- Это невозможно. Бобби закусил губу.
- Ты права. Сам не понимаю, почему мы не можем пойти на попятную.
Машина взлетела на вершину холма и свернула на север. Шоссе, ведущее к хребту
Рокинг-Хорс, осталось в стороне. Еще пара улиц - и они дома. Притормозив на
повороте, Джулия украдкой взглянула на мужа.
- Ты действительно не понимаешь, почему мы не в силах послать все к черту?
- Нет. А ты понимаешь?
- Понимаю.
- Так объясни.
- Со временем сам сообразишь.
- Ладно темнить. На тебя это не похоже. "Тойота" подъехала к знакомому
кварталу и двинулась по знакомой улице.
- Если я скажу, ты расстроишься, бросишься меня разубеждать, затеешь спор, а
я не хочу с тобой спорить.
- С чего ты взяла, что мы станем спорить? Вот и дом. Джулия поставила машину
на тормоз, выключила фары и двигатель и обернулась к мужу.
В темноте глаза ее поблескивали.
- Предположим, я объясню, почему мы так носимся с делом Полларда. Только тебе
это объяснение придется не по нутру. Из него получается, что мы вовсе не такие
добрячки, какими кажемся. Ты возомнил, будто мы ангелы небесные: в жизни-то
разбираемся, но по натуре сама невинность. Как Джимми Стюарт и Донна Рид в
молодости. Ты у меня фантазер, я тебя за это и люблю. Так что давай обойдемся
без объяснений, а то мои слова спустят тебя с небес на землю, ты начнешь
доказывать, что я не права, а мне это неприятно.
Бобби чуть не кинулся спорить, что спорить не собирается, но, покосившись на
жену, вздохнул.
- Мне все кажется, будто я боюсь себе в чем-то признаться. Будто когда мы
закончим дело и я наконец пойму, почему я так усердствовал, то окажется, что у
меня были не такие уж благородные побуждения. Чертова мнительность. Можно
подумать, я плохо себя знаю.
- Наверно, узнавать себя приходится всю жизнь. И то до конца так и не
узнаешь.
Джулия наскоро поцеловала мужа и вылезла из машины.
Подходя к дому, Бобби взглянул на небо. Недолго же продержалась ясная погода.
Луна и звезды скрылись за тучами. Бобби смотрел в непроглядную темень наверху, и
его томила невесть откуда взявшаяся мысль, что из черной бездны на них
низвергается огромная, страшная тяжесть. Что за тяжесть - Бобби не видел: черное
на черном не разглядишь. Но он точно знал, что гибельная громада приближается к
ним все быстрее и быстрее.
Глава 51
Золт сдерживал гнев, словно бешеного пса, грозящего сорваться с цепи. Он
по-прежнему раскачивался в кресле. Невидимый пришелец уже несколько раз
прикасался к затылку Золта. Сперва рука ложилась на голову легко, как шелковая
перчатка, и мгновенно отдергивалась. Тогда Золт прикинулся, будто ему нет дела
ни до незримого гостя, ни до его руки. Гость успокоился, осмелел, прикосновения
сделались решительнее.
Чтобы не спугнуть пришельца, Золт не стал ворошить его мысли, и все же
кое-какие слова и образы до него долетали. Гостю, наверно, невдомек - это ведь
даже не мысли, а брызги мыслей, крохотные, как капли, падающие из прохудившегося
ржавого ведра.
Несколько раз Золт уловил имя "Джулия". А однажды вместе с именем промелькнул
ее образ: симпатичная темноглазая шатенка. Сама ли Джулия прикасалась к Золту
или это знакомая незваного гостя, Золт не разобрал. Может быть, никакой Джулии
вообще не существует. Какая-то она неземная: от нее исходило бледное свечение, а
лицо такое доброе и безмятежное, как у святых на картинках из Библии.
То и дело до Золта доносилось слово "ползучок". Иногда он различал целые
фразы с этим словом: "помни про ползучка", "не попадись, как ползунок". После
этого слова незнакомец всякий раз убирал руку. Но ненадолго. Золт изо всех сил
старался, чтобы он не почуял недоброе.
Кресло качалось, поскрипывало: "Скрип.., скрип.., скрип..."
Золт ждал.
Сознание отрешенно внимало чужим мыслям.
"Скрип.., скрип.., скрип..."
Дважды всплыло имя "Бобби". На второй раз вслед за именем появился
расплывчатый образ: еще одно лицо, и тоже очень доброе. Воображение незнакомца
явно приукрасило его облик, как и облик Джулии. Черты Бобби вызвали у Зол та
глухие воспоминания, но Бобби он увидел не так отчетливо, как Джулию, а
приглядеться пристальнее нельзя: пришелец почувствует его любопытство и
упорхнет.
