Кое-что ее огорчило: она подметила, что у Максвелла опять разыгрался ревматизм и он, прежде чем взяться за вилку и нож, вынужден долго тереть ладони. Выпроводив Мема в столовую с непомерным куском пеканового пирога, она заняла свою привычную позицию у двери и вся обратилась в слух. Только когда звуки из столовой подсказали ей, что трапеза завершена, она открыла дверь и предстала перед хозяином.
– Сдается мне, вам стоило бы немного отдохнуть, масса Уоррен, сэр. Воздух сегодня какой-то сырой, хотя масса Хам убежал купаться на реку. Он сказал мне, что вы ему разрешили. С ним пошел Одри. В гостиной я подложила дров в камин. Посидите немного, прежде чем снова спешить по делам.
Он медленно перебрался в гостиную, причитая по пути:
– Вечно ты вмешиваешься в мои дела, Лукреция Борджиа! Нет у меня времени прохлаждаться перед камином. У меня забот полон рот, а тут еще Хам удрал. Вообще-то ему не мешает развеяться: все работает, работает, на развлечения у него совсем не остается времени.
– Что верно, то верно, масса Уоррен, сэр, – поспешно согласилась она. – Масса Хаммонд – славный паренек. В делах он не знает передышки.
Войдя следом за ним в гостиную, она чиркнула трутом и подпалила сосновые поленья. Чтобы помочь им разгореться, старательно помахала перед камином фартуком.
– Посидите минуту-другую, масса Хаммонд, сэр. Наверное, хотите еще пуншу? Сейчас я велю Мему смешать еще одну порцию.
Увидев, что он склонен последовать ее совету и уже направился к большому старому креслу-качалке посередине комнаты, она ловко пододвинула ему скамеечку для ног, когда же появился Мем, сама взяла стакан с подноса и подала хозяину.
Он принял пунш, но бросил на нее недоуменный взгляд. Его так и подмывало расплыться в улыбке. Пригубив пунш, он устроился в кресле поудобнее и протянул ноги к огню.
– Выкладывай, что тебе понадобилось, Лукреция Борджиа. Знаю-знаю, ты неспроста меня обхаживаешь! Да я просто готов голову отдать на отсечение, что ты что-то задумала. Фаршированная курица, пекановый пирог – и все это мне одному! Камин в гостиной, внеурочный пунш… Зачем ты ко мне подлизываешься? Что у тебя на уме? Знаю я это выражение у тебя на лице. Живо выкладывай!
На самом деле она старалась сохранить невиннейшее выражение.
– Что вы, масса Уоррен! С чего вы взяли, будто мне что-то понадобилось? У меня есть все, что нужно. То есть почти все. Ничего мне не хочется, разве что нового мужчину. Устала я от Мема: что толку от мужика, который блудит по всей плантации, а к ночи так устает, что только и может, что уснуть мертвецким сном? Мем стареет. Мне его больше не расшевелить.
Максвелл решительно помотал головой:
– Не морочь мне голову, Лукреция Борджиа! Если все сводится к новому мужчине, то кто тебе мешает его завести? Тебе и вправду следовало бы об этом позаботиться, потому что я со дня на день прикажу взгреть Мема как следует и он после этого добрую неделю будет для тебя бесполезен. Он все больше портится: пора мне спустить шкуру с него. Он с каждым днем становится все ленивее.
– Это верно, масса Уоррен, сэр, Мем – лентяй каких мало.
Она по-прежнему не отходила от него, держа в руках блюдце. Он допил пунш, поставил стакан на блюдце, но она точно к месту приросла.
– Ладно, говори, Лукреция Борджиа. Не раздражай меня. Чего ты застыла как соляной столб?
– Сущая безделица, масса Уоррен, сэр… Я почти запамятовала. Речь не обо мне, а о массе Хаммонде.
– В чем дело? Он отличный парень, я не могу на него пожаловаться. Молодец, да и только! Он учится управлять плантацией, тем более что мне это все труднее, с моим-то ревматизмом.
– Правильно, сэр, масса Уоррен, сэр. Масса Хаммонд – большой молодец, только нам нельзя забывать одного: он уже не мальчик. Ему скоро шестнадцать, почти взрослый мужчина. У него скоро день рождения. Уж каким тортом я его побалую!
– Шестнадцать лет! – Максвелл несколько раз качнулся в кресле. – Просто невероятно, Лукреция Борджиа! Еще вчера он был всего-навсего малышом, играл с деревянной лошадкой, а теперь вон какой вымахал.
– Вот-вот. – Она задумчиво кивала в такт хозяйским словам. – Масса Уоррен уже почти мужчина. Разрешите, я скажу?
