В них можно было спрятать что угодно на долгие годы. Навсегда.Не замечая царапающих коленки колючек, Мерседес продиралась сквозь густые заросли. Добравшись до заранее выбранного места, она поискала глазами подходящий камень. Наконец она нашла то, что хотела, – острый осколок глинистого сланца весом с приличный топор, но одновременно достаточно легкий, чтобы им можно было с силой ударить. По форме он напоминал падающего на свою жертву сокола.Сердце Мерседес бешено колотилось, но во рту чувствовался вкус крови, похожий на вкус железа. Ее тело дрожало, а смотрящие сквозь заросли розмарина, шалфея и тимьяна черные глаза пылали звериной злобой. В полуденной жаре не переставая звенели цикады. Отсюда тропинка была видна как на ладони.Обливаясь потом, она принялась ждать.
Кончита набрала в колодце ведро воды и понесла его в дом, чтобы, как всегда, по возвращении с фабрики, начать приготовление ужина.Прислонившись к раковине, она принялась чистить лук.Ей так хотелось уехать из этой деревни. С профессией Франческа они могли бы открыть собственную мастерскую в Палафружеле или в Ла-Бисбале – где-нибудь, где была настоящая жизнь, а не только пыль да несбыточные мечты. В любом городе, где такой человек, как Франческ, с его прошлым и политическими взглядами мог бы быть в большей безопасности. Где-нибудь, куда не дотянулись бы лапы Джерарда Массагуэра. Где-нибудь, где Мерседес была бы счастлива.Кончита любила свою дочь с той слепой страстью, которая не поддавалась ни объяснению, ни пониманию. А вот мужа она любила по причинам, которые могла легко перечислить. За его доброе отношение к ней. За его врожденное великодушие. За его силу. За то, что он сразу полюбил Мерседес.В семнадцатом году он обещал Кончите, что ради нее и ради девочки он больше не будет ездить на митинги в Барселону, не будет вести разговоры на революционные темы, не будет выступать с речами. И пока оставался верным своему обещанию. Но она знала, что за прошедшие десять лет его взгляды не только не изменились, а даже укрепились.Она устало вздохнула. Мерседес была ее единственным ребенком. Это плохо и для девочки, и для них. Почему она больше не забеременела? Сейчас Кончите было двадцать семь – самый расцвет женской красоты и сил. А она-то надеялась, что к этому возрасту у нее от Франческа будет, по крайней мере, двое детей.Они предавались любви почти каждую ночь, с жадностью и самозабвением. Однако каждый месяц у Кончиты наступала менструация.Может, дело в нем? Что, если во время ранения у него что-то повредилось?Возможно, если не случится чуда, Мерседес так и останется их единственным ребенком. Поэтому-то он так и разозлился, когда Джерард Массагуэр подкатил к ней. Поэтому-то он так и рвется внушить девочке свои политические взгляды, сделать из нее свое подобие.А может, потому, что Мерседес – не его плоть и кровь.Кончита положила в глиняную кастрюлю кролика, добавила лука, приправ и пол-литра красного вина и поставила все это в печь, затем сняла фартук и выглянула в окно. Кругом были каменные стены Сан-Люка. Каменная деревня. С немощеными улицами и выцветшими деревянными дверями домов. А над черепичными крышами – чистое голубое небо.Она взглянула на висящие на стене часы. Скоро Мерседес вернется из школы.
