Она отбросила эти грустные мысли. Если разобраться, то на кой ей сдалась эта свобода? Она бы не согласилась на ужасающую нищету, на сопливых детей, копающихся в грязи рядом с готовой вот-вот обрушиться лачугой. У нее и так было все, чего она хотела. Она и так была счастлива: разве не счастье – жить в благословенном Фалконхерсте, с массой Уорреном и обожаемым массой Хамом? Стоило ли мечтать о большем? Ни за что на свете она не поменялась бы местами с белой нищенкой. Она потрогала свою брошь, платок, пригладила черное платье на коленях. Она – Лукреция Борджиа с плантации Фалконхерст, а этим вполне можно гордиться.
В Бенсоне Максвелл велел ей ехать к таверне, которую содержал некий Пирл Ремик. У входа она натянула вожжи, слезла с козел и хотела было помочь хозяину спуститься, но он попросил ее заглянуть в таверну и позвать владельца. Владелец стоял за стойкой. Появление прилично одетой цветной сильно его удивило. Услышав, что она приехала из Фалконхерста и что мистер Максвелл, ждущий у входа, желает с ним поговорить, Ремик поспешно вытер руки грязным полотенцем и выскочил из-за стойки. Максвеллы были важными птицами, он был рад им услужить.
– Доброе утро, мистер Ремик. – Максвелл протянул ему сведенную ревматизмом руку. – Ох и наглотался я пыли! Не нальете ли мне рюмочку виски? Если бы не проклятый ревматизм, я бы побывал у вас, но мне трудно двигаться. Буду вам весьма благодарен, если вы принесете рюмку сюда.
Ремик скрылся в таверне. Лукреция Борджиа снова взгромоздилась на козлы. Ремик вернулся с рюмкой. Максвелл пригубил виски и сказал:
– Доброе у вас виски, мистер Ремик. – Он облизнулся. – Очень доброе! Давно такого не пробовал. Я бы не отказался приобрести у вас побольше.
– С радостью уступлю вам бочонок, мистер Максвелл.
– Спасибо! Мы заедем за ним чуть позже.
Максвелл, взбодренный виски, сердечно простился с Ремиком и приказал Лукреции Борджиа отправляться дальше. Им оставалось проехать еще восемь миль, и Максвеллу уже не терпелось добраться до места, осуществить задуманное и вернуться домой. Он так редко выбирался из Фалконхерста, что утратил всякий вкус к путешествиям. Дома покойней всего: удобно и безопасно. Дома он был по-настоящему счастлив.
Том Петч, при всем старании, не мог бежать быстро, поэтому они добрались до Твин Крикса только через два часа. Когда Максвелл велел Лукреции Борджиа свернуть с главной дороги, та прямо-таки разинула рот от любопытства. К усадьбе вела дубовая аллея. Здешний Большой дом, судя про белым колоннам, был куда величественнее фалконхерстского.
Однако со ступенек к гостям заковылял старик негр, один вид которого заставил ее пренебрежительно усмехнуться. Видимо, Твин Крикс не такая уж и зажиточная плантация, раз здесь довольствовались такими немощными слугами.
На веранде какой-то белый при их появлении тут же встал с кресла-качалки. Он подошел к кабриолету, но не сразу признал Максвелла; однако поняв, кто к нему пожаловал, превратился в воплощение гостеприимства. Его заверения, что своим приездом Максвелл оказал ему огромную честь, звучали вполне искренне, как и слова Максвелла о своем полнейшем к нему почтении.
После обмена ритуальными приветствиями и прочувственными вопросами о здоровье чад и домочадцев Максвелл признался:
– Меня вконец замучил ревматизм, мистер Льюк. Если не возражаете, я останусь в кабриолете. Давайте прямо сейчас поедем в конюшню. Я за этим, собственно, и прибыл, а пешком туда просто не доплетусь.
На веранде появилась женщина. Увидев кабриолет, она торопливо сбежала со ступенек и схватила Максвелла за руку:
– Мистер Максвелл! Какая радость! Обещайте, что откушаете с нами, когда покончите с делами. Кажется, вы жаловались мистеру Льюку на ревматизм? О, я знаю, какие это доставляет страдания!
Я пошлю слугу в конюшню с креслом, чтобы вам было удобно заниматься делами.
– Благодарю вас, мэм. Вы так любезны! С удовольствием останусь пообедать. Я теперь редко выезжаю и с радостью попробую незнакомые блюда, хотя и нашей фалконхерстской кухаркой я вполне доволен. – Он указал на Лукрецию Борджиа. – Вот она. Вы тоже, думаю, навестите нас и отведаете ее стряпню.