– Опомнилась! Ты уже минут десять торчишь здесь и болтаешь все, что тебе приходит в голову. Просишь у меня разрешения высказаться, а сама ведь ни разу не закрыла рот с тех пор, как мы вошли в гостиную. Раньше надо было спрашивать разрешения, чего уж теперь…
Ее молчание выводило его из себя еще больше, чем болтовня. В конце концов он не выдержал:
– Ну, о чем ты хотела меня попросить?
– Да все о нем, о массе Хаммонде. При нем по-прежнему ночует этот Одри, его прежний товарищ по играм. По мне, он уже почти мужчина, зачем ему этот прощелыга?
– Дальше!
– Вот я и думаю: может, вам стоит кое-что изменить? Такому взрослому парню нужна сожительница. Негритянка, которая делила бы с ним ложе. Куда это годится: молодой человек спит один, а рядом – всего лишь наглый мулат. В шестнадцать лет мужчине нужна женщина.
– Негритянка на ночь, говоришь? – Максвелл почесал в затылке. – Наверное, ты чего-то недоговариваешь, Лукреция Борджиа. Что, он лазает по хижинам и донимает негритянок?
Она покачала головой, отметая это предположение.
– Масса Хаммонд не из таких, масса Уоррен, сэр. Он ничего подобного не выкинет, пока вы ему не позволите. Но вообще-то ему пора завести девку.
Он погрозил ей своим раздутым от ревматизма пальцем:
– Вечно ты меня опережаешь! Я и сам об этом подумывал. Пора ему начинать спать с женщинами. Давай-ка прикинем: есть у нас чистенькая милашка, которую мы могли бы ему подсунуть?
– Возьмите хотя бы Дит, масса Уоррен, сэр. Вы кличете ее Афродитой, а все остальные – Дит. Мила и до сих пор девушка. Очень даже хорошо, если ее сделает женщиной сам молодой хозяин. Она живет в хижине Лавинии, а вы сами знаете, как та строга: глаз со своих девок не спускает. И близко не дает подойти к своей хижине молодым бычкам, а если какой и подкрадется, лупит его почем зря.
– Черт бы тебя побрал! – Он треснул кулаком по ручке кресла, забыв о ревматизме. – Ты уже все продумала сама! Вечно ты возишься у меня за спиной. Гляди, рано или поздно мне надоест, что ты пытаешься помыкать всем Фалконхерстом, да и мной и Хамом тоже. Пускай ты женщина – все равно запросто могу велеть выпороть тебя до полусмерти. Хотя на этот раз ты права: пора дать Хаммонду женщину. Для парня его возраста это самое насущное. Где эта твоя Дит?
– Я велела Лавинии придержать ее сегодня в хижине, вымыть и приодеть. Хотите, ее приведу?
Он расхохотался:
– Ну и предусмотрительна же ты, Лукреция Борджиа! Черт возьми, тут вообще перестанешь принадлежать самому себе – так ты вьешься вокруг, так все забираешь в свои руки! Что ж, давай приводи. Кажется, я ее знаю, но не мешает взглянуть на нее еще разок, теперь уже хорошенько. Когда вернется Хаммонд, тебе лучше самой с ним поговорить. Мне как-то не к лицу объяснять ему такие вещи.
– Когда он пойдет спать, в его спальне уже будет ждать Дит, только и всего. Они с Дит сами разберутся, что да как.
Максвелл задумчиво кивнул:
– Вспоминаю я свою первую негритяночку… Мне пришлось тащить ее на хлопковое поле, потому что хотел скрыть все от отца. Тогда, кстати, я был даже моложе, чем Хаммонд сейчас. Лучше пускай занимается этим дома, чем прятаться по углам. Ты приглядишь за этим, ладно?
Она степенно склонила голову. Доказала свою правоту и теперь была полностью удовлетворена.
– А что до Одри, то не лучше ли теперь спровадить его в барак? Или прикажете, чтобы он спал на тюфяке у молодого хозяина под дверью?
– Вот это правильно. Довольно игр: пускай станет слугой Хаммонда. Продавать его пока что рановато: какой из него работник для плантации? Слишком изящен, такому в самый раз прислуживать. Сначала пускай поднатаскается, тогда за него можно будет взять гораздо больше. – Он ухмыльнулся: – А знаешь, если бы не ревматизм, я бы и сам не отказался от горячей девки под боком!
Она тоже улыбнулась:
– Хотите, и вам подберу, масса Уоррен, сэр?