Мерседес следила, как по тропинке гуськом спускаются несколько ребятишек. Ее пальцы непроизвольно сжали камень. Зубы крепко стиснулись. Пот застилал глаза. Болезненно поморщившись, она часто заморгала. Хуан уже давно прошел. И Фина, болтая своими косичками, тоже.И тут у нее замерло сердце. Вниз по тропинке шагал Леонард – сумка на плече, глаза смотрят под ноги. Он был один. Мерседес почувствовала, как откуда-то из глубины по ее телу разлилась дрожь. Нет, сомнений у нее не осталось. Она чуть приподнялась и позвала:– Леонард!Сначала она подумала, что он не услышал ее. Но затем мальчишка остановился и озадаченно уставился на заросли кустарника.– Леонард! – снова крикнула Мерседес, крепче сжав в руке камень.– Кто это? – настороженно проговорил Леонард.– Иди сюда! У меня для тебя кое-что есть!Она видела, как его хитрые карие глазки забегали по зелени кустов.– Да кто это? – снова спросил Леонард. – Мерседес Эдуард? Ты?– Ну иди же!– А че ты хочешь? Еще раз по роже получить?– У меня кое-что есть.– Да? – подозрительно произнес Леонард. Он все еще не видел ее.– Кое-что необычное!– Ну так тащи сюда.– Не могу.Мимо пробежала стайка ребятни, и Мерседес на некоторое время затаилась.– Ну? – закричал Леонард, когда дети скрылись из виду. – Что там у тебя для меня, Мерседес Эдуард?– Я могу пососать твою сосиску.Физиономия Леонарда мгновенно изменилась. Последнее время ни одна девчонка не соглашалась делать это. С тех пор как там, внизу, у него начали расти волосы и его член приобрел специфический запах, они стали говорить, что он воняет, как тухлая рыба. Облизывая языком губы, Леонард явно колебался.– Я буду сосать столько, сколько ты захочешь! Раздумывая, он почесал ногу. Очень уж это было заманчиво.– Ладно, – наконец сказал он и нырнул в кусты. – Только, чур – чтобы все было как надо, а то прибью. Да где ты? Мерседес?– Сюда!Глядя из своего укрытия, как Леонард продирается через заросли, Мерседес затаила дыхание. Она полностью отдавала отчет своим действиям.Колючки царапали мальчишке ноги, цепляли его за носки.– А-а, черт! – выругался он. – Да где ты, мать твою так!– Здесь. Около большого дерева.– А получше места не могла выбрать? – Он уже начал расстегивать ширинку, его миндалевидные глазки рыскали в поисках Мерседес. Так и не заметив ее, он, поглаживая свой член, прошел в двух ярдах от девочки.Мерседес встала и сделала шаг в направлении Леонарда. В поднятой над головой руке зажат камень. Замах. Его загнутый, словно клюв сокола, край устремлен в висок Леонарда Корнадо. Удар.Послышался отвратительный приглушенный хруст, который, как бы пробежав по руке Мерседес, проник в самые отдаленные закутки ее души. Потряс ее.Ноги Леонарда подломились, словно стебли кукурузы. Без единого звука он стал оседать на землю. Из раны на голове хлынула кровь. Как-то странно задергавшись, мальчишка завалился на спину.И затих. * * * В дверь постучали. Кончита услышала зовущий ее снизу голос отца.– Я на кухне, папа, – откликнулась она. Отдуваясь и стуча по ступеням тростью, Баррантес поднялся наверх. Кончита поцеловала его в раскрасневшуюся щеку. От него пахло вином, что последнее время случалось с ним довольно часто.– Одна?Она кивнула.– Не знаю, где Мерседес. Она сильно опаздывает. Еще час назад должна была прийти из школы. Где-то задержалась по дороге.– Гм-м-м. – Марсель указал тростью на стоящий на лавке кувшин с вином. – Можно?– Если тебе хочется выпить в такое время дня… – Она улыбнулась.– При чем тут время? – проворчал он. Сунув под мышку трость, Баррантес поднял кувшин и сделал несколько больших глотков. Его усы стали уже почти совсем белыми, и от вина на них осталась красная полоса.– Может, присядешь? – предложила Кончита.– Я ненадолго. – Он сделал еще глоток и поставил кувшин на место. Тяжело оперевшись на трость, Баррантес принялся большими пальцами нервно постукивать по ее отполированной рукоятке. – Послушай, – неожиданно сказал он, – я пришел поговорить с тобой.– О чем? – улыбнулась Кончита.– О девочке.– О Мерседес? – встрепенулась она. Под безразличным выражением его лица угадывалось волнение. – В чем дело? – мягко спросила Кончита.