– Чего-нибудь вечного, если вы меня понимаете, миледи, – объяснил Иронсид, когда сопровождал меня по пружинящему дерну на ярмарку овец. – Какое-нибудь доброе дело, чтобы бард мог воспеть его величие.
Я подозревала, что старому вояке больше хотелось не славного дела, а чтобы в песне увековечили его имя. Но против такого порыва возразить было нечего.
– Я бы даже справил новую куртку, если бы подвернулось в самом деле что-нибудь серьезное…
И таким был не один Иронсид. Гахерис, чувствуя себя обманутым в деле с Зеленым Человеком, искал чего-то выдающегося. А симпатичный, холодный Агравейн стал разборчивее с испытаниями. Он уезжал все дальше и возвращался со все более ужасающими историями. Некоторые приключения отвлекали его надолго, и я начала подумывать, уж не наведывается ли он к фее Моргане.
Вести о госпоже озера не внушали опасений. В святилище теперь служили только женщины, остальные друиды-мужчины ушли. Сама она, казалось, вовсе не интересовалась жизнью – ей достаточно было роли верховной жрицы – и не делала видимых попыток связаться с мужем Уриеном или опальным сыном Увейном. Хотя, несмотря на это, сам Увейн, возвращаясь в Британию, прежде чем приехать к нам, повидал мать.
– Принц Нортумбрийский, в прошлом Британский, – объявил как-то вечером за ужином Лукан.
Титул раскатистым эхом прокатился по залу. Дворецкий сопроводил бы свой возглас звуками трубы, если бы хоть один трубач оказался под рукой.
Все взоры устремились к входу в зал, забытые куски мяса и бокалы с вином остались на столе. Прошло больше десяти лет, как Артур сослал Увейна, и многие считали, что тот прожил вдалеке слишком долго.
Человек прошествовал в зал в достойном окружении. Советники, рыцари, оруженосцы – короче, полная свита знатного холостяка – шли следом, когда он направился к нам, чтобы приветствовать верховного короля.
Высокий, элегантный и необыкновенно самоуверенный, сын Уриена превратился в красивого мужчину. Длинными густыми волосами и закрученными усами он напоминал отца, но глаза цвета морской волны он унаследовал от Морганы. Несмотря на черты родителей, ярко проступала и его собственная индивидуальность, которая развилась на основе – или, скорее, вопреки – его наследственности.
– Добро пожаловать, племянник, – произнес Артур, и юноша поклонился нам. – Рад тебя снова видеть в Логрисе.
Увейн учтиво опустил перед дядей голову, но его лицо оставалось напряженным. Он готов был принять извинения Артура за свою ссылку, но забыть несправедливость не мог. Для меня оказалась припасена дружеская улыбка, такая открытая и чистосердечная, что даже его глаза заблестели.
– Миледи, я привез вам приветствия с того берега Канала. Вас там знают и необыкновенно ценят.
– Очень любезно с твоей стороны, – пробормотала я, а сама представила, как его напутствовали на самом деле. – Что тебя привело в Британию?
– Беспокойство об отце. Новые суда англов пристали к нортумбрийскому побережью. Вооруженных столкновений пока не случилось, но люди в деревнях волнуются.
Удивленный Ланс поднял глаза, и наши взгляды встретились. Джойс Гард лежал не так уж далеко от этого овеваемого ветрами берега.
– Всем, чем нужно, мы поможем, – тут же предложил Артур, но ответ Увейна прозвучал холодно:
– Я уверен, мы справимся сами.
Мне показалось, что от такого пренебрежительного отношения король вспылит, но вместо этого он приказал установить еще столы и подать угощение гостю и его свите. Я порадовалась, что устроила голубятню, и теперь у нас было много птиц, когда поварихе срочно требовалось приготовить еду.
Вечер прошел приятно. Гавейн и братья от души веселились, потому что их кузен был снова с ними. Он привез с континента юного франка, и, как только оркнейцы узнали, что Колгриванс приехал с сестрами, все поспешили с ним познакомиться.
Девушки произвели среди рыцарей настоящий фурор. Они продемонстрировали двору совершенно новый способ флирта: точно скромницы, прикрывали глаза ресницами, потом внезапно бросали на оруженосцев и воинов многозначительный взгляд, дерзко поводили плечами, дарили мужчинам томные улыбки, полные скрытых обещаний. По сравнению с местными девушками, эти дамочки были для наших мужчин, точно котам валерьяна.