– Не суйся не в свое дело! Не так уж я стар, чтобы не суметь подобрать себе девку, если приспичит. А теперь марш отсюда! Когда в следующий раз подсунешь мне фаршированную курочку и пекановый пирог, я заранее приготовлюсь к твоим выдумкам.
– Будет исполнено, сэр, масса Уоррен, сэр. А сейчас бегу за Дит. Массе Хаммонду будет гораздо веселее, когда она окажется у него под бочком. Уж поверьте мне, сэр!
Глава XVIII
После ужина Хаммонд, как обычно, уселся с отцом в гостиной. Они привыкли посвящать часть вечернего времени обсуждению дел на плантации, однако никогда не засиживались подолгу. Лампа на китовом жиру, водруженная в центре стола, давала очень мало света. Отец и сын вставали на заре, соответственно рано отправлялись на боковую. Покончив с делами, они не усматривали оснований для дальнейшего бодрствования в потемках. Темы, которые им приходилось обсуждать, быстро исчерпывались и не требовали больших затрат душевных сил. Часы показывали всего-навсего половину девятого, а Максвелл уже зевнул и предложил ложиться спать. Хаммонд не возражал. По давней привычке, сохранившейся с детских лет, он поцеловал отца на сон грядущий, и они стали вдвоем подниматься по ступенькам на второй этаж.
В фалконхерстской усадьбе не было просторного холла и лестницы с несколькими маршами. Ее роль играла простая крутая лесенка, ведущая на второй этаж прямо из гостиной и в дневное время скрытая дверью. Хаммонд уже исчез было за этой дверью, но потом, вспомнив об отцовской хромоте, вернулся, чтобы помочь ему. Зная, что отец недолюбливает, когда с ним возятся, как с больным, он все же взял его под локоть, провел по гостиной и поддерживал, пока тот преодолевал ступеньку за ступенькой. У отцовской спальни, располагавшейся у самой лестницы, Хаммонд задержался, открыл дверь и оставил на столе свечку, прихваченную из гостиной. В темной спальне хозяина дожидался Мем: пламя свечи озарило его неподвижную фигуру на стуле у кровати.
– Мем поможет тебе раздеться и лечь, отец, сказал Хаммонд, подзывая жестом Мема.
Они вдвоем подвели Максвелла-старшего к кровати и усадили на самый край. Мем снял с хозяина сапоги, потом стал помогать ему снимать одежду. На комоде стояла свеча в медном подсвечнике, которую Хаммонд зажег от той, что принес снизу. Он не стал ждать, пока Мем разденет отца: с детства отличался стеснительностью и не желал лицезреть отцовскую наготу. Пожелав отцу доброй ночи, он вышел, затворил за собой дверь и направился к себе. У своей двери он едва не споткнулся о тюфяк, на котором лежал Одри, укрытый ветхим пледом.
Хаммонд обозлился. Кто позволил Одри устроиться на ночлег в коридоре, когда его законным местом являлась раскладная кровать, коротавшая светлое время суток под кроватью у Хаммонда, а на ночь разбиравшаяся? Он уже приготовился растолкать Одри и устроить ему выволочку, но сдержался и не стал этого делать: сыт был по горло утренней отповедью Лукреции Борджиа, догадавшейся, что они с Одри грешат по ночам. Ему не хотелось подбрасывать хвороста в пламя ее негодования и нарушать ее хитроумные планы, в существовании которых он теперь не сомневался.
Однако трудно было смириться с тем, что кухарка присвоила себе его полномочия. Какое она имеет право отдавать приказания? Впрочем, он понимал, что набедокурил и теперь должен помалкивать. У Лукреции Борджиа имелось мощное оружие против него: ему очень не хотелось, чтобы она рассказывала отцу про то, что ненароком узнала о нем и Одри. На сей раз Хаммонд решил смирить свою гордыню.
Он перешагнул через спящего Одри и, еще не остыв от гнева, вошел в свою спальню. Его кровать была уже расстелена: в глаза бросились белеющие в полутьме простыни. Он поставил свечу на столик, однако так и не увидел темнокожую девушку, забившуюся в дальний угол. Только когда она встала и вошла в круг света, он начал понимать, что к чему. Какое-то время удивленно таращил на нее глаза, потом взял свечу и осветил ее лицо.
– Ты – Дит? – спросил он, почему-то дрожа, хотя вопрос был самым невинным.
– Да, сэр, масса Хаммонд, сэр. Я Дит. Лукреция Борджиа сказала…
– Эта чертова Лукреция Борджиа слишком много говорит! – Он не был склонен к сквернословию, однако мужской инстинкт заставлял его произносить резкие слова. – Что там наболтала эта старая ведьма?
