Ей было больно, она задыхалась, однако особенно не пострадала.
Джеффри снова начал трясти жену и, когда она не откликнулась, приподнял и прижал к себе, веля встать.
– Эдон! – буквально выл он.
– Джеффри, ради Бога, она умерла! – рыдала на полу Кэтрин.
Джеффри кинул на нее взгляд, исполненный такого горя и ненависти, что она сжалась.
– Она верила тебе, а ты предала ее, – прохрипел он – Она думала, что, пока ты рядом, с ней не произойдет никакого вреда.
Одной рукой он поддерживал голову своей жены за затылок, другую подставил под безвольную спину.
– Я не умею творить чудеса, – ответила Кэтрин, пытаясь обуздать горе и гнев. – Ее судьба была предрешена с самого начала; ты несправедлив.
– Несправедлив?! При чем тут вообще справедливость? – взорвался Джеффри. – Убирайся! Оставь нас одних. Ты нам не нужна, нам никто не нужен!
Он зарылся лицом в светлые волосы Эдон.
Кэтрин с трудом поднялась на ноги. Бедро онемело, ребра болели. Она посмотрела на Джеффри. Он молча трясся; его руки сжимали и гладили безответное тело Эдон. Ему никто не был нужен, но кто-то обязательно должен был быть рядом. И все же сама она, ради собственной безопасности, боялась приблизиться к нему. Джеффри по своей натуре был мягок, но мог мгновенно и безудержно приходить в ярость. Одно неверное движение или слово, и он ударит опять, может быть даже мечом.
Не проронив ни слова, она вышла из комнаты. За дверью ждал священник и стояло несколько женщин графини с покрасневшими, опухшими глазами. Кэтрин посоветовала всем, кроме священника – в конце концов это его долг утешать отчаявшихся, – держаться подальше и, растирая бедро, похромала в зал выяснить, не вернулся ли Оливер. Однажды он уже выдержал подобную бурю. Совсем не время было просить его провести Джеффри сквозь буруны на более спокойную воду, но делать нечего.
Оливер вернулся так поздно, что слуги, которые работали в пекарне и на кухне, уже начали шевелиться, чтобы вовремя взяться за работу, а на востоке уже занимался летний рассвет.
– Боже небесный, чтоб мне никогда больше не пришлось переживать подобной ночи, – пробормотал Оливер, усаживаясь у очага и растирая лицо ладонями. – Вина нет?
Кэтрин сама спала очень мало. Глаза давило, что предвещало начало мигрени, а желудок словно стянуло в узел.
– Только то, что осталось в кувшине.
Оливер протянул руку над очагом и схватил небольшой поливной кувшинчик.
– Как Джеффри? – тихо, помня о спящей на скамье Розамунде, спросила Кэтрин, накинула на рубашку плащ и села рядом с ним.
– Уснул. Точнее, нет. Нельзя назвать пьяный обморок сном. Я оставил его лежать в зале под его же плащом, только перевернул на бок, чтобы он не захлебнулся, если его будет рвать. То же самое сделал для меня брат, когда умер ла Эмма. – Оливер до последней капли перелил остатки вина в чашу и посмотрел на Кэтрин в тусклом рассветном свете. – Сегодня я мог утешить его только вином. Что тут скажешь? Что горе спустя годы немного отступает? Что у него остались их дети? Что мне знакомы его чувства? Разве все это утешит?
– Нет, – покачала головой Кэтрин.
– Вот именно, нет. – Оливер выпил вино одним глотком и скривился над чашей.
– Все вернулось обратно, – тихо произнес он. – Я смотрел на него и видел самого себя тогда, много лет назад. И я знал, что ничего не смогу для него сделать, только заставить напиться и помешать выйти и затеять с кем-нибудь драку, чтобы выпустить свою ярость. То же самое будет завтра, и послезавтра, и после-послезавтра. Он увидит, как на ее гроб падает земля, и захочет убить могильщиков, вытащить и попробовать разбудить последний раз.
Оливер говорил, и лицо его все больше бледнело.
– Не надо, – проговорила Кэтрин дрожащим голосом и принялась тереть глаза.
– Его окружат друзья и товарищи, а он будет проклинать их за то, что его не пускают к ней, – продолжил Оливер, словно не слышал. – Он возненавидит ее за то, что она умерла; он будет ненавидеть детей за то, что они похожи на нее, а больше всего будет ненавидеть себя за то, что бросил убившее ее семя.
Он очень аккуратно поставил чашу рядом с камином, но Кэтрин могла бы поклясться, что ему отчаянно хочется отшвырнуть ее.
