Но в конце концов она уснула на его плече, которое судорожно вздрагивало при каждом взрыве снаряда.
Наступление началось перед восходом солнца. Должно быть, противнику удалось незаметно проделать проходы в проволочном заграждении.Мерседес разбудили взрывы гранат. От страха у нее бешено забилось сердце. Не соображая что к чему, она вцепилась в Хосе Марию. В течение нескольких минут до нее доносились беспорядочные крики и стрельба.– Вот они! – завопил кто-то. На фоне мрачного предрассветного неба к ним приближались какие-то темные тени. Страх тисками сжал ее сердце, и, не в силах больше оставаться на месте, она, вопреки приказу Мануеля, цепляясь за мешки с песком, поползла на бруствер. Дрожащими, непослушными пальцами она выдернула чеки своих гранат и одну за другой швырнула их в сторону стремительно приближающихся черных силуэтов.Сыпя проклятиями, Хосе Мария за ноги стащил ее обратно в окоп.– Ради Бога, не высовывайся!В быстрой последовательности раздались взрывы гранат. Сверху на них посыпалась земля, и сквозь звон в ушах Мерседес услышала чьи-то крики.Лежа в укрытии, она обалдело спрашивала себя, удалось ли ей кого-нибудь убить.Новые взрывы гранат зелеными и красными вспышками разорвали темноту ночи. Мерседес ждала, что в любую секунду на бруствере появятся ощетинившиеся штыками неприятельские солдаты. Она изо всех сил сжала рукоятку пистолета, моля Бога, чтобы не подвели патроны.Затем сломя голову примчался Мануель и, схватив Хосе Марию за руку, рывком поднял его на ноги.– Давай, вылезай отсюда! Всем приготовиться! На нашей стороне численное превосходство. Надо контратаковать! Шевелитесь же, черт вас побери!Мужчины полезли через заграждение, и вскоре их грубые, нечленораздельные крики растаяли с другой стороны сложенных в штабель мешков с песком. Перестрелка усилилась.Теперь в окопе остались только женщины. Мерседес услышала, как у нее за спиной кто-то из них протяжно завыл. Она молила Бога, чтобы, если ей суждено погибнуть, Он даровал ей быструю смерть. Без увечий. Без душераздирающих визгов и нечеловеческих мучений, которые она видела вчера.Минут через десять стрельба начала носить спорадический характер, а затем почти совсем стихла. Только время от времени раздавались одиночные выстрелы, взрывы гранат прекратились вовсе. Где-то рядом слышался топот чьих-то бегущих ног, да кто-то звал санитаров.– Что случилось? – нарушил тишину женский голос.Вдруг кто-то вскарабкался на бруствер и, перевалившись через него, отдуваясь, скатился в окоп. Женщины в страхе завизжали, но через мгновение узнали Мануеля.Он так и светился от радости.– Отбили-таки сволочей! Неплохо для первого раза!Все сразу оживились.– А где Хосе Мария? – спросила Мерседес, хватая Мануеля за рукав.– Там. – Голос его переменился.У нее екнуло сердце.– Он ранен?– Да.– Тяжело?– Не знаю.– Я хочу его видеть!Лицо Мануеля вдруг стало каким-то несчастным.– Что ж, пойдем.Мерседес вскочила и бросилась вслед за лейтенантом.– Из наших пострадал только он один, – обернувшись на ходу, сказал тот. – Бедный малый.Из-за гор уже поднималось солнце, его холодные косые лучи отбрасывали на землю длинные тени. Хосе Мария, слабо постанывая, лежал на боку в грязи в нескольких ярдах от заграждения. Его руки были сложены возле губ, словно он читал молитву. Мерседес беспомощно опустилась рядом с ним на колени.– Где у тебя болит? – спросила она.Не в силах говорить, Хосе Мария только покачал головой. Казалось, он не мог пошевелиться. Мануель перекатил его на спину. Форма на животе Хосе Марии потемнела и была мокрой. От раны исходил резкий запах экскрементов. С гримасой отвращения на лице Мануель взглянул на Мерседес.– О Господи! – пробормотала она. – Все будет хорошо, любимый. Все будет хорошо.Она попыталась расстегнуть стягивающие его тело кожаные ремни. Мануель остановил ее. Мерседес взяла в руки голову Хосе Марии и поцеловала его. Лицо раненого было холодным и липким. Она старалась не плакать, но слезы сами собой катились из ее глаз.Хосе Мария молчал. Поднимающееся солнце заливало его золотистым светом. Через несколько минут прибыли санитары. Когда они положили его на носилки, он начал стонать, его голова металась из стороны в сторону. Мерседес принялась умолять их, чтобы они были с ним поосторожнее. Они подняли его и понесли навстречу восходу…Мануель бережно обнял ее, и она прижалась к нему, чувствуя, что у нее вот-вот разорвется сердце. Она рыдала, а он гладил ее своими большими руками по волосам, изо всех сил стараясь быть нежным.