Видела, как он хромает? Этот подарок он получил от guardia civil в 1909 году.Натянув одеяло до самого носа, Матильда беспокойно заерзала. Мерседес заметила, что у нее грубые и красные от работы руки.– Да не смотри ты так. Мы тебя не съедим, – сказала она, разглядывая монашку. – Значит, ты вчера сбежала из монастыря?– Я хотела остаться. Чтобы защитить старших сестер. Но мужики начали швырять камни, и сестра Инмакулада – она моя духовная наставница – вытолкала меня в сад и приказала бежать. Я очень испугалась… – У Матильды так воспалились глаза, что до них было больно дотрагиваться. Она запустила пальцы в волосы на висках и, раскрыв рот, словно маленький ребенок, протяжно, на одной ноте, заревела.Мерседес с сочувствием смотрела, как страдает молодая монашка, не решаясь, однако, попытаться успокоить ее.– Ну почему? – сквозь слезы вопрошала Матильда. – Почему они так поступают с беззащитными священниками и монахинями?– Потому что вы слишком долго жрали со столов богатеев и власть имущим. Потому что вы никогда не голодали вместе с бедными и обездоленными.– Да я в жизни не ела за столом богача!– А на чьей стороне всегда стояла Церковь? На стороне эксплуататоров! А деньги получала из карманов бедняков. – Голос Мерседес звучал, как волнующая музыка. – Каждая смерть, каждое рождение, каждая свадьба рабочего человека значили для вас новые доходы, плату за несколько минут вашего нечленораздельного бормотания. В противном случае все это считалось незаконным. Подумать только, вы, никогда не вступающие в брак, запрещали нам разводиться!– И поэтому теперь можно убивать и насиловать монахинь?– Я не сказала, что одобряю это.– Но ты одобряешь стремление толпы уничтожить Церковь.– Церковь сама себя уничтожила, – спокойно проговорила Мерседес, – и давно уже. Церковь – это заброшенный дом. Пора заколотить в нем двери.– Больно у тебя ловко все получается, – с горечью сказала Матильда.– Ты спросила – я попыталась ответить.– Но тебе только восемнадцать лет… Ты просто повторяешь слова своего отца, ведь правда же? Скажи, Мерседес, сама-то ты веришь в них?– А скажи, Матильда, сама-то ты веришь в своего Бога? – насмешливым эхом отозвалась Мерседес.– Мне надо помолиться.Выскользнув из-под одеяла, Матильда встала на колени возле кровати. Она уткнулась лбом в сложенные в молитвенном жесте покрасневшие руки и принялась что-то беззвучно и быстро бормотать.Мерседес молча наблюдала. Ей было жаль, что сгорел монастырь. Казалось, она лишилась части себя. Но не части своей живой плоти, а чего-то мертвого, бесчувственного. Это как отрезать волосы. Когда они падают под ножницами, их почему-то жалко, но потом приходит ощущение легкости. Словно сброшено ненужное бремя…Снизу доносились голоса о чем-то спорящих родителей. Слова были неразличимы, но они звучали зло. Матильда встала. Мерседес откинула край одеяла, чтобы девушка могла лечь. Тело монашки пахло мылом, которым мыла ее Кончита.– Выключить свет? – спросила Мерседес. Матильда опустила распухшие веки.– Да.Они молча лежали в темноте. Каждая думала о своем. Голоса Франческа и Кончиты становились все приглушеннее и наконец совсем растворились в тишине.Мысли Мерседес вернулись к главной теме ее раздумий последних двух недель. Война. Она наконец пришла.От сознания грандиозных масштабов этой трагедии у нее по спине побежали мурашки и похолодела кровь. Война. Война с фашизмом. И не только в Испании, а во всей Европе. Во всем мире!В ее воображении победа представлялась как открывающиеся тюремные ворота. Вот уже показались первые ободранные, обессиленные, ослепленные темнотой заключенные, с трудом передвигая ногами выходящие на волю. Этот тоненький ручеек постепенно превращается в могучий поток миллионов угнетенных, хлынувший на свободу, к свету. Их взволнованные голоса сливаются в единый богатырский гул, от которого, кажется, сотрясаются небеса.Это было такое величественное видение, что у Мерседес захватило дух. Она почувствовала себя во власти какой-то волшебной силы, взывающей к ней, притягивающей ее.А что, если на дымящихся полях сражений она встретит Джерарда? Сможет ли она убить его? Мерседес представила, как, направив ему в грудь пистолет, она будет смотреть в эти черные глаза с тяжелыми веками. «Джерард Массагуэр, ты пошел против своего народа».Она лежала с торжественно-суровым лицом, уже не слыша, как рядом всхлипывает Матильда.Дом медленно погружался в сон.
