– Сафира на время справилась с рыданием и обрела дар речи. – Чтобы я еще когда поверила речам Мема или любого другого негра!..
Он по-дружески похлопал ту и другую по плечу. Он больше не злился на двух молодых негритянок, которые вместе покинули конюшню и побрели в невольничий поселок.
Максвелл посмотрел на Мема и снова сел. Толпа за воротами зашевелилась. Негры переминались с ноги на ногу и указывали пальцами на Мема. Их неплохо позабавило наказание Минти и Сафиры, однако они знали, что это было только репетицией. Главное представление ждало их впереди. Толпа нисколько не сочувствовала Мему – наоборот, все только и ждали, чтобы он получил свои двадцать ударов. Это было очень суровым приговором, и все предвкушали визг и корчи Мема. Чем громче он станет вопить, тем интереснее. Им предстояло зрелище, которое потом надолго послужит темой для разговоров.
Максвелл поручил Хаммонду снять с Мема наручники. Мем воспользовался этим, чтобы, подбежав к неумолимому хозяину, броситься ему в ноги и еще раз взмолиться о пощаде. Презрительно оглядев слугу, Максвелл пожал плечами и велел Омару и Демону сорвать с него одежду.
Но Мем решил дорого продать свою шкуру. Рискуя усугубить неповиновением свою участь, он оттолкнул своих палачей и крикнул хозяину:
– Почему вы наказываете одного меня? Это не только моя вина. – Он глубоко вздохнул и ткнул пальцем в сторону Лукреции Борджиа. – У нее тоже рыльце в пуху.
– Лучше замолчи, Мем, и прими то, что тебе причитается! – осадил его Максвелл. – И на забывайся: где «масса Максвелл, сэр»? Еще раз назовешь меня не так, как положено, – и заработаешь лишних пять ударов.
Но угроза жалких пяти лишних ударов уже не могла остановить распоясавшегося предателя.
– Я все равно кое-что вам скажу, масса Уоррен, сэр! Я не выдумываю. Во всем виновата одна Лукреция Борджиа. Ее никогда не бывает на месте по ночам, как же мне с ней спать? Она блудит, как нанятая, поэтому и мне пришлось смотреть на сторону. Если бы она никуда не пропадала, ничего бы не случилось. – Он передохнул и повернулся к Омару: – А вот и тот, с кем она блудит. Он виноват не меньше, чем я, так почему бы вам не выпороть и его? Почему, масса Уоррен, сэр?
Лукреция Борджиа не стала медлить:
– Врет он все, масса Уоррен, сэр! У него всегда одна ложь на языке. Вы сами это знаете, масса Уоррен, сэр. Лживая бестия! Каким был, таким и остался.
– Ты тоже заткнись, Лукреция Борджиа! – Максвелл вскочил, забыв про ревматизм, и повернулся к ней с искаженным от ярости лицом. – Сам знаю, что Мем лжец, но мне надо знать, лжет ли он сейчас. Ты действительно спишь с Омаром? Я знаю, как ты по нему сохнешь, поэтому лучше скажи мне правду. Слышишь, правду! Ты не настолько незаменима на этой плантации, чтобы я не продал тебя первому попавшемуся работорговцу, который к нам пожалует. Я не стану терпеть у себя под крышей лживых черномазых девок! Поразмысли хорошенько, если не хочешь, чтобы тебя продали.
Она так долго колебалась, прежде чем ответить, что Максвелл не выдержал и продолжил допрос, давясь от негодования:
– Гляди-ка, как ты побледнела, Лукреция Борджиа! Значит, ты действительно блудила с Омаром?
– Лукреция Борджиа ничего подобного не делала! – крикнул Хаммонд. Он тоже вскочил и смотрел на Лукрецию Борджиа во все глаза. Он даже хотел схватить ее за руки, но взгляд отца урезонил его, и он уронил руки. – Так ведь, Лукреция Борджиа?
– Мне нужна правда! – не унимался Максвелл. – Если ты солжешь, то тебя ждет такое наказание, что все остальное, что здесь сегодня происходит, покажется шуткой. Не выношу, когда черномазые врут! – Он повернулся к Мему: – Так что же, Мем, ты врешь или говоришь правду?
Мем почувствовал, что у него появился шанс смягчить ожидающую его кару: на этот раз в голосе Максвелла он расслышал сочувственные нотки.
– Правду, масса Уоррен, сэр, чистую правду! – отчаянно выкрикнул Мем. – Самую что ни на есть! Я все могу рассказать: ведь я как-то раз отправился за ней следом. Она встречается с Омаром в сарае за пошивочной. Она туда и перину перетащила. Они кладут ее на пол и давай на ней прыгать. Аж до самого утра! Вы спросите ее, масса Уоррен, или вот его! – Он указал на Омара, который наконец понял, что его тоже не оставят в покое.
