Ивецио и Роза бросились на улицу, схватились за ручки и, стараясь изо всех сил, приволокли сумку в кухню, поставив ее к ногам брата.– Вижу, сил у вас много! – похвалил Анджело довольных близнецов.– Хватает! – гордо заявил Ивецио.Анджело выудил из нагрудного кармана ключик и открыл сумку. Пока он священнодействовал с ключом, остальные взирали на него в полном молчании, которое нарушало лишь жужжание мух. Взгляд Розы притягивали крепкие загорелые руки брата. Ей припомнились отцовские руки: с мозолистыми ладонями, обломанными короткими ногтями, обведенными темной полоской – ее ничем нельзя было отмыть. У отца были руки настоящего крестьянина – привычные к полю, к пашне, к плодам, что дарила земля. Руки, умевшие молотить и веять, чистить скребницей коней и доить коров, полоть и мотыжить, работать в кузнице. Владели эти руки и хлыстом…Вспомнив об этом, девочка с тревогой взглянула на старшего брата. Она сразу полюбила этого по-господски одетого человека, но в душе Роза чувствовала: Анджело относится к опасному разряду бунтарей.Близнецы понимали друг друга мгновенно; в любой ситуации им достаточно было обменяться взглядом – и каждый схватывал чувства другого. Они переглянулись и в ту же секунду одарили полным доверием доселе неизвестного им брата.Анджело тем временем развернул перевязанный синей ленточкой сверток и вынул что-то голубое, воздушное, усыпанное желтыми звездами цвета пшеничного поля.– Кашемировая шаль, – сказал Анджело. – Для вас, мама.Алина так растерялась, что ничего не могла выговорить. Она с восторгом посмотрела на чудесный подарок, осторожно взяла шаль и изящным жестом накинула ее на плечи, прикрыв коленкоровое платье.– Красота-то какая! – покраснев, произнесла женщина.– Вы прямо как синьора из Брайтона, – сделал Алине комплимент сын.Мать, не поняв похвалы, нахмурилась.– Что еще за Брайтон? – спросила она.– Город, где я живу, – спокойно объяснил Анджело. – Это в Англии, у моря. Летними вечерами, когда становится прохладней, элегантные дамы набрасывают на плечи шали вроде этой и выходят на набережную прогуляться.Роза представила себе элегантных дам, которых никогда не видела, набережную и море, о котором понятия не имела. А Алина смущенно улыбалась: ей очень польстило сравнение сына.Впрочем, мать тоже никогда не видела моря, но шаль сразу стала для нее драгоценной реликвией. Она набрасывала подарок на плечи, запершись в одиночестве в спальне, и воображала себя элегантной дамой из далекого города Брайтона.А Анджело обратился к Ивецио:– Мама мне писала, ты хорошо рисуешь…Мальчик почувствовал, что за замечанием брата последует что-то важное.– Да я так… когда делать нечего, – прошептал Ивецио.– Нет, у него действительно хорошо получается, – вмешалась Алина.– Тогда я правильно выбрал тебе подарок.Анджело протянул брату коробку и добавил:– Тут карандаши, но, если намочить кончик, ими можно рисовать как красками.Ивецио поднял крышку деревянной коробочки: там аккуратным рядком лежали разноцветные карандаши, начиная с белого и кончая черным, а между ними – целая цветная радуга. Ивецио словно завороженный смотрел на многоцветье карандашей, таких новеньких, таких прекрасных, глубоко вдыхая их запах.Мальчик взглянул на сестренку.«А Анджело совсем не злой», – прочла Роза во взгляде брата и, опустив ресницы, беззвучно согласилась с ним.– Вот и подарок для сестренки! – объявил Анджело, и в его натруженных руках блеснуло ожерелье, показавшееся Розе невыразимо прекрасным.– Это мне? – не веря собственному счастью, спросила Роза, осторожно дотронувшись до серебряного ожерелья, сделанного в форме розочек.– Как настоящие розовые бутоны, – прошептала она, не отрывая взгляда от нежданного подарка.– Так оно и есть, – с улыбкой объяснил Анджело. – Это бутоны розы, ты ведь у нас Роза, Роза в бутоне. Я выбрал это украшение для тебя.