– В один прекрасный день он начнет выздоравливать, – добавил Оливер, глядя на свои руки, – но ощущение это продлится недолго, и шрамы в душе останутся до самой его смерти.
Кэтрин больше не могла сдерживать свое горе; она обвила шею Оливера руками и села к нему на колени в поисках утешения. Рука Оливера крепко обхватила ее талию; он прижался лицом к ее горлу.
– О Господи, Кэтрин, почему жизнь так жестока? Она не могла на это ответить, потому что должна была сделать ее гораздо сложнее. Кэтрин еще немного тихо посидела на его коленях, собираясь с духом и борясь с искушением молчать и дальше под вполне вескими предлогами.
– Оливер, я должна сказать тебе одну вещь. – Она откашлялась. – Я все пыталась подобрать подходящий момент. Честно говоря, я собиралась сказать тебе это прошлым вечером…
– Что? – заморгал он. – Ах, да, «законченная сплетня». – Его голос был тускл и невыразителен. – Это не может подождать?
– Мне хотелось бы, чтобы могло, потому что сейчас совсем не время; только отсрочка сделает все еще сложнее.
Она почувствовала, как он напрягся.
– Это касается Луи?
– О Боже, нет! Мне даже думать о нем не хочется, не то что говорить. – Кэтрин облизнула губы и перевела дыхание. – Оливер, я жду ребенка.
Он сидел очень тихо; глубокую тишину не нарушало ничто, кроме тихого дыхания Розамунды.
– Я собиралась сообщить тебе раньше, но ты был далеко, с принцем Генрихом, а я хотела убедиться, что признаки не обманывают.
– Когда тебя положат на кровать? – проговорил он.
Эта фраза многое сказала Кэтрин. Он не упомянул о ребенке, как поступило бы большинство мужчин, а говорил только о родах.
– Я не совсем уверена. Наверное, где-то в декабре.
Снова воцарилась тишина, пока Оливер считал, а затем она взорвалась от его голоса: гневного, но приглушенного, чтобы не разбудить Розамунду.
– Получается, что ты уже на второй половине. И ты хочешь убедить меня, что, будучи повитухой, ничего не знала?
– Мы были в разлуке почти четыре недели, – постаралась оправдаться она.
Оливер спихнул Кэтрин с колен и рывком встал.
– Но ты должна была знать задолго до этого!
– Не настолько, чтобы убедиться, – солгала она, но Оливер резко повернулся и посмотрел ей прямо в глаза.
– И сколько времени тебе потребовалось, чтобы убедиться? – требовательно спросил он. – Я думал, что ты плохо переносишь путь от Руана до Карлисла. Это ведь была не просто морская болезнь, правда?
– Я считала, что просто.
Он недовольно фыркнул и уставился на занавес входа.
– Ты считала, что я заставлю тебя остаться в Руане, если ты мне скажешь.
– Клянусь Святым Распятием, что тогда я еще не была точно уверена, что жду ребенка. Отсутствие одних месячных еще не означает беременности, а у меня уже случалось и прежде, что месячные запаздывали. – Кэтрин прикусила губу. Она недаром боялась сказать ему: теперь, когда это сделано, все оказалось настолько плохо, насколько ей и представлялось. – Мне не хотелось тревожить тебя слишком рано.
– И поэтому ты решила сделать это, пройдя половину срока, в день, когда жена моего друга умерла родами, – грубо бросил он.
Кэтрин слышала хрип в его голосе и видела, как напряженно он стоит: контур его тела загораживал свет, усиливающийся снаружи.
– Мне стоило отложить это еще дальше?
– Господи, ты должна была сказать мне это с самого начала! – Он повернулся и посмотрел на нее блестящими от слез глазами; его лицо искажала мука. – Я столько времени потерял зря!
Оливер схватил ее за руку, заставил выйти во двор и там, в сером утреннем свете оглядел с ног до головы.
Кэтрин не стала выпрямляться и втягивать живот, а наоборот, слегка откинулась назад, чтобы он стал виден под складками платья.
– Не каждая женщина умирает родами, иначе в мире было бы слишком мало людей, – с силой произнесла она. – Это не опаснее, чем уходить на войну. Эдон умерла, потому что ее тело исчерпало все силы. Если женщина рожает одного ребенка за другим, год за годом, она не может остаться здоровой. Твоя жена умерла потому, что ее бедра были слишком узкими, чтобы ребенок мог выйти. – Она коснулась ладонью его лица. – Мне не грозит ни то, ни другое; я молода и сильна. Ты должен верить.