Золт долго и терпеливо приваживал пугливого незнакомца. Он ловил новые слова
и образы, но понять, что за ними стоит, не было никакой возможности:
"Космонавты в скафандрах... Беда... Тип в маске хоккеиста... Интернат...
Глупые... Халат, половина шоколадки..." И вдруг - отчаянная мысль: "Заведутся
Тараканы - нехорошо. Надо Поддерживать Чистоту".
Минут на десять связь прервалась. Золт встревожился: не убрался ли незнакомец
насовсем? Но неожиданно чужие мысли нахлынули с новой силой. Между Золтом и
незнакомцем возникла прочная связь.
Почувствовав, что гость больше не боится, Золт решил: пора. Он представил,
что его сознание - стальная мышеловка, а гость - любопытная мышь. Пружина
сорвалась с места, щелк - стальная скоба крепко прижала незнакомца.
Ошеломленный гость рванулся, но Золт потащил его по связующему их
телепатическому мосту, пробиваясь в разум чужака, чтобы вызнать, кто он, где
находится, что ему нужно.
Золт не мог похвастаться телепатическим даром, тут незнакомец намного его
превосходил. Прежде Золту никогда не случалось читать чужие мысли, он не знал
даже, как к этому приступить. Оказалось, что и делать-то ничего не надо - только
распахнуть свое сознание и воспринимать. Незнакомца звали Томас, он до смерти
испугался Золта, струсил от того, что Поступил По-Глупому, и ужаснулся, что
Джулии из-за него не поздоровится. Стреноженный этим трехликим страхом, он уже
не мог сопротивляться, и на Золта обрушился целый поток беспорядочных мыслей.
Разобраться о сумятице мыслей и образов было нелегко. Золт лихорадочно
выхватывал любые сведения, по которым можно догадаться, кто такой этот Томас и
где он живет.
"Глупые, Сьело-Виста, интернат, у всех тут низкие куры, вкусно кормят,
телевизор, Тут Мы Как Дома, санитарки добрые, смотрим на пересмешников, в
большом мире плохо, в большом мире нам жить трудно.
Сьело-Виста, интернат..."
Новое дело! Пришелец-то умственно отсталый! В потоке мыслей Золт разобрал
слова "болезнь Дауна". Вдруг он настолько туп, что не знает, где расположен
интернат Сьело-Виста - кажется, там он живет. Тогда, сколько бы Золт ни рылся в
его мыслях, ответа все равно не найти.
Но тут в потоке мыслей пронеслась череда прочно сцепленных образов:
воспоминания, которые до сих пор причиняют Томасу боль. Вот он едет в машине с
Бобби и Джулией, они впервые везут его в интернат и собираются там оставить. В
отличие от прочих мыслей и воспоминаний, эти были живые, внятные, со множеством
подробностей. Перед Золтом словно прокручивалась кинолента. Из этих воспоминаний
он узнал все, что нужно. Он рассмотрел дорогу, по которой шла машина, указатели,
которые проносились мимо, каждый поворот - ведь Томас отчаянно старался
запомнить путь, по которому они едут. Он твердил себе: "Если мне там не
понравится, если со мной станут плохо обращаться, если мне будет страшно и
одиноко, вернусь к Бобби и Джулии. Захочу - и вернусь. Надо только запомнить
дорогу. Так. Табличка: "7-11". Тут поворот. "7-11" - поворот. Не забыть бы.
Дальше по дороге - три пальмы. Вдруг они не будут меня навещать? Нет, так думать
нехорошо. Они меня любят, они обязательно приедут. А если нет? Дальше - дом. Не
забыть: дом с голубой крышей..."
Золт не пропустил ни одной детали. Скоро он знал дорогу в Сьело-Виста так,
что мог бы добраться туда с закрытыми глазами, - лучше ему не смог бы объяснить
и географ по карте. Чудесный дар сделал свое дело. Золт открыл воображаемую
мышеловку и отпустил Томаса.
Поднялся с кресла.
Представил себе интернат Сьело-Виста. Представил отчетливо - точно таким,
каким он запечатлелся в сознании Томаса.
Вот она, комната Томаса. Первый этаж, северное крыло, окна выходят на запад.