– Несмышленые парни, – заметил Увейн, когда ужин подошел к концу. – У зрелой женщины можно научиться гораздо большему, чем у смазливой девчонки.
Мои брови удивленно поднялись, и нортумбрийский принц рассмеялся:
– Моей первой любовью стала отнюдь не юная дева. И она научила меня не только верности сердца и уловкам в постели, но и военной стратегии.
– Военной? – Меня всегда возмущало, что с приходом римлян британских женщин перестали учить военному искусству. Может быть, на континенте еще остались кельтские королевы, сохранившие способность водить армии.
– Боюсь, что нет, миледи, – поспешил объяснить Увейн. – Но леди Атона – женщина необыкновенная и в своей жизни занималась многими замечательными вещами. Еще в детстве она стала изучать военное искусство – больше, конечно, тактику, чем грубую силу, а когда настала пора выходить замуж, ни один из воинов ее отца не пожелал сделать ее своей женой. Наверное, боялись, что она превзойдет их в военных знаниях. Да и они ей, вероятно, тоже не подходили. А поскольку Атона была благородного происхождения, отец не мог принудить ее к браку, и она предпочла остаться одна и сама устраивать свою жизнь. – Он лукаво посмотрел на меня и добавил: – Вы ведь слышали, от жен-христианок требуют, чтобы они смотрели на мужей как на господ и, словно слуги, исполняли любое их желание?
– В самом деле? – Так откровенно мне об этом никто не говорил, но, судя по тому, как обращались со мной многие священники, я могла бы догадаться об этом и сама.
– По крайней мере, так обстоят дела в римской церкви, – продолжал Увейн. – И я не осуждаю леди Атону за то, что она предпочла остаться незамужней. Мне повезло, что к тому времени, когда мы встретились, у нее уже было достаточно тупоголовых мужчин. А я оказался любовником, страстно жаждущим воспринять все, чему она меня могла научить. Это восполнило мне то, чего не хватало всю жизнь.
Мимолетное замечание заставило меня вспомнить его детство. Сколько раз я тогда задумывалась, что же выйдет из мальчика, враждующие родители которого не переносили друг друга? Хотя, может быть, и счастье, что, увлекшись политической игрой, Моргана не обращала внимания на сына – а то могла бы сломать его на всю жизнь.
– А что с твоим львом? – Я вспомнила рассказ, как он исцелил животное.
– Ах, это. Он живет в моей душе, – улыбнулся Увейн. – Я много изучал ветеринарию и запечатлел льва на своем гербе и щите.
Я проследила за его жестом и посмотрела на свиту Увейна, которая радостно обменивалась с рыцарями новостями и тостами. Все его люди имели на рукавах вышитую эмблему льва.
– Надо передать образец кузнецу, чтобы он выковал символ для твоей лампы, когда ты займешь место за Круглым Столом.
– О, в этом нет необходимости, ваше величество, – быстро, но так же учтиво проговорил Увейн. – Я собираюсь больше времени проводить на севере, чем здесь, с Пендрагоном. Позвольте лишь время от времени навещать вас, когда настанет нужда.
– Ты настолько обижен? – мягко спросила я.
– Не обижен, просто знаю, куда ведет меня судьба – совсем не туда, где король Артур раздает свои милости. Наверное, я проведу жизнь на службе у отца. А когда он не сможет предводительствовать войском, стану содержать зал, раздавать золото и выходить навстречу захватчикам. Не думаю, чтобы у меня было достаточно времени на благородные дела и великие испытания.
Увейн, видимо, первый из нас превратился в реалиста. Первый возмужал и задумался, кем мы стали и куда ведет нас мечта. В тот вечер я с восхищением и опасением смотрела на тебя и любила в тебе того мальчика, каким ты был когда-то. Так мне было проще, чем понимать, о чем ты тогда рассуждал.
– Хоть я и не могу остаться, вместо меня с вами будет жить вот этот жаждущий славы мальчишка, – позже сказал Артуру Увейн и подал знак советнику. Тот из своры собак у очага вывел грязного, с диковатыми глазами мальчонку.
– Скитался в лесу, ваше величество, – объяснил Увейн. – Выбежал прямо на нас и попросил взять с собой. Я его прогнал – подумал, что он просто живущий в лесу сумасшедший, но на следующий день он появился снова: скакал на пегой кляче и размахивал деревянным копьем. Он сказал, что направляется в Камелот, поэтому я и взял его с собой.
Артур осмотрел мальчугана с ног до головы и наткнулся на ответный оценивающий взгляд.