– Ну, что скажешь, Лукреция Борджиа? – Максвелл насупился. – Значит, ты нагло лгала мне в глаза?
– Она никогда не лжет, папа, – вступился за Лукрецию Борджиа Хаммонд, в глазах у которого уже стояли слезы. – Она хорошая, она не лжет.
Обдав доверчивого сына презрением, Максвелл намертво вцепился в Лукрецию Борджиа:
– Мне нужна правда!
Воцарилась мертвая тишина, которую нарушало только надрывное всхлипывание Мема.
Лукреция Борджиа шагнула к хозяину, набрала в легкие побольше воздуху, расправила плечи и посмотрела Максвеллу прямо в глаза. В ее поведении не было ни малодушия, ни раболепства. Она забыла даже про страх. Лукреции Борджиа нечего бояться!
– Правда так правда, масса Уоррен, сэр. Я не привыкла лгать, и вы это знаете. Да, я была с Омаром. Вы так и не сказали ему, какую из телок ему теперь покрывать, поэтому в моем поведении нет ничего дурного. Я была с ним. В сарае за пошивочной. Мем, этот грязный предатель, все правильно рассказал. Я не хочу вас обманывать.
В первый раз у нее сдали нервы, в глазах заблестели слезы. Она знала, что теперь ей не избежать наказания. Она могла только гадать, какой будет кара, но надеялась, что до порки дело не дойдет. А впрочем, кто знает?..
– Ну вот, наконец-то я слышу от тебя правдивые слова. От тебя, Лукреция Борджиа, я меньше всего ожидал непослушания. – Максвелл был так удручен, что даже присмирел. – Я так тебе доверял, а ты, оказывается, только и ждала, когда появится новый жеребец, чтобы затащить его на себя! Ведь так? Тебе просто было любопытно узнать, каков он в деле!
– Я спрашивала вас, масса Уоррен, можно ли мне с ним спать.
– Спрашивать-то спрашивала, а что я тебе ответил? Я сказал: «Нет!» Плохо твое дело, Лукреция Борджиа. Придется тебе послужить примером для остальных. Ведь ты согрешила куда больше, чем дурочка Сафира.
Он плюхнулся в кресло, дрожа от обиды и искреннего негодования.
– На сей раз Мем не будет наказан. Он, конечно, виноват, но я отстегаю не его, а тебя. Мем свое получит, и скоро, но мы в Большом доме не можем остаться совсем без слуг, так что Мему пока повезло. Его законные двадцать ударов я отдам тебе, Лукреция Борджиа. Наш новенький, Омар, тоже не выйдет сухим из воды.
– Я одна во всем виновата, масса Уоррен, сэр! – У нее подогнулись колени, что оказалось только кстати: она рухнула ему в ноги. – Отстегайте меня, если вам так хочется, только Омара не трогайте!
– Ты еще будешь диктовать, как мне поступить?
– Нет, я просто прошу вас не делать этого.
– Ты получишь двадцать ударов, Лукреция Борджиа, причем бичом. Кнута попробует Омар. На его шкуре я не хочу оставлять рубцов, а на твою мне наплевать. Я все равно тебя не продам. За такую никчемную старуху ничего толком не выручишь, поэтому твоя спина мне не дорога. На нее все равно никто не взглянет. И учти, Лукреция Борджиа: как бы ты меня ни умоляла, раз я решил выпороть Омара – значит, выпорю.
Она прикусила язык. Любые ее доводы не заставили бы его сменить гнев на милость. Она сознавала свою вину и даже отчасти радовалась, что будет наказана: наказание снимет с нее провинность. Она оглянулась на море черных лиц. Только, что все рабы до одного считали ее самой влиятельной после белых хозяев особой на плантации. Гораздо больше, чем боли, она боялась утраты уважения, которое приобрела за долгие годы. Однако ничто теперь не могло повлиять на ее участь. Все утро она горделиво задирала голову, а теперь стояла понурая, готовясь к страшной развязке.
– Да, сэр, масса Уоррен, сэр, – только и произнесла она.
Максвелл не удостоил ее ответом. Хаммонд с трудом оторвался от кресла. Его так и подмывало обнять Лукрецию Борджиа, чтобы утешить ее в эту зловещую минуту, но это было, конечно, невозможно.
– Ты действительно хочешь ее выпороть, папа?
– Просто жажду! По-твоему, она этого не заслужила?
– Заслужила, но лучше бы обойтись без порки.