Девушка тоже дрожала. Она выглядела очень привлекательной, даже красивой. В ее облике пока что присутствовало цветение юности, черты еще не огрубели от пережитой страсти. Волосы ниспадали на плечи густыми волнами, а глаза, в которых отражался огонек свечи, казались огромными, лучистыми. Губы ее были влажны, его так и влекло к ним: они вовсе не были толстыми, отталкивающими, а просто широкими и волнующими. Тонкая шея, на которой он успел приметить трепещущую синюю жилку, казалось, лишь чудом удерживала ее милую головку. Простая ночная сорочка обтягивала груди, еще не совсем оформившиеся, но уже достаточно крупные. Он снова поставил свечу на столик, заметив при этом, Как дрожит его рука.
Он еще никогда не обнимал женщину. Сколько Одри ни уговаривал его вдвоем заманить какую-нибудь невольницу в хижину, за конюшню или хотя бы в поле, он не поддавался на уговоры. Нельзя сказать, что ему этого не хотелось, напротив, хотелось, и даже очень, но строгое сыновье послушание было неотъемлемой частью его натуры, он даже и помыслить не мог, чтобы ослушаться отца. А одно из священных правил Фалконхерста гласило, что покрывать негритянок можно только с личного разрешения их хозяина.
– Так что же сказала Лукреция Борджиа? – повторил он свой вопрос, на этот раз с нотками нежности в голосе, а сам между тем неуверенно дотронулся пальцем до ее нежной щеки, потом до губ. Его голос превратился в шепот. – Что она тебе сказала, Дит?
Дит уцепилась за его палец и провела им себе по подбородку, по горлу. В ее улыбке, в ответном шепоте уже звучала уверенность:
– Она велела мне идти к вам в спальню. Так и наказала: хорошенько вымойся, оденься в чистое, пойди туда и жди молодого хозяина…
Он смекнул: раз Лукреция Борджиа отдает подобные приказания, то тут не обошлось без дозволения отца. Значит, совесть могла быть спокойна.
– Зачем? – Его рука, ведомая ее рукой, уже проникла ей под рубашку и знакомилась с округлостями грудей. Пальцы медленно дотронулись до девичьего соска и слегка сдавили его. Одного прикосновения оказалось достаточно, чтобы сосок одеревенел.
– Чтобы я легла сегодня с вами. Если вам захочется, конечно. Если нет, можете отослать меня обратно к Лавинии. Но Лукреция Борджиа подумала, что вам захочется. Пожалуйста, масса Хам, не прогоняйте меня! Все подружки только и твердили мне, как будет здорово, если моим первым мужчиной станет сам молодой хозяин. Вы меня не прогоните, сэр?
Она наклонила голову, дотронулась губами до его руки, даже скользнула по ней языком.
Свободной рукой он притянул ее к себе и прижал так сильно, что ощутил все изгибы юного тела. От ее тепла и исходящего от нее пьянящего запаха у него закружилась голова. Он ласково высвободил руку и расстегнул пуговицы на ее рубашке. Несколько движений – и рубашка сползла с ее плеч, оказалась на полу. Не выпуская ее из объятий, он поднес ее руку к своим пуговицам, заставив расстегнуть его рубаху. С большой медной пряжкой на ремне ему пришлось повозиться самому, но потом он переместил ее руку на пуговицы своих брюк. Справившись с ними, она сжала в ладони пульсирующее доказательство его возмужалости. Он отступил, забыв, что еще не разулся, перешагнул через собственные брюки и повалился на кровать, увлекая за собой девушку.
– Чертовы сапоги! – И как его угораздило о них забыть? – Обычно мне помогает разуться Одри, поэтому я и запамятовал о них. Ты мне поможешь, Дит? В бриджах и сапогах я ни на что не годен.
– Конечно, помогу! – Она выскользнула из-под него, присела у кровати и положила себе на колени его обутую ногу.
Он засмеялся, видя ее неловкость.
– Ты не умеешь! Видать, никогда прежде не разувала мужчину. Для этого ты должна повернуться ко мне спиной и зажать мою ногу у себя между коленями. Я упираюсь другой ногой тебе в зад и отталкиваюсь. Иначе ничего не выйдет. Разбужу-ка я лучше Одри. Он по этой части большой мастак.
– Я сама, масса Хам, сэр. – Она так гордилась выпавшей на ее долю удачей, что ни с кем не собиралась ее делить. – Вы только покажите!
– У тебя такая маленькая, нежная попка, как же я буду пихать ее сапогом?
– Я сильная! – заверила она его, поворачиваясь к нему спиной и зажимая коленями один сапог. – У меня получится.