– Даже если эта вера была обманута? – горько откликнулся он.
– А что еще остается?
Оливер покачал головой.
– Ты могла принять… – Он не договорил и отвел глаза. Но Кэтрин поняла, что он хотел сказать.
– Я могла выпить зелье, которое вызвало бы месячные? – она подавила желание хлестнуть его по лицу. – Да, могла бы, но это было бы так же опасно, как роды. Меня несло и рвало бы до тех пор, пока не пойдет кровь, у меня могли выпасть кишки; потеряв ребенка, я могла истечь кровью. – Она взяла его руку и прижала к низу живота. – Вчера я почувствовала первое шевеление. Это наш ребенок, Оливер. Он будет жить. Я клянусь тебе. И я тоже буду.
Его пальцы напряглись, словно хотели отдернуться, но Кэтрин задержала их еще на мгновение, чтобы вид, слово и осязание подкрепляли друг друга.
– Я клянусь, – повторила она, твердо глядя прямо в его глаза.
Оливер застонал, не раскрывая губ, привлек ее к себе и крепко обнял.
– Так сдержи свою клятву! – хрипло произнес он от сдерживаемых эмоций. – Потому что, если ты не сдержишь ее, я последую за тобой на тот свет, и никто из нас не найдет там покоя.
– Я сдержу ее, вот увидишь, – сказала она и с ласковыми неразборчивыми словами отвела его в комнатку и уложила на узкое ложе. Тот небольшой промежуток, который еще остался от ночи, они лежали в объятиях друг друга и никто из них не спал.
ГЛАВА 32
Кэтрин постепенно привыкала к Девижу. Она скучала по Бристолю из-за реки, соленого запаха моря и большого скопления торговых судов, благодаря которым покупка любой мыслимой мелочи превращалась в простую прогулку до причала. Ей не хватало знакомых видов и людей, но она не жалела, что уехала.
Женские покои в замке со смертью Эдон превратились в очень печальное место, все оделись в глубокий траур. Поскольку же двор все еще оплакивал кончину графа Роберта, общая атмосфера стала просто невыносимой.
В Девиже все было иначе. Здесь била ключом энергия и царила суматоха, поднятая рыжим юнцом, который добивался короны. Генрих никогда не останавливался. Даже если физически он и не двигался, то мысль его кипела, как горшок на огне. Окружение принца поневоле заражалось его силой. И это было необходимо, потому что Стефан и Евстахий гонялись за Генрихом, как терьеры за крысой, стремясь схватить за загривок и трясти, пока тот не умрет. Они гоняли его по всему юго-западу, сжигая по дороге урожаи в полях и забивая весь скот.
К счастью для Генриха, хоть и не для страдавшего народа, такие его союзники, как Раннульф Честер и Хью Норфолк сумели сильно отвлечь Стефана и Евстахия, когда те чересчур близко подобрались к своей цели. Стефан повернул в Линкольншир, Евстахий – в Восточную Англию.
Однако ощущение опасности по-прежнему доносилось до Девижа, как раскаты грома в грозу.
– Девон, – возвестил Оливер Кэтрин, весело покрутив головой. – Через два дня.
Он сидел на скамье, которая тянулась вдоль стены их жилища, дома, арендованного у монахов Рединга. Прежде он принадлежал торговцу, который, почувствовав свои годы, отдал его аббатству за содержание и уход.
– Генрих отправляется в Девон? – Кэтрин повернулась от котла, застыв с полным половником в руке. Она заметила, как Оливер скользнул глазами по ее телу и решительно отвел их в сторону.
Несмотря на то, что платье было очень свободным, беременность теперь стала окончательно заметной. Про себя Кэтрин думала, что, если ее живот вырастет еще немного, то просто лопнет, но Оливеру ничего подобного не говорила. Он настолько боялся, что одно неуместное слово могло окончательно выбить его из равновесия. Кэтрин не слишком беспокоилась из-за своего размера, потому что чувствовала себя здоровой и крепкой. Ее щиколотки только слегка опухали к концу дня, а ребенок брыкался так сильно, что она нисколько не сомневалась в его благополучии. Заручиться помощью хорошей повитухи оказалось сложно, но и об этом она не собиралась рассказывать Оливеру. Если учесть, что в Девиже размещалась армия Генриха вместе со всей обслугой и женами, повитухи были просто нарасхват. Кэтрин сама приняла несколько родов, пока ее живот не стал слишком большим, и до сих пор получала приглашения, которые вынуждена была отклонять.