Мрак, мельтешня жарких искр в черной бездне, полет.
x x x
Так как Джулии не терпелось развязаться с делом Полларда, они заскочили домой
всего на пятнадцать минут, прихватили туалетные принадлежности и кое-что из
одежды и тронулись в путь. Да еще заехали в "Макдоналдс" на Чапмен-авеню и
запаслись едой на дорогу: несколько биг-маков, жареная картошка, диетическая
кока-кола. Не успел Бобби разложить пакетики с горчицей и открыть коробки с
биг-маками, как "Тойота" уже выехала на шоссе Коста-Меса. Джулия укрепила на
зеркальце заднего вида антирадар и подключила его к прикуривателю. Никогда еще
Бобби не приходилось закусывать на такой скорости - спидометр показывал сто
сорок километров в час. Едва он закончил ужин, как машина уже приближалась к
шоссе Фут-Хилл к северу от Лос-Анджелеса. Час "пик" давно миновал, но при этакой
гонке приходилось то и дело перескакивать с полосы на полосу - тут никаких
нервов не хватит.
- Ну ты и гонишь. Чует мое сердце: если мне и суждено вскорости отдать концы,
то никак не от избытка холестерина в биг-маке.
- Ли говорит, от холестерина не умирают.
- Не умирают, значит?
- Он считает, что смерти нет. Подумаешь - холестерин. Уйдем из этой жизни
чуток пораньше - и все дела. Выходит, если машина опрокинется и пару раз
перевернется, бояться нечего.
- Ну уж и опрокинется. Ты у меня классный водитель.
- Спасибо, Бобби. А ты классный пассажир.
- Вот только...
- Что - вот только?
- Раз уж смерти нет, можешь и дальше нестись сломя голову, это меня не
беспокоит. Я вот чего в толк не возьму: какого черта я тогда покупал диетическую
кока-колу?
x x x
Томас скатился с кровати, вскочил на ноги.
- Дерек, беги! Она идет!
Но Дерек не слышал: он смотрел на говорящую лошадь в телевизоре.
Телевизор стоял посреди комнаты, между кроватей. Томас бросился к Дереку,
хотел растормошить, крикнуть ему в самое ухо, но тут раздался чудной звук. Не в
смысле смешной - в смысле страшный. Похоже на свист - и вроде не свист. А еще
ветерок налетел. Пахнул пару раз и затих. Не теплый, но и не холодный, и
все-таки у Томаса - мурашки по коже.
Томас стащил Дерека с кресла.
- Ну беги же, беги! Идет Беда. Помнишь, я говорил? Беги!
А Дерек посмотрел на него по-глупому и улыбнулся. Он подумал, Томас хочет его
рассмешить - как дядьки по телевизору. Забыл про свое обещание. Он ведь решил,
что Беда - это яйца всмятку, а на ужин яиц всмятку не давали, значит, Беда
миновала. А она не миновала. Но Дерек этого не знает.
И опять чудной свист. И ветерок.
Подтолкнув Дерека к двери, Томас крикнул:
- Беги!
Свист оборвался. Ветер тоже. И вдруг откуда ни возьмись - Беда. Появилась и
стоит между ними и открытой дверью.
Так и есть: Беда - человек. Нет, не просто человек. Это существо вылепилось
из мрака, из ночи, заплеснувшейся в окно. И дело не в том, что на нем черная
майка и черные брюки. Томас чувствовал, что у него и внутри черным-черно.
Дерек сразу испугался. Как увидел, так и понял, что перед ним Беда. А что
бежать поздно, не понял. И бросился к двери, прямо навстречу Беде. Конечно,
такого здорового дядьку с ног не собьешь, а Дерек хоть и глупый, но это даже
глупый сообразит. Наверно, он хотел проскочить мимо.
Незнакомец не дал ему уйти. Он ухватил Дерека и поднял в воздух - легко, как
подушку. Дерек закричал, и страшный дядька со всей силы брякнул его об стенку.
Крик смолк, со стенки попадали фотографии Дерековых папы и мамы и брата. И не с
той стенки, об которую ударился Дерек, а с противоположной, где его кровать.
Просто ужас, какой он быстрый, этот злодей. Самое страшное в нем, что он
такой быстрый. Он еще раз брякнул Дерека об стенку. У Дерека открылся рот, но
оттуда не вылетело ни звука. А Беда его - опять об стенку, еще сильнее, хотя и в
первый раз было сильно. Глаза у Дерека сделались чудные-пречудные. Тогда дядька
оттащил его от стенки - и об стол. Стол заходил ходуном, вот-вот рассыплется на
части, но все-таки выдержал. Голова Дерека свесилась со стола, Томас увидел его
лицо вверх тормашками: глаза вверх тормашками моргали часто-часто, рот вверх
тормашками разинут, но ничего не слышно. Томас перевел глаза на странного
дядьку. Тот смотрел на него и ухмылялся, как будто все это в шутку, для смеху. А
это совсем и не смешно.
На краешке стола лежали ножницы, которыми Томас вырезал картинки для стихов.