– Он поправится, – успокаивал ее Мануель. – Его заштопают, и он будет как новенький. Ты даже не сомневайся.– Смотрите! – испуганно закричал один из бойцов, указывая рукой в сторону националистов.Все повернулись и уставились на другой берег пересохшего русла реки. За ночь линия обороны противника передвинулась вперед метров на пятьсот. Они увидели новые пулеметные точки и заметили поблескивающие в лучах утреннего солнца стеклышки перископа. Наступление было не чем иным, как отвлекающим маневром для занятия новых рубежей. Неожиданно ситуация приняла совершенно иной оборот.– С такого расстояния, – спокойно проговорил Мануель, – они смогут попадать своими минами прямо в наши котелки. Если не получим подкрепления, придется отступить.– Сюда! Сюда! – раздался чей-то крик. – Один из них еще жив!Все поспешили к тому месту, где уже начала собираться небольшая толпа. На земле, в грязи, лежали тела трех убитых вражеских солдат с обнаженными в грустной улыбке зубами. Четвертый националист привалился к дереву и чуть слышно стонал. Он был ранен в бок, его форма промокла от крови. С побледневшим лицом он испуганно взирал на обступивших его людей.– Что будем с ним делать? – спросил Мануеля один из бойцов. – Может, позвать санитаров?– Не надо, – хрипло ответил тот. – Никаких санитаров для этой падали. – Он вытащил револьвер и, подойдя к раненому, прицелился ему в голову.Женщины взвизгнули. Не в силах смотреть на эту сцену, Мерседес отвернулась. В наступившей зловещей тишине раненый, задыхаясь, начал шептать слова молитвы.Мерседес невольно вздрогнула, услышав, как щелкнул боек по пробитому капсюлю стреляной гильзы. Мануель снова нажал на курок. И снова глухой щелчок. Он зло выругался. После боя в его револьвере не осталось патронов.Националист, перевалившись на живот, в ужасе пытался отползти подальше от Мануеля, который в бешенстве шарил по карманам в поисках патронов.– Ради Бога, – зарычал он на молча стоявших ополченцев, – да пристрелите же кто-нибудь эту сволочь!Никто не двигался. На их серых лицах отражалось смятение. Палить в темноте по наступающему противнику было одно дело, а это – совсем другое.Так ничего и не найдя в карманах, Мануель догнал ползущего человека и изо всех сил пнул его в раненый бок. Несчастный даже не вскрикнул, а лишь скорчился в невероятных мучениях на сырой земле. С пылающим ненавистью лицом Мануель снова пнул извивающегося националиста в то же самое место с такой чудовищной силой, что тот подскочил над землей. Потом еще раз, и еще…Наконец истерзанный человек издал какой-то похожий на хриплое бульканье звук, и из его открытого рта хлынула кровь.Со всех сторон послышался ропот возмущенных, протестующих, умоляющих голосов. Мерседес вспомнила про пистолет, который был у нее в руке. Ничего не чувствуя, словно в глубоком трансе, она выступила вперед. Вокруг воцарилась звенящая тишина.Зная, что промахнется, если будет стрелять издалека, Мерседес приблизилась к раненому и приставила дуло пистолета к его виску. С оглушительным грохотом пистолет подпрыгнул у нее в руке, и голова националиста, дернувшись, безвольно свесилась набок. Едкий запах сгоревшего пороха ударил ей в ноздри. Тело вражеского солдата чуть подрагивало. Она отвернулась, даже не взглянув, что стало с его головой. Всякие эмоции покинули ее, мозг, казалось, отказывался работать. Влажная земля жадно впитывала растекающуюся на ней кровь.Ошеломленные ее поступком, собравшиеся уставились на Мерседес широко раскрытыми глазами.– Молодчина! – похлопывая ее по плечу, похвалил Мануель. Он взял из ее руки пистолет, поставил его на предохранитель и вложил в висевшую у нее на боку кобуру, затем, обняв за плечи, повел обратно к окопам. От слабости у нее заплетались ноги. Следом за ними молча шли остальные.Тупо уставясь в землю, она спрашивала себя, почему она убила этого человека – из жалости или мстя за Хосе Марию, и вообще, имело ли это какое-нибудь значение. Пожалуй, имело, но очень небольшое. А вот что действительно беспокоило, так это холод, который она ощущала в душе.Мерседес почувствовала, что в каком-то смысле и она тоже сегодня умерла и ничто в ее жизни уже не будет таким, как прежде.