– У Генриха собственные планы на время отсутствия Стефана и Евстахия; пока терьеры где-то болтаются, крыса планирует совершить несколько собственных набегов, – сказал Оливер. – Мы собираемся устроить вылазку в Брайдпорт.
Кэтрин налила густой суп в миску и поставила перед ним. Некогда кремовый гамбезон почернел от постоянного ношения стальной кольчуги. Оливер сильно отощал после лета, проведенного в седле. Его пшеничные волосы выгорели почти до белого цвета, а кожа так потемнела от загара, что даже перестала сереть от усталости. И все же Кэтрин знала, что он крайне измотан. Принц Генрих настолько жестко погонял своих людей, что его путь был усеян их сломанными останками.
– Это разумно? Оливер пожал плечами.
– Весьма вероятно, что мы возьмем его, а там удобная гавань. Если дела пойдут хорошо, попробуем взять что-нибудь еще. – Он потер глаза. – Вот только обеспечивать людей очень трудно. Трава в полях почти не растет, так что приходится подвозить корм для лошадей или брать его из ближайшего дружественного замка, а в половине случаев им там самим не хватает из-за погубленного урожая.
Оливер зачерпнул ложкой суп, посмотрел на него, затем отправил в рот, но без всякого удовольствия.
– Так королевства не завоюешь.
– Зачем же тогда воевать?
– Чтобы доказать Стефану и Евстахию, что Генрих – это такая заноза в их боку, которую очень просто не выдерешь. Чтобы доказать всем наблюдающим, что он умеет командовать людьми и может бросить вызов, даже находясь в положении неудачника, а тебе известно, как общественное мнение благосклонно к неудачникам. Генрих извлекает из этого все, что можно.
Кэтрин кивнула.
– В этом есть смысл. Но все же, если, действуя таким образом, он не завоюет королевство, то к чему все это?
– Чтобы заложить основы. Не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что раньше или позже нам придется вернуться в Нормандию. Генриху нужно больше войск, более сильный тыл, больше зрелости.
Кэтрин подошла к двери и выглянула на узкую улицу. Группка детей, среди которых была и Розамунда, увлеченно пускала кусочки дерева по луже, полностью погрузившись в игру. Она позвала дочку есть и, глядя, как та приближается, сглотнула комок в горле. Шесть лет. Еще через шесть Розамунда станет почти взрослой, а ребенок в чреве будет таким, как она сейчас. Кэтрин была отвратительна сама мысль о том, что, когда это произойдет, война может еще продолжаться.
– Мне отчаянно не хочется оставлять тебя, – сказал Оливер, когда она вернулась в комнату, чтобы налить тарелку поменьше для дочери.
– Мне тоже не хочется, чтобы ты уходил, но что проку желать. – Кэтрин заставила себя улыбнуться. – Возможно, это к лучшему. Если ты останешься, то будешь только изводить себя и постоянно спрашивать, все ли со мной в порядке. Займись лучше поставками для принца Генриха; хотя бы меньше свободного времени останется для беспокойства.
Оливер тоже заставил себя улыбнуться, но это удалось ему хуже.
– Мне не нужно свободное время, чтобы беспокоиться. Тревога преследует меня, занят я чем-нибудь или нет.
– Клянусь на любовном узле Этель, что со мной не случится ничего плохого, – твердо сказала Кэтрин. – Я обещала тебе крепкого ребенка и здоровую жену и мать, чтобы заботиться о нем, разве не так? Ты только посмотри на себя. Мне ведь нужен еще и отец.
В комнату танцующей походкой влетела Розамунда в промокшем платье. Ее лицо и руки были в грязи. Появление девочки прекратило все разговоры, потому что Кэтрин немедленно занялась ею, а Оливер принялся наконец есть, однако женщина почти физически чувствовала волны страха и тревоги, заполнявшие комнату. Сколько бы они не заверяли и не успокаивали друг друга, ощущение беззащитной уязвимости не проходило.
– Двойня, вне всякого сомнения, – сказала дама Сибелла. – Я чувствую головку здесь и вот здесь. – Она положила руку на вздутый горой живот Кэтрин. – И до конца срока уже недолго.
Повитуха приехала на свадьбу своей племянницы в Ладжерхол и решила побыть недельку в Девиже со своей сестрой, чтобы потом вдвоем отправиться на праздник.
Кэтрин вспомнила о своей клятве Оливеру. Двойняшки – это, конечно, осложнение, но не смертельное. Большинство женщин с двойнями вполне проходили это испытание, и лишь некоторые не выдерживали его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Джеффри снова начал трясти жену и, когда она не откликнулась, приподнял и прижал к себе, веля встать.
