Помогал Мэрели советом насчет расходов, был
опорой в трудную минуту. Захотят детишки выговориться, отвести душу - я опять
тут как тут. То в Диснейленд свожу, то еще куда. В общем, сами понимаете. Мэрели
частенько твердила, что меня им Бог послал. А на самом-то деле они были мне
нужнее, чем я им. В этих хлопотах и мое собственное горе мало-помалу забывалось.
- Так пожар случился недавно? - спросила Джулия.
Вместо ответа Хэмпстед встал, вынул из шкафчика под мойкой баллончик с моющим
составом, взял посудное полотенце и принялся протирать дверцу холодильника,
которая и без того была чиста как операционный стол.
- Валери и Майк оказались замечательными детишками, - продолжал он. - Через
год я уже совсем стал их считать своими - у нас с Шарон детей не было. А Мэрели
еще долго убивалась по Джиму, года два, наверно. Потом вспомнила, что она
как-никак женщина в самом соку... Может, то, что между нами завязалось, Джиму бы
не понравилось. А впрочем, думаю, он был бы только рад за нас. И не страшно, что
я на одиннадцать лет старше ее.
Надраив холодильник, Хэмпстед отступил в сторону и придирчиво осмотрел
дверцу: не осталось ли каких пятен? Только тут он словно расслышал повисший в
воздухе вопрос Джулии и неожиданно сказал:
- А пожар произошел два месяца назад. Просыпаюсь как-то ночью - сирены
надрываются, за окном полыхает рыжее пламя. Встал, выглянул в окно...
Он отвернулся от холодильника, обвел взглядом кухню, направился к
облицованной кафелем стойке и, попрыскав из баллончика, стал протирать блестящую
поверхность.
Джулия посмотрела на Бобби. Тот покачал головой. Они молчали.
Наконец Хэмпстед вернулся к рассказу:
- Я примчался туда раньше пожарных. Вбегаю в прихожую - и сразу к лестнице:
спальни-то на втором этаже. А подняться не могу: жар нестерпимый, дым. Зову,
зову - никто не откликается. Если бы кто-нибудь подал голос, я бы, может, и
полез наверх, и на огонь не посмотрел бы. А потом я, наверно, потерял сознание,
и пожарные вынесли меня наружу. Помню только, что лежу на лужайке перед домом,
кашляю, задыхаюсь, а надо мной санитар с кислородной подушкой.
- Все трое погибли? - спросил Бобби.
- Да.
- Отчего начался пожар?
- Толком никто не знает. Поговаривают о коротком замыкании. Сомнительно. Одно
время подозревали поджог, но доказательств не нашлось. Да и какая разница,
правда?
- Как это - какая разница?
- Поджог не поджог. Вся семья погибла - вот главное.
- Вы правы. Вот несчастье-то, - пробормотал Бобби.
- Участок их продан. Весной начнут ставить новый дом. Хотите еще кофе?
- Нет, спасибо, - отказалась Джулия. Хэмпстед снова оглядел кухню, подошел к
вытяжке над плитой и принялся надраивать и без того чистый козырек из
нержавеющей стали.
- Вы уж извините за беспорядок. И как это я ухитряюсь один такую грязь
развести, уму непостижимо. Иной раз думаешь: уж не барабашки ли какие завелись?
Может, это они тайком шастают по дому и переворачивай т все вверх дном, чтобы
мне досадить? Мучение с ними.
- Барабашки ни при чем, - отозвалась Джулия. - А что до мучений, то в жизни
их и без барабашек хватает.
Хэмпстед повернулся к гостям и впервые за все время своей привычной уборки
посмотрел им в глаза.
- Да, барабашки ни при чем, - согласился он. - С барабашками я бы управился в
два счета. Тут все сложнее.
Сейчас этот сильный, закаленный годами военной службы мужчина казался
растерянным и беспомощным, как ребенок, а на ресницах у него дрожали влажные
приметы горя.
x x x
Сидя в машине, поглядывая через рябое от дождя лобовое стекло на пустой
участок, где когда-то стоял дом Романов, Бобби рассуждал:
- Значит, мистер Синесветик докопался, что удостоверение Фарриса - фальшивка,
что под этим именем скрывается Фрэнк Поллард. Фрэнк, узнав, что его раскололи,
добывает новое удостоверение, на сей раз на имя Джеймса Романа. Но мистер
Синесветик как-то и про это проведал. В поисках Фрэнка он отправляется по адресу
Романа, однако там живет только вдова с детьми. Тогда он расправляется с ними
точно так же, как расправился с Фаррисами, но теперь еще и поджигает дом, чтобы
скрыть следы преступления. Что скажешь?