В тот вечер к ним на позицию прибыл грузовик, в котором сидела одетая во все черное женщина лет сорока.Приехавшей оказалась Долорес Ибаррури, Ибаррури Долорес (1895–1989), деятель испанского и международного коммунистического движения, в 1931–1939 гг. – один из организаторов Народного фронта борьбы против фашизма и итало-германской интервенции.
Пасионария La Pasionaria – Пламенная (исп.), псевдоним Д.Ибаррури
собственной персоной.
Выглядела она старше, чем на фотографиях в газетах, черные волосы были стянуты на затылке в тугой узел, под глазами – темные круги. Лицо серьезное, хмурое. Но, когда она забралась в кузов и, стоя у заднего борта, обратилась к ним с речью, ее голос зазвучал мощно и звонко, а в глазах вспыхнули искры.– Я приехала к вам как женщина со специальным посланием к женщинам-фронтовичкам. Вы проявили чудеса героизма. И родина вас никогда не забудет. Когда мы победим в этой войне и в нашей стране воцарится мир, ваши имена будут золотыми буквами вписаны в учебники истории. Но я здесь, чтобы сообщить вам, что для вас пришло время возвращаться домой.По толпе собравшихся прокатился изумленный ропот. Мерседес почувствовала, как у нее засосало под ложечкой. Едва слыша, о чем говорит Ибаррури, она подняла глаза к холодному голубому небу. Ее охватило ощущение нереальности всего происходящего, будто она не имела к этому никакого отношения. Война, смерть – все казалось ей каким-то чуждым.О судьбе Хосе Марии так ничего известно и не было. Но она чувствовала, что он жив. Он просто не мог умереть. Это невозможно.Между тем Пасионария рассказывала им о великом сражении при Гвадалахаре, которое, по ее словам, изменило весь ход войны. Теперь победа республиканцев стала неизбежной. Народ был на пороге своего торжества над силами фашизма и реваншизма. И поэтому, заявила она, республиканцы имеют возможность пересмотреть свою политику в отношении воюющих в рядах ополченцев женщин и отозвать их из районов ведения боевых действий.– С этого момента ваше место в тылу. Там вы сможете принести больше пользы нашему делу, чем здесь. – Ее голос звенел, перекрывая вой холодного ветра. – Возвращайтесь в Барселону. Возвращайтесь в Таррагону и Сарагосу. Возвращайтесь на свои заводы и фабрики. В свои больницы. В свои дома. А сейчас собирайтесь. Грузовики приедут за вами завтра утром.Она спрыгнула на землю. Многие женщины не скрывали слез радости от того, что покидают фронт.Мерседес стояла и молча сжимала винтовку. Неужели ради этого стоило столько страдать, столько надеяться? Ради того чтобы быть отозванной с фронта?Она вспомнила лежащую в грязи мертвую Федерику. Вспомнила Хосе Марию и несчастного националиста, у которого она сегодня утром собственноручно отняла жизнь. Именем Республики она убила человека. Беспомощного, раненого человека, пытавшегося молиться Богу.В последние минуты ее пребывания на фронте они сделали из нее убийцу. И теперь отсылают домой…Пасионарию повели показывать передовые укрепления обороны. Противник, должно быть, прознавший о ее визите, вел постоянный огонь, и осмотр прошел второпях под аккомпанемент свистящих пуль. Затем она уехала, и женщины стали собирать свои пожитки. Мужчины хмуро наблюдали за ними, некоторые были крайне недовольны, особенно те, кому удалось обзавестись подружкой.– Хватит глазеть! – прикрикнул на них Мануель. – Это самое лучшее, что случилось за последний год. Нельзя воевать с висящими на шее бабами и детьми. Нам некогда следить еще и за ними. А как только они отправятся по домам, мы наконец сможем нормально драться.Мерседес раздобыла велосипед и по изрытой колеями дороге поехала в Гранадос навестить Хосе Марию.После последних боев в госпитале царил невероятный хаос. В городе продолжали рваться снаряды и все вокруг было затянуто густой пеленой черного дыма.В забитом машинами дворе госпиталя туда-сюда бегали санитары. В дальнем конце скромно стояли старинные катафалки на конной тяге. Ожидавшие эвакуации в Барселону раненые лежали везде – в палатах, на полу в коридорах и даже на улице, прямо под открытым небом. Докторов и медсестер тоже было гораздо больше, чем когда здесь лечилась Мерседес.