– Я хочу забрать ее.– Куда забрать?– Я хочу, чтобы вы обе переехали жить ко мне. И к твоим тетушкам. Подальше от Эдуарда.От удивления она рассмеялась.– Папа, не глупи. Франческ мой муж. Он ведь отец Мерседес.– Он ей не отец.– Ну, конечно же, он ее отец.– Нет. И не думай, что мне неизвестно, как Франческ относится к девочке. Он забивает ее детскую головку опасными идеями, Кончита. Он отравляет ее сознание. Хочет сделать из девочки маленькую анархистку. Внушает ей, что бросать бомбы и сжигать фабрики – это совершенно нормально. – Он пронзил дочь свирепым взглядом. – Как можешь ты позволять ему такое? Ты что, хочешь, чтобы она тоже стала такой, полной злобы и ненависти?Кончита поджала губы.– Совсем не плохо, если она вырастет такой же, как ее отец.– Этот человек не ее отец! – рявкнул Марсель. – Более того, девочка знает.– Что знает?Прикрыв ладонью рот, он рыгнул, затем смущенно опустил глаза.– Знает.Кончита застыла и уставилась на отца глазами, сделавшимися вдруг холодными и чужими.– Что-то я тебя не пойму, папа.– Ты только посмотри, как девочка учится! Она же была лучшей в классе. А последнее время совсем обленилась. Она росла такой славной, а теперь стала злючкой…– Ты сказал, Мерче знает, – перебила Кончита. – Что ты имел в виду?– Она должна была узнать. – Старик начал раздраженно постукивать тростью по полу. – Ведь когда-то она должна была узнать правду?– Ты сказал ей, – прошептала она, чувствуя себя совершенно опустошенной. – Ты сказал ей, что Франческ – не ее отец!– А что, это преступление?– Я просто не могу поверить, – проговорила Кончита, опускаясь на лавку. – Когда это произошло?– Когда Франческ так зверски с ней обошелся. Прижег ребенку руку раскаленной монетой.В ее глазах заблестели слезы отчаяния. Теперь ей стало ясно, почему Мерседес так изменилась. Все стало ясно.– Как ты мог? Как ты мог это сделать, папа?– Но ведь это же правда, разве нет? – заорал Баррантес. – И она должна была ее узнать.– И ты решил, что именно ты должен ей все рассказать? – Кончиту охватил гнев. Ребенок столкнулся с таким страшным испытанием. А никто ее даже не пожалел. Никто ничего не объяснил. – Ты посчитал, что имеешь право принимать подобное решение?– Но его надо было принять, – попытался оправдаться он. – Ты же знаешь, как я люблю свою внучку. Когда она, визжа от боли, примчалась ко мне с этим ужасным ожогом на ладошке… – Он передернул плечами. – А ты еще говоришь, что я не прав. Да в тот момент я готов был убить Эдуарда. Окажись он передо мной, я бы пристрелил мерзавца.– Ты поступил подло!– Подло было так обращаться с Мерче. Какое у него право издеваться над девочкой? – Голос Марселя Баррантеса повысился до крика. – Только потому, что ее настоящий отец решил сделать ей подарок! Можно подумать, твой муженек осыпает девочку щедротами! Да от него и сентаво Мелкая разменная монета.
на леденцы не дождешься! С таким же успехом она могла бы стать дочерью жестянщика!У Кончиты даже высохли слезы от гнева. Но теперь и его не осталось. Она встала и тихо сказала:– Иди домой, папа. И больше никогда сюда не приходи.– Ах вот как? – подбоченясь, заорал Марсель. – Моя собственная дочь вышвыривает меня на улицу, как собаку!– Иди, – повторила она, качая головой.– После всего, что я для тебя сделал! После всего, чего я натерпелся от тебя и этого фанатика, этого борова…– Когда Франческ узнает о том, что ты сделал, – спокойно проговорила Кончита, – он, возможно, убьет тебя. Так что иди домой, папа. И держись от нас подальше.Марсель Баррантес уже раскрыл рот, чтобы продолжить спор, но увидел в глазах дочери нечто такое, что заставило его замолчать.Он бессильно махнул тростью, повернулся и, неуклюже ступая по ступенькам, стал спускаться.Чтобы снова не расплакаться, Кончита впилась зубами в костяшки пальцев. Ужас случившегося начал доходить до нее только сейчас. Они-то думали, что причиной перемен, произошедших в Мерседес, была лишь грубость Франческа.Боже, сколько страданий обрушилось на голову ребенка!Но где же Франческ? А Мерседес где?У нее вдруг екнуло сердце. Где Мерседес? Она инстинктивно почувствовала, что случилось что-то страшное.