– Она сможет поесть на кухне с Офелией, нашей кухаркой.
Еще раз поклонившись Максвеллу, женщина возвратилась на веранду, откуда проводила глазами кабриолет с величественной Лукрецией Борджиа на козлах. Мистер Льюк и негритенок, тащивший кресло-качалку, из-за которого его не было видно, заторопились следом.
В конюшне, усевшись в кресло, Максвелл объяснил, зачем пожаловал: он решил приобрести коня в подарок сыну на день рождения. И тут же польстил Льюку, сказав, что знает его как владельца лучших лошадей во всей округе. Его интересует хороший конь, а за ценой дело не станет.
Льюк кивал, слушая гостя.
– Вы приехали в самый подходящий момент, мистер Максвелл. Всего три дня назад мы с миссис Льюк возвратились из Нового Орлеана: я продал там табун и купил несколько голов взамен. Сейчас вы их увидите. Мы держим их в стойле, поэтому вам не придется ждать, пока их пригонят с луга.
Он указал на длинный ряд стойл. Повинуясь жесту хозяина, рядом с ним замер седовласый негр. Льюк приказал ему выводить коней по одному.
Максвеллу предстояло выбрать одного коня из десятка: трех сильных жеребцов, пяти кобыл и двух меринов. Больше всего Льюк гордился гнедым жеребцом. Он показал Максвеллу всех и всех подробно описал. Максвелл согласился, что животные первоклассные, но отказался от жеребца.
– Хаммонду всего шестнадцать, и я не знаю, сладит ли он с таким гигантом. Кобылы мне больше по душе, но зачем ему кобыла? К тому же мы не разводим лошадей. Наша культура – негры. Вот если бы я покупал негров, то брал бы именно жеребцов и кобыл, тем более таких чистопородных. А что до лошадей, то мне больше всего нравится вот этот мерин. Прелесть! Не очень крупный, в самый раз. Смирный такой, со звездочкой на лбу. И выглядит смышленым.
С точки зрения Лукреции Борджиа, которая распрягла Тома Петча, прибежала в конюшню и теперь стояла неподалеку, но на почтительном расстоянии от своего хозяина, приобретение коня мало чем отличалось от приобретения негра. Правда, Максвелл не стал самостоятельно ощупывать коней, хотя не преминул бы сделать это, если бы речь шла о покупке двуногого товара. Здесь же он доверял Льюку. Возможно, покупка коня уступала в значимости покупке негра.
– Да, славная лошадка, – согласился Льюк. – Но и самая дорогая.
Цена Максвелла не слишком беспокоила, однако он заметил:
– Вообще-то я не люблю кастратов, будь то конь или негр. Кастрированные негры, особенно светлокожие, – те пользуются большим спросом в Новом Орлеане. Их делают слугами в доме, чтобы белые дамы не опасались насилия со стороны какого-нибудь разохотившегося черномазого. А по мне все это глупости. Дайте негру негритянку – и ему не будет дела до белых женщин. Нет, кастрированные негры мне не по нраву. У негров и так не больно много радостей в жизни: спи, ешь да возись с женщинами. Нет, у себя в Фалконхерсте мы негров не оскопляли и не оскопляем. Чем больше у них охоты до этого дела, тем больше мы радуемся: негритянок у нас для них хоть отбавляй. Это и есть наше главное занятие, мистер Льюк.
– Знаю, знаю! Мне известно, что вашим неграм нет равных. Мы поговорим об этом, когда покончим с лошадьми. Кастрированные негры мне тоже не слишком по душе, но мерин – дело другое. Мерин всегда смирный. Даже среди кобыл он ведет себя как паинька. Сами знаете, каким становится жеребец, когда ему нужна кобыла. А Старфайер – так его зовут из-за звездочки на лбу – силен и красив, как жеребец, зато совсем не вспыльчив.
Максвелл попросил еще раз вывести из стойла мерина по кличке Старфайер. Конюх несколько раз провел его взад-вперед по конюшне, забрался на него без седла и пустил рысью, потом галопом. Максвелл довольно кивал. Он решил, что купит Старфайера, сколько бы за него ни запросили, и уже приготовился заключить сделку, когда раздались удары гонга.
– Пора обедать. – Льюк махнул конюху, и тот увел мерина обратно в стойло. – Опаздывать нельзя: миссис Льюк всегда расстраивается, если мы опаздываем к обеду. Но сперва выпьем-ка по рюмочке. Миссис Льюк у меня поборница трезвости, она не позволяет держать виски в доме. А я не прочь выпить, поэтому держу выпивку здесь, в конюшне. Ей про это известно, но она помалкивает.