Слова брата звучали нежно, он надел ожерелье девочке на шею, и Роза почувствовала прикосновение серебряных розочек. Она коснулась их пальцем, опустила глаза, чтобы рассмотреть получше. Она почувствовала себя иной, единственной в своем роде, и ощутила непривычное волнение. Раз брат сделал ей подарок, как настоящей женщине, значит, она действительно становится женщиной.– Ты прямо красавица! – заметил брат, с улыбкой наблюдавший за изумленной Розой.– Как те дамы в Англии? – робко спросила она, не поднимая от смущения глаз.– Лучше, куда лучше, – рассмеялся Анджело.Алина строго взглянула на детей, но решила пока не вмешиваться, опасаясь нарушить хрупкую гармонию этой минуты.– Спасибо! – произнесла Роза.Она подошла к Анджело, поцеловала его в щеку, ощутив на нежных губах колкую щетину, и еще почувствовала какой-то неизвестный, но приятный запах.– Ну хватит, – заявила Алина, похоже, несколько раздраженная.– Конечно, хватит, – согласилась Роза, думая, что мать намекает на полученные великолепные подарки.Женщина же имела в виду этот неуместный, на ее взгляд, поцелуй. В доме Дуньяни целовались лишь в особых случаях. Едва дети вставали на собственные ноги, их уже не брали на руки. А родительская ласка напоминала скорее подзатыльник, чем нежное выражение чувств. Но дети росли в довольстве. Достаточно было слушаться родителей, и никакое наказание тебе не угрожало. Роза помнила лишь один случай, когда мать поцеловала ее. Девочка тогда лежала больная, с высокой температурой. Зато очень часто приходилось Розе целовать распятие и край одежд гипсовой Мадонны в маленьком гроте, окруженном садом, по ту сторону дороги. Все работники «Фавориты» принимали участие в постройке этого святилища.Она ничего не чувствовала, касаясь губами холодных святынь, разве что леденящий страх перед карой небесной. А щека Анджело была теплой, живой и пахла марсельским мылом и солнцем.Анджело приподнял сестренку сильными руками и посадил ее к себе на колени.– Поможешь мне достать остальные подарки? – спросил он.– Нет, мне хочется пойти к Клементе, – ответила девочка и умоляюще посмотрела на брата.– Ну раз это так важно, беги к Клементе, – согласился он.Роза соскользнула с колен Анджело, а Алина облегченно вздохнула: ей не очень-то понравились те знаки нежности, которыми обменялись Анджело и девочка. Она подумала, что в далекой стране ее сын приобрел чужестранные привычки и забыл о приличиях.
Клементе ждал их, сидя на земле рядом с хлевом. Он терзал перочинным ножом, своим единственным сокровищем, тополиную веточку. У ног его свернулась Лилин, черно-белая дворняжка, неразлучный спутник и товарищ в играх. Из хлева доносилось протяжное мычание коровы.– Я вас уже сто лет жду! – недовольно проворчал Клементе.Это был худой, крепкий мальчишка, смуглый от солнца и грязи, с кроткими, спокойными глазами.– Анджело вернулся! – объяснил возбужденный Ивецио. – Анджело, наш брат, ты его не знаешь. Он в Англии жил!Про Англию Клементе никогда не слышал, он припомнил знакомые названия: Крешенцаго, Колоньо, Вимодроне, Монца, Лоди, Бергамо, нет, такого названия он не знал.– Смотри, что он мне привез из Англии, – похвасталась Роза.Ей нравилось произносить само слово «Англия», и она с детской непосредственностью продемонстрировала свое сокровище. Клементе, увидев украшение, даже глаза вытаращил.– Оно что, твое? – спросил он, хотя знал, что у хозяйских детей бывают вещи, недоступные простым смертным.– Мое, мое собственное, – гордо подтвердила Роза.– Вот оно как! – проговорил Клементе, повторяя любимое восклицание своего отца.Отец мальчика был самым высокооплачиваемым работником в поместье. Этому уроженцу Бергамо ферма во многом была обязана своим процветанием, поскольку он великолепно разбирался в молочном производстве и выращивании крупного рогатого скота. В семье его было пятеро детей. Клементе, лишь на год моложе близнецов, всегда оставался их любимым товарищем в играх. Розу он любил без памяти.