- Вполне убедительно, - кивнула Джулия.
- Ему непременно надо было сжечь тела, потому что на них остались следы его
зубов - помнишь, что рассказывали Фаны? Если полиция их обнаружит, она поймет,
что эти преступления связаны между собой, а этого допустить нельзя.
- Почему же он не сжег дом и после первого убийства?
- Тогда полиция догадалась бы об этой связи точно так же, как и по следам
укусов. Поэтому иногда он сжигает тела, иногда нет, иногда, возможно,
избавляется от них другим способом, да так, что их потом не найти.
Повисла пауза.
- Итак, - заключила Джулия, - мы имеем дело с опасным преступником, на счету
которого не одно убийство. Возможно, он ко всему еще и буйно помешанный.
- Или вампир.
- А чего он прицепился к Фрэнку?
- Ума не приложу. Может, Фрэнк как-нибудь пытался вогнать ему в сердце
осиновый кол?
- Не смешно.
- И верно, - согласился Бобби. - Сейчас действительно не до смеха.
Глава 35
Покинув переполненное редкими насекомыми жилище Дайсона Манфреда, Клинт
Карагиозис под холодным дождем выехал из Ирвина и направился домой. Жил он в
Пласентии, в небольшом уютном бунгало, крытом гонтом, с затейливой, в
калифорнийском духе, террасой. Когда Клинт подъехал к дому, за двустворчатыми
стеклянными дверями теплился янтарный свет. Всю дорогу в машине работал
обогреватель, и одежда Клинта почти совсем просохла.
Клинт поставил машину в гараж и вошел в дверь, ведущую из гаража прямо в дом.
Фелина сидела на кухне. Она обняла его, поцеловала и крепко прижалась к нему,
словно не веря, что он цел и невредим.
Она считала, что на работе Клинта со всех сторон подстерегают опасности.
Напрасно муж снова и снова втолковывал ей, что ему в основном поручают нудную
работенку - сбор информации, - что его дело не гоняться за преступниками, а
добывать сведения, что ему больше приходится возиться с бумагами, а не с
трупами.
Однако тревога жены была ему понятна - ведь и на него порой накатывал детский
страх, как бы с ней чего не случилось. Видная брюнетка с оливковым личиком и
обворожительными серыми глазами - долго ли такой попасть в лапы какому-нибудь
маньяку, особенно сейчас, когда их развелось как собак нерезаных, а судьи стали
так снисходительны к преступникам. Учреждение, где работала Фелина - она
занималась компьютерной обработкой данных, - расположено в трех кварталах от
дома: даже в дурную погоду можно дойти пешком. Но ей приходится переходить
дорогу, а на перекрестке такое движение, что далеко ли до беды? Наскочит машина
- и конец. Ведь Фелина не услышит ни сигнала, ни предупредительного окрика.
Но Клинт и виду не показывал, что беспокоится за жену. Он не хотел поколебать
ее уверенность в себе. Она так горда, что, несмотря на глухоту, научилась
обходиться без помощи мужа, - каково будет ей узнать, что он все-таки
сомневается в ее способности преодолеть любые трудности? Клинт каждый день
внушал себе, что Фелина живет на свете уже двадцать девять лет и ничего
страшного с ней пока не стряслось, так что нечего ходить за ней, как за малым
ребенком.
Пока Клинт мыл руки, Фелина подогрела огромную кастрюлю овощного супа и
накрыла на стол. Супруги налили себе по большой тарелке. Клинт достал из
холодильника тертый сыр, Фелина положила на стол итальянский батон с хрустящей
корочкой.
Клинт здорово проголодался, а суп был превосходный - густой, с кусочками
постной говядины. Но желание рассказать жене о сегодняшних событиях оказалось
сильнее голода. А поскольку Фелине трудно читать по губам, когда собеседник
говорит и одновременно ест, Клинту приходилось то и дело отрываться от еды.
Фелина уже управилась со своей порцией, а он едва съел полтарелки. Доев, Фелина
налила себе еще. Долила и мужу.
Вне дома из Клинта обычно слова не вытянешь, но в присутствии Фелины он
заливался соловьем, словно ведущий телевизионной программы. Нет, не ублажал ее
пустой болтовней, а с поразительной ловкостью превращался в заправского
рассказчика. Он умел преподнести какой-нибудь случай из жизни так эффектно, что
Фелина просто не могла остаться равнодушной. А уж как радовался Клинт, когда
жена, слушая его рассказ, покатывалась со смеху или широко раскрывала глаза. Она
была единственным человеком, мнением которого Клинт дорожил, и ему непременно
хотелось, чтобы жена считала его умудренным, остроумным, занятным.