Он аккуратно уперся в нее подошвой и избавился от одного сапога, потом, упираясь в ее податливое тело босой ступней, сбросил другой. Встав перед ним на колени, она сняла с него штаны, после чего, обняв его ноги, стала целовать ему колени и бедра с внутренней стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– Сдается мне, вам стоило бы немного отдохнуть, масса Уоррен, сэр. Воздух сегодня какой-то сырой, хотя масса Хам убежал купаться на реку. Он сказал мне, что вы ему разрешили. С ним пошел Одри. В гостиной я подложила дров в камин. Посидите немного, прежде чем снова спешить по делам.
Он медленно перебрался в гостиную, причитая по пути:
– Вечно ты вмешиваешься в мои дела, Лукреция Борджиа! Нет у меня времени прохлаждаться перед камином. У меня забот полон рот, а тут еще Хам удрал. Вообще-то ему не мешает развеяться: все работает, работает, на развлечения у него совсем не остается времени.
– Что верно, то верно, масса Уоррен, сэр, – поспешно согласилась она. – Масса Хаммонд – славный паренек. В делах он не знает передышки.
Войдя следом за ним в гостиную, она чиркнула трутом и подпалила сосновые поленья. Чтобы помочь им разгореться, старательно помахала перед камином фартуком.
– Посидите минуту-другую, масса Хаммонд, сэр. Наверное, хотите еще пуншу? Сейчас я велю Мему смешать еще одну порцию.
Увидев, что он склонен последовать ее совету и уже направился к большому старому креслу-качалке посередине комнаты, она ловко пододвинула ему скамеечку для ног, когда же появился Мем, сама взяла стакан с подноса и подала хозяину.
Он принял пунш, но бросил на нее недоуменный взгляд. Его так и подмывало расплыться в улыбке. Пригубив пунш, он устроился в кресле поудобнее и протянул ноги к огню.
– Выкладывай, что тебе понадобилось, Лукреция Борджиа. Знаю-знаю, ты неспроста меня обхаживаешь! Да я просто готов голову отдать на отсечение, что ты что-то задумала. Фаршированная курица, пекановый пирог – и все это мне одному! Камин в гостиной, внеурочный пунш… Зачем ты ко мне подлизываешься? Что у тебя на уме? Знаю я это выражение у тебя на лице. Живо выкладывай!
На самом деле она старалась сохранить невиннейшее выражение.
– Что вы, масса Уоррен! С чего вы взяли, будто мне что-то понадобилось? У меня есть все, что нужно. То есть почти все. Ничего мне не хочется, разве что нового мужчину. Устала я от Мема: что толку от мужика, который блудит по всей плантации, а к ночи так устает, что только и может, что уснуть мертвецким сном? Мем стареет. Мне его больше не расшевелить.
Максвелл решительно помотал головой:
– Не морочь мне голову, Лукреция Борджиа! Если все сводится к новому мужчине, то кто тебе мешает его завести? Тебе и вправду следовало бы об этом позаботиться, потому что я со дня на день прикажу взгреть Мема как следует и он после этого добрую неделю будет для тебя бесполезен. Он все больше портится: пора мне спустить шкуру с него. Он с каждым днем становится все ленивее.
– Это верно, масса Уоррен, сэр, Мем – лентяй каких мало.
Она по-прежнему не отходила от него, держа в руках блюдце. Он допил пунш, поставил стакан на блюдце, но она точно к месту приросла.
– Ладно, говори, Лукреция Борджиа. Не раздражай меня. Чего ты застыла как соляной столб?
– Сущая безделица, масса Уоррен, сэр… Я почти запамятовала. Речь не обо мне, а о массе Хаммонде.
– В чем дело? Он отличный парень, я не могу на него пожаловаться. Молодец, да и только! Он учится управлять плантацией, тем более что мне это все труднее, с моим-то ревматизмом.
– Правильно, сэр, масса Уоррен, сэр. Масса Хаммонд – большой молодец, только нам нельзя забывать одного: он уже не мальчик. Ему скоро шестнадцать, почти взрослый мужчина. У него скоро день рождения. Уж каким тортом я его побалую!
– Шестнадцать лет! – Максвелл несколько раз качнулся в кресле. – Просто невероятно, Лукреция Борджиа! Еще вчера он был всего-навсего малышом, играл с деревянной лошадкой, а теперь вон какой вымахал.
– Вот-вот. – Она задумчиво кивала в такт хозяйским словам. – Масса Уоррен уже почти мужчина. Разрешите, я скажу?