– Как твое имя, парень? – спросил король.
– Персиваль. А твое?
От такой дерзости Артур обескураженно откинулся на стуле, а Увейн округлил глаза.
– Он немного неотесан, ваше величество. Но скорее неучен, чем не способен к учению. Кажется, его мать, опасаясь за его жизнь, если он станет воином, воспитывала его в лесу, и он не знает, как подобает вести себя мужчине. Ему говорили лишь о том, как выжить, и рассказывали о небе.
– Мама сказала, что ангелы сотворены из света, – заявил Персиваль, восхищенно поглядывая на нортумбрийского принца.
Со стороны рыцарей послышался хохот. Мальчик обернулся, и рука потянулась к висящей на поясе праще.
В этот миг полы его драного плаща разлетелись в стороны, и я заметила знакомую золотую с эмалью брошь.
– Ты сын Пеллинора? – спросила я, удивляясь, неужели его обезумевшая вдова, уйдя из Рекина, не смогла найти пристанища у короля Пеллама в Карбонике.
– Пеллинора? – мальчик так смаковал звуки, как будто на вкус пытался определить незнакомый аромат.
– Пеллинора из Рекина, – подсказала я. Парень был низкорослым и жилистым, совсем не таким крупным, как погибший военачальник, но определенное сходство было заметно.
– Может быть, – сорванец неуверенно пожал плечами. – Папу я не помню. Только маму и людей, приходивших к ключу в лесу. До этого я никогда не был в доме.
Он удивленно уставился на изображение Красного Дракона за нашими спинами, потом поднял мрачный взгляд к сумраку под крышей. Рыцари затаили дыхание, будто изучали непредсказуемые повадки неизвестного животного. В тишине было слышно, как шуршат перья устраивающегося на насесте сокола Паломида. Почти неуловимым движением мальчик выхватил пращу и с первого камня поразил птицу. Оглушенный сокол шлепнулся на пол.
Оруженосец с тюрбаном на голове издал крик ярости и кинулся на полудикого юношу, который собирался подобрать добычу. Последовала сутолока, несколько воинов попытались их разнять, а девушки с континента пронзительно завизжали.
Персиваль сумел увернуться от всех, поднял птицу и, для надежности скрутив ей голову, подал мне:
– Не больно хороша для жаркого, – заметил он. – Но в горшок с супом сойдет.
Гвалт вокруг поднялся такой, что Кэю пришлось стучать по столу, чтобы восстановить порядок. Паломид оттащил оруженосца и в конце концов выпроводил его из зала. А Персиваль смотрел на все без тени сожаления.
– Так почему ты решил приехать в Камелот? – спросил Артур.
– Потому что вон тот парень сказал, что едет сюда, – Персиваль указал на Увейна. – И еще он сказал, что люди короля Артура носят железные шлемы и блестящие щиты… Так это ты король?
– Я, – подтвердил Артур, изо всех сил стараясь сдержать улыбку: непосредственность мальчика так не соответствовала его свирепому поведению. – И как же ты собираешься мне служить?
– Ловить тебе обед, воевать и носить блестящую шапку.
На его слова Кэй ответил взрывом хохота, и мальчик, весь напружинившись, обернулся к сенешалю.
– Довольно, – предупредил обоих Артур.
– Тогда скажи этому верзиле, чтобы он надо мной не смеялся, – в мальчишке клокотала такая же гордость, как в любом из рыцарей.
– Что ты собираешься с ним делать? – спросила я мужа тем же вечером.
– Отправить к дяде в Карбоник, – со вздохом ответил Артур. – Старому хворому королю нужно как можно больше воинов, а поскольку здесь еще и кровная связь, он отвечает за мальчика. Иначе, ручаюсь, здесь с ним разделаются за сокола.
Паломид отнесся на удивление спокойно к потере самой большой своей ценности, зато его слуга в тюрбане оказался неутешен. Его горю не помогло и то, что в Британии никто, кроме него, не знал, как дрессировать таких птиц. К тому же он начал явно тосковать по родине. Все это заставило Паломида принять решение посадить его на следующий корабль, отплывающий в Александрию.
– Он сообразительный малый и сможет прожить там сам, – заметил араб. – Я был слишком самоуверен, решив, что смогу приучить его к этому маленькому туманному острову только потому, что сам здесь живу.
Итак, Паломид со слугой готовились отправиться в Эксетер и там дождаться начала летней торговли. Артур решил поехать вместе с ними, чтобы посмотреть, как идут дела у Гвинллива.