– Эдон! – буквально выл он.
– Джеффри, ради Бога, она умерла! – рыдала на полу Кэтрин.
Джеффри кинул на нее взгляд, исполненный такого горя и ненависти, что она сжалась.
– Она верила тебе, а ты предала ее, – прохрипел он – Она думала, что, пока ты рядом, с ней не произойдет никакого вреда.
Одной рукой он поддерживал голову своей жены за затылок, другую подставил под безвольную спину.
– Я не умею творить чудеса, – ответила Кэтрин, пытаясь обуздать горе и гнев. – Ее судьба была предрешена с самого начала; ты несправедлив.
– Несправедлив?! При чем тут вообще справедливость? – взорвался Джеффри. – Убирайся! Оставь нас одних. Ты нам не нужна, нам никто не нужен!
Он зарылся лицом в светлые волосы Эдон.
Кэтрин с трудом поднялась на ноги. Бедро онемело, ребра болели. Она посмотрела на Джеффри. Он молча трясся; его руки сжимали и гладили безответное тело Эдон. Ему никто не был нужен, но кто-то обязательно должен был быть рядом. И все же сама она, ради собственной безопасности, боялась приблизиться к нему. Джеффри по своей натуре был мягок, но мог мгновенно и безудержно приходить в ярость. Одно неверное движение или слово, и он ударит опять, может быть даже мечом.
Не проронив ни слова, она вышла из комнаты. За дверью ждал священник и стояло несколько женщин графини с покрасневшими, опухшими глазами. Кэтрин посоветовала всем, кроме священника – в конце концов это его долг утешать отчаявшихся, – держаться подальше и, растирая бедро, похромала в зал выяснить, не вернулся ли Оливер. Однажды он уже выдержал подобную бурю. Совсем не время было просить его провести Джеффри сквозь буруны на более спокойную воду, но делать нечего.
Оливер вернулся так поздно, что слуги, которые работали в пекарне и на кухне, уже начали шевелиться, чтобы вовремя взяться за работу, а на востоке уже занимался летний рассвет.
– Боже небесный, чтоб мне никогда больше не пришлось переживать подобной ночи, – пробормотал Оливер, усаживаясь у очага и растирая лицо ладонями. – Вина нет?
Кэтрин сама спала очень мало. Глаза давило, что предвещало начало мигрени, а желудок словно стянуло в узел.
– Только то, что осталось в кувшине.
Оливер протянул руку над очагом и схватил небольшой поливной кувшинчик.
– Как Джеффри? – тихо, помня о спящей на скамье Розамунде, спросила Кэтрин, накинула на рубашку плащ и села рядом с ним.
– Уснул. Точнее, нет. Нельзя назвать пьяный обморок сном. Я оставил его лежать в зале под его же плащом, только перевернул на бок, чтобы он не захлебнулся, если его будет рвать. То же самое сделал для меня брат, когда умер ла Эмма. – Оливер до последней капли перелил остатки вина в чашу и посмотрел на Кэтрин в тусклом рассветном свете. – Сегодня я мог утешить его только вином. Что тут скажешь? Что горе спустя годы немного отступает? Что у него остались их дети? Что мне знакомы его чувства? Разве все это утешит?
– Нет, – покачала головой Кэтрин.
– Вот именно, нет. – Оливер выпил вино одним глотком и скривился над чашей.
– Все вернулось обратно, – тихо произнес он. – Я смотрел на него и видел самого себя тогда, много лет назад. И я знал, что ничего не смогу для него сделать, только заставить напиться и помешать выйти и затеять с кем-нибудь драку, чтобы выпустить свою ярость. То же самое будет завтра, и послезавтра, и после-послезавтра. Он увидит, как на ее гроб падает земля, и захочет убить могильщиков, вытащить и попробовать разбудить последний раз.
Оливер говорил, и лицо его все больше бледнело.
– Не надо, – проговорила Кэтрин дрожащим голосом и принялась тереть глаза.
– Его окружат друзья и товарищи, а он будет проклинать их за то, что его не пускают к ней, – продолжил Оливер, словно не слышал. – Он возненавидит ее за то, что она умерла; он будет ненавидеть детей за то, что они похожи на нее, а больше всего будет ненавидеть себя за то, что бросил убившее ее семя.
Он очень аккуратно поставил чашу рядом с камином, но Кэтрин могла бы поклясться, что ему отчаянно хочется отшвырнуть ее.