– Опомнилась! Ты уже минут десять торчишь здесь и болтаешь все, что тебе приходит в голову. Просишь у меня разрешения высказаться, а сама ведь ни разу не закрыла рот с тех пор, как мы вошли в гостиную. Раньше надо было спрашивать разрешения, чего уж теперь…
Ее молчание выводило его из себя еще больше, чем болтовня. В конце концов он не выдержал:
– Ну, о чем ты хотела меня попросить?
– Да все о нем, о массе Хаммонде. При нем по-прежнему ночует этот Одри, его прежний товарищ по играм. По мне, он уже почти мужчина, зачем ему этот прощелыга?
– Дальше!
– Вот я и думаю: может, вам стоит кое-что изменить? Такому взрослому парню нужна сожительница. Негритянка, которая делила бы с ним ложе. Куда это годится: молодой человек спит один, а рядом – всего лишь наглый мулат. В шестнадцать лет мужчине нужна женщина.
– Негритянка на ночь, говоришь? – Максвелл почесал в затылке. – Наверное, ты чего-то недоговариваешь, Лукреция Борджиа. Что, он лазает по хижинам и донимает негритянок?
Она покачала головой, отметая это предположение.
– Масса Хаммонд не из таких, масса Уоррен, сэр. Он ничего подобного не выкинет, пока вы ему не позволите. Но вообще-то ему пора завести девку.
Он погрозил ей своим раздутым от ревматизма пальцем:
– Вечно ты меня опережаешь! Я и сам об этом подумывал. Пора ему начинать спать с женщинами. Давай-ка прикинем: есть у нас чистенькая милашка, которую мы могли бы ему подсунуть?
– Возьмите хотя бы Дит, масса Уоррен, сэр. Вы кличете ее Афродитой, а все остальные – Дит. Мила и до сих пор девушка. Очень даже хорошо, если ее сделает женщиной сам молодой хозяин. Она живет в хижине Лавинии, а вы сами знаете, как та строга: глаз со своих девок не спускает. И близко не дает подойти к своей хижине молодым бычкам, а если какой и подкрадется, лупит его почем зря.
– Черт бы тебя побрал! – Он треснул кулаком по ручке кресла, забыв о ревматизме. – Ты уже все продумала сама! Вечно ты возишься у меня за спиной. Гляди, рано или поздно мне надоест, что ты пытаешься помыкать всем Фалконхерстом, да и мной и Хамом тоже. Пускай ты женщина – все равно запросто могу велеть выпороть тебя до полусмерти. Хотя на этот раз ты права: пора дать Хаммонду женщину. Для парня его возраста это самое насущное. Где эта твоя Дит?
– Я велела Лавинии придержать ее сегодня в хижине, вымыть и приодеть. Хотите, ее приведу?
Он расхохотался:
– Ну и предусмотрительна же ты, Лукреция Борджиа! Черт возьми, тут вообще перестанешь принадлежать самому себе – так ты вьешься вокруг, так все забираешь в свои руки! Что ж, давай приводи. Кажется, я ее знаю, но не мешает взглянуть на нее еще разок, теперь уже хорошенько. Когда вернется Хаммонд, тебе лучше самой с ним поговорить. Мне как-то не к лицу объяснять ему такие вещи.
– Когда он пойдет спать, в его спальне уже будет ждать Дит, только и всего. Они с Дит сами разберутся, что да как.
Максвелл задумчиво кивнул:
– Вспоминаю я свою первую негритяночку… Мне пришлось тащить ее на хлопковое поле, потому что хотел скрыть все от отца. Тогда, кстати, я был даже моложе, чем Хаммонд сейчас. Лучше пускай занимается этим дома, чем прятаться по углам. Ты приглядишь за этим, ладно?
Она степенно склонила голову. Доказала свою правоту и теперь была полностью удовлетворена.
– А что до Одри, то не лучше ли теперь спровадить его в барак? Или прикажете, чтобы он спал на тюфяке у молодого хозяина под дверью?
– Вот это правильно. Довольно игр: пускай станет слугой Хаммонда. Продавать его пока что рановато: какой из него работник для плантации? Слишком изящен, такому в самый раз прислуживать. Сначала пускай поднатаскается, тогда за него можно будет взять гораздо больше. – Он ухмыльнулся: – А знаешь, если бы не ревматизм, я бы и сам не отказался от горячей девки под боком!
Она тоже улыбнулась:
– Хотите, и вам подберу, масса Уоррен, сэр?
– Не суйся не в свое дело! Не так уж я стар, чтобы не суметь подобрать себе девку, если приспичит. А теперь марш отсюда! Когда в следующий раз подсунешь мне фаршированную курочку и пекановый пирог, я заранее приготовлюсь к твоим выдумкам.