Клементе отличался живым умом и наблюдательностью. Ничто из того, что происходило в «Фаворите», не ускользало от его взора. Он заметил появление чужестранца, а теперь был уверен: о возвращении Анджело Дуньяни, старшего сына хозяина, из дальней страны под названием Англия в деревне еще будут вспоминать долгими вечерами.– Оно серебряное! – сказала Роза и, уперев руки в боки, кокетливо прошлась перед Клементе.– Покажи, – попросил мальчик, потянувшись к ожерелью.Роза отскочила назад и инстинктивно прикрыла украшение руками, защищая свое сокровище.– Ты с ума сошел! – воскликнула она. – У тебя руки грязные, перепачкаешь.– Оставь ты ее! – сказал Ивецио.Ему не терпелось показать другу свой подарок.– Лучше посмотри, что у меня есть. – И он распахнул перед изумленным Клементе деревянную коробку, демонстрируя карандаши.– Какие красивые! – поразился Клементе, наслаждаясь необычным зрелищем.– А это не просто карандаши, – с видом знатока объяснил Ивецио. – Если намочить кончик, они рисуют как краски, и можно делать картины вроде тех, что вешают на стену.Маленький крестьянин, одетый победней и вымытый похуже, чем хозяйские дети, потерял дар речи, увидев перед собой великолепную радугу красок. Так же потряс Клементе дирижабль, пролетевший однажды над «Фаворитой». Разноцветные карандаши и дирижабль – две диковины, недоступные ему. От одного вида этих чудес Клементе испытывал неизъяснимое наслаждение.Дворняжка Лилин прыгала вокруг, высунув на жаре язык и громко дыша. А Клементе любовался подарками без всякой зависти; он искренне радовался счастью маленьких хозяев, почтивших его своей дружбой. Особенно радовался он счастью Розы.– Оно тебе так идет! – сказал мальчик, держась на почтительном удалении и от девочки, и от ожерелья. – Точно для тебя и делалось…И в эту минуту Клементе захотелось навсегда остаться рядом с Розой, расти с ней вместе, чтобы ловить в ее глазах отблеск мимолетного счастья. Глава 2 – Да, красивое ожерелье, красивое… – произнесла Алина, держа украшение большим и указательным пальцем правой руки и взвешивая его ладонью левой.Окна на верхнем этаже хозяйского дома были открыты, и в комнату проникали золотой свет заката и зеленоватые отблески наступавших сумерек.– Да, мама, – ответила Роза.Она настороженно смотрела на мать снизу вверх и теребила пальцами шелковую ленточку в косе. Зачем мама велела снять ожерелье и отдать ей?– Очень красивое, – повторила женщина.Холодная улыбка появилась на ярких губах Алины.– Но оно тебе не подходит! – закончила мать.Розу словно холодной водой обдали.– Но Анджело его привез мне! – выкрикнула девочка, забыв и об уважении к матери, и о хороших манерах.– Конечно, Анджело его привез тебе, – продолжала мать, – но ты его носить не можешь. Понятно?Алина говорила холодным уверенным тоном.У девочки даже дыхание перехватило, сердечко ее едва не вырвалось из груди.– Почему? – чуть слышным голосом спросила Роза и затрясла головой.Алина повертела в длинных изящных пальцах серебряный бутончик.– Ты еще ребенок, – произнесла мать, унижая девочку, почувствовавшую себя женщиной, – а приличные дети не носят ожерелий и браслетов… Если бы ты была девушкой… девушка, может, и надела бы такое украшение… А в твоем возрасте не следует и мечтать о подобных глупостях.Матери хотелось, чтобы дочь почувствовала свою вину. Она подержала ожерелье на ладони, а потом сжала его в кулак, чтобы невинный взгляд ребенка и коснуться не мог этого искушения.Роза с силой дернула себя за темную густую косу, стараясь причинить боль, но ничего не почувствовала. От слов матери она оцепенела.– Ожерелье – мое! – решительно заявила девочка.– Да, конечно, – успокоила ее Алина, – но, пока ты не выросла, надо быть скромной, иначе вырастешь дурной женщиной, и Христос огорчится. Ты же не хочешь этого?