Открытые глаза Леонарда неподвижно смотрели в синее небо. Его рот тоже был открыт. Из разбитого виска на землю стекала кровь.Зажав в руке камень, Мерседес сверху вниз уставилась на него. Она не была уверена, умер он или нет. Но она точно знала, что должна его прикончить. Разбить камнем голову и оттащить тело в карьер, в самую темную и глубокую штольню. А потом, как ни в чем не бывало, вернуться домой.«Давай же! – нетерпеливо подстегивал ее внутренний голос. – Сделай это».Она села верхом на грудь Леонарда и; подняв над собой камень, приготовилась обрушить его на веснушчатое лицо мальчишки.Леонард все еще был жив. Он вдруг сделал вдох и издал странный булькающий звук.– Н-не…Мерседес опустила камень. Затем снова подняла его и прицелилась Леонарду в лоб.– Нет! Н-не… н-надо! – Его карие глазки уже не были ни злыми, ни хитрыми. Они были просящими. В них затаилось отчаяние. Мольба. Его лицо стало таким бледным, что веснушки казались столь же яркими, как капли крови, которой он был забрызган. – Н-не надо, – прохрипел он. – П-па-а…ж-жалуйста… о-о… п-прошу… не…Мерседес желала его смерти. Она хотела довести начатое дело до конца. Но вдруг поняла, что не может.Наполнявшая ее энергией яростная жажда мщения иссякла. Она почувствовала себя опустошенной. И совершенно спокойной, можно сказать, умиротворенной.Ей казалось, что кто-то осторожно тянет ее поднятую руку вниз. Она медленно опустила камень.Глаза Леонарда закатились. Дрожащие веки закрылись.Мерседес подняла голову и огляделась. Желтый песок, синее небо, зеленые деревья. Жара и стрекот насекомых. Ящерица юркнула по камню.Она ощутила, как вздымается под ее ляжками грудь Леонарда, и спрашивала себя, почему она все-таки не убила его.– П-про… сти… – едва шевеля губами, простонал Леонард. – Я б-боль…ше… не б-буду…– Заткнись, – спокойно сказала Мерседес. Он жалобно заморгал глазами.Быть готовой убить его, размышляла она, быть способной убить его – это так же здорово, как убить на самом деле. Так же здорово.Да. Она запросто может убить его, когда угодно. А действительно, ведь это так просто. Теперь, когда она знает, как это делается.Встав с него, Мерседес спустила трусики и присела над его лицом. Пока она мочилась, Леонард неподвижно лежал. Он был слишком слаб, даже чтобы повернуть голову. От того, что она делает, Мерседес не получала ни малейшего удовольствия. Просто так было по справедливости.Наконец она встала.– Ну, теперь ты знаешь, что это такое, – услышала Мерседес свой безразличный голос. – Вообще-то, надо было тебя убить. Да ладно, считай, что тебе повезло.Она пошла прочь. А Леонард заплакал. Глава четвертаяБАЛОВЕНЬ Сентябрь, 1956 Лос-Анджелес
Стараясь не шуметь, все суетились в комнате Иден.– … там поставьте…– А это куда?– Ш-ш-ш…Она сладко спала, утонув в пуховой подушке. Просыпаться не хотелось.– Ты только взгляни на нее, Мерседес. (Папин голос.)– Она само совершенство. (Мамин голос.)– Смотри, какие длинные ресницы! А какие розовые щечки, и черные волосики, и белоснежная атласная кожа!Она почувствовала, как мамина рука гладит ее по лицу.– Малышка наша.– Иден… просыпайся, дорогуша. Сегодня твой день рождения!– Ну открой нам свои огромные зеленые глазоньки. Она зевнула и уставилась на них. Было утро. Мама раздернула шторы. Комната наполнилась ярким светом. Солнце хлынуло на шкаф с игрушками, на шелковый полог над ее кроваткой, на обои в розовую полоску. Папа улыбался.– Эй, приветик, сокровище папочкино! Забыла про свой день рождения?– Ой! – Она округлила глаза.Комната изменилась до неузнаваемости. Кругом ящики, коробки, пакеты. И все обернуто в зеленую, красную и золотистую бумагу. Ленты, кружева, рюшечки. Подарки всех видов, всех размеров, всех цветов. Для нее.– Какой развернем первым? – спросила мама. – Этот большой, завернутый в зеленую бумагу? Или ту маленькую золотую коробочку? А может, этот, перевязанный розовыми лентами?– Вон тот!Она подбежала к самому большому свертку, который был значительно больше нее.– Это особый подарок. От папочки и мамочки. Помочь открыть?– Справится, – сказала мама. – Потяни ленту, Иден.Девочка, затаив дыхание, подергала упаковочную бумагу. Наконец обертка с шелестом развалилась в стороны.Иден потеряла дар речи. Ее взору предстал деревянный конь с бриллиантовыми глазами и белоснежной гривой. У него были красная кожаная сбруя и медные стремена. Копыта блестели черным лаком.– Его зовут Дэппл. Dapple – серый в яблоках (англ.).
Иден уткнулась лицом в сверкающую белизной гриву.– Кажется, она в него влюбилась.Папа усадил дочку в седло. Она взяла в руки повод и сжала ножками бока игрушечного коня. Тот начал величаво раскачиваться.Папа сунул в рот трубку и обнял маму за талию.– Смотри-ка, а она сразу сообразила, что к чему. Они стояли и с любовью смотрели на дочь. Иден же позабыла обо всем на свете. Плавные движения игрушки заворожили, загипнотизировали ее. Мама довольно улыбнулась.– Ты знаешь, а у меня никогда не было игрушек. Совсем не было. Я играла с мамиными кроликами да всякими деревяшками.– Наша Иден не будет нуждаться ни в чем, – произнес папа.