– Будет исполнено, сэр, масса Уоррен, сэр. А сейчас бегу за Дит. Массе Хаммонду будет гораздо веселее, когда она окажется у него под бочком. Уж поверьте мне, сэр!
Глава XVIII
После ужина Хаммонд, как обычно, уселся с отцом в гостиной. Они привыкли посвящать часть вечернего времени обсуждению дел на плантации, однако никогда не засиживались подолгу. Лампа на китовом жиру, водруженная в центре стола, давала очень мало света. Отец и сын вставали на заре, соответственно рано отправлялись на боковую. Покончив с делами, они не усматривали оснований для дальнейшего бодрствования в потемках. Темы, которые им приходилось обсуждать, быстро исчерпывались и не требовали больших затрат душевных сил. Часы показывали всего-навсего половину девятого, а Максвелл уже зевнул и предложил ложиться спать. Хаммонд не возражал. По давней привычке, сохранившейся с детских лет, он поцеловал отца на сон грядущий, и они стали вдвоем подниматься по ступенькам на второй этаж.
В фалконхерстской усадьбе не было просторного холла и лестницы с несколькими маршами. Ее роль играла простая крутая лесенка, ведущая на второй этаж прямо из гостиной и в дневное время скрытая дверью. Хаммонд уже исчез было за этой дверью, но потом, вспомнив об отцовской хромоте, вернулся, чтобы помочь ему. Зная, что отец недолюбливает, когда с ним возятся, как с больным, он все же взял его под локоть, провел по гостиной и поддерживал, пока тот преодолевал ступеньку за ступенькой. У отцовской спальни, располагавшейся у самой лестницы, Хаммонд задержался, открыл дверь и оставил на столе свечку, прихваченную из гостиной. В темной спальне хозяина дожидался Мем: пламя свечи озарило его неподвижную фигуру на стуле у кровати.
– Мем поможет тебе раздеться и лечь, отец, сказал Хаммонд, подзывая жестом Мема.
Они вдвоем подвели Максвелла-старшего к кровати и усадили на самый край. Мем снял с хозяина сапоги, потом стал помогать ему снимать одежду. На комоде стояла свеча в медном подсвечнике, которую Хаммонд зажег от той, что принес снизу. Он не стал ждать, пока Мем разденет отца: с детства отличался стеснительностью и не желал лицезреть отцовскую наготу. Пожелав отцу доброй ночи, он вышел, затворил за собой дверь и направился к себе. У своей двери он едва не споткнулся о тюфяк, на котором лежал Одри, укрытый ветхим пледом.
Хаммонд обозлился. Кто позволил Одри устроиться на ночлег в коридоре, когда его законным местом являлась раскладная кровать, коротавшая светлое время суток под кроватью у Хаммонда, а на ночь разбиравшаяся? Он уже приготовился растолкать Одри и устроить ему выволочку, но сдержался и не стал этого делать: сыт был по горло утренней отповедью Лукреции Борджиа, догадавшейся, что они с Одри грешат по ночам. Ему не хотелось подбрасывать хвороста в пламя ее негодования и нарушать ее хитроумные планы, в существовании которых он теперь не сомневался.
Однако трудно было смириться с тем, что кухарка присвоила себе его полномочия. Какое она имеет право отдавать приказания? Впрочем, он понимал, что набедокурил и теперь должен помалкивать. У Лукреции Борджиа имелось мощное оружие против него: ему очень не хотелось, чтобы она рассказывала отцу про то, что ненароком узнала о нем и Одри. На сей раз Хаммонд решил смирить свою гордыню.
Он перешагнул через спящего Одри и, еще не остыв от гнева, вошел в свою спальню. Его кровать была уже расстелена: в глаза бросились белеющие в полутьме простыни. Он поставил свечу на столик, однако так и не увидел темнокожую девушку, забившуюся в дальний угол. Только когда она встала и вошла в круг света, он начал понимать, что к чему. Какое-то время удивленно таращил на нее глаза, потом взял свечу и осветил ее лицо.
– Ты – Дит? – спросил он, почему-то дрожа, хотя вопрос был самым невинным.
– Да, сэр, масса Хаммонд, сэр. Я Дит. Лукреция Борджиа сказала…
– Эта чертова Лукреция Борджиа слишком много говорит! – Он не был склонен к сквернословию, однако мужской инстинкт заставлял его произносить резкие слова. – Что там наболтала эта старая ведьма?