Несколько медсестер, к которым она обратилась с вопросом, где можно найти Хосе Марию, даже не потрудились ответить. Наконец ей встретилась молоденькая санитарка с красными от слез глазами.– Черноволосый такой парень, – попыталась описать Хосе Марию Мерседес. – У него ранение в живот.– Пулевое?– Думаю, да.– Если так, он едва ли в состоянии принимать посетителей.– Завтра утром я должна возвращаться в Барселону, – взмолилась Мерседес. – Мне бы только одним глазком взглянуть на него перед отъездом. Он мой друг.Санитарка вяло пожала плечами.– Надо спросить разрешения у старшей сестры. Больные с полостными ранениями в конце коридора. Я провожу.Вслед за девушкой Мерседес стала пробираться через лежащие на полу тела. Хмурые, воспаленные глаза смотрели ей в спину. Некоторые раненые стонали, но на их страдания никто не обращал внимания. Тут и там на забинтованных лицах, руках, грудных клетках были видны алые пятна проступившей крови. Во всем чувствовались грязь и неопрятность. От запаха гнили к горлу подкатывала тошнота.Мерседес подумала, что, должно быть, так выглядит ад.По сравнению с остальными помещениями госпиталя отделение полостных ранений было самым спокойным, с наглухо закрытыми ставнями. Пока вошедшая в палату санитарка приглушенным голосом разговаривала со старшей сестрой, Мерседес терпеливо ждала за дверью. Немного погодя девушка вышла и жестом пригласила Мерседес войти. В помещении, которое когда-то было изящной гостиной, стояло шесть кроватей, занятых безмолвными неподвижными пациентами.Хосе Мария лежал на ближайшей к двери кровати. Его накрытое простыней тощее тело, казалось, почти не имело объема; осунувшееся лицо походило на выполненную из желтой глины маску; из-под неплотно закрытых припухших век виднелись светлые полоски глазных белков. Возле кровати была установлена капельница с кровью, от которой к его тонкой руке тянулась гибкая трубка.– Сегодня утром его оперировали, – сказала старшая сестра. – Удалили половину кишечника. Он потерял много крови. Мы колем ему морфий, но, вполне возможно, он в сознании. Муж?– Просто товарищ. – Мерседес почувствовала, как запершило у нее в горле. – Его отправят в Барселону?– Да, через несколько дней. Если в этом будет смысл.– Разве он не выживет?– Может, и выживет, если повезет, – ответила старшая сестра. – Обычно такие больные умирают от шока либо от перитонита. Пожалуйста, не больше пяти минут, – попросила она и вышла.Стульев в палате не было. Мерседес наклонилась и поцеловала Хосе Марию в покрытый холодным потом лоб. Никакой реакции. Словно мертвый. Человек, почти ставший ее любовником…– Хосе Мария, ты меня слышишь? – Она осторожно дотронулась до его лица. – Я уезжаю. Всех женщин отзывают с фронта… Вот, пришла попрощаться. Я не хочу уезжать, но таков приказ. Пожалуйста, прости меня. Хосе Мария! Ты слышишь?Ей показалось, что у него дрогнули веки. Однако она не была в этом уверена. Хотя в горле страшно першило, она твердо решила не давать волю слезам. Снова поцеловала его в губы. Они были мягкими и нежными, как губы спящего ребенка. Она почувствовала, что, если пробудет здесь еще хоть минуту, то уже не сможет себя сдержать.– Увидимся в Барселоне… Только не умирай, – прошептала Мерседес. – Прошу тебя, только не умирай! Мы еще обязательно встретимся.Она резко повернулась и вышла из палаты.– Я смогу как-нибудь узнать о его состоянии? – уже в коридоре спросила Мерседес старшую сестру.Та написала на клочке бумаги несколько цифр.– Попробуй позвонить по этому номеру. Время от времени к нам дозваниваются.Она кивнула и, сев на велосипед, поехала в темноте обратно на передовую. Сколько еще любивших ее людей предстоит ей потерять? Сначала Матильда. Теперь Хосе Мария. Наверное, это ее проклятье – нести смерть тем, кто осмеливается полюбить ее.В ту ночь ей приснился кошмар:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Наступление началось перед восходом солнца. Должно быть, противнику удалось незаметно проделать проходы в проволочном заграждении.Мерседес разбудили взрывы гранат. От страха у нее бешено забилось сердце. Не соображая что к чему, она вцепилась в Хосе Марию. В течение нескольких минут до нее доносились беспорядочные крики и стрельба.