Роза, конечно, не хотела делать больно Христу, но почему Христос всемогущий позволял обижать Розу? Почему он, такой добрый, ничего не делал, чтобы помешать свершиться ужасной несправедливости? Она огляделась вокруг – как бы устроить все так, чтобы и Христа не обижать, и сокровище свое сохранить?Мать и дочь стояли в комнатке Розы: пол из обожженной глины, голые балки потолка, беленые стены. Обстановка отличалась спартанской простотой: железная кроватка у стены, напротив окна комод, на нем – керосиновая лампа; сундук для одежды, плетеный соломенный стул и железная подставка с кувшином и миской из белой майолики.Роза еще не привыкла к комнатке, куда ее перевели прошлой весной. Раньше она вместе с Ивецио спала в комнате родителей, а теперь их разделили. Кончилось раннее детство, и Роза впервые познала одиночество, Ивецио же пришлось устроиться в спальне у Пьера Луиджи. Детям расставаться не хотелось, но пришлось подчиниться решению родителей. Роза, оказавшись одна, страдала больше; ей было бы легче, останься у нее ожерелье.Взгляд девочки упал на шкатулку темной кожи, стоявшую на сундуке. Там, на желтой атласной подкладке, хранились образки святых, четки из перламутровых бусин и молитвенник с золотым обрезом, который девочка брала по воскресеньям на мессу, хотя читать еще не умела.– Хорошо, мама, – согласилась Роза, выбирая меньшее из зол, – я положу ожерелье в шкатулку и не буду надевать, пока не вырасту.Девочка протянула ручку, ожидая, что мать отдаст ей сокровище. Алина Дуньяни улыбнулась, и девочка прочла в серых материнских глазах новую угрозу.– Нет, мы сделаем лучше, – сказала Алина.– Как? – спросила Роза.– Надо обрадовать Христа, – продолжала мать.– Правда? – удивилась девочка.– Если поступишь, как я скажу, Христос в небе возрадуется и поможет тебе держаться подальше от мирских искушений.Алина говорила медоточивым тоном, но дочь уловила в ее словах коварный посвист змеи, что собирается ужалить.– Так что мне делать? – настороженно спросила Роза.– Сегодня вечером, как только кончится служба, ты подаришь ожерелье Мадонне, – торжествующе произнесла мать.Алина опустила в широкий карман фартука украшение и большими шагами вышла из комнаты. Роза стояла потрясенная.Ошеломленная, девочка застыла, перед глазами ее встал лик Христа в терновом венце: он улыбался, потому что Роза преподнесла ожерелье Мадонне. Но эта картина сразу же показалась Розе фальшивой. Она бросилась в коридор и бегом догнала мать, еще не успевшую спуститься в кухню. Девочка потянула Алину за подол юбки.– Зачем? Зачем? – со слезами на глазах простонала Роза.– Затем, чтобы отблагодарить Мадонну. Она позволила Анджело вернуться домой живым и здоровым, – ответила Алина. – Разве это не причина для благодарности?Роза вернулась к себе, кинулась на постель и в отчаянии разрыдалась.
«Oh clemens, oh pia, oh dulcis virgo Maria!»Последние слова гимна «Salve Regina», пропетые хором в заключение молебна, разнеслись в благоухающем вечернем воздухе. Умолкли последние цикады, и завели стрекотание первые кузнечики.Все обитатели «Фавориты» стояли по двое вдоль посыпанной щебнем садовой дорожки перед статуей Мадонны в голубом плаще, раскинувшей руки с выражением смиренной скорби и жертвенности. Ноги Богоматери попирали гранитный шар, который обвивал змей, символ мирового греха.Иньяцио Дуньяни стоял в первом ряду, рядом с матерью, бабушкой Дуньяни – маленькой, худенькой старушкой, постоянно одетой в черное. За ними Алина с близнецами, потом Пьер Луиджи и Анджело, а дальше – слуги и работники.Когда наступила полная тишина, Алина сильно сжала плечо дочери и вложила ей в руку серебряное ожерелье. Она вытолкнула Розу вперед, и та, сделав несколько шагов, подошла к грубо сколоченному алтарю, где теплилась лампада. Роза взошла по ступенькам, поднявшись на цыпочки, открыла стеклянное окошечко и надела свое серебряное сокровище на шею гипсовой Мадонне.