ни одного слова. Другой воин, успевший вздохнуть и выпить вина, которое стояло на столе после вчерашнего ужина, объяснил начальнику, как неприятель напал на их лагерь и как почти вся Черная Шайка погибла в канале.
– Мы успели прорваться сквозь ряды всадников Шафлера, – прибавил солдат, – и поскакали, чтобы известить вас о несчастье.
– Опять Шафлер! – вскричал Перолио в бешенстве. – Как мне отомстить ему?.. Да, эта девчонка его сообщница, он подослал ее сюда… она заплатит за всех.
И обратясь к толпе солдат, собравшихся, чтобы узнать новости от Рокардо, бандит заревел:
– Возьмите эту цыганку и потешайтесь ею, а завтра чтобы она была повешена перед дверьми этого дома!
С диким криком бросились солдаты к Жуаните, которая, улыбаясь презрительно, отступила к стене, чтобы ее не могли окружить, и прежде чем один из бандитов дотронулся до нее, она достала свой маленький кинжал и поразила себя в грудь. Солдаты отхлынули от нее, а она упала, обливаясь кровью и шептала с ангельской улыбкой:
– Прости, Франк.
– Что вы сделали! – вскричал Берлоти, плача навзрыд. – Бедняжка! Так молода и так хороша!
И забыв свою глупую любовь, старик положил раненую на диван и старался унять кровь. Раненая еще дышала и угасающий взор ее не покидал Перолио, который может быть в первый раз в жизни раскаялся, что погубил бедную девушку.
– Посмотрите, синьор, – сказал Соломон, перевязывавший рану, – какой богатый крест на шее у Жуаниты и какой странной формы!
Перолио подошел к дивану и, взглянув на крест, страшно побледнел.
– Откуда ты взяла его, Жуанита, – проговорил он глухим, задыхающимся голосом, – скажи, умоляю тебя?
Но она не могла выговорить ни слова, на губах ее показалась кровавая пена, зубы были стиснуты от боли. Перолио закричал в отчаянии:
– Спасите ее, приведите врача, я озолочу того, кто вылечит ее! Может быть, рана не смертельна.
– Кажется, надежды мало, – сказал Соломон, понимавший медицину и хлопотавший около раненой вместе со старой служанкой. – Ее детская рука была сильна и если бы удар не ослаблен был немного этим крестом, она умерла бы в минуту; теперь, она, может быть, промучается несколько дней.
– Где вам ее вылечить, – вмешалась старая служанка. – Только одна колдунья падерборнских развалин может помочь ей.
– Колдунья? – спросил Перолио. – Разве она лечит?
– Как же! У соседки Бригитты сын подрался в кабаке и ему раскроили череп. Страшно было смотреть на него, и врач бурграфа объявил, что он умрет Но старуха положила сына в телегу, поехала в Падерборн и предлагала колдунье свою душу, чтобы та починила голову сына. Не знаю, взяла ли она душу, только сын Бригитты через неделю был здоров и опять буянит по кабакам.
– Послать за ней, – вскричал Перолио, забывший и погибель своей шайки, и войну, и Шафлера, и думавший только, как спасти непонятную девушку и расспросить ее о странном кресте.
– Не трудитесь посылать, – возразила старуха. – Дочь Барбелана не выходит теперь из своих развалин. Верно, хозяин запретил ей. Все больные должны сами отправляться в развалины.
– Но Жуанита так слаба… и без чувств.
– Я перевязал рану хорошо, – сказал Берлоти, – и обморок ее может быть продолжителен. Я думаю, если ее перенести осторожно в спокойных носилках, ей не будет хуже. Впрочем, вряд ли ей помогут все колдуньи света.
– Надобно испытать все. Велите приготовить носилки.
– Но вы забыли, что никто не согласиться нести ее в Падерборн. Носильщики бросят ее непременно на половине дороги, лучше оставьте ее здесь умереть спокойно.
– Я не хочу, чтобы она умерла, – настаивал Перолио, – я сам отвезу ее к колдунье.
Соломон с удивлением смотрел на итальянца и не узнавал его. Грозный, безжалостный начальник Черной Шайки смотрел со слезами на бледную страдалицу, в которой жизнь проявлялась только слабым дыханием и редкими стенаниями. Когда носилки были готовы, он сам перенес в них раненую, уложил ее, покрыл и приказав нести как можно осторожнее, поехал со своим отрядом провожать ее, взяв двух проводников, которым приказал выбрать самый близкий путь к Падерборну.
Берлоти, оставшись один, начал приводить в порядок свой дом. К счастью, солдаты не нашли ключей, и сундуки ростовщика были не тронуты. Зато надобно было поправить все выломанные двери и решетки. Но, несмотря на все потери и беспокойства, старик думал только о бедной Жуаните и для спасения ее готов был отдать половину своих сокровищ, хотя уже не мечтал о любви молодой девушки, и сознавался, что не стоит ее.