– Согласен, сынок, – спокойно проговорил Максвелл, – но долг есть долг. Сейчас у нас на глазах будет восстановлена справедливость. Ничего, со временем ты поймешь, что, владея ордой черных, вынужден делать много такого, без чего с радостью обошелся бы.
Глава XXXII
Толпа проявляла растущее нетерпение: невольники пихали друг друга локтями, перебирали ногами, пробирались туда, откуда были лучше видны распахнутые ворота конюшни. Они приготовились насладиться зрелищем истязания Мема и заранее облизывались. Будучи слугой из Большого дома, он стоял на много голов выше всех их в фалконхерстской иерархии. Раньше они и представить себе не могли, что господскому слуге, члену кучки привилегированных, тоже не избежать иногда кнута. Ведь эти счастливчики все время находились у хозяев под рукой, ели то же, что и они, пристойно одевались, даже жили в Большом доме, совсем как их белые господа. От обыкновенных рабов, гнущих спину в поле, их отделяла такая же дистанция, как белых – от них самих.
Итак, наказание кнутом слуги из Большого дома само по себе было выдающимся событием, на которое следовало поглазеть; вот почему все так стремились оказаться в первых рядах зрителей. И вот им огласили, что вместо Мема пороть будут Лукрецию Борджиа. Саму Лукрецию Борджиа! Она тем более всегда представлялась обыкновенным рабам существом высшего порядка, а теперь выяснилось, что и она не лучше всех остальных. Ведь ее накажут, как простую чернокожую девку, у которой не может быть иных занятий, кроме сбора хлопка и выкармливания младенцев. Лукреция Борджиа! Что ж, она заслужила кару своей надменностью и попытками помыкать всеми на плантации. Порка пойдет ей на пользу. Все с замиранием сердца старались себе представить, как она завизжит.
Да еще целых двадцать ударов! Такое наказание выдержал бы далеко не каждый мужчина. Что станет с ее спиной? Бич посдирает с нее все мясо! И вот еще вопрос: кому доверят ее стегать? Не иначе как Демону. Ему не впервой, он эту науку освоил. Конечно, Дем, кто же еще?
Но случилось иначе. Максвелл приготовил для Лукреции Борджиа более изощренную, более жестокую кару. Он указал на Омара.
– Ты заслужил порку, парень, – неторопливо проговорил он. – Некоторые сказали бы, что раз ты у нас новенький, то тебя можно было бы для первого раза простить, но я считаю, что раз ты нарушил правила, то должен за это поплатиться, как любой другой. Только прежде чем стегать тебя, я хочу поручить тебе одно маленькое дельце. Ты сможешь неплохо поразмяться. Как тебе понравится для разнообразия самому взять в руки бич? Пожалуй, мы так и поступим. Я поручаю тебе высечь Лукрецию Борджиа. Кому это сделать, как не тебе: ты так хорошо знаком с ней, так хорошо знаешь ее тело!
Омар стоял перед хозяином, бок о бок с Лукрецией Борджиа. Максвелл разглядывал обоих.
– Неплохая парочка! – признал он. – Будь Лукреция Борджиа помоложе и сумей она от тебя понести, то у вас получился бы превосходный сосунок. Только она больше не сможет родить, а если бы и смогла, то приплод получился бы второсортный. Что поделать, наша Лукреция Борджиа уже в годах! – Дальше он обращался к одному Омару. – Нравится тебе мое предложение, парень? Готов ты ее выпороть? Ты достаточно покатался на ней без плети, а теперь эту старую клячу придется малость подхлестнуть.
Омар с трудом понимал речь Максвелла. Пока что до него дошло одно: ему самому тоже не миновать порки. Это само по себе вселяло в него трепет после сцены наказания Минти и Сафиры; когда же он понял, что его заставляют стегать Лукрецию Борджиа, которую он по-настоящему любил, это потрясло его еще больше, чем собственная участь. Терзать бичом тело, которое он осыпал такими пылкими ласками, – о, это будет для него самым дьявольским наказанием, куда хуже, чем физическая боль, ожидавшая его! Он молча стоял перед Максвеллом, не зная, что сказать.
– А насчет тебя я передумал, – продолжал Максвелл. – Ты получишь десять ударов – хватит с тебя и этого. – Ты меньше провинился, чем Мем и Лукреция Борджиа, потому что ты действительно у нас без году неделя и еще не знаешь всех фалконхерстских правил. Десяток ударов тоже будут для тебя неплохим уроком. После них ты еще нескоро решишься опять забраться на девку без моего разрешения.