Она спрыгнула вниз и услышала громкий голос матери:– Моя дочь Роза в день праздника Мадонны поднесла Пресвятой Деве свое серебряное ожерелье в благодарность за милость Божью.Слова Алины прозвучали словно удары хлыста. Роза прошла мимо матери, не обратив внимания на протянутую материнскую руку. Из рядов молящихся послышался одобрительный шепот, а девочка вышла из сада, перешла через дорогу и бегом бросилась к сеновалу.Там ее и нашел Анджело. Роза лежала на сене и смотрела в светлое небо, где трепетали первые звезды. Со двора доносились звонкие голоса детей, увлеченных игрой. Они весело повторяли слова старинной считалочки: «Жил да был старик один, он залез в чужой камин. Раз, два, три, ничего не говори…»У коровника, под навесом, сидели взрослые, обсуждая события прошедшего дня. Звенел смех, позвякивали стаканы: хозяин угощал работников. По случаю праздника в «Фавориту» забрел шарманщик. Он наигрывал меланхолические мелодии в ритме вальса или мазурки. Кто-то подпевал, парочки танцевали, некоторые и пели, и приплясывали.– А ты почему не идешь танцевать? – спросила Роза брата.– Как же я пойду танцевать, если моя дама спряталась в сене?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Клементе ждал их, сидя на земле рядом с хлевом. Он терзал перочинным ножом, своим единственным сокровищем, тополиную веточку. У ног его свернулась Лилин, черно-белая дворняжка, неразлучный спутник и товарищ в играх. Из хлева доносилось протяжное мычание коровы.– Я вас уже сто лет жду! – недовольно проворчал Клементе.Это был худой, крепкий мальчишка, смуглый от солнца и грязи, с кроткими, спокойными глазами.– Анджело вернулся! – объяснил возбужденный Ивецио. – Анджело, наш брат, ты его не знаешь. Он в Англии жил!Про Англию Клементе никогда не слышал, он припомнил знакомые названия: Крешенцаго, Колоньо, Вимодроне, Монца, Лоди, Бергамо, нет, такого названия он не знал.– Смотри, что он мне привез из Англии, – похвасталась Роза.Ей нравилось произносить само слово «Англия», и она с детской непосредственностью продемонстрировала свое сокровище. Клементе, увидев украшение, даже глаза вытаращил.– Оно что, твое? – спросил он, хотя знал, что у хозяйских детей бывают вещи, недоступные простым смертным.– Мое, мое собственное, – гордо подтвердила Роза.– Вот оно как! – проговорил Клементе, повторяя любимое восклицание своего отца.Отец мальчика был самым высокооплачиваемым работником в поместье. Этому уроженцу Бергамо ферма во многом была обязана своим процветанием, поскольку он великолепно разбирался в молочном производстве и выращивании крупного рогатого скота. В семье его было пятеро детей. Клементе, лишь на год моложе близнецов, всегда оставался их любимым товарищем в играх. Розу он любил без памяти.Клементе отличался живым умом и наблюдательностью. Ничто из того, что происходило в «Фаворите», не ускользало от его взора. Он заметил появление чужестранца, а теперь был уверен: о возвращении Анджело Дуньяни, старшего сына хозяина, из дальней страны под названием Англия в деревне еще будут вспоминать долгими вечерами.– Оно серебряное! – сказала Роза и, уперев руки в боки, кокетливо прошлась перед Клементе.– Покажи, – попросил мальчик, потянувшись к ожерелью.Роза отскочила назад и инстинктивно прикрыла украшение руками, защищая свое сокровище.– Ты с ума сошел! – воскликнула она. – У тебя руки грязные, перепачкаешь.– Оставь ты ее! – сказал Ивецио.Ему не терпелось показать другу свой подарок.– Лучше посмотри, что у меня есть. – И он распахнул перед изумленным Клементе деревянную коробку, демонстрируя карандаши.– Какие красивые! – поразился Клементе, наслаждаясь необычным зрелищем.– А это не просто карандаши, – с видом знатока объяснил Ивецио. – Если намочить кончик, они рисуют как краски, и можно делать картины вроде тех, что вешают на стену.