Колдунья сидела в задумчивости на камне в подземелье, когда Барбелан возвестил криком о приближении гостей. Она раздула огонь, отворила дверь, и в коридоре показались люди, несущие осторожно что-то на руках. Перолио, шедший впереди, приказал положить Жуаниту на подушки и ковры, взятые из носилок, и, выслав всех солдат, дрожавших от страха, остался один с колдуньей.
– Зачем опять пожаловал? – спросила старуха мрачно. – Верно тебе надоела жизнь, что ты ищешь случаев видеться с дочерью Барбелана?
– Вылечи эту девушку, – сказал Перолио, бросил на землю горсть золота, – и ты получишь еще столько же. Только пожалуйста без кривляний, я не верю в них.
– Верно тебе очень дорога эта красавица, что ты решился придти ко мне, забыв мое предсказание.
– Я тебе говорю, что не верю бабьим сказкам. Осмотри рану больной и скажи, есть ли надежда на выздоровление.
Колдунья подошла к Жуаните, слабо стонавшей, с твердым намерением не помочь ей, а ускорить ее смерть, чтобы только досадить Перолио, но при взгляде на молодую красавицу, боровшуюся со смертью, она невольно почувствовала жалость и сказала итальянцу:
– Через девять дней приходи за твоей любовницей, она будет здорова. А теперь оставь меня одну с ней.
– Так ты отвечаешь мне за ее спасение?
– Если Барбелан поможет мне, – отвечала колдунья, смеясь страшным смехом.
– Полно, старуха, сжалься над бедной девушкой!
– Ха, ха, ха! Перолио учит быть доброй… это новости! Ты переродился. Ступай же скорее, мне надобно варить травы.
– И ты не обманешь меня, как обманула в первый раз?
– Мое зелье не могло подействовать на белокурую красавицу, потому что она находится под покровительством святой Девы. Теперь, я вижу по платью, что это уличная плясунья, и мои лекарства подействуют на нее.
– Через девять дней я вернусь сюда, и если ты меня обманешь, тебя не защитят все жители ада.
– Через девять дней, после солнечного заката, я буду тебя ждать.
После ухода Перолио колдунья подложила в огонь сухих ветвей, придвинула больную ближе к очагу, поставила котелок, потом принялась раскутывать Жуаниту.
– Пить! – прошептала девушка чуть слышно.
Старуха дала ей выпить какой-то травы и начала снимать перевязки с раны. Вдруг ей попал под руку крест; она дико взвизгнула и упала на пол в страшных судорогах. Жуанита открыла глаза и, пораженная ужасной картиной, сильно испугалась и впала опять в обморок. К счастью припадки старухи были непродолжительны. Она встала шатаясь, отерла кровавую пену у рта, даже поправила свой жалкий наряд, убрала космы седых волос и, налив в сосуд с водой несколько капель из пузырька, наклонилась к девушке и влила ей немного в рот. Потом, осмотрев рану, она печально покачала головой и, выбрав разных трав, сделала перевязку. Жуанита вздохнула свободнее и проговорила тихо:
– Благодарю вас за помощь… это напрасно, я не хочу жить.
– Ты хочешь умереть, дитя мое? Перолио любит тебя, он верно из ревности поразил тебя?
– Нет… Я сама пришла искать смерти. Франк не любит меня… воды…
Колдунья видела, что девушка так слаба, что не может отвечать ей, и потому, дав ей успокоиться, сидела молча над ней, не спуская с нее глаз; сердце ее билось сильно и болезненно. Наконец искусственный сон подкрепил немного молодую девушку, и колдунья, взяв ее за руку, сказала ей нежно:
– Дитя мое, скажи мне, кто ты и откуда взяла этот крест?
– Меня зовут Жуанита, я живу с цыганами… а крест достался мне от матери.
Вся кровь прилила к сердцу старухи, но она сделала над собой нечеловеческое усилие и вместо обычного припадка слезы потекли градом по ее бледным щекам. Долго плакала бедная женщина, но кажется слезы облегчали ее и она не могла наплакаться. Наконец она упала к ногам девушки и, целуя их, говорила:
– Дитя мое, дочь моя… прости меня, что я бросила тебя на позор.
Жуанита смотрела с удивлением на лекарку, не понимая ее слов и сказала:
– Моя мать умерла… она была очень несчастна, больна… но крест ее сохранил меня от всего дурного, я умираю чиста и невинна.
– Так ты не любовница Перолио, ты не любишь его! – вскричала колдунья.