Он вынул из шкафчика графин и две рюмки. Максвелл не стал смаковать виски, а по примеру хозяина дома опрокинул рюмку залпом.
Лукреция Борджиа, все это время державшаяся в стороне, но слышавшая каждое слово, шагнула было к Максвеллу, но он остановил ее:
– Я сам.
Ему не хотелось показывать Льюку, что он зависит от других, тем более от женщины. Он с трудом поднялся с кресла и захромал к дому. На полпути Льюк замедлил шаг, обернулся и поманил Лукрецию Борджиа:
– Обойдешь кухню и скажешь Офелии, что тебе велено пообедать с ней.
Он подстроился под медленный шаг Максвелла.
– Боюсь, сегодня вам придется довольствоваться простой пищей. Если бы мы заранее знали, что вы приедете, то приготовили бы что-нибудь особенное.
– Я не привередливый, – сказал Максвелл, отдуваясь из-за чрезмерных усилий при ходьбе. – Я все думаю об этом мерине…
– После обеда мы взглянем на него еще разок. – Льюк разбежался было, но потом был вынужден притормозить и дождаться гостя. – Кстати, напомните, чтобы я показал вам еще одно свое новоорлеанское приобретение. Знаю, как вы интересуетесь неграми, и хочу вас побаловать любопытным зрелищем.
– Всегда рад побаловаться, когда речь идет о неграх.
Они поднялись на невысокую веранду, вошли в распахнутую дверь и очутились в прохладной полутьме дома.
Глава XXI
Лукреция Борджиа зашагала по тропинке, соединявшей конюшню с кухней. Здесь, как и в Элм Гроув, кухня представляла собой отдельную постройку, соединенную с Большим домом крытым переходом. Она понимала, насколько ей повезло, что в Фалконхерсте кухня расположена прямо в доме: иначе ей было бы труднее держать события под контролем. У нее всегда была возможность подслушать разговоры в столовой; пускай все диалоги Максвеллов походили один на другой, она никогда не пренебрегала подслушиванием и заранее знала обо всех событиях, которым еще только предстояло произойти на плантации. Мем располагал еще более богатыми возможностями, так как, прислуживая хозяевам, присутствовал непосредственно при их беседах, однако он почти не обращал внимания на то, что при нем говорилось. Все, что не имело отношения к нему лично, его не занимало; что до Лукреции Борджиа, то ее интересовало буквально все, вплоть до мельчайших подробностей.
Дверь на кухню была распахнута, над порогом вился рой мух. Памятуя о приличиях, Лукреция Борджиа постучалась, прежде чем войти. Ей бы тоже не понравилось, если бы в ее кухню ворвалась без предупреждения незнакомая негритянка. Пожилая женщина с белоснежными завитками на голове (теперь Лукреция Борджиа не удивилась бы, если бы оказалось, что все негры в Твин Криксе стары и седы) оторвала взгляд от очага: стоя на коленях, она перекладывала поджаренные отбивные с противня на сине-белый стаффордширский поднос.
– Ты кто? – Она запнулась, видя, что Лукреция Борджиа – птица высокого полета: об этом свидетельствовали ее приличное черное платье, белый платок, красный тюрбан на голове. – Кто это стучится в мою дверь, когда я готовлю обед?
– Меня зовут Лукреция Борджиа, мэм. – При необходимости она могла быть безупречно вежлива, хотя ей нечасто приходилось вежливо обращаться к представителям своей расы. – Я служанка мистера Уоррена Максвелла. Он сейчас обедает с вашими хозяевами в столовой. Масса Льюк разрешил мне пообедать с вами на кухне. Он сказал, что вас зовут Офелией. Какое красивое имя!
Офелия с кряхтением выпрямилась и поставила поднос на стол.
– Зеб! – крикнула она, не сводя глаз с гостьи. – Немедленно сюда! Белые уселись обедать, а ты пропадаешь невесть где!
На зов явился тот самый пожилой негр, который встречал кабриолет у дома. Он сказал:
– Миссис Льюк просит, чтобы ты достала сливовое варенье, которое привезла ее сестра из Кентукки.
Офелия вытерла грязным фартуком пот со лба.
– То одно, то другое! Сначала выясняется, что у хозяев гости, так что изволь доставать свадебный фарфор, потом появляется какая-то негритянка и просит поесть, теперь тебя принесла нелегкая! Ты что, забыл, что сливовое варенье стоит в кладовке у родника? Уж и не знаю, когда я справлюсь с сегодняшним обедом.