Девушка тоже дрожала. Она выглядела очень привлекательной, даже красивой. В ее облике пока что присутствовало цветение юности, черты еще не огрубели от пережитой страсти. Волосы ниспадали на плечи густыми волнами, а глаза, в которых отражался огонек свечи, казались огромными, лучистыми. Губы ее были влажны, его так и влекло к ним: они вовсе не были толстыми, отталкивающими, а просто широкими и волнующими. Тонкая шея, на которой он успел приметить трепещущую синюю жилку, казалось, лишь чудом удерживала ее милую головку. Простая ночная сорочка обтягивала груди, еще не совсем оформившиеся, но уже достаточно крупные. Он снова поставил свечу на столик, заметив при этом, Как дрожит его рука.
Он еще никогда не обнимал женщину. Сколько Одри ни уговаривал его вдвоем заманить какую-нибудь невольницу в хижину, за конюшню или хотя бы в поле, он не поддавался на уговоры. Нельзя сказать, что ему этого не хотелось, напротив, хотелось, и даже очень, но строгое сыновье послушание было неотъемлемой частью его натуры, он даже и помыслить не мог, чтобы ослушаться отца. А одно из священных правил Фалконхерста гласило, что покрывать негритянок можно только с личного разрешения их хозяина.
– Так что же сказала Лукреция Борджиа? – повторил он свой вопрос, на этот раз с нотками нежности в голосе, а сам между тем неуверенно дотронулся пальцем до ее нежной щеки, потом до губ. Его голос превратился в шепот. – Что она тебе сказала, Дит?
Дит уцепилась за его палец и провела им себе по подбородку, по горлу. В ее улыбке, в ответном шепоте уже звучала уверенность:
– Она велела мне идти к вам в спальню. Так и наказала: хорошенько вымойся, оденься в чистое, пойди туда и жди молодого хозяина…
Он смекнул: раз Лукреция Борджиа отдает подобные приказания, то тут не обошлось без дозволения отца. Значит, совесть могла быть спокойна.
– Зачем? – Его рука, ведомая ее рукой, уже проникла ей под рубашку и знакомилась с округлостями грудей. Пальцы медленно дотронулись до девичьего соска и слегка сдавили его. Одного прикосновения оказалось достаточно, чтобы сосок одеревенел.
– Чтобы я легла сегодня с вами. Если вам захочется, конечно. Если нет, можете отослать меня обратно к Лавинии. Но Лукреция Борджиа подумала, что вам захочется. Пожалуйста, масса Хам, не прогоняйте меня! Все подружки только и твердили мне, как будет здорово, если моим первым мужчиной станет сам молодой хозяин. Вы меня не прогоните, сэр?
Она наклонила голову, дотронулась губами до его руки, даже скользнула по ней языком.
Свободной рукой он притянул ее к себе и прижал так сильно, что ощутил все изгибы юного тела. От ее тепла и исходящего от нее пьянящего запаха у него закружилась голова. Он ласково высвободил руку и расстегнул пуговицы на ее рубашке. Несколько движений – и рубашка сползла с ее плеч, оказалась на полу. Не выпуская ее из объятий, он поднес ее руку к своим пуговицам, заставив расстегнуть его рубаху. С большой медной пряжкой на ремне ему пришлось повозиться самому, но потом он переместил ее руку на пуговицы своих брюк. Справившись с ними, она сжала в ладони пульсирующее доказательство его возмужалости. Он отступил, забыв, что еще не разулся, перешагнул через собственные брюки и повалился на кровать, увлекая за собой девушку.
– Чертовы сапоги! – И как его угораздило о них забыть? – Обычно мне помогает разуться Одри, поэтому я и запамятовал о них. Ты мне поможешь, Дит? В бриджах и сапогах я ни на что не годен.
– Конечно, помогу! – Она выскользнула из-под него, присела у кровати и положила себе на колени его обутую ногу.
Он засмеялся, видя ее неловкость.
– Ты не умеешь! Видать, никогда прежде не разувала мужчину. Для этого ты должна повернуться ко мне спиной и зажать мою ногу у себя между коленями. Я упираюсь другой ногой тебе в зад и отталкиваюсь. Иначе ничего не выйдет. Разбужу-ка я лучше Одри. Он по этой части большой мастак.
– Я сама, масса Хам, сэр. – Она так гордилась выпавшей на ее долю удачей, что ни с кем не собиралась ее делить. – Вы только покажите!
– У тебя такая маленькая, нежная попка, как же я буду пихать ее сапогом?
– Я сильная! – заверила она его, поворачиваясь к нему спиной и зажимая коленями один сапог. – У меня получится.
Он аккуратно уперся в нее подошвой и избавился от одного сапога, потом, упираясь в ее податливое тело босой ступней, сбросил другой. Встав перед ним на колени, она сняла с него штаны, после чего, обняв его ноги, стала целовать ему колени и бедра с внутренней стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36