– Я посылаю Мордреда на первое задание, – сообщил мне муж, собираясь в дорогу. – Проверить, что творится на Бристольском побережье до реки Экс. Нет никаких признаков, чтобы ирландцы собирались возобновить набеги, но нам вовсе не помешает быть наготове.
– Ах, дорогой, но ведь он так хотел поехать с Увейном в Нортумбрию, – напомнила я, надеясь, что муж отбросит предубеждение против этого плана. – Ему не помешает поближе познакомиться с кузеном.
– Увейном? – Артур как будто выплюнул имя. – Я верю сыну Морганы не больше, чем он мне, и не хочу давать ему возможность настраивать против меня Мордреда. – Это было сказано таким сварливым тоном, словно не сам Артур удалил от себя сына. – Мне совсем не нужно, чтобы они вместе начали плести заговоры.
В его голосе прозвучала такая досада, что я смягчила свой взгляд. Он уставился на ящик с картами и весь пылал от гнева. И это была не секундная вспышка, а давняя ярость.
– Я знаю, ты хочешь, чтобы я больше делал для Мордреда, относился к нему… как к родственнику. Но, Гвен, от одной мысли о нем у меня по коже пробегают мурашки. Не могу его видеть, не могу смотреть на него без того, чтобы не вспомнить…
Челюсти Артура сжались, мускулы напряглись, будто этот благороднейший из королей оказался в западне борьбы со своим несовершенством, и я впервые поняла, чего ему стоит эта битва. С первого дня рождения монарх должен жить без изъяна цельным, сильным, безгрешным. А Артур запятнал душу кровосмешением. Мужчину с подобным пороком изгоняют из приличного общества. И несмотря на это, он был лучшим королем в Европе. Судьба бросила на него тень и повелела бороться с самим собой.
Внезапно он расслабился и, оставив кожаный ящик с картами, подошел ко мне. Крепко взял за плечи, вгляделся в лицо.
– Знаешь, девочка, я стараюсь делать все, что могу. На этот раз я отправляю парня самостоятельно. Никто не станет за ним приглядывать. Я хочу доверять ему. И, может быть, смогу, когда он докажет свою верность. Тогда я буду общаться с ним как мужчина с мужчиной, без посторонних.
– Хорошо бы, – проговорила я. – Он по-прежнему хочет тебе угодить.
– Ах, да все мы делаем все, что можем, – вздохнул Артур и снова отвернулся к картам. – Клянусь, если это задание пройдет хорошо, я назначу его на более важный пост.
Я обрадовалась его обещанию:
– Замечательно, дорогой. Будет хорошо и тебе, и ему.
И вот Артур отправился с Паломидом на юг, Мордред поехал к Бристольскому побережью, а я осталась управлять домом в Камелоте. И никто не мог себе представить, какой хаос вызовет это маленькое путешествие.
19
ВЕДЬМА ИЗ ВУКИ
День мне нравилось начинать в саду. Я пропалывала грядки, подрезала деревья и кустарник, и это мне давало возможность соприкоснуться с землей, из которой я черпала силу и спокойствие. Час или два я ощущала внутреннюю целостность, которую невозможно почувствовать в суете двора, и старалась восстановить душевное равновесие, всегда исчезавшее, когда уезжал Ланс. В такое время я всегда мысленно переносилась в Джойс Гард и надеялась, что бретонцу там ничто не угрожало.
– Миледи!
Крик внезапно расколол тишину и нарушил окружавшую меня атмосферу спокойствия. Я резко повернулась и вгляделась в фигуру человека, который, точно пьяное пугало, шатаясь, брел по тропинке. Одежда была разодрана, ужасная гримаса исказила лицо.
– Мордред? Мордред, что случилось? – воскликнула я, когда он, запнувшись, остановился передо мной.
Юноша так жадно хватал ртом воздух, что все его тело сотрясалось. Обуреваемое неизвестно какими демонами, лицо осунулось и было искажено, в тени впалых глазниц дико блестели глаза. Борода, его юношеская гордость, растрепана и в грязи, все лицо и руки в ссадинах.
– Так это правда? – выкрикнул он. Леденящее предчувствие закралось в душу. Я сделала ему навстречу шаг.
– Что правда?
– Что король Артур – мой отец.
Вокруг все затихло. Даже земля замерла и перестала дышать. Я потянулась, чтобы взять его за руку, но кисть безжизненно повисла на полдороге, и, скованная ужасом, я смотрела на приемного сына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50