Когда их роман только-только начинался, Клинт задавал себе вопрос: может, он
распахивает перед ней душу потому, что Фелина глухая? Глухота ее была
врожденной, Фелина ни разу в жизни не слышала человеческую речь, оттого и
говорить не научилась. Зато она бойко объяснялась жестами, и Клинт тоже освоил
язык глухонемых. (Так она разговаривала с ним и сейчас, за столом. Потом,
глядишь, и сама расскажет на своем немом языке, как у нее прошел день.) Так вот,
поначалу Клинту казалось, что он сблизился с Фелиной именно благодаря этому
изъяну: поверяя ей сокровенные мысли и чувства, он мог быть уверен, что
собеседница никому о них не расскажет. Это почти то же самое, что разговор с
самим собой: все сказанное сохраняется в тайне. Со временем он понял, что
доверился Фелине вовсе не благодаря ее глухоте, а вопреки ей, что так охотно
делится с ней самым сокровенным - и ждет того же от нее - лишь потому, что любит
ее.
Клинт описал посещение Фрэнка Полларда. Когда он рассказал жене, как Бобби и
Джулия трижды удалялись в уборную посовещаться, Фелина весело расхохоталась.
Клинту нравился ее смех, легкий и удивительно звучный, будто она вкладывала в
него всю радость жизни, которую не могла выразить в словах.
- Ну и парочка эти Дакоты, - заметил Клинт. - Я сперва удивлялся: и как это
такие разные люди работают вместе? А познакомишься с ними покороче - и
понимаешь: эти ребята друг другу подходят тютелька в тютельку.
Фелина положила ложку и знаком ответила: "Мы тоже".
- Точно.
"Тютелька в тютельку - это что. Мы друг другу подходим, как вилка с
розеткой".
- Точно, - улыбнулся Клинт. Тут до него дошло, что в ее словах скрывается
фривольный намек, и он рассмеялся.
- Ну ты и шалава.
Фелина улыбнулась и кивнула.
- Вилка с розеткой, говоришь? "Большая вилка, тугая розетка. Подходят как
нельзя лучше".
- Ладно, я у тебя сегодня проверю проводку.
"Мне позарез нужен первоклассный электрик. Но расскажи еще про вашего нового
клиента".
За окном грянул и раскатился гром. Порыв ветра швырнул в стекло дождевые
капли. От шума непогоды в теплой кухне стало еще уютнее. Клинт с удовольствием
вдохнул ароматы кухни, но вдруг сердце у него защемило. Какая жалость, что
Фелина не может услышать раскаты грома, шум дождя и вместе с ним оценить всю
прелесть покоя посреди непогоды.
Клинт вынул из кармана красный камешек с виноградину величиной, из тех, что
принес сегодня Фрэнк Поллард.
- Вот захватил тебе показать. У этого малого таких полная банка.
Фелина двумя пальцами взяла камень и поднесла к свету. "Какой красивый, -
показала она жестами и положила камешек на белый пластик стола рядом с супницей.
- Он очень ценный?"
- Пока не знаем. Завтра специалисты скажут. "По-моему, ценный. Когда пойдешь
на работу, проверь, нет ли в кармане дырки. Чует мое сердце: потеряешь - потом
сто лет придется вкалывать, чтобы расплатиться".
Камень вбирал лучи света, пропуская через себя. По лицу Фелины размазались
яркие багровые отблески. Они напоминали кровавые потеки. Клинтом овладела
непонятная тревога. "Чего ты скис?" - знаками спросила Фелина. Что ей ответить?
Что он струхнул из-за ничтожного пустяка? Клинт промолчал. Но вверх по спине
пробежал колючий холодок, точно повалились выстроенные рядком ледяные доминошки.
Он подвинул камень: пусть лучше кровавые отблески падают на стену, а не налицо
жены.
Глава 36
В половине второго ночи Хэл Яматака с головой ушел в роман Джона Д.
Макдональда "Последний оставшийся". Единственное кресло в комнате было не самым
удобным сиденьем - Хэл еле в него втиснулся. В больнице стоял нестерпимый запах
антисептиков, от которых Хэла всегда подташнивало. Вдобавок в горле засел
фаршированный острый перец, который Хэл ел за ужином. Но книга так его
захватила, что на все эти мелочи он не обращал никакого внимания.