– Хотите, я схожу за вареньем, мисс Офелия, мэм? – Лукреция Борджиа умела изъясняться не только учтиво, но и вкрадчиво. – Только скажите, где родник, и я мигом туда сбегаю, чтобы вам не терять времени.
Офелия сунула Зебу поднос с отбивными и оглядела Лукрецию Борджиа с ног до головы, уперев руки в бока. Сначала она решила, что к ней пожаловала какая-то нахалка, но первое впечатление оказалось ложным. Обращение «мисс Офелия, мэм» и предложение помощи заставили ее смягчиться. От недавней резкости не осталось и следа.
– Как вы любезны, мисс Лукреция Борджиа, мэм! – Офелия тоже умела при желании быть вежливой. – Буду вам очень благодарна. Вы легко найдете родник. Идите назад к конюшне, но не доходя сверните к хижинам. Там и увидите родник. То варенье, что просит миссис Льюк, – это горшочек на верхней полке. Он поменьше других горшков, в которых у меня арбузные цукаты, такой коричневый.
Лукреции Борджиа хватило беглого осмотра кухни, чтобы понять, что дела в Твин Криксе идут хуже, чем в Фалконхерсте. Пол здесь был земляной, неровный, грязный, обстановка случайная, кухонный стол пережил не одно поколение слуг. Кухня в Фалконхерсте куда просторнее, светлее, уютнее, и Лукреция Борджиа порадовалась, что скоро туда вернется. При всей своей лени Мем мог дать фору старой развалине Зебу. Однако она решила быть вежливой с Офелией, даже собиралась помочь ей вымыть посуду, если это займет не очень много времени; она должна поспеть в конюшню, когда Максвелл с Льюком снова перейдут к делу.
Следуя наставлениям Офелии, она направилась к убогим хижинам. Перед одной из них сидела дряхлая старуха – она разминала беззубыми деснами какую-то явно малосъедобную пищу и что-то бормотала негру еще дряхлее ее. Кладовая у родника оказалась полуразвалившимся шалашом, окруженным грязными лужами. В потемках оказалось не так-то просто найти нужный горшок. Выходя с ним на свет, она поскользнулась в грязи и едва удержалась на ногах.
Брезгливо поджала губы и фыркнула. На первый взгляд усадьба Твин Крикс смотрелась внушительно: дубовая аллея и белые колонны настраивали на серьезный лад, однако задняя часть дома находилась в плачевном состоянии. Краска облупилась, одно окно было заколочено досками, из туалета с распахнутой дверью так несло, что приходилось зажимать нос. Весь задний двор зарос сорной травой, которую не скашивали, судя по всему, уже не один год.
Что касается негров, то на тех, которых удалось повидать Лукреции Борджиа, нельзя было смотреть без жалости. Все они стояли одной ногой на краю могилы. Оставалось недоумевать, каким образом Льюк добивается от них хоть какой-то работы.
Зато на кухне ее ждал сюрприз – очаровательная цветная лет двадцати пяти; Офелия представила ее как Вивиан и объяснила, что при необходимости она приходит подсобить на кухне. Лукреция Борджиа отреагировала на новую знакомую с изрядной долей снисходительности. Вивиан, одетая в старое, неопрятное платье из мешковины, не могла сравниться с Офелией – ведь она была всего лишь помощницей, следовательно, к ней следовало относиться не как к равной, а как к второстепенной персоне. Короткий кивок Лукреции Борджиа был призван поставить ее на место.
Старая кляча Зеб потащил поднос в столовую. Офелия полным достоинства жестом указала Лукреции Борджиа ее место за кухонным столом. Лукреция Борджиа с удивлением заметила, что за ее недолгое отсутствие у стола появились два стула, перед каждым из которых красовалось по фарфоровой тарелке с золотой каймой, чашке и блюдцу. Второе место предназначалось для самой Офелии. Та уселась и жестом пригласила Лукрецию Борджиа последовать ее примеру.
Офелия была на кухне полноправной владычицей. Вивиан пришлось им прислуживать, хотя, заметив, какие у нее грязные руки, Лукреция Борджиа едва не прогнала ее и не взялась подавать сама.
На ее разборчивый вкус еда оставляла желать много лучшего. Видимо, отбивные были сделаны из только что заколотого поросенка – об этом свидетельствовала их свежесть, но при жарке была проявлена небрежность, так что сало по краям либо осталось непрожаренным, либо, наоборот, обуглилось. Хлеб из кукурузной муки оказался непропеченным, о бисквиты из пшеничной муки впору было обломать зубы. На десерт подали рисовый пудинг – свернувшийся, почти пресный, без корицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36