Когда Дерек ударился об стол, они чуть не упали. Страшный дядька схватил их и
воткнул в Дерека, и из него пошла кровь. Дерека - ножницами! Бедного Дерека,
который в жизни никому ничего плохого не сделал, разве что себе! Дерека, который
даже не знает, как оно делается, плохое! А страшный дядька воткнул ножницы в
другое место, и оттуда тоже пошла кровь. И еще, и еще. И вот уже кровь идет из
четырех дырок на груди и на животе. И изо рта, и из носа. Тогда страшный дядька
снял его со стола и швырнул, как подушку. Нет, как мешок с мусором - так
мусорщики бросают мешки в мусорную машину. Дерек упал на кровать. Лежит на
спине, а спереди торчат ножницы. Лежит и не шевелится. И Томас догадался, что
Дерек уже не здесь, а в Гиблом Месте. Самое страшное, все так быстро - Томас
даже не успел сообразить, как спасти Дерека, По коридору - топ-топ-топ - кто-то
бежит.
Томас позвал на помощь.
В дверях показался санитар Пит. Он увидел Дерека, ножницы, кровь из всех дыр,
и на него напал страх. Сразу взял и напал. Пит повернулся к Беде и спросил:
- Кто...
Страшный дядька схватил его за шею, и Пит захрипел, будто у него что-то
застряло в горле. Он обеими руками вцепился в дядькины руки, но у Беды одна рука
- прямо как его две. Пит дергает, дергает, а этот страшный не отпускает. Потом
поднял Пита за шею, так что у того голова запрокинулась, ухватил за ремень и
швырнул в коридор. Пит налетел на медсестру, и они повалились на пол. Кричат,
барахтаются.
Все так быстро - часы только несколько раз тактакнули.
Страшный дядька громко захлопнул дверь и увидел, что она не запирается. Тогда
он сделал самую страшную, самую странную странность: он вытянул руки, и из
ладоней полился синий свет - как из фонарика, только в фонарике он не синий.
Вокруг дверной ручки, по краям двери и по петлям засверкали искры. Металл
задымился, стал плавиться, как масло в картофельном пюре. Дверь была
Огнеупорная. Томаса предупреждали: если в коридоре вспыхнет пожар, закрой дверь
и никуда из комнаты не выходи. Дверь потому и называется Огнеупорная, что огонь
через нее не пробьется. Томас еще удивлялся: двери разве бывают упорные? Но
вслух не спрашивал. А не горела она потому, что была из металла. И вот металл
плавился, дверь прикипала к металлическому косяку. Теперь отсюда не выйти.
В дверь стучали, пытались ее высадить, но она не поддавалась. Из коридора
доносились голоса. Они звали Томаса и Дерека. Некоторые голоса Томас узнал. Он
хотел крикнуть: "Помогите! Беда!", но не мог выговорить ни слова, совсем как
Дерек.
Страшный дядька перестал светить синим светом. Повернулся к Томасу.
Улыбнулся. Недобрая у него улыбка.
- Томас?
У Томаса ноги подкосились. Как он не шлепнулся на пол, непонятно. Он
прислонился к стене возле окна. Может, открыть окно и выскочить? Их же учили,
как Действовать Во Время Пожара. Нет, не успеет: Беда быстрая-пребыстрая.
Страшный дядька шагнул к нему. Еще шагнул.
- Ты Томас?
Томас не мог выдавить из себя ни звука. Он только открывал рот, как будто
говорит. А что, если не признаться, что он Томас? Может, Беда поверит и уйдет? И
он тут же опять научился говорить.
- Нет. Я.., нет.., не Томас. Томас в большом мире. У него высокий кур, он
дебил с высокими показателями. Ему сказали, чтобы он лучше жил в большом мире,
вот.
Страшный дядька засмеялся. И смех у него не смешной, а очень-преочень
нехороший.
- Что ты за зверь - не пойму. Откуда ты такой взялся? Надо же: полный кретин,
а вытворяет такое, что даже мне не под силу. Как же это, а?
Томас молчал. Он не знал, что ответить. Ну чего они барабанят в дверь? Так ее
все равно не открыть. Попробовали бы по-другому. Полицейских бы позвали, пусть
принесут открывалку, которой открывают попавшие в аварии машины, чтобы люди
выбрались, - Томас видел по телевизору. Лишь бы полицейские не сказали:
"Извините, но для интернатских дверей открывалка не годится, только для машин".
Тогда никакой надежды.
- Ты что, язык проглотил? - прорычал страшный дядька. Кресло, в котором Дерек
сидел перед телевизором, теперь валялось на полу между Томасом и Бедой. Дядька
протянул к креслу руку - одну руку, - а из нее как ударит синий свет. Кресло - в
щепки. Тоненькие, как зубочистки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46