– Вот они! – завопил кто-то. На фоне мрачного предрассветного неба к ним приближались какие-то темные тени. Страх тисками сжал ее сердце, и, не в силах больше оставаться на месте, она, вопреки приказу Мануеля, цепляясь за мешки с песком, поползла на бруствер. Дрожащими, непослушными пальцами она выдернула чеки своих гранат и одну за другой швырнула их в сторону стремительно приближающихся черных силуэтов.Сыпя проклятиями, Хосе Мария за ноги стащил ее обратно в окоп.– Ради Бога, не высовывайся!В быстрой последовательности раздались взрывы гранат. Сверху на них посыпалась земля, и сквозь звон в ушах Мерседес услышала чьи-то крики.Лежа в укрытии, она обалдело спрашивала себя, удалось ли ей кого-нибудь убить.Новые взрывы гранат зелеными и красными вспышками разорвали темноту ночи. Мерседес ждала, что в любую секунду на бруствере появятся ощетинившиеся штыками неприятельские солдаты. Она изо всех сил сжала рукоятку пистолета, моля Бога, чтобы не подвели патроны.Затем сломя голову примчался Мануель и, схватив Хосе Марию за руку, рывком поднял его на ноги.– Давай, вылезай отсюда! Всем приготовиться! На нашей стороне численное превосходство. Надо контратаковать! Шевелитесь же, черт вас побери!Мужчины полезли через заграждение, и вскоре их грубые, нечленораздельные крики растаяли с другой стороны сложенных в штабель мешков с песком. Перестрелка усилилась.Теперь в окопе остались только женщины. Мерседес услышала, как у нее за спиной кто-то из них протяжно завыл. Она молила Бога, чтобы, если ей суждено погибнуть, Он даровал ей быструю смерть. Без увечий. Без душераздирающих визгов и нечеловеческих мучений, которые она видела вчера.Минут через десять стрельба начала носить спорадический характер, а затем почти совсем стихла. Только время от времени раздавались одиночные выстрелы, взрывы гранат прекратились вовсе. Где-то рядом слышался топот чьих-то бегущих ног, да кто-то звал санитаров.– Что случилось? – нарушил тишину женский голос.Вдруг кто-то вскарабкался на бруствер и, перевалившись через него, отдуваясь, скатился в окоп. Женщины в страхе завизжали, но через мгновение узнали Мануеля.Он так и светился от радости.– Отбили-таки сволочей! Неплохо для первого раза!Все сразу оживились.– А где Хосе Мария? – спросила Мерседес, хватая Мануеля за рукав.– Там. – Голос его переменился.У нее екнуло сердце.– Он ранен?– Да.– Тяжело?– Не знаю.– Я хочу его видеть!Лицо Мануеля вдруг стало каким-то несчастным.– Что ж, пойдем.Мерседес вскочила и бросилась вслед за лейтенантом.– Из наших пострадал только он один, – обернувшись на ходу, сказал тот. – Бедный малый.Из-за гор уже поднималось солнце, его холодные косые лучи отбрасывали на землю длинные тени. Хосе Мария, слабо постанывая, лежал на боку в грязи в нескольких ярдах от заграждения. Его руки были сложены возле губ, словно он читал молитву. Мерседес беспомощно опустилась рядом с ним на колени.– Где у тебя болит? – спросила она.Не в силах говорить, Хосе Мария только покачал головой. Казалось, он не мог пошевелиться. Мануель перекатил его на спину. Форма на животе Хосе Марии потемнела и была мокрой. От раны исходил резкий запах экскрементов. С гримасой отвращения на лице Мануель взглянул на Мерседес.– О Господи! – пробормотала она. – Все будет хорошо, любимый. Все будет хорошо.Она попыталась расстегнуть стягивающие его тело кожаные ремни. Мануель остановил ее. Мерседес взяла в руки голову Хосе Марии и поцеловала его. Лицо раненого было холодным и липким. Она старалась не плакать, но слезы сами собой катились из ее глаз.Хосе Мария молчал. Поднимающееся солнце заливало его золотистым светом. Через несколько минут прибыли санитары. Когда они положили его на носилки, он начал стонать, его голова металась из стороны в сторону. Мерседес принялась умолять их, чтобы они были с ним поосторожнее. Они подняли его и понесли навстречу восходу…Мануель бережно обнял ее, и она прижалась к нему, чувствуя, что у нее вот-вот разорвется сердце. Она рыдала, а он гладил ее своими большими руками по волосам, изо всех сил стараясь быть нежным.