Прескотт, Аризона
Голос отца кажется ему похожим на звон косы. Этот голос несется под сводами церкви, и нечестивцы валятся, как скошенные стебли кукурузы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Кончита набрала в колодце ведро воды и понесла его в дом, чтобы, как всегда, по возвращении с фабрики, начать приготовление ужина.Прислонившись к раковине, она принялась чистить лук.Ей так хотелось уехать из этой деревни. С профессией Франческа они могли бы открыть собственную мастерскую в Палафружеле или в Ла-Бисбале – где-нибудь, где была настоящая жизнь, а не только пыль да несбыточные мечты. В любом городе, где такой человек, как Франческ, с его прошлым и политическими взглядами мог бы быть в большей безопасности. Где-нибудь, куда не дотянулись бы лапы Джерарда Массагуэра. Где-нибудь, где Мерседес была бы счастлива.Кончита любила свою дочь с той слепой страстью, которая не поддавалась ни объяснению, ни пониманию. А вот мужа она любила по причинам, которые могла легко перечислить. За его доброе отношение к ней. За его врожденное великодушие. За его силу. За то, что он сразу полюбил Мерседес.В семнадцатом году он обещал Кончите, что ради нее и ради девочки он больше не будет ездить на митинги в Барселону, не будет вести разговоры на революционные темы, не будет выступать с речами. И пока оставался верным своему обещанию. Но она знала, что за прошедшие десять лет его взгляды не только не изменились, а даже укрепились.Она устало вздохнула. Мерседес была ее единственным ребенком. Это плохо и для девочки, и для них. Почему она больше не забеременела? Сейчас Кончите было двадцать семь – самый расцвет женской красоты и сил. А она-то надеялась, что к этому возрасту у нее от Франческа будет, по крайней мере, двое детей.Они предавались любви почти каждую ночь, с жадностью и самозабвением. Однако каждый месяц у Кончиты наступала менструация.Может, дело в нем? Что, если во время ранения у него что-то повредилось?Возможно, если не случится чуда, Мерседес так и останется их единственным ребенком. Поэтому-то он так и разозлился, когда Джерард Массагуэр подкатил к ней. Поэтому-то он так и рвется внушить девочке свои политические взгляды, сделать из нее свое подобие.А может, потому, что Мерседес – не его плоть и кровь.Кончита положила в глиняную кастрюлю кролика, добавила лука, приправ и пол-литра красного вина и поставила все это в печь, затем сняла фартук и выглянула в окно. Кругом были каменные стены Сан-Люка. Каменная деревня. С немощеными улицами и выцветшими деревянными дверями домов. А над черепичными крышами – чистое голубое небо.Она взглянула на висящие на стене часы. Скоро Мерседес вернется из школы.
Мерседес следила, как по тропинке гуськом спускаются несколько ребятишек. Ее пальцы непроизвольно сжали камень. Зубы крепко стиснулись. Пот застилал глаза. Болезненно поморщившись, она часто заморгала. Хуан уже давно прошел. И Фина, болтая своими косичками, тоже.И тут у нее замерло сердце. Вниз по тропинке шагал Леонард – сумка на плече, глаза смотрят под ноги. Он был один. Мерседес почувствовала, как откуда-то из глубины по ее телу разлилась дрожь. Нет, сомнений у нее не осталось. Она чуть приподнялась и позвала:– Леонард!Сначала она подумала, что он не услышал ее. Но затем мальчишка остановился и озадаченно уставился на заросли кустарника.– Леонард! – снова крикнула Мерседес, крепче сжав в руке камень.– Кто это? – настороженно проговорил Леонард.– Иди сюда! У меня для тебя кое-что есть!Она видела, как его хитрые карие глазки забегали по зелени кустов.– Да кто это? – снова спросил Леонард. – Мерседес Эдуард? Ты?– Ну иди же!– А че ты хочешь? Еще раз по роже получить?– У меня кое-что есть.– Да? – подозрительно произнес Леонард. Он все еще не видел ее.– Кое-что необычное!– Ну так тащи сюда.– Не могу.Мимо пробежала стайка ребятни, и Мерседес на некоторое время затаилась.– Ну? – закричал Леонард, когда дети скрылись из виду. – Что там у тебя для меня, Мерседес Эдуард?– Я могу пососать твою сосиску.