– В один прекрасный день он начнет выздоравливать, – добавил Оливер, глядя на свои руки, – но ощущение это продлится недолго, и шрамы в душе останутся до самой его смерти.
Кэтрин больше не могла сдерживать свое горе; она обвила шею Оливера руками и села к нему на колени в поисках утешения. Рука Оливера крепко обхватила ее талию; он прижался лицом к ее горлу.
– О Господи, Кэтрин, почему жизнь так жестока? Она не могла на это ответить, потому что должна была сделать ее гораздо сложнее. Кэтрин еще немного тихо посидела на его коленях, собираясь с духом и борясь с искушением молчать и дальше под вполне вескими предлогами.
– Оливер, я должна сказать тебе одну вещь. – Она откашлялась. – Я все пыталась подобрать подходящий момент. Честно говоря, я собиралась сказать тебе это прошлым вечером…
– Что? – заморгал он. – Ах, да, «законченная сплетня». – Его голос был тускл и невыразителен. – Это не может подождать?
– Мне хотелось бы, чтобы могло, потому что сейчас совсем не время; только отсрочка сделает все еще сложнее.
Она почувствовала, как он напрягся.
– Это касается Луи?
– О Боже, нет! Мне даже думать о нем не хочется, не то что говорить. – Кэтрин облизнула губы и перевела дыхание. – Оливер, я жду ребенка.
Он сидел очень тихо; глубокую тишину не нарушало ничто, кроме тихого дыхания Розамунды.
– Я собиралась сообщить тебе раньше, но ты был далеко, с принцем Генрихом, а я хотела убедиться, что признаки не обманывают.
– Когда тебя положат на кровать? – проговорил он.
Эта фраза многое сказала Кэтрин. Он не упомянул о ребенке, как поступило бы большинство мужчин, а говорил только о родах.
– Я не совсем уверена. Наверное, где-то в декабре.
Снова воцарилась тишина, пока Оливер считал, а затем она взорвалась от его голоса: гневного, но приглушенного, чтобы не разбудить Розамунду.
– Получается, что ты уже на второй половине. И ты хочешь убедить меня, что, будучи повитухой, ничего не знала?
– Мы были в разлуке почти четыре недели, – постаралась оправдаться она.
Оливер спихнул Кэтрин с колен и рывком встал.
– Но ты должна была знать задолго до этого!
– Не настолько, чтобы убедиться, – солгала она, но Оливер резко повернулся и посмотрел ей прямо в глаза.
– И сколько времени тебе потребовалось, чтобы убедиться? – требовательно спросил он. – Я думал, что ты плохо переносишь путь от Руана до Карлисла. Это ведь была не просто морская болезнь, правда?
– Я считала, что просто.
Он недовольно фыркнул и уставился на занавес входа.
– Ты считала, что я заставлю тебя остаться в Руане, если ты мне скажешь.
– Клянусь Святым Распятием, что тогда я еще не была точно уверена, что жду ребенка. Отсутствие одних месячных еще не означает беременности, а у меня уже случалось и прежде, что месячные запаздывали. – Кэтрин прикусила губу. Она недаром боялась сказать ему: теперь, когда это сделано, все оказалось настолько плохо, насколько ей и представлялось. – Мне не хотелось тревожить тебя слишком рано.
– И поэтому ты решила сделать это, пройдя половину срока, в день, когда жена моего друга умерла родами, – грубо бросил он.
Кэтрин слышала хрип в его голосе и видела, как напряженно он стоит: контур его тела загораживал свет, усиливающийся снаружи.
– Мне стоило отложить это еще дальше?
– Господи, ты должна была сказать мне это с самого начала! – Он повернулся и посмотрел на нее блестящими от слез глазами; его лицо искажала мука. – Я столько времени потерял зря!
Оливер схватил ее за руку, заставил выйти во двор и там, в сером утреннем свете оглядел с ног до головы.
Кэтрин не стала выпрямляться и втягивать живот, а наоборот, слегка откинулась назад, чтобы он стал виден под складками платья.
– Не каждая женщина умирает родами, иначе в мире было бы слишком мало людей, – с силой произнесла она. – Это не опаснее, чем уходить на войну. Эдон умерла, потому что ее тело исчерпало все силы. Если женщина рожает одного ребенка за другим, год за годом, она не может остаться здоровой. Твоя жена умерла потому, что ее бедра были слишком узкими, чтобы ребенок мог выйти. – Она коснулась ладонью его лица. – Мне не грозит ни то, ни другое; я молода и сильна. Ты должен верить.