– Он поправится, – успокаивал ее Мануель. – Его заштопают, и он будет как новенький. Ты даже не сомневайся.– Смотрите! – испуганно закричал один из бойцов, указывая рукой в сторону националистов.Все повернулись и уставились на другой берег пересохшего русла реки. За ночь линия обороны противника передвинулась вперед метров на пятьсот. Они увидели новые пулеметные точки и заметили поблескивающие в лучах утреннего солнца стеклышки перископа. Наступление было не чем иным, как отвлекающим маневром для занятия новых рубежей. Неожиданно ситуация приняла совершенно иной оборот.– С такого расстояния, – спокойно проговорил Мануель, – они смогут попадать своими минами прямо в наши котелки. Если не получим подкрепления, придется отступить.– Сюда! Сюда! – раздался чей-то крик. – Один из них еще жив!Все поспешили к тому месту, где уже начала собираться небольшая толпа. На земле, в грязи, лежали тела трех убитых вражеских солдат с обнаженными в грустной улыбке зубами. Четвертый националист привалился к дереву и чуть слышно стонал. Он был ранен в бок, его форма промокла от крови. С побледневшим лицом он испуганно взирал на обступивших его людей.– Что будем с ним делать? – спросил Мануеля один из бойцов. – Может, позвать санитаров?– Не надо, – хрипло ответил тот. – Никаких санитаров для этой падали. – Он вытащил револьвер и, подойдя к раненому, прицелился ему в голову.Женщины взвизгнули. Не в силах смотреть на эту сцену, Мерседес отвернулась. В наступившей зловещей тишине раненый, задыхаясь, начал шептать слова молитвы.Мерседес невольно вздрогнула, услышав, как щелкнул боек по пробитому капсюлю стреляной гильзы. Мануель снова нажал на курок. И снова глухой щелчок. Он зло выругался. После боя в его револьвере не осталось патронов.Националист, перевалившись на живот, в ужасе пытался отползти подальше от Мануеля, который в бешенстве шарил по карманам в поисках патронов.– Ради Бога, – зарычал он на молча стоявших ополченцев, – да пристрелите же кто-нибудь эту сволочь!Никто не двигался. На их серых лицах отражалось смятение. Палить в темноте по наступающему противнику было одно дело, а это – совсем другое.Так ничего и не найдя в карманах, Мануель догнал ползущего человека и изо всех сил пнул его в раненый бок. Несчастный даже не вскрикнул, а лишь скорчился в невероятных мучениях на сырой земле. С пылающим ненавистью лицом Мануель снова пнул извивающегося националиста в то же самое место с такой чудовищной силой, что тот подскочил над землей. Потом еще раз, и еще…Наконец истерзанный человек издал какой-то похожий на хриплое бульканье звук, и из его открытого рта хлынула кровь.Со всех сторон послышался ропот возмущенных, протестующих, умоляющих голосов. Мерседес вспомнила про пистолет, который был у нее в руке. Ничего не чувствуя, словно в глубоком трансе, она выступила вперед. Вокруг воцарилась звенящая тишина.Зная, что промахнется, если будет стрелять издалека, Мерседес приблизилась к раненому и приставила дуло пистолета к его виску. С оглушительным грохотом пистолет подпрыгнул у нее в руке, и голова националиста, дернувшись, безвольно свесилась набок. Едкий запах сгоревшего пороха ударил ей в ноздри. Тело вражеского солдата чуть подрагивало. Она отвернулась, даже не взглянув, что стало с его головой. Всякие эмоции покинули ее, мозг, казалось, отказывался работать. Влажная земля жадно впитывала растекающуюся на ней кровь.Ошеломленные ее поступком, собравшиеся уставились на Мерседес широко раскрытыми глазами.– Молодчина! – похлопывая ее по плечу, похвалил Мануель. Он взял из ее руки пистолет, поставил его на предохранитель и вложил в висевшую у нее на боку кобуру, затем, обняв за плечи, повел обратно к окопам. От слабости у нее заплетались ноги. Следом за ними молча шли остальные.Тупо уставясь в землю, она спрашивала себя, почему она убила этого человека – из жалости или мстя за Хосе Марию, и вообще, имело ли это какое-нибудь значение. Пожалуй, имело, но очень небольшое. А вот что действительно беспокоило, так это холод, который она ощущала в душе.Мерседес почувствовала, что в каком-то смысле и она тоже сегодня умерла и ничто в ее жизни уже не будет таким, как прежде.