Физиономия Леонарда мгновенно изменилась. Последнее время ни одна девчонка не соглашалась делать это. С тех пор как там, внизу, у него начали расти волосы и его член приобрел специфический запах, они стали говорить, что он воняет, как тухлая рыба. Облизывая языком губы, Леонард явно колебался.– Я буду сосать столько, сколько ты захочешь! Раздумывая, он почесал ногу. Очень уж это было заманчиво.– Ладно, – наконец сказал он и нырнул в кусты. – Только, чур – чтобы все было как надо, а то прибью. Да где ты? Мерседес?– Сюда!Глядя из своего укрытия, как Леонард продирается через заросли, Мерседес затаила дыхание. Она полностью отдавала отчет своим действиям.Колючки царапали мальчишке ноги, цепляли его за носки.– А-а, черт! – выругался он. – Да где ты, мать твою так!– Здесь. Около большого дерева.– А получше места не могла выбрать? – Он уже начал расстегивать ширинку, его миндалевидные глазки рыскали в поисках Мерседес. Так и не заметив ее, он, поглаживая свой член, прошел в двух ярдах от девочки.Мерседес встала и сделала шаг в направлении Леонарда. В поднятой над головой руке зажат камень. Замах. Его загнутый, словно клюв сокола, край устремлен в висок Леонарда Корнадо. Удар.Послышался отвратительный приглушенный хруст, который, как бы пробежав по руке Мерседес, проник в самые отдаленные закутки ее души. Потряс ее.Ноги Леонарда подломились, словно стебли кукурузы. Без единого звука он стал оседать на землю. Из раны на голове хлынула кровь. Как-то странно задергавшись, мальчишка завалился на спину.И затих. * * * В дверь постучали. Кончита услышала зовущий ее снизу голос отца.– Я на кухне, папа, – откликнулась она. Отдуваясь и стуча по ступеням тростью, Баррантес поднялся наверх. Кончита поцеловала его в раскрасневшуюся щеку. От него пахло вином, что последнее время случалось с ним довольно часто.– Одна?Она кивнула.– Не знаю, где Мерседес. Она сильно опаздывает. Еще час назад должна была прийти из школы. Где-то задержалась по дороге.– Гм-м-м. – Марсель указал тростью на стоящий на лавке кувшин с вином. – Можно?– Если тебе хочется выпить в такое время дня… – Она улыбнулась.– При чем тут время? – проворчал он. Сунув под мышку трость, Баррантес поднял кувшин и сделал несколько больших глотков. Его усы стали уже почти совсем белыми, и от вина на них осталась красная полоса.– Может, присядешь? – предложила Кончита.– Я ненадолго. – Он сделал еще глоток и поставил кувшин на место. Тяжело оперевшись на трость, Баррантес принялся большими пальцами нервно постукивать по ее отполированной рукоятке. – Послушай, – неожиданно сказал он, – я пришел поговорить с тобой.– О чем? – улыбнулась Кончита.– О девочке.– О Мерседес? – встрепенулась она. Под безразличным выражением его лица угадывалось волнение. – В чем дело? – мягко спросила Кончита.– Я хочу забрать ее.– Куда забрать?– Я хочу, чтобы вы обе переехали жить ко мне. И к твоим тетушкам. Подальше от Эдуарда.От удивления она рассмеялась.– Папа, не глупи. Франческ мой муж. Он ведь отец Мерседес.– Он ей не отец.– Ну, конечно же, он ее отец.– Нет. И не думай, что мне неизвестно, как Франческ относится к девочке. Он забивает ее детскую головку опасными идеями, Кончита. Он отравляет ее сознание. Хочет сделать из девочки маленькую анархистку. Внушает ей, что бросать бомбы и сжигать фабрики – это совершенно нормально. – Он пронзил дочь свирепым взглядом. – Как можешь ты позволять ему такое? Ты что, хочешь, чтобы она тоже стала такой, полной злобы и ненависти?Кончита поджала губы.– Совсем не плохо, если она вырастет такой же, как ее отец.– Этот человек не ее отец! – рявкнул Марсель. – Более того, девочка знает.– Что знает?Прикрыв ладонью рот, он рыгнул, затем смущенно опустил глаза.– Знает.Кончита застыла и уставилась на отца глазами, сделавшимися вдруг холодными и чужими.– Что-то я тебя не пойму, папа.– Ты только посмотри, как девочка учится! Она же была лучшей в классе. А последнее время совсем обленилась. Она росла такой славной, а теперь стала злючкой…– Ты сказал, Мерче знает, – перебила Кончита. – Что ты имел в виду?