Маленький крестьянин, одетый победней и вымытый похуже, чем хозяйские дети, потерял дар речи, увидев перед собой великолепную радугу красок. Так же потряс Клементе дирижабль, пролетевший однажды над «Фаворитой». Разноцветные карандаши и дирижабль – две диковины, недоступные ему. От одного вида этих чудес Клементе испытывал неизъяснимое наслаждение.Дворняжка Лилин прыгала вокруг, высунув на жаре язык и громко дыша. А Клементе любовался подарками без всякой зависти; он искренне радовался счастью маленьких хозяев, почтивших его своей дружбой. Особенно радовался он счастью Розы.– Оно тебе так идет! – сказал мальчик, держась на почтительном удалении и от девочки, и от ожерелья. – Точно для тебя и делалось…И в эту минуту Клементе захотелось навсегда остаться рядом с Розой, расти с ней вместе, чтобы ловить в ее глазах отблеск мимолетного счастья. Глава 2 – Да, красивое ожерелье, красивое… – произнесла Алина, держа украшение большим и указательным пальцем правой руки и взвешивая его ладонью левой.Окна на верхнем этаже хозяйского дома были открыты, и в комнату проникали золотой свет заката и зеленоватые отблески наступавших сумерек.– Да, мама, – ответила Роза.Она настороженно смотрела на мать снизу вверх и теребила пальцами шелковую ленточку в косе. Зачем мама велела снять ожерелье и отдать ей?– Очень красивое, – повторила женщина.Холодная улыбка появилась на ярких губах Алины.– Но оно тебе не подходит! – закончила мать.Розу словно холодной водой обдали.– Но Анджело его привез мне! – выкрикнула девочка, забыв и об уважении к матери, и о хороших манерах.– Конечно, Анджело его привез тебе, – продолжала мать, – но ты его носить не можешь. Понятно?Алина говорила холодным уверенным тоном.У девочки даже дыхание перехватило, сердечко ее едва не вырвалось из груди.– Почему? – чуть слышным голосом спросила Роза и затрясла головой.Алина повертела в длинных изящных пальцах серебряный бутончик.– Ты еще ребенок, – произнесла мать, унижая девочку, почувствовавшую себя женщиной, – а приличные дети не носят ожерелий и браслетов… Если бы ты была девушкой… девушка, может, и надела бы такое украшение… А в твоем возрасте не следует и мечтать о подобных глупостях.Матери хотелось, чтобы дочь почувствовала свою вину. Она подержала ожерелье на ладони, а потом сжала его в кулак, чтобы невинный взгляд ребенка и коснуться не мог этого искушения.Роза с силой дернула себя за темную густую косу, стараясь причинить боль, но ничего не почувствовала. От слов матери она оцепенела.– Ожерелье – мое! – решительно заявила девочка.– Да, конечно, – успокоила ее Алина, – но, пока ты не выросла, надо быть скромной, иначе вырастешь дурной женщиной, и Христос огорчится. Ты же не хочешь этого?Роза, конечно, не хотела делать больно Христу, но почему Христос всемогущий позволял обижать Розу? Почему он, такой добрый, ничего не делал, чтобы помешать свершиться ужасной несправедливости? Она огляделась вокруг – как бы устроить все так, чтобы и Христа не обижать, и сокровище свое сохранить?Мать и дочь стояли в комнатке Розы: пол из обожженной глины, голые балки потолка, беленые стены. Обстановка отличалась спартанской простотой: железная кроватка у стены, напротив окна комод, на нем – керосиновая лампа; сундук для одежды, плетеный соломенный стул и железная подставка с кувшином и миской из белой майолики.Роза еще не привыкла к комнатке, куда ее перевели прошлой весной. Раньше она вместе с Ивецио спала в комнате родителей, а теперь их разделили. Кончилось раннее детство, и Роза впервые познала одиночество, Ивецио же пришлось устроиться в спальне у Пьера Луиджи. Детям расставаться не хотелось, но пришлось подчиниться решению родителей. Роза, оказавшись одна, страдала больше; ей было бы легче, останься у нее ожерелье.Взгляд девочки упал на шкатулку темной кожи, стоявшую на сундуке. Там, на желтой атласной подкладке, хранились образки святых, четки из перламутровых бусин и молитвенник с золотым обрезом, который девочка брала по воскресеньям на мессу, хотя читать еще не умела.