В тот вечер к ним на позицию прибыл грузовик, в котором сидела одетая во все черное женщина лет сорока.Приехавшей оказалась Долорес Ибаррури, Ибаррури Долорес (1895–1989), деятель испанского и международного коммунистического движения, в 1931–1939 гг. – один из организаторов Народного фронта борьбы против фашизма и итало-германской интервенции.
Пасионария La Pasionaria – Пламенная (исп.), псевдоним Д.Ибаррури
собственной персоной.
Выглядела она старше, чем на фотографиях в газетах, черные волосы были стянуты на затылке в тугой узел, под глазами – темные круги. Лицо серьезное, хмурое. Но, когда она забралась в кузов и, стоя у заднего борта, обратилась к ним с речью, ее голос зазвучал мощно и звонко, а в глазах вспыхнули искры.– Я приехала к вам как женщина со специальным посланием к женщинам-фронтовичкам. Вы проявили чудеса героизма. И родина вас никогда не забудет. Когда мы победим в этой войне и в нашей стране воцарится мир, ваши имена будут золотыми буквами вписаны в учебники истории. Но я здесь, чтобы сообщить вам, что для вас пришло время возвращаться домой.По толпе собравшихся прокатился изумленный ропот. Мерседес почувствовала, как у нее засосало под ложечкой. Едва слыша, о чем говорит Ибаррури, она подняла глаза к холодному голубому небу. Ее охватило ощущение нереальности всего происходящего, будто она не имела к этому никакого отношения. Война, смерть – все казалось ей каким-то чуждым.О судьбе Хосе Марии так ничего известно и не было. Но она чувствовала, что он жив. Он просто не мог умереть. Это невозможно.Между тем Пасионария рассказывала им о великом сражении при Гвадалахаре, которое, по ее словам, изменило весь ход войны. Теперь победа республиканцев стала неизбежной. Народ был на пороге своего торжества над силами фашизма и реваншизма. И поэтому, заявила она, республиканцы имеют возможность пересмотреть свою политику в отношении воюющих в рядах ополченцев женщин и отозвать их из районов ведения боевых действий.– С этого момента ваше место в тылу. Там вы сможете принести больше пользы нашему делу, чем здесь. – Ее голос звенел, перекрывая вой холодного ветра. – Возвращайтесь в Барселону. Возвращайтесь в Таррагону и Сарагосу. Возвращайтесь на свои заводы и фабрики. В свои больницы. В свои дома. А сейчас собирайтесь. Грузовики приедут за вами завтра утром.Она спрыгнула на землю. Многие женщины не скрывали слез радости от того, что покидают фронт.Мерседес стояла и молча сжимала винтовку. Неужели ради этого стоило столько страдать, столько надеяться? Ради того чтобы быть отозванной с фронта?Она вспомнила лежащую в грязи мертвую Федерику. Вспомнила Хосе Марию и несчастного националиста, у которого она сегодня утром собственноручно отняла жизнь. Именем Республики она убила человека. Беспомощного, раненого человека, пытавшегося молиться Богу.В последние минуты ее пребывания на фронте они сделали из нее убийцу. И теперь отсылают домой…Пасионарию повели показывать передовые укрепления обороны. Противник, должно быть, прознавший о ее визите, вел постоянный огонь, и осмотр прошел второпях под аккомпанемент свистящих пуль. Затем она уехала, и женщины стали собирать свои пожитки. Мужчины хмуро наблюдали за ними, некоторые были крайне недовольны, особенно те, кому удалось обзавестись подружкой.– Хватит глазеть! – прикрикнул на них Мануель. – Это самое лучшее, что случилось за последний год. Нельзя воевать с висящими на шее бабами и детьми. Нам некогда следить еще и за ними. А как только они отправятся по домам, мы наконец сможем нормально драться.Мерседес раздобыла велосипед и по изрытой колеями дороге поехала в Гранадос навестить Хосе Марию.После последних боев в госпитале царил невероятный хаос. В городе продолжали рваться снаряды и все вокруг было затянуто густой пеленой черного дыма.В забитом машинами дворе госпиталя туда-сюда бегали санитары. В дальнем конце скромно стояли старинные катафалки на конной тяге. Ожидавшие эвакуации в Барселону раненые лежали везде – в палатах, на полу в коридорах и даже на улице, прямо под открытым небом. Докторов и медсестер тоже было гораздо больше, чем когда здесь лечилась Мерседес.