Через несколько недель стали прибывать беженцы из Астурии. Они привезли с собой и ужасные истории о зверствах фашистов. Истории о массовых погромах и убийствах. О грабежах, поджогах, насилиях. О раздавленных гениталиях, о выколотых глазах.В порыве бешеного гнева бедняки схватили несколько десятков местных буржуев, которые на следующий день были увезены в неизвестном направлении отрядами милиции.– Из дома не высовывайся, – озабоченно сказала Кончита Матильде Николау. – Даже к окну не подходи. – Она повязала остриженную голову монашки платком и дала ей передник, какие обычно носят служанки, – Если с тобой кто-нибудь заговорит, притворись простушкой. Ты моя двоюродная сестра из Сиджеса. Зовут тебя Кармен Баррантес. Приехала помогать нам по хозяйству. И сделай вид, что у тебя не все дома. Поняла?Округлив от страха глаза, Матильда кивнула.Однажды вечером, когда они чистили на кухне картошку, Мерседес, склонив набок голову, критически взглянула на Матильду.– Если бы какой-нибудь мужчина позвал тебя вернуться в Сиджес, ты ушла бы из монастыря?– Это оскорбительный вопрос! – вспыхнула монашка.Мерседес чуть заметно приподняла брови.– Разве? А почему?– Потому что моя вера выше этого! И не думай, что в Сиджесе или где-то еще я никогда никому не была нужна!– Я не хотела тебя обидеть, – мягко сказала Мерседес.Матильда с досадой крутанула ножом, выковыривая из картошки глазок.– Однако именно так и получилось.– Хорошо, тогда спрошу иначе: ты кого-нибудь оставила в Сиджесе?– Я не такая красотка, как ты, – пробурчала Матильда.– Но все же ты очень милая. У тебя красивые глаза.– А у тебя здесь кто-нибудь есть? Ну… мужчина?– Ненавижу мужиков! – Мерседес зло полоснула ножом по картошке. – Ненавижу.– А ты когда-нибудь… была… с мужчиной? Мерседес улыбнулась.– А ты, сестра Матильда?С тех пор как она уехала из Сиджеса, Матильда ни разу не делилась своими сокровенными мыслями с кем-либо из мирян. Уже почти четыре года она вообще не разговаривала со своими сверстницами.– Был там один, – проговорила она и на несколько секунд прикусила свой кулак. – Вдовец, да еще урод, каких свет не видел. Меня хотели выдать за него замуж, потому что другие мужчины отказывались брать меня в жены. И деньги у него были. И вот как-то раз он меня подкараулил и начал целовать… лапать…– Он тебя?..– Хотел. Заставил меня взять в руку… его штуку.– Старый грязный козел! – сочувственно воскликнула Мерседес.– Он стал одной из причин, по которым я оказалась в Сан-Люке. Слишком уж страшно было представить, что всю оставшуюся жизнь придется прожить с этой отвратительной скотиной.– Ну и правильно поступила.– Я знаю, о чем ты подумала.– О чем же?– О том, что я стала монахиней только для того, чтобы избавиться от этого вонючего старика.– А что еще тебе оставалось?– Были и другие мужчины. Получше. Но я все равно ушла бы в монастырь. На то была Божья воля. А ты не ответила на мой вопрос. Была ты когда-нибудь с мужчиной?– Нет, – сказала Мерседес после короткой паузы.– Так ты девственница?Снова короткая пауза.– Да.– Это же чудесно, – заявила Матильда.– Не знаю. Я об этом не задумывалась.– Никогда?– Данный вопрос меня совершенно не волнует. Все это глупости.– А. я не считаю, что это глупости. Это очень серьезная вещь.