– Хорошо, мама, – согласилась Роза, выбирая меньшее из зол, – я положу ожерелье в шкатулку и не буду надевать, пока не вырасту.Девочка протянула ручку, ожидая, что мать отдаст ей сокровище. Алина Дуньяни улыбнулась, и девочка прочла в серых материнских глазах новую угрозу.– Нет, мы сделаем лучше, – сказала Алина.– Как? – спросила Роза.– Надо обрадовать Христа, – продолжала мать.– Правда? – удивилась девочка.– Если поступишь, как я скажу, Христос в небе возрадуется и поможет тебе держаться подальше от мирских искушений.Алина говорила медоточивым тоном, но дочь уловила в ее словах коварный посвист змеи, что собирается ужалить.– Так что мне делать? – настороженно спросила Роза.– Сегодня вечером, как только кончится служба, ты подаришь ожерелье Мадонне, – торжествующе произнесла мать.Алина опустила в широкий карман фартука украшение и большими шагами вышла из комнаты. Роза стояла потрясенная.Ошеломленная, девочка застыла, перед глазами ее встал лик Христа в терновом венце: он улыбался, потому что Роза преподнесла ожерелье Мадонне. Но эта картина сразу же показалась Розе фальшивой. Она бросилась в коридор и бегом догнала мать, еще не успевшую спуститься в кухню. Девочка потянула Алину за подол юбки.– Зачем? Зачем? – со слезами на глазах простонала Роза.– Затем, чтобы отблагодарить Мадонну. Она позволила Анджело вернуться домой живым и здоровым, – ответила Алина. – Разве это не причина для благодарности?Роза вернулась к себе, кинулась на постель и в отчаянии разрыдалась.
«Oh clemens, oh pia, oh dulcis virgo Maria!»Последние слова гимна «Salve Regina», пропетые хором в заключение молебна, разнеслись в благоухающем вечернем воздухе. Умолкли последние цикады, и завели стрекотание первые кузнечики.Все обитатели «Фавориты» стояли по двое вдоль посыпанной щебнем садовой дорожки перед статуей Мадонны в голубом плаще, раскинувшей руки с выражением смиренной скорби и жертвенности. Ноги Богоматери попирали гранитный шар, который обвивал змей, символ мирового греха.Иньяцио Дуньяни стоял в первом ряду, рядом с матерью, бабушкой Дуньяни – маленькой, худенькой старушкой, постоянно одетой в черное. За ними Алина с близнецами, потом Пьер Луиджи и Анджело, а дальше – слуги и работники.Когда наступила полная тишина, Алина сильно сжала плечо дочери и вложила ей в руку серебряное ожерелье. Она вытолкнула Розу вперед, и та, сделав несколько шагов, подошла к грубо сколоченному алтарю, где теплилась лампада. Роза взошла по ступенькам, поднявшись на цыпочки, открыла стеклянное окошечко и надела свое серебряное сокровище на шею гипсовой Мадонне.Она спрыгнула вниз и услышала громкий голос матери:– Моя дочь Роза в день праздника Мадонны поднесла Пресвятой Деве свое серебряное ожерелье в благодарность за милость Божью.Слова Алины прозвучали словно удары хлыста. Роза прошла мимо матери, не обратив внимания на протянутую материнскую руку. Из рядов молящихся послышался одобрительный шепот, а девочка вышла из сада, перешла через дорогу и бегом бросилась к сеновалу.Там ее и нашел Анджело. Роза лежала на сене и смотрела в светлое небо, где трепетали первые звезды. Со двора доносились звонкие голоса детей, увлеченных игрой. Они весело повторяли слова старинной считалочки: «Жил да был старик один, он залез в чужой камин. Раз, два, три, ничего не говори…»У коровника, под навесом, сидели взрослые, обсуждая события прошедшего дня. Звенел смех, позвякивали стаканы: хозяин угощал работников. По случаю праздника в «Фавориту» забрел шарманщик. Он наигрывал меланхолические мелодии в ритме вальса или мазурки. Кто-то подпевал, парочки танцевали, некоторые и пели, и приплясывали.– А ты почему не идешь танцевать? – спросила Роза брата.– Как же я пойду танцевать, если моя дама спряталась в сене?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43