– Она должна была узнать. – Старик начал раздраженно постукивать тростью по полу. – Ведь когда-то она должна была узнать правду?– Ты сказал ей, – прошептала она, чувствуя себя совершенно опустошенной. – Ты сказал ей, что Франческ – не ее отец!– А что, это преступление?– Я просто не могу поверить, – проговорила Кончита, опускаясь на лавку. – Когда это произошло?– Когда Франческ так зверски с ней обошелся. Прижег ребенку руку раскаленной монетой.В ее глазах заблестели слезы отчаяния. Теперь ей стало ясно, почему Мерседес так изменилась. Все стало ясно.– Как ты мог? Как ты мог это сделать, папа?– Но ведь это же правда, разве нет? – заорал Баррантес. – И она должна была ее узнать.– И ты решил, что именно ты должен ей все рассказать? – Кончиту охватил гнев. Ребенок столкнулся с таким страшным испытанием. А никто ее даже не пожалел. Никто ничего не объяснил. – Ты посчитал, что имеешь право принимать подобное решение?– Но его надо было принять, – попытался оправдаться он. – Ты же знаешь, как я люблю свою внучку. Когда она, визжа от боли, примчалась ко мне с этим ужасным ожогом на ладошке… – Он передернул плечами. – А ты еще говоришь, что я не прав. Да в тот момент я готов был убить Эдуарда. Окажись он передо мной, я бы пристрелил мерзавца.– Ты поступил подло!– Подло было так обращаться с Мерче. Какое у него право издеваться над девочкой? – Голос Марселя Баррантеса повысился до крика. – Только потому, что ее настоящий отец решил сделать ей подарок! Можно подумать, твой муженек осыпает девочку щедротами! Да от него и сентаво Мелкая разменная монета.
на леденцы не дождешься! С таким же успехом она могла бы стать дочерью жестянщика!У Кончиты даже высохли слезы от гнева. Но теперь и его не осталось. Она встала и тихо сказала:– Иди домой, папа. И больше никогда сюда не приходи.– Ах вот как? – подбоченясь, заорал Марсель. – Моя собственная дочь вышвыривает меня на улицу, как собаку!– Иди, – повторила она, качая головой.– После всего, что я для тебя сделал! После всего, чего я натерпелся от тебя и этого фанатика, этого борова…– Когда Франческ узнает о том, что ты сделал, – спокойно проговорила Кончита, – он, возможно, убьет тебя. Так что иди домой, папа. И держись от нас подальше.Марсель Баррантес уже раскрыл рот, чтобы продолжить спор, но увидел в глазах дочери нечто такое, что заставило его замолчать.Он бессильно махнул тростью, повернулся и, неуклюже ступая по ступенькам, стал спускаться.Чтобы снова не расплакаться, Кончита впилась зубами в костяшки пальцев. Ужас случившегося начал доходить до нее только сейчас. Они-то думали, что причиной перемен, произошедших в Мерседес, была лишь грубость Франческа.Боже, сколько страданий обрушилось на голову ребенка!Но где же Франческ? А Мерседес где?У нее вдруг екнуло сердце. Где Мерседес? Она инстинктивно почувствовала, что случилось что-то страшное.
Открытые глаза Леонарда неподвижно смотрели в синее небо. Его рот тоже был открыт. Из разбитого виска на землю стекала кровь.Зажав в руке камень, Мерседес сверху вниз уставилась на него. Она не была уверена, умер он или нет. Но она точно знала, что должна его прикончить. Разбить камнем голову и оттащить тело в карьер, в самую темную и глубокую штольню. А потом, как ни в чем не бывало, вернуться домой.«Давай же! – нетерпеливо подстегивал ее внутренний голос. – Сделай это».Она села верхом на грудь Леонарда и; подняв над собой камень, приготовилась обрушить его на веснушчатое лицо мальчишки.Леонард все еще был жив. Он вдруг сделал вдох и издал странный булькающий звук.– Н-не…Мерседес опустила камень. Затем снова подняла его и прицелилась Леонарду в лоб.– Нет! Н-не… н-надо! – Его карие глазки уже не были ни злыми, ни хитрыми. Они были просящими. В них затаилось отчаяние. Мольба. Его лицо стало таким бледным, что веснушки казались столь же яркими, как капли крови, которой он был забрызган. – Н-не надо, – прохрипел он. – П-па-а…ж-жалуйста… о-о… п-прошу… не…Мерседес желала его смерти. Она хотела довести начатое дело до конца. Но вдруг поняла, что не может.