– Всякие там вздохи и стоны? – презрительно фыркнула Мерседес. – Да в любую летнюю ночь они из-под каждого куста доносятся. Не-ет, у меня определенно есть нечто гораздо более важное.– И что же это?– Дело.– Какое дело?– Война, естественно. Я скоро уезжаю. Воевать. Матильда ахнула, потом недоверчиво прошептала:– Да брось ты!– Нечего тут бросать. Я собираюсь вступить в ряды милиции.Монашка даже перестала чистить картошку.– Женщине нет места на войне, Мерседес.– Я стреляю из винтовки не хуже любого мужчины. Могу водить грузовик, ухаживать за ранеными. Буду делать все, что мне прикажут. Все, что угодно.– Матерь Божья! А что говорят твои родители?– Я им еще ничего не сказала. Пока. Но они все равно не смогут меня остановить. Мне восемнадцать лет. Я уже взрослая.Матильда, уставившись на маленькую статую Мадонны, некоторое время о чем-то размышляла.– Ухаживать за ранеными… – медленно проговорила она. – Я бы смогла это делать.– Я тоже. Если от меня это потребуется. Но я предпочла бы драться. Мне хочется внести в общее дело настоящий вклад.– И ты действительно… смогла бы… ну, это… убить человека? – прошептала Матильда.– Конечно, – бесстрастно ответила Мерседес. – Кто угодно смог бы.– А у меня никогда не поднялась бы на такое рука. – Она была потрясена спокойствием и твердой решимостью Мерседес. – Никогда.– Неужели? Неужели ты не смогла бы убить тех, кто насиловал и расстреливал твоих подруг?Некоторое время Матильда молчала.– Нет, – произнесла она наконец. – Мне их жаль. Я их ненавижу. Но я должна постараться простить их. А убить… нет, никогда.– Разные мы с тобой, – сказала Мерседес. – Я считаю, что убийства могут быть необходимы, ты же не признаешь насилия. Вот это-то «всепрощенчество» и заставило испанских трудящихся в течение тысячелетий оставаться рабами. Но теперь мы прозрели. Теперь мы поняли, что тех, кто нас угнетает, надо убивать. Дай только мне оружие, и я ни перед чем не остановлюсь.Они снова занялись приготовлением ужина. Слова Мерседес страшно взволновали Матильду.– Когда ты уезжаешь? – спросила она.– Скоро. Может быть, через месяц.– Через месяц!В кухню вошла улыбающаяся Кончита.– О чем это вы, кумушки, так оживленно беседуете? Судя по всему, не об ужине. Давайте-ка пошевеливайтесь, а то мы и до ночи не поедим.
Шлюзы доверия распахнулись.В ту ночь, лежа бок о бок в постели, они без умолку говорили и говорили, пока усталость не навалилась наконец на их веки, а за окном не запели деревенские петухи.Мерседес Эдуард не давали заснуть мысли и мечты о будущем. Что же касается Матильды, то причиной ее бессонницы была Мерседес: она тревожила ее воображение, вызывая в ней сладкое, щемящее чувство. Эта полудевочка-полуженщина целиком и полностью завладела душой несчастной монашки. Эти манящие черные глаза, это милое гордое лицо Жанны д'Арк, этот взволнованный, дрожащий голос – все пьянило Матильду.Совершенно неожиданно даже ее вера в Господа Бога стала казаться ей какой-то недолговечной, преходящей. В течение четырех лет она свято верила в свое призвание, но здесь, в этом доме, после того как сгорел монастырь, ее иллюзии рассеялись, как утренний туман.Кукареканье петухов становилось все громче, все настойчивей, все откровенней. Эта тревожная ночь почти закончилