Борс уверял, что Ланс бросится туда, как только узнает, что сын его стал новым королем, но у меня на этот счет имелись сомнения. Все эти годы Элейн хранила молчание, но это не значило, что Ланс желал бы с ней встретиться, хотя бы случайно.
Известие, что грааль являлся частью христианской жертвы, вызвало всплеск интереса к церкви. Отец Болдуин был нарасхват и при дворе, и в соседних городках. Иногда у него оказывалось столько желающих принять христианство, что он крестил их вместе, заводя в реку, погружая в пруд или по очереди окуная в купель, которые стали появляться в деревенских храмах. Он аккуратно подталкивал к этому даже меня.
– Это чудо, миледи. Настоящее чудо. Вы уверены, что не хотите к нему приобщиться?
В ответ я лишь качала головой. Христос, без сомнения, был восхитительной и любвеобильной личностью, но еще до наставлений отца Болдуина я связала себя со множеством других божеств.
Немало домашних приняли крещение: Мелиас, служивший оруженосцем у Багдемагуса, племянник поварихи Канахинс. И сама кухарка включила христианские обряды в свою вечную борьбу с духами и стала выпекать пироги и лепешки, украшая их сверху знаком креста.
– Отпугивает домовых, миледи, Не дает им плясать на стряпне и портить корочку дырками, – честно призналась она.
Наконец к Артуру пришла делегация с просьбой разрешить построить в Камелоте церковь. Они уже нарисовали план небольшого здания и имели длинный и трудный разговор с Кэем и Бедивером о возможности достать материалы. Сама я в гораздо меньшей степени беспокоилась о том, где расположить церковь, зато думала, какой эффект окажет ее присутствие при дворе на нехристиан.
– Если его величество не христианин, зачем ему церковь? – Линетта уложила мне косу на затылке и отступила на шаг, чтобы осмотреть свою работу.
Жена Гарета была беременна в третий раз. Первые две оказались девочки – рассудительная маленькая Лора с белокурыми волосами и мягкими манерами отца и миловидная Миган, которая сейчас забиралась ко мне на колени. Девчушка была таким же сорванцом, как когда-то я, и мне нравилось играть с ребенком: она казалась мне родной, словно собственная внучка.
– Или король собирается принять христианство? – спросила Линетта.
Мысль показалась настолько абсурдной, что я рассмеялась, а потом объяснила, что оба мы и я, и Артур – одинаково уважаем все верования наших подданных. Но ни замужество, ни материнство не изменило Линетту, и она продолжала допытываться с упорством идущего по следу терьера.
– А говорят, что ваш брак соединяла церковь, а не верховная жрица.
– Это правда. Но мы бы обратились сначала к госпоже озера, если бы Артур в тот день не уходил на войну. Но это было почти три десятилетия назад. Подумай, дитя мое, кто каждый год на Самхейн перерезает горло белому быку, чтобы позволить крови стечь в сосуд?
– Король Артур.
– А кто открывает танец плодородия на празднике костров?
– Вы и король Артур.
– А кто начинает звонить в праздник зимнего солнцестояния, чтобы призвать светило с застывшего севера?
Улыбка Линетты уже растянулась от уха до уха.
– Вы и король Артур.
– Так что не стоит беспокоиться о духовном состоянии короля Артура, – заключила я, а сама подумала, что хотела бы быть в этом так же уверена, как пыталась убедить сейчас Линетту. Воспоминания о короле франков, который принял христианство ради политических целей, не померкло за годы.
Когда я упомянула Артуру об этом разговоре, муж обернулся ко мне из жеребячьего загона и насмешливо улыбнулся.
– Мы ведь, кажется, договорились поддерживать любых богов, в которых верят наши подданные. – Я кивнула, и в ответ муж пожал плечами. – При дворе христиан больше, чем всех других верующих, вместе взятых, Гвен. И они жалуются, что в церковь в Гластонбери ходить далеко, особенно в плохую погоду.
– Так много? – воскликнула я, озадаченная тем, что при дворе так много изменилось, а я этого и не заметила.
– Так много. И не только здесь, среди рыцарей. Гвин говорит, что Ланселот тоже принял христианство.
Я вопросительно посмотрела на уэльсца.
– Так утверждают монахи в Гластонбери, – ответил он. – Вас это удивляет, миледи?
Гвин выражался в своей обычной таинственной манере, как будто мы делились с ним секретом, о котором знал только он. Но сегодня это меня не позабавило. Я резко повернулась и пошла прочь, бормоча проклятия.
Сам королевский воин предстал перед Артуром, когда в саду лесные зверушки, весело щебеча, устроили брачные игры. Я была внизу и подсчитывала летний настриг шерсти. Молва о его появлении разнеслась по амбару и сбила меня со счета, и я бросилась в зал.
– Конечно, я рад, что Галахад его нашел, – говорил он, когда я ворвалась в двери кабинета. – И рад, что в Карбонике все идет так удачно.
Я уже добежала почти до середины комнаты, когда он обернулся, и я застыла на месте. Перед королем стояла тонкая тень человека, который когда-то был самым красивым воином королевства. Если Борс жил на воде и хлебе, то Ланс, казалось, не ел ничего. И если раньше он двигался с красивой грацией гладиатора, словно каждую минуту был готов ринуться в бой, то теперь ступал так, будто тело его мучили невидимые раны.
Угловатое лицо осунулось и высохло, щеки провалились, а скулы выступили, голубые глаза, некогда вбиравшие весь смех мира, казались холодными и настороженными, как у Мордреда.
Наши взгляды на миг встретились. Но вместо радости и любовного призыва я увидела в его глазах лишь узнавание. В следующую секунду Ланс снова повернулся к Артуру.
– Милорд, я многое понял о гордости. Не было такого задания, какое я не мог бы выполнить, сражения, которое не мог бы выиграть, приза, который не мог бы завоевать. Благословенный или проклятый богами, я купался в славе, удаче и почестях. Всю свою жизнь… но не сейчас. Может быть, я слишком поздно получил уроки смирения.
– Ну, ну, не надо, – легкомысленно ответил Артур. – Ты заслужил все почести, какие имел. Не было более храброго и более верного помощника, которому я бы больше доверял. И не стоит преуменьшать в себе эти качества.
Полные губы Ланселота растянулись в улыбке, но глаза остались холодными.
– Все это хорошо для дел мирских, но не годится для духовного испытания. – Ланс посмотрел куда-то в пространство, а я подумала, какие внутренние голоса он слышит?
Муж настаивал, чтобы Ланселот рассказал нам о своих приключениях, и бретонец устроился на стуле для гостей. Я подтянула поближе подушку, а король примостился на столе. Но гость вел себя так, словно лишь наполовину сознавал наше присутствие.
– Я… я думала, ты не веришь в испытание и идешь искать грааль, чтобы защитить Галахада, – пробормотала я, и в первый раз Ланселот открыто взглянул на меня.
– Так оно и было. И причиной тому было, наверное, мое самомнение. Я считал себя выше такого испытания. Но путешествие в одиночку, лишь с Богом и лошадью, прояснило мои мысли, и я стал понимать, что грааль – это нечто большее, чем деревенская ворожба. А в итоге я обнаружил, что он может стать сутью всей моей жизни.
Бретонец застенчиво посмотрел на Артура, внезапно почувствовав затруднение, как облечь в слова то, о чем собирался нам рассказать. Артур старательно избегал его взгляда, и, прежде чем продолжить, Ланс скользнул глазами в мою сторону.
– После недель одиночества – иногда я находил приют у крестьян, иногда ночевал под покрывалом из звезд – я выработал привычку проводить часть дня в молчаливом общении с Богом… размышляя, молясь, находясь в полусне или трансе – в том состоянии, которое, как я надеялся, приближало меня к божеству. Поэтому, когда я встретился с Галахадом, я обрадовался, что юноша тоже предается подобным медитациям. Это перекинуло между нами мостик, и вскоре мы начали делиться мыслями и чувствами. Я был поражен, как много тем оказалось у нас для разговоров после стольких лет, когда мы не знали друг друга.
На этот раз взгляд отвел бретонец, потому что знал: разговор о столь близких отношениях между отцом и сыном не может доставить удовольствия Артуру. Но он был слишком правдив, чтобы, несмотря на реакцию короля, умолчать об этом.
– Я горжусь, что имею такого сына, как Галахад, и рад, что у нас оказалась возможность понять, как много мы друг для друга значим. И это только начало – впереди у нас долгие годы после того, как он приведет в порядок дела в Карбонике.
– Ты собираешься его там навестить? – спросил Артур.