За чтением он совсем забыл о Фрэнке Полларде, как вдруг услышал короткий
шипящий свист, словно из узкого отверстия с силой вырвалась струя воздуха. По
палате пронесся сквознячок. Хэл поднял глаза от книги. Он думал, что Поллард
по-прежнему сидит на кровати или слезает с нее. Но Поллард исчез.
Хэл в тревоге уронил книгу и вскочил с места.
Так и есть. Кровать пуста. Поллард провел в постели весь вечер, три часа
назад он уснул и вдруг - на тебе: как сквозь землю провалился. Лампы дневного
света за кроватью не горели, палата освещалась только настольной лампой.
Освещение хоть и неяркое, но при всем желании в тень не спрячешься. Одеяло
аккуратно заправлено под матрас, перильца по бокам кровати не опущены. Да что он
- испарился, что ли, как фигура из сухого льда?
Если бы Поллард опустил перильца, слез с кровати и снова их поднял, эта возня
непременно привлекла бы внимание Хэла. А уж перебраться через перильца без шума
и вовсе дело немыслимое.
Окно закрыто. По стеклу сбегали струйки дождя, посеребренные светом лампы.
Спрыгнуть с шестого этажа Поллард, понятное дело, не мог, однако Хэл на всякий
случай удостоверился, что окно не просто закрыто, но еще и заперто.
Потом он подошел к ванной и позвал:
- Фрэнк!
Никто не ответил. Хэл вошел в ванную. Пусто.
Остается только тесный стенной шкаф - больше укрыться негде. Хэл открыл
дверцу. На вешалках - одежда Полларда, в которой он пришел в больницу. Тут же
стоят его туфли, в них - свернутые носки.
- Прокрасться мимо меня в коридор ему бы точно не удалось, - произнес Хэл,
как будто надеялся, что все сказанное вслух, как по волшебству, становится
непреложной истиной.
Он рывком распахнул дверь и выскочил в коридор. В обоих концах коридора
никого.
Хэл повернул налево и поспешил к запасному выходу в самом конце. Открыл
дверь. Замер на лестничной площадке и прислушался. Шагов не слыхать. Никто не
поднимается и не опускается. Хэл приблизился к железным перилам, поглядел вверх,
потом вниз. Ни одной живой души.
Хэл побрел обратно. По дороге он еще раз заглянул в палату Полларда, бросил
взгляд на пустую кровать. Все происходящее просто в голове не укладывалось.
На пересечении двух коридоров Хэл повернул направо, к стеклянному отсеку для
медсестер.
Но ни одна из пяти дежуривших ночью медсестер Фрэнка в коридоре не видела. А
поскольку лифты находились как раз напротив стеклянного отсека, было ясно, что
покинуть больницу этим путем Фрэнк не мог - иначе медсестры заметили бы, как он
дожидается лифта.
- А я-то думала, вы за ним присматриваете, - сказала Грейс Фулем, старшая
смены, дежурящая на шестом этаже. Если бы голливудским продюсерам захотелось
снять новый вариант старых фильмов про Энни Буксирщицу или Маму и Папу Кеттлов,
лучшего типажа для главных женских ролей, чем Грейс Фулем, не найти: седая,
основательная, неутомимая, с увядшим, но добрым лицом.
- Вас ведь для того к нему и приставили, - продолжала она.
- Я из палаты ни ногой, но...
- Как же он ухитрился мимо вас проскочить?
- Понятия не имею, - с досадой произнес Хэл. - И главная-то беда.., у него
частичная потеря памяти, и он малость не в себе. Выйдет из больницы - и поминай
как звали. Уж не знаю, как он выбрался из палаты незамеченным, но найти его надо
непременно.
Миссис Фулем и еще одна медсестра помоложе - ее звали Джанет Сото - быстро и
тихо двинулись по коридору, заглядывая в каждую палату.
Хэл шел вслед за миссис Фулем. Когда они осматривали палату 604, где
безмятежно посапывали двое пожилых мужчин, ему вдруг почудилась мелодия, от
которой его продрал мороз. Хэл обернулся. Мелодия стихла.
Интересно, слышала ли эту мелодию медсестра Фулем. Вслух она ничего не
сказала. Но у палаты 606, когда мелодия повторилась, на этот раз чуть громче,
она произнесла:
- Что это?
"Похоже на флейту", - подумал Хэл. Невидимый флейтист выводил что-то
невнятное и все же завораживающее.
Едва они вышли в коридор, как музыка опять смолкла. В тот же миг пахнуло
сквозняком.
- Окно не закрыли. Или дверь на лестницу, - негромко, но со значением
заметила медсестра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46