– Даже если эта вера была обманута? – горько откликнулся он.
– А что еще остается?
Оливер покачал головой.
– Ты могла принять… – Он не договорил и отвел глаза. Но Кэтрин поняла, что он хотел сказать.
– Я могла выпить зелье, которое вызвало бы месячные? – она подавила желание хлестнуть его по лицу. – Да, могла бы, но это было бы так же опасно, как роды. Меня несло и рвало бы до тех пор, пока не пойдет кровь, у меня могли выпасть кишки; потеряв ребенка, я могла истечь кровью. – Она взяла его руку и прижала к низу живота. – Вчера я почувствовала первое шевеление. Это наш ребенок, Оливер. Он будет жить. Я клянусь тебе. И я тоже буду.
Его пальцы напряглись, словно хотели отдернуться, но Кэтрин задержала их еще на мгновение, чтобы вид, слово и осязание подкрепляли друг друга.
– Я клянусь, – повторила она, твердо глядя прямо в его глаза.
Оливер застонал, не раскрывая губ, привлек ее к себе и крепко обнял.
– Так сдержи свою клятву! – хрипло произнес он от сдерживаемых эмоций. – Потому что, если ты не сдержишь ее, я последую за тобой на тот свет, и никто из нас не найдет там покоя.
– Я сдержу ее, вот увидишь, – сказала она и с ласковыми неразборчивыми словами отвела его в комнатку и уложила на узкое ложе. Тот небольшой промежуток, который еще остался от ночи, они лежали в объятиях друг друга и никто из них не спал.
ГЛАВА 32
Кэтрин постепенно привыкала к Девижу. Она скучала по Бристолю из-за реки, соленого запаха моря и большого скопления торговых судов, благодаря которым покупка любой мыслимой мелочи превращалась в простую прогулку до причала. Ей не хватало знакомых видов и людей, но она не жалела, что уехала.
Женские покои в замке со смертью Эдон превратились в очень печальное место, все оделись в глубокий траур. Поскольку же двор все еще оплакивал кончину графа Роберта, общая атмосфера стала просто невыносимой.
В Девиже все было иначе. Здесь била ключом энергия и царила суматоха, поднятая рыжим юнцом, который добивался короны. Генрих никогда не останавливался. Даже если физически он и не двигался, то мысль его кипела, как горшок на огне. Окружение принца поневоле заражалось его силой. И это было необходимо, потому что Стефан и Евстахий гонялись за Генрихом, как терьеры за крысой, стремясь схватить за загривок и трясти, пока тот не умрет. Они гоняли его по всему юго-западу, сжигая по дороге урожаи в полях и забивая весь скот.
К счастью для Генриха, хоть и не для страдавшего народа, такие его союзники, как Раннульф Честер и Хью Норфолк сумели сильно отвлечь Стефана и Евстахия, когда те чересчур близко подобрались к своей цели. Стефан повернул в Линкольншир, Евстахий – в Восточную Англию.
Однако ощущение опасности по-прежнему доносилось до Девижа, как раскаты грома в грозу.
– Девон, – возвестил Оливер Кэтрин, весело покрутив головой. – Через два дня.
Он сидел на скамье, которая тянулась вдоль стены их жилища, дома, арендованного у монахов Рединга. Прежде он принадлежал торговцу, который, почувствовав свои годы, отдал его аббатству за содержание и уход.
– Генрих отправляется в Девон? – Кэтрин повернулась от котла, застыв с полным половником в руке. Она заметила, как Оливер скользнул глазами по ее телу и решительно отвел их в сторону.
Несмотря на то, что платье было очень свободным, беременность теперь стала окончательно заметной. Про себя Кэтрин думала, что, если ее живот вырастет еще немного, то просто лопнет, но Оливеру ничего подобного не говорила. Он настолько боялся, что одно неуместное слово могло окончательно выбить его из равновесия. Кэтрин не слишком беспокоилась из-за своего размера, потому что чувствовала себя здоровой и крепкой. Ее щиколотки только слегка опухали к концу дня, а ребенок брыкался так сильно, что она нисколько не сомневалась в его благополучии. Заручиться помощью хорошей повитухи оказалось сложно, но и об этом она не собиралась рассказывать Оливеру. Если учесть, что в Девиже размещалась армия Генриха вместе со всей обслугой и женами, повитухи были просто нарасхват. Кэтрин сама приняла несколько родов, пока ее живот не стал слишком большим, и до сих пор получала приглашения, которые вынуждена была отклонять.