Он молча оглядел Омара и Лукрецию Борджиа, и его гнев пошел на убыль, сменившись гордостью за свое имущество. Лукреция Борджиа не могла не вызвать восхищения: она не молила о пощаде, а стойко приняла неизбежность наказания. Ее осанка снова стала горделивой. Она выглядела высеченной из камня царицей, а Омар вполне годился ей в супруги. Оставалось сожалеть, что она уже немолода, иначе он с радостью разрешил бы им совокупление. Он глубоко вздохнул, сожалея, что поспешил с приговором. Теперь ему ничего не оставалось, как привести приговор в исполнение. Он покосился на Хаммонда, вросшего в кресло.
– Ну и осунулся же ты! – сказал Максвелл сыну. – Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – пролепетал Хаммонд, избегая встречаться с отцом глазами.
– Тогда не сиди сиднем! Я гляжу, тебя вот-вот стошнит. Лучше пойди и привяжи к ногам Лукреции Борджиа веревки. У Омара это все равно не получится: он трясется как осиновый лист. Ничего, когда настанет время работать бичом, я заставлю его встрепенуться. Ты меня слышал, парень? – крикнул он Омару. – Не рассчитывай, что сможешь просто пощекотать свою Лукрецию Борджиа. Этим ты только сделаешь ей хуже: если я замечу, что ты стегаешь ее вполсилы, то заставлю тебя начать сначала, и она вместо двадцати ударов получит гораздо больше. Так что не вздумай водить меня за нос!
Он кашлянул, чувствуя некоторое замешательство.
– Ты бы разделась, Лукреция Борджиа, – посоветовал он. – Зачем пачкать одежду кровью? К тому же в одежде тебе будет больнее. Бич рвет одежду, ткань забивается в раны, и их потом труднее залечивать. Так что сними с себя все.
Она оглянулась на толпу, не сводящую с них глаз, и снова посмотрела на Максвелла. Он прочел ее мысли и впервые не сдержал улыбки:
– Тут не найдется ни одного, кто не видел бы голой негритянки. Раздевайся смело.
Она медленно расстегнула свой накрахмаленный фартук, неуверенно сняла его и отдала Хаммонду. Этот символ власти был ей более всего дорог. Под фартуком было одно лишь старенькое черно-серое ситцевое платьице, однако на нем сияли перламутровые пуговицы – еще один знак отличия, так как остальные негритянки пользовались самодельными деревянными застежками. Она неторопливо вынула по очереди все пуговицы из петель, после чего сняла платье через голову. Теперь она стояла перед зрителями обнаженной – впрочем, не совсем: Максвелл ничего не сказал ей про ее тюрбан. Она постыдилась бы снять его у всех на глазах, потому что тогда все узнали бы, какие у нее короткие, жесткие, курчавые волосы.
Стоя голой перед таким скоплением народа, она испытывала жгучий стыд. Даже если бы ее продавали с аукциона, ей бы не пришлось демонстрировать свою наготу сотням глаз. Ей казалось, что этот позор не кончится никогда. Теперь они будут до скончания века обсуждать увиденное. Уже сейчас ей показалось, что в толпе перешептываются. Всемогущая Лукреция Борджиа одним мановением хозяйской руки превратилась в толстую голую негритянку – стоило ей лишь снять ситцевое платье и белый фартук.
Как ей хотелось, чтобы пол под ней разверзся и она провалилась в бездонную яму! Но больше всего ее унижало то, что ее вынудили раздеться в присутствии Хаммонда. Она относилась к нему, как к сыну, и знала, что он видит в ней вторую мать. Теперь она боялась, что никогда уже не сможет взглянуть ему в глаза. Он же тем временем нежно взял ее за руку и повел к воротам конюшни.
– Тебе лучше лечь, Лукреция Борджиа.
Хам обращался к ней мягко, но убедительно, не то что его папаша. Она послушно улеглась животом на пол, втягивая в нос едкую пыль. Теперь, не видя происходящего, она могла лишь по звукам догадываться, что творится вокруг. Почувствовав прикосновение грубых веревок к ногам, она стала гадать, кто занимается этим на пару с Демоном. После проверки узлов до нее донесся голос Максвелла:
– Смотрите, какая она тяжелая! Как бы не оборвались веревки!
– Не оборвутся, масса Максвелл, сэр, они и не такое выдержат, – ответил Дем.
А где же Омар? Теперь, когда она расплачивалась за свою страсть к Омару, ослепление им прошло. Конечно, Омар по-прежнему не был ей безразличен, но уж больно непомерную цену приходилось за это платить. Она полагала, что он виноват в случившемся наравне с ней, и считала, что Максвелл поступает несправедливо, наказывая ее вдвое более сурово, чем ее возлюбленного. Ее даже посетила мысль, что она не отказалась бы собственной рукой нанести Омару положенные ему десять ударов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Он по-дружески похлопал ту и другую по плечу. Он больше не злился на двух молодых негритянок, которые вместе покинули конюшню и побрели в невольничий поселок.