Несколько медсестер, к которым она обратилась с вопросом, где можно найти Хосе Марию, даже не потрудились ответить. Наконец ей встретилась молоденькая санитарка с красными от слез глазами.– Черноволосый такой парень, – попыталась описать Хосе Марию Мерседес. – У него ранение в живот.– Пулевое?– Думаю, да.– Если так, он едва ли в состоянии принимать посетителей.– Завтра утром я должна возвращаться в Барселону, – взмолилась Мерседес. – Мне бы только одним глазком взглянуть на него перед отъездом. Он мой друг.Санитарка вяло пожала плечами.– Надо спросить разрешения у старшей сестры. Больные с полостными ранениями в конце коридора. Я провожу.Вслед за девушкой Мерседес стала пробираться через лежащие на полу тела. Хмурые, воспаленные глаза смотрели ей в спину. Некоторые раненые стонали, но на их страдания никто не обращал внимания. Тут и там на забинтованных лицах, руках, грудных клетках были видны алые пятна проступившей крови. Во всем чувствовались грязь и неопрятность. От запаха гнили к горлу подкатывала тошнота.Мерседес подумала, что, должно быть, так выглядит ад.По сравнению с остальными помещениями госпиталя отделение полостных ранений было самым спокойным, с наглухо закрытыми ставнями. Пока вошедшая в палату санитарка приглушенным голосом разговаривала со старшей сестрой, Мерседес терпеливо ждала за дверью. Немного погодя девушка вышла и жестом пригласила Мерседес войти. В помещении, которое когда-то было изящной гостиной, стояло шесть кроватей, занятых безмолвными неподвижными пациентами.Хосе Мария лежал на ближайшей к двери кровати. Его накрытое простыней тощее тело, казалось, почти не имело объема; осунувшееся лицо походило на выполненную из желтой глины маску; из-под неплотно закрытых припухших век виднелись светлые полоски глазных белков. Возле кровати была установлена капельница с кровью, от которой к его тонкой руке тянулась гибкая трубка.– Сегодня утром его оперировали, – сказала старшая сестра. – Удалили половину кишечника. Он потерял много крови. Мы колем ему морфий, но, вполне возможно, он в сознании. Муж?– Просто товарищ. – Мерседес почувствовала, как запершило у нее в горле. – Его отправят в Барселону?– Да, через несколько дней. Если в этом будет смысл.– Разве он не выживет?– Может, и выживет, если повезет, – ответила старшая сестра. – Обычно такие больные умирают от шока либо от перитонита. Пожалуйста, не больше пяти минут, – попросила она и вышла.Стульев в палате не было. Мерседес наклонилась и поцеловала Хосе Марию в покрытый холодным потом лоб. Никакой реакции. Словно мертвый. Человек, почти ставший ее любовником…– Хосе Мария, ты меня слышишь? – Она осторожно дотронулась до его лица. – Я уезжаю. Всех женщин отзывают с фронта… Вот, пришла попрощаться. Я не хочу уезжать, но таков приказ. Пожалуйста, прости меня. Хосе Мария! Ты слышишь?Ей показалось, что у него дрогнули веки. Однако она не была в этом уверена. Хотя в горле страшно першило, она твердо решила не давать волю слезам. Снова поцеловала его в губы. Они были мягкими и нежными, как губы спящего ребенка. Она почувствовала, что, если пробудет здесь еще хоть минуту, то уже не сможет себя сдержать.– Увидимся в Барселоне… Только не умирай, – прошептала Мерседес. – Прошу тебя, только не умирай! Мы еще обязательно встретимся.Она резко повернулась и вышла из палаты.– Я смогу как-нибудь узнать о его состоянии? – уже в коридоре спросила Мерседес старшую сестру.Та написала на клочке бумаги несколько цифр.– Попробуй позвонить по этому номеру. Время от времени к нам дозваниваются.Она кивнула и, сев на велосипед, поехала в темноте обратно на передовую. Сколько еще любивших ее людей предстоит ей потерять? Сначала Матильда. Теперь Хосе Мария. Наверное, это ее проклятье – нести смерть тем, кто осмеливается полюбить ее.В ту ночь ей приснился кошмар:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42