– Карбоник – не то место, которое я люблю больше всего на свете, – спокойно ответил Ланселот, так и не упомянув, что не желает встречаться с Элейн. – Персиваль присоединился к нам в небольшом ските, и поскольку молодые люди хотели ехать одни, я остался с отшельником. Это он указал мне на то, что все мои достижения были мирскими. Все то, что принесло мне славу, честь Круглому Столу и вам мир… – бретонец кивнул Артуру, – и восхищение остальных. Однако я оказался недостойным найти грааль… и, может быть, мне никогда это не удастся.
Темная голова печально склонилась, и мне захотелось обнять ее, прижать к себе, рассказать о Богине, о том, как нужно всматриваться в самого себя. Но присутствие Артура меня удерживало. И еще то, что сам Ланс просил оставить его, позволить жить собственной жизнью. Такая просьба нелегко дается, и ее нелегко забыть.
Позже, когда Ланс при всех рассказывал о своих приключениях, Артур дал ясно понять, что не считает испытание бретонца неудачным.
Старейшие рыцари порадовались, что он снова среди них, а король настоял, чтобы Ланс занял свое место рядом с ним. Гавейн, который сидел там, когда Ланс отсутствовал, подвинулся с испепеляющим взглядом. Что-то внутри подсказало мне, что теперь, когда Пеллинора и Ламорака нет в живых, Гавейн может перенести свою ненависть на Ланселота.
– О, не думаю, – успокоил меня бретонец, когда на следующее утро нашел меня на коленях в саду. – Все эти годы, несмотря на свой бешеный нрав, он был хорошим товарищем и союзником. Не могу представить, что сейчас он пойдет против меня.
– Может быть. Но он разозлился, когда ему пришлось уступить место подле Артура, – предупредила я Ланса, поднимаясь на ноги.
Бретонец задумчиво кивнул:
– В будущем все уладится. Я решил жить в Джойс Гард, Гвен… постоянно.
Я расслышала слова, поняла их значение и даже сделала шаг по направлению к Лансу, и только тут до меня дошла вся глубина их смысла. Осознав, что Ланс навсегда оставит Камелот, я онемела и неподвижно застыла с раскрытым ртом. Бретонец нежно улыбнулся и пальцем приподнял мой подбородок.
– Во время испытания случилось так много всего, что я не знаю, как тебе рассказать. Но сначала я хотел бы присесть.
Я тревожно смотрела, как он садится на мраморную скамью. В его движениях была какая-то неуверенность и скованность, и я подумала, что у него перевязана грудь. Десятки вопросов крутились в моей голове, но я решила молчать, чтобы жестокие слова снова не прогнали его прочь.
– Гвен, после Бога я больше всех на свете люблю тебя – ну вот, слово сказано. Любил, люблю и буду любить. – Вслед за признанием он грустно улыбнулся. – Да ты и сама это знала. Знала долгие годы. Но ты… что бы ни было между нами, остаешься для меня женой моего короля. Абсолютно неприкосновенной.
Я отвернулась, не желая бередить старые раны. С тех самых пор, как он чуть не погиб в лапах медведя, я хранила дистанцию, никогда не требовала знаков любви, которых так долго желала. И теперь, когда его душа была в таком смятении, я не хотела этого касаться.
Не говоря ни слова, я нагнулась, сорвала с соседнего кустика веточку жимолости и подала ему. Он робко потянулся за ней, но, прежде чем успел коснуться, я разжала пальцы, и веточка закружилась над землей. Когда Ланс наклонился, чтобы ее поднять, я быстро ухватила его за край туники и подняла ее выше пояса, благо на нем не было меча, который оттягивал бы его подол.
Никаких следов бинтов не было, но под полотняной одеждой оказалась рубашка из волоса.
– Какого черта! – воскликнули мы разом: он, удивленный моим бесстыдством, я – ужаснувшись при виде болячек на его теле.
– Зачем? – быстро проговорила я. – Зачем ты носишь эту штуковину?
– Усмирение плоти, – ответил Ланс, старательно избегая встречаться со мной взглядом.
– Но ради чего? – Небеса знали, что он не предавался никаким плотским удовольствиям.
– Оттого, что я люблю тебя больше, чем хочу признать. Ты не представляешь, как сильно я тебя хочу, с какой глубиной и с каким чувством вины. Именно из-за этого греха я и не нашел Грааль. Потому что в глазах церкви, хоть мы и не предавались любви, желание приравнивается к измене.
– Так это все из-за церкви? – возмутилась я, прикидывая, кто из нас больший дурак – он из-за своих постоянных отказов или я из-за своей постоянной любви.