Максвелл посмотрел на Мема и снова сел. Толпа за воротами зашевелилась. Негры переминались с ноги на ногу и указывали пальцами на Мема. Их неплохо позабавило наказание Минти и Сафиры, однако они знали, что это было только репетицией. Главное представление ждало их впереди. Толпа нисколько не сочувствовала Мему – наоборот, все только и ждали, чтобы он получил свои двадцать ударов. Это было очень суровым приговором, и все предвкушали визг и корчи Мема. Чем громче он станет вопить, тем интереснее. Им предстояло зрелище, которое потом надолго послужит темой для разговоров.
Максвелл поручил Хаммонду снять с Мема наручники. Мем воспользовался этим, чтобы, подбежав к неумолимому хозяину, броситься ему в ноги и еще раз взмолиться о пощаде. Презрительно оглядев слугу, Максвелл пожал плечами и велел Омару и Демону сорвать с него одежду.
Но Мем решил дорого продать свою шкуру. Рискуя усугубить неповиновением свою участь, он оттолкнул своих палачей и крикнул хозяину:
– Почему вы наказываете одного меня? Это не только моя вина. – Он глубоко вздохнул и ткнул пальцем в сторону Лукреции Борджиа. – У нее тоже рыльце в пуху.
– Лучше замолчи, Мем, и прими то, что тебе причитается! – осадил его Максвелл. – И на забывайся: где «масса Максвелл, сэр»? Еще раз назовешь меня не так, как положено, – и заработаешь лишних пять ударов.
Но угроза жалких пяти лишних ударов уже не могла остановить распоясавшегося предателя.
– Я все равно кое-что вам скажу, масса Уоррен, сэр! Я не выдумываю. Во всем виновата одна Лукреция Борджиа. Ее никогда не бывает на месте по ночам, как же мне с ней спать? Она блудит, как нанятая, поэтому и мне пришлось смотреть на сторону. Если бы она никуда не пропадала, ничего бы не случилось. – Он передохнул и повернулся к Омару: – А вот и тот, с кем она блудит. Он виноват не меньше, чем я, так почему бы вам не выпороть и его? Почему, масса Уоррен, сэр?
Лукреция Борджиа не стала медлить:
– Врет он все, масса Уоррен, сэр! У него всегда одна ложь на языке. Вы сами это знаете, масса Уоррен, сэр. Лживая бестия! Каким был, таким и остался.
– Ты тоже заткнись, Лукреция Борджиа! – Максвелл вскочил, забыв про ревматизм, и повернулся к ней с искаженным от ярости лицом. – Сам знаю, что Мем лжец, но мне надо знать, лжет ли он сейчас. Ты действительно спишь с Омаром? Я знаю, как ты по нему сохнешь, поэтому лучше скажи мне правду. Слышишь, правду! Ты не настолько незаменима на этой плантации, чтобы я не продал тебя первому попавшемуся работорговцу, который к нам пожалует. Я не стану терпеть у себя под крышей лживых черномазых девок! Поразмысли хорошенько, если не хочешь, чтобы тебя продали.
Она так долго колебалась, прежде чем ответить, что Максвелл не выдержал и продолжил допрос, давясь от негодования:
– Гляди-ка, как ты побледнела, Лукреция Борджиа! Значит, ты действительно блудила с Омаром?
– Лукреция Борджиа ничего подобного не делала! – крикнул Хаммонд. Он тоже вскочил и смотрел на Лукрецию Борджиа во все глаза. Он даже хотел схватить ее за руки, но взгляд отца урезонил его, и он уронил руки. – Так ведь, Лукреция Борджиа?
– Мне нужна правда! – не унимался Максвелл. – Если ты солжешь, то тебя ждет такое наказание, что все остальное, что здесь сегодня происходит, покажется шуткой. Не выношу, когда черномазые врут! – Он повернулся к Мему: – Так что же, Мем, ты врешь или говоришь правду?
Мем почувствовал, что у него появился шанс смягчить ожидающую его кару: на этот раз в голосе Максвелла он расслышал сочувственные нотки.
– Правду, масса Уоррен, сэр, чистую правду! – отчаянно выкрикнул Мем. – Самую что ни на есть! Я все могу рассказать: ведь я как-то раз отправился за ней следом. Она встречается с Омаром в сарае за пошивочной. Она туда и перину перетащила. Они кладут ее на пол и давай на ней прыгать. Аж до самого утра! Вы спросите ее, масса Уоррен, или вот его! – Он указал на Омара, который наконец понял, что его тоже не оставят в покое.