– У Генриха собственные планы на время отсутствия Стефана и Евстахия; пока терьеры где-то болтаются, крыса планирует совершить несколько собственных набегов, – сказал Оливер. – Мы собираемся устроить вылазку в Брайдпорт.
Кэтрин налила густой суп в миску и поставила перед ним. Некогда кремовый гамбезон почернел от постоянного ношения стальной кольчуги. Оливер сильно отощал после лета, проведенного в седле. Его пшеничные волосы выгорели почти до белого цвета, а кожа так потемнела от загара, что даже перестала сереть от усталости. И все же Кэтрин знала, что он крайне измотан. Принц Генрих настолько жестко погонял своих людей, что его путь был усеян их сломанными останками.
– Это разумно? Оливер пожал плечами.
– Весьма вероятно, что мы возьмем его, а там удобная гавань. Если дела пойдут хорошо, попробуем взять что-нибудь еще. – Он потер глаза. – Вот только обеспечивать людей очень трудно. Трава в полях почти не растет, так что приходится подвозить корм для лошадей или брать его из ближайшего дружественного замка, а в половине случаев им там самим не хватает из-за погубленного урожая.
Оливер зачерпнул ложкой суп, посмотрел на него, затем отправил в рот, но без всякого удовольствия.
– Так королевства не завоюешь.
– Зачем же тогда воевать?
– Чтобы доказать Стефану и Евстахию, что Генрих – это такая заноза в их боку, которую очень просто не выдерешь. Чтобы доказать всем наблюдающим, что он умеет командовать людьми и может бросить вызов, даже находясь в положении неудачника, а тебе известно, как общественное мнение благосклонно к неудачникам. Генрих извлекает из этого все, что можно.
Кэтрин кивнула.
– В этом есть смысл. Но все же, если, действуя таким образом, он не завоюет королевство, то к чему все это?
– Чтобы заложить основы. Не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что раньше или позже нам придется вернуться в Нормандию. Генриху нужно больше войск, более сильный тыл, больше зрелости.
Кэтрин подошла к двери и выглянула на узкую улицу. Группка детей, среди которых была и Розамунда, увлеченно пускала кусочки дерева по луже, полностью погрузившись в игру. Она позвала дочку есть и, глядя, как та приближается, сглотнула комок в горле. Шесть лет. Еще через шесть Розамунда станет почти взрослой, а ребенок в чреве будет таким, как она сейчас. Кэтрин была отвратительна сама мысль о том, что, когда это произойдет, война может еще продолжаться.
– Мне отчаянно не хочется оставлять тебя, – сказал Оливер, когда она вернулась в комнату, чтобы налить тарелку поменьше для дочери.
– Мне тоже не хочется, чтобы ты уходил, но что проку желать. – Кэтрин заставила себя улыбнуться. – Возможно, это к лучшему. Если ты останешься, то будешь только изводить себя и постоянно спрашивать, все ли со мной в порядке. Займись лучше поставками для принца Генриха; хотя бы меньше свободного времени останется для беспокойства.
Оливер тоже заставил себя улыбнуться, но это удалось ему хуже.
– Мне не нужно свободное время, чтобы беспокоиться. Тревога преследует меня, занят я чем-нибудь или нет.
– Клянусь на любовном узле Этель, что со мной не случится ничего плохого, – твердо сказала Кэтрин. – Я обещала тебе крепкого ребенка и здоровую жену и мать, чтобы заботиться о нем, разве не так? Ты только посмотри на себя. Мне ведь нужен еще и отец.
В комнату танцующей походкой влетела Розамунда в промокшем платье. Ее лицо и руки были в грязи. Появление девочки прекратило все разговоры, потому что Кэтрин немедленно занялась ею, а Оливер принялся наконец есть, однако женщина почти физически чувствовала волны страха и тревоги, заполнявшие комнату. Сколько бы они не заверяли и не успокаивали друг друга, ощущение беззащитной уязвимости не проходило.
– Двойня, вне всякого сомнения, – сказала дама Сибелла. – Я чувствую головку здесь и вот здесь. – Она положила руку на вздутый горой живот Кэтрин. – И до конца срока уже недолго.
Повитуха приехала на свадьбу своей племянницы в Ладжерхол и решила побыть недельку в Девиже со своей сестрой, чтобы потом вдвоем отправиться на праздник.
Кэтрин вспомнила о своей клятве Оливеру. Двойняшки – это, конечно, осложнение, но не смертельное. Большинство женщин с двойнями вполне проходили это испытание, и лишь некоторые не выдерживали его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56