– Да. Из-за церкви. Я стал христианином.
– Я уж слышала, – сорвалось у меня с языка, но тут же замолчала, чтобы не наговорить лишнего. И вместо этого вернулась к теме грааля.
– Ты не думал, что он может быть внутри человека, а не во внешнем мире? – спросила я. – Паломид считает, что это наш глубинный дух и испытание заключается в том, чтобы его познать.
– Я могу это принять, – Ланс посмотрел на цветы, которые все еще сжимал в руке. – Покинув отшельника, я целый день ехал через лес, а когда попал в чащу, спешился и повел Инвиктуса. Сразу после заката передо мной открылась поляна с развалинами часовни – а может быть, того, что осталось от храма – в сумерках было трудно разглядеть. Время мне показалось подходящим для медитации, и прежде, чем разбить лагерь, я привязал жеребца к березе у ступеней разрушенного здания.
Рука Ланса скользнула к моей, нашла ладонь, вложила в нее цветы и закрыла пальцы.
– Я думал о тебе – о женщине как священном сосуде и вместилище жизни – и о том, как сильно тебя хочу. Слезы брызнули у меня из глаз. Внутри часовня пылала от света девяти фитилей, плававших в плошке с маслом. Старая лампа подернулась патиной и несла на себе Бог знает какие письмена и рисунки. Но по их виду я догадался, что с ее помощью служили многим богам, освещая от начала века святое место. Лампа была аккуратно установлена на белой ткани в алтаре. Сквозь мои слезы пламя мерцало, слепило меня и опаляло сердце.
Лампа была источником всего сущего: красоты, света, теплоты, пищи. Я кинулся внутрь и опустился на колени перед святым местом. Но что-то остановило меня, бросило на землю, как будто меня настиг меч сакса.
Пораженный, я оставался там, где упал, ожидая, пока очистится сердце, чтобы подняться на ноги. Но почему-то не мог пошевелиться и неподвижно лежал на ступенях. Так я провел всю ночь в полузабытьи, только видел, как другие входили и выходили из часовни и поклонялись граалю. Везде ощущалось его влияние, люди стремились душой слиться с божеством и насладиться этим единением. Точно так же, как раньше я хотел соединиться с тобой, теперь жаждал слиться со святой братией.
Но этого не случилось, Гвен, как не произошло нашего соития в постели. Наутро я снова оказался у отшельника, рыдая по тому, что было от меня так близко. Я умолял старика об отпущении грехов, просил помочь и объяснить, почему мне было отказано в приобщении к святыне, хотел понять, отчего моя любовь к Богу оказалась недостаточной. Он ответил, что все из-за того, что я люблю тебя.
Ланс нежно поглаживал мои пальцы, потом долго и пристально заглядывал в глаза.
– Я никогда не смогу владеть тобой, потому что ты принадлежишь Артуру. Но истинное самоотречение и искреннее раскаяние, может быть, позволят мне обрести грааль. Мой собственный – предназначение, цель и смысл жизни. Вот почему я отказываюсь от притязаний на место рядом с тобой и Артуром, от любви и еду жить в Джойс Гард. Другого ничего не остается, если я хочу обрести спасение. Ты понимаешь меня, любовь моя? Тебе это о чем-нибудь говорит? В жизни существуют более важные вещи, чем мирской опыт. Имеющий мужество может соприкоснуться с божеством. И я хочу большего, чем повседневность, хочу захватывающего дыхание восхищения, хочу иного, хочу восторгов.
Его голос затих, но он продолжал всматриваться в мое лицо, отчаянно пытаясь различить в нем знаки понимания. Я молча кивнула, вспомнив свою встречу с Богиней. Я понимала, чего он жаждет, и ненавидела то, что должна была сделать, чтобы он это обрел.
– Я опять говорю тебе «до свидания». – Ланс положил мою руку ко мне на колени и неловко поднялся на ноги. – Лучшее, что я могу тебе сказать на этот раз… Да благословит тебя Господь.
После этого он церемонно поклонился и пошел прочь ровным шагом, а я осталась стоять такая же бессловесная, как и в начале нашего разговора.
И вот ты выиграл! Ужасный и незримый Бог-Отец! Ланс отдалился от меня настолько, насколько позволяла политика и география.
Я прожила слишком много, чтобы жалобно плакать от боли, но по-прежнему могла испытывать гнев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50