– Ну, что скажешь, Лукреция Борджиа? – Максвелл насупился. – Значит, ты нагло лгала мне в глаза?
– Она никогда не лжет, папа, – вступился за Лукрецию Борджиа Хаммонд, в глазах у которого уже стояли слезы. – Она хорошая, она не лжет.
Обдав доверчивого сына презрением, Максвелл намертво вцепился в Лукрецию Борджиа:
– Мне нужна правда!
Воцарилась мертвая тишина, которую нарушало только надрывное всхлипывание Мема.
Лукреция Борджиа шагнула к хозяину, набрала в легкие побольше воздуху, расправила плечи и посмотрела Максвеллу прямо в глаза. В ее поведении не было ни малодушия, ни раболепства. Она забыла даже про страх. Лукреции Борджиа нечего бояться!
– Правда так правда, масса Уоррен, сэр. Я не привыкла лгать, и вы это знаете. Да, я была с Омаром. Вы так и не сказали ему, какую из телок ему теперь покрывать, поэтому в моем поведении нет ничего дурного. Я была с ним. В сарае за пошивочной. Мем, этот грязный предатель, все правильно рассказал. Я не хочу вас обманывать.
В первый раз у нее сдали нервы, в глазах заблестели слезы. Она знала, что теперь ей не избежать наказания. Она могла только гадать, какой будет кара, но надеялась, что до порки дело не дойдет. А впрочем, кто знает?..
– Ну вот, наконец-то я слышу от тебя правдивые слова. От тебя, Лукреция Борджиа, я меньше всего ожидал непослушания. – Максвелл был так удручен, что даже присмирел. – Я так тебе доверял, а ты, оказывается, только и ждала, когда появится новый жеребец, чтобы затащить его на себя! Ведь так? Тебе просто было любопытно узнать, каков он в деле!
– Я спрашивала вас, масса Уоррен, можно ли мне с ним спать.
– Спрашивать-то спрашивала, а что я тебе ответил? Я сказал: «Нет!» Плохо твое дело, Лукреция Борджиа. Придется тебе послужить примером для остальных. Ведь ты согрешила куда больше, чем дурочка Сафира.
Он плюхнулся в кресло, дрожа от обиды и искреннего негодования.
– На сей раз Мем не будет наказан. Он, конечно, виноват, но я отстегаю не его, а тебя. Мем свое получит, и скоро, но мы в Большом доме не можем остаться совсем без слуг, так что Мему пока повезло. Его законные двадцать ударов я отдам тебе, Лукреция Борджиа. Наш новенький, Омар, тоже не выйдет сухим из воды.
– Я одна во всем виновата, масса Уоррен, сэр! – У нее подогнулись колени, что оказалось только кстати: она рухнула ему в ноги. – Отстегайте меня, если вам так хочется, только Омара не трогайте!
– Ты еще будешь диктовать, как мне поступить?
– Нет, я просто прошу вас не делать этого.
– Ты получишь двадцать ударов, Лукреция Борджиа, причем бичом. Кнута попробует Омар. На его шкуре я не хочу оставлять рубцов, а на твою мне наплевать. Я все равно тебя не продам. За такую никчемную старуху ничего толком не выручишь, поэтому твоя спина мне не дорога. На нее все равно никто не взглянет. И учти, Лукреция Борджиа: как бы ты меня ни умоляла, раз я решил выпороть Омара – значит, выпорю.
Она прикусила язык. Любые ее доводы не заставили бы его сменить гнев на милость. Она сознавала свою вину и даже отчасти радовалась, что будет наказана: наказание снимет с нее провинность. Она оглянулась на море черных лиц. Только, что все рабы до одного считали ее самой влиятельной после белых хозяев особой на плантации. Гораздо больше, чем боли, она боялась утраты уважения, которое приобрела за долгие годы. Однако ничто теперь не могло повлиять на ее участь. Все утро она горделиво задирала голову, а теперь стояла понурая, готовясь к страшной развязке.
– Да, сэр, масса Уоррен, сэр, – только и произнесла она.
Максвелл не удостоил ее ответом. Хаммонд с трудом оторвался от кресла. Его так и подмывало обнять Лукрецию Борджиа, чтобы утешить ее в эту зловещую минуту, но это было, конечно, невозможно.
– Ты действительно хочешь ее выпороть, папа?
– Просто жажду! По-твоему, она этого не заслужила?
– Заслужила, но лучше бы обойтись без порки.