– Нет, я люблю Франка, но не могу ненавидеть и Перолио, хоть он – причина моей смерти. Он даже был очень добр ко мне, заботился обо мне, как отец…
– Как отец! – проговорила лекарка и дико захохотала. «Нет, прошептала она про себя, Жуанита не узнает ничего, если нельзя ее спасти… но если я помогу ей, если она останется жива… я уйду с ней на край света, открою ей мою тайну и никто не отнимет у меня мое сокровище».
К несчастью Берлоти был прав, сказав, что рана девушки смертельна. Напрасно колдунья бегала по лесам, собирая травы и коренья, напрасно она истощила всю свою аптеку, молодая девушка страдала меньше, но гасла как лампада. Лекарка беспрестанно наблюдала за больной, исполняла все ее желания, отогнала далеко ворона, спрятала змею, устроила постель из свежей зелени, варила вкусные кушанья. Жуанита благодарила ее, рассказала ей свою жизнь и, видя слезы и отчаяние бедной женщины, утешала ее и говорила, что там ей будет лучше, там она увидится с матерью и узнает отца.
– Да, ты скоро с ними увидишься, – проговорила колдунья мрачно, – ты недолго будешь их ждать.
Смерть Жуаниты была довольно спокойна благодаря лекарствам цыганки, совершенно измучившейся от страданий. Она призывала и небо и ад, умоляя, чтобы у нее не отнимали дочь, но когда молодая девушка вздохнула в последний раз, прошептав имя Франка, старуха схватила в свои объятия бездыханное тело и с ней сделался такой ужасный припадок, что она несколько часов лежала как мертвая, не выпуская из рук тело Жуаниты.
Опомнившись, она сохранила только одно сознание, что Перолио убил ее дочь и что скоро он будет в ее власти. Она деятельно принялась за какие-то приготовления, собирая травы, коренья, варила снадобья, переставляла камни, что-то долго работала у двери, затыкала все отверстия пещеры и страшно улыбалась, ожидая свою жертву.
XII. Тайна Ральфа
Приехав в Дурстед и поместив Вальтера с Франком и Марию в гостинице, граф Шафлер отправился во дворец епископа и был им тотчас же принят.
– Сын мой, – сказал ему Давид благосклонно, – ваша победа обрадовала меня, и я благодарю вас за нее. Теперь я попрошу вас оказать мне еще услугу. Мне надобно послать верного и достойного человека к бурграфу Монфортскому для мирных переговоров, и я назначил вас.
– Благодарю за честь, монсиньор, я готов.
– Бумаги будут готовы завтра, и вы поедете в Амерсфорт. Герцог теперь там. Я надеюсь даже, что это перемирие превратится в мир, потому что император Максимилиан скоро прибудет сюда с войском, и бурграф не будет так безумен, чтобы противиться долее. Я предлагаю ему вознаграждение, на которое он, вероятно, согласится.
Шафлер представил епископу просьбу о покровительстве своей невесте, и Давид, сказав, что с удовольствием исполнит его желание, вышел с графом в общую залу, где придворные и просители ждали выхода государя. Быстрый взгляд бургундца обежал всех присутствующих и остановился на Франке, может быть потому, что он не так низко склонил голову при входе его.
– Кто этот молодой человек? – спросил он сурово.
– Мой лейтенант, Франк, – отвечал почтительно Шафлер.
– Кто он, откуда? – продолжал Давид, внимательно рассматривая черты Франка.
– Он сирота, воспитанник оружейника Вальтера; впрочем, пастух Ральф, вероятно, знает, кто были его родители.
– Пастух Ральф? – проговорил епископ с заметным волнением. – Разве вы знаете, где он?
– Он здесь и, вероятно, отдыхает с дороги у Вальтера, потому что стал очень слаб.
– Граф, прошу вас, – сказал тихо Давид, – пришлите ко мне этого человека, я хочу его видеть.
– Да вот он сам, монсиньор, – сказал граф, увидев в дверях Ральфа, которого стражи не пускали в залу.
Он пошел к нему навстречу, привел его на середину залы и поставил перед епископом, к удивлению всех присутствующих. Еще более поразило всех то, что Давид, гордый и всегда владеющий собой, был в заметном волнении и не смел поднять глаз на старика в бедной одежде, смело стоявшего перед государем.
– Пойдемте ко мне, – проговорил, наконец, бургундец и пошел с пастухом в свой кабинет.
Присутствующие переглянулись, не понимая этой сцены, и начали понемногу расходиться. Шафлер сказал Франку, чтобы он ждал Ральфа, а сам пошел объявить Марии, что она принята в монастырь св. Берты, и что свадьба их будет по возвращении его с мирным договором от бурграфа.
Что же происходило в это время между епископом Давидом и стариком Ральфом?
Бургундец, все еще в замешательстве, сел на свое кресло и сказал, не поднимая глаз на старика:
– Садитесь, мессир.
Ральф горько улыбнулся и отвечал насмешливо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39