Наполнявшая ее энергией яростная жажда мщения иссякла. Она почувствовала себя опустошенной. И совершенно спокойной, можно сказать, умиротворенной.Ей казалось, что кто-то осторожно тянет ее поднятую руку вниз. Она медленно опустила камень.Глаза Леонарда закатились. Дрожащие веки закрылись.Мерседес подняла голову и огляделась. Желтый песок, синее небо, зеленые деревья. Жара и стрекот насекомых. Ящерица юркнула по камню.Она ощутила, как вздымается под ее ляжками грудь Леонарда, и спрашивала себя, почему она все-таки не убила его.– П-про… сти… – едва шевеля губами, простонал Леонард. – Я б-боль…ше… не б-буду…– Заткнись, – спокойно сказала Мерседес. Он жалобно заморгал глазами.Быть готовой убить его, размышляла она, быть способной убить его – это так же здорово, как убить на самом деле. Так же здорово.Да. Она запросто может убить его, когда угодно. А действительно, ведь это так просто. Теперь, когда она знает, как это делается.Встав с него, Мерседес спустила трусики и присела над его лицом. Пока она мочилась, Леонард неподвижно лежал. Он был слишком слаб, даже чтобы повернуть голову. От того, что она делает, Мерседес не получала ни малейшего удовольствия. Просто так было по справедливости.Наконец она встала.– Ну, теперь ты знаешь, что это такое, – услышала Мерседес свой безразличный голос. – Вообще-то, надо было тебя убить. Да ладно, считай, что тебе повезло.Она пошла прочь. А Леонард заплакал. Глава четвертаяБАЛОВЕНЬ Сентябрь, 1956 Лос-Анджелес
Стараясь не шуметь, все суетились в комнате Иден.– … там поставьте…– А это куда?– Ш-ш-ш…Она сладко спала, утонув в пуховой подушке. Просыпаться не хотелось.– Ты только взгляни на нее, Мерседес. (Папин голос.)– Она само совершенство. (Мамин голос.)– Смотри, какие длинные ресницы! А какие розовые щечки, и черные волосики, и белоснежная атласная кожа!Она почувствовала, как мамина рука гладит ее по лицу.– Малышка наша.– Иден… просыпайся, дорогуша. Сегодня твой день рождения!– Ну открой нам свои огромные зеленые глазоньки. Она зевнула и уставилась на них. Было утро. Мама раздернула шторы. Комната наполнилась ярким светом. Солнце хлынуло на шкаф с игрушками, на шелковый полог над ее кроваткой, на обои в розовую полоску. Папа улыбался.– Эй, приветик, сокровище папочкино! Забыла про свой день рождения?– Ой! – Она округлила глаза.Комната изменилась до неузнаваемости. Кругом ящики, коробки, пакеты. И все обернуто в зеленую, красную и золотистую бумагу. Ленты, кружева, рюшечки. Подарки всех видов, всех размеров, всех цветов. Для нее.– Какой развернем первым? – спросила мама. – Этот большой, завернутый в зеленую бумагу? Или ту маленькую золотую коробочку? А может, этот, перевязанный розовыми лентами?– Вон тот!Она подбежала к самому большому свертку, который был значительно больше нее.– Это особый подарок. От папочки и мамочки. Помочь открыть?– Справится, – сказала мама. – Потяни ленту, Иден.Девочка, затаив дыхание, подергала упаковочную бумагу. Наконец обертка с шелестом развалилась в стороны.Иден потеряла дар речи. Ее взору предстал деревянный конь с бриллиантовыми глазами и белоснежной гривой. У него были красная кожаная сбруя и медные стремена. Копыта блестели черным лаком.– Его зовут Дэппл. Dapple – серый в яблоках (англ.).
Иден уткнулась лицом в сверкающую белизной гриву.– Кажется, она в него влюбилась.Папа усадил дочку в седло. Она взяла в руки повод и сжала ножками бока игрушечного коня. Тот начал величаво раскачиваться.Папа сунул в рот трубку и обнял маму за талию.– Смотри-ка, а она сразу сообразила, что к чему. Они стояли и с любовью смотрели на дочь. Иден же позабыла обо всем на свете. Плавные движения игрушки заворожили, загипнотизировали ее. Мама довольно улыбнулась.– Ты знаешь, а у меня никогда не было игрушек. Совсем не было. Я играла с мамиными кроликами да всякими деревяшками.– Наша Иден не будет нуждаться ни в чем, – произнес папа.
Прескотт, Аризона
Голос отца кажется ему похожим на звон косы. Этот голос несется под сводами церкви, и нечестивцы валятся, как скошенные стебли кукурузы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42