– Согласен, сынок, – спокойно проговорил Максвелл, – но долг есть долг. Сейчас у нас на глазах будет восстановлена справедливость. Ничего, со временем ты поймешь, что, владея ордой черных, вынужден делать много такого, без чего с радостью обошелся бы.
Глава XXXII
Толпа проявляла растущее нетерпение: невольники пихали друг друга локтями, перебирали ногами, пробирались туда, откуда были лучше видны распахнутые ворота конюшни. Они приготовились насладиться зрелищем истязания Мема и заранее облизывались. Будучи слугой из Большого дома, он стоял на много голов выше всех их в фалконхерстской иерархии. Раньше они и представить себе не могли, что господскому слуге, члену кучки привилегированных, тоже не избежать иногда кнута. Ведь эти счастливчики все время находились у хозяев под рукой, ели то же, что и они, пристойно одевались, даже жили в Большом доме, совсем как их белые господа. От обыкновенных рабов, гнущих спину в поле, их отделяла такая же дистанция, как белых – от них самих.
Итак, наказание кнутом слуги из Большого дома само по себе было выдающимся событием, на которое следовало поглазеть; вот почему все так стремились оказаться в первых рядах зрителей. И вот им огласили, что вместо Мема пороть будут Лукрецию Борджиа. Саму Лукрецию Борджиа! Она тем более всегда представлялась обыкновенным рабам существом высшего порядка, а теперь выяснилось, что и она не лучше всех остальных. Ведь ее накажут, как простую чернокожую девку, у которой не может быть иных занятий, кроме сбора хлопка и выкармливания младенцев. Лукреция Борджиа! Что ж, она заслужила кару своей надменностью и попытками помыкать всеми на плантации. Порка пойдет ей на пользу. Все с замиранием сердца старались себе представить, как она завизжит.
Да еще целых двадцать ударов! Такое наказание выдержал бы далеко не каждый мужчина. Что станет с ее спиной? Бич посдирает с нее все мясо! И вот еще вопрос: кому доверят ее стегать? Не иначе как Демону. Ему не впервой, он эту науку освоил. Конечно, Дем, кто же еще?
Но случилось иначе. Максвелл приготовил для Лукреции Борджиа более изощренную, более жестокую кару. Он указал на Омара.
– Ты заслужил порку, парень, – неторопливо проговорил он. – Некоторые сказали бы, что раз ты у нас новенький, то тебя можно было бы для первого раза простить, но я считаю, что раз ты нарушил правила, то должен за это поплатиться, как любой другой. Только прежде чем стегать тебя, я хочу поручить тебе одно маленькое дельце. Ты сможешь неплохо поразмяться. Как тебе понравится для разнообразия самому взять в руки бич? Пожалуй, мы так и поступим. Я поручаю тебе высечь Лукрецию Борджиа. Кому это сделать, как не тебе: ты так хорошо знаком с ней, так хорошо знаешь ее тело!
Омар стоял перед хозяином, бок о бок с Лукрецией Борджиа. Максвелл разглядывал обоих.
– Неплохая парочка! – признал он. – Будь Лукреция Борджиа помоложе и сумей она от тебя понести, то у вас получился бы превосходный сосунок. Только она больше не сможет родить, а если бы и смогла, то приплод получился бы второсортный. Что поделать, наша Лукреция Борджиа уже в годах! – Дальше он обращался к одному Омару. – Нравится тебе мое предложение, парень? Готов ты ее выпороть? Ты достаточно покатался на ней без плети, а теперь эту старую клячу придется малость подхлестнуть.
Омар с трудом понимал речь Максвелла. Пока что до него дошло одно: ему самому тоже не миновать порки. Это само по себе вселяло в него трепет после сцены наказания Минти и Сафиры; когда же он понял, что его заставляют стегать Лукрецию Борджиа, которую он по-настоящему любил, это потрясло его еще больше, чем собственная участь. Терзать бичом тело, которое он осыпал такими пылкими ласками, – о, это будет для него самым дьявольским наказанием, куда хуже, чем физическая боль, ожидавшая его! Он молча стоял перед Максвеллом, не зная, что сказать.
– А насчет тебя я передумал, – продолжал Максвелл. – Ты получишь десять ударов – хватит с тебя и этого. – Ты меньше провинился, чем Мем и Лукреция Борджиа, потому что ты действительно у нас без году неделя и еще не знаешь всех фалконхерстских правил. Десяток ударов тоже будут для тебя неплохим уроком. После них ты еще нескоро решишься опять забраться на девку без моего разрешения.
Он молча оглядел Омара и Лукрецию Борджиа, и его гнев пошел на убыль, сменившись гордостью за свое имущество. Лукреция Борджиа не могла не вызвать восхищения: она не молила о пощаде, а стойко приняла неизбежность наказания. Ее осанка снова стала горделивой. Она выглядела высеченной из камня царицей, а Омар вполне годился ей в супруги. Оставалось сожалеть, что она уже немолода, иначе он с радостью разрешил бы им совокупление. Он глубоко вздохнул, сожалея, что поспешил с приговором. Теперь ему ничего не оставалось, как привести приговор в исполнение. Он покосился на Хаммонда, вросшего в кресло.
– Ну и осунулся же ты! – сказал Максвелл сыну. – Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – пролепетал Хаммонд, избегая встречаться с отцом глазами.
– Тогда не сиди сиднем! Я гляжу, тебя вот-вот стошнит. Лучше пойди и привяжи к ногам Лукреции Борджиа веревки. У Омара это все равно не получится: он трясется как осиновый лист. Ничего, когда настанет время работать бичом, я заставлю его встрепенуться. Ты меня слышал, парень? – крикнул он Омару. – Не рассчитывай, что сможешь просто пощекотать свою Лукрецию Борджиа. Этим ты только сделаешь ей хуже: если я замечу, что ты стегаешь ее вполсилы, то заставлю тебя начать сначала, и она вместо двадцати ударов получит гораздо больше. Так что не вздумай водить меня за нос!
Он кашлянул, чувствуя некоторое замешательство.
– Ты бы разделась, Лукреция Борджиа, – посоветовал он. – Зачем пачкать одежду кровью? К тому же в одежде тебе будет больнее. Бич рвет одежду, ткань забивается в раны, и их потом труднее залечивать. Так что сними с себя все.
Она оглянулась на толпу, не сводящую с них глаз, и снова посмотрела на Максвелла. Он прочел ее мысли и впервые не сдержал улыбки:
– Тут не найдется ни одного, кто не видел бы голой негритянки. Раздевайся смело.
Она медленно расстегнула свой накрахмаленный фартук, неуверенно сняла его и отдала Хаммонду. Этот символ власти был ей более всего дорог. Под фартуком было одно лишь старенькое черно-серое ситцевое платьице, однако на нем сияли перламутровые пуговицы – еще один знак отличия, так как остальные негритянки пользовались самодельными деревянными застежками. Она неторопливо вынула по очереди все пуговицы из петель, после чего сняла платье через голову. Теперь она стояла перед зрителями обнаженной – впрочем, не совсем: Максвелл ничего не сказал ей про ее тюрбан. Она постыдилась бы снять его у всех на глазах, потому что тогда все узнали бы, какие у нее короткие, жесткие, курчавые волосы.
Стоя голой перед таким скоплением народа, она испытывала жгучий стыд. Даже если бы ее продавали с аукциона, ей бы не пришлось демонстрировать свою наготу сотням глаз. Ей казалось, что этот позор не кончится никогда. Теперь они будут до скончания века обсуждать увиденное. Уже сейчас ей показалось, что в толпе перешептываются. Всемогущая Лукреция Борджиа одним мановением хозяйской руки превратилась в толстую голую негритянку – стоило ей лишь снять ситцевое платье и белый фартук.
Как ей хотелось, чтобы пол под ней разверзся и она провалилась в бездонную яму! Но больше всего ее унижало то, что ее вынудили раздеться в присутствии Хаммонда. Она относилась к нему, как к сыну, и знала, что он видит в ней вторую мать. Теперь она боялась, что никогда уже не сможет взглянуть ему в глаза. Он же тем временем нежно взял ее за руку и повел к воротам конюшни.
– Тебе лучше лечь, Лукреция Борджиа.
Хам обращался к ней мягко, но убедительно, не то что его папаша. Она послушно улеглась животом на пол, втягивая в нос едкую пыль. Теперь, не видя происходящего, она могла лишь по звукам догадываться, что творится вокруг. Почувствовав прикосновение грубых веревок к ногам, она стала гадать, кто занимается этим на пару с Демоном. После проверки узлов до нее донесся голос Максвелла:
– Смотрите, какая она тяжелая! Как бы не оборвались веревки!
– Не оборвутся, масса Максвелл, сэр, они и не такое выдержат, – ответил Дем.
А где же Омар? Теперь, когда она расплачивалась за свою страсть к Омару, ослепление им прошло. Конечно, Омар по-прежнему не был ей безразличен, но уж больно непомерную цену приходилось за это платить. Она полагала, что он виноват в случившемся наравне с ней, и считала, что Максвелл поступает несправедливо, наказывая ее вдвое более сурово, чем ее возлюбленного. Ее даже посетила мысль, что она не отказалась бы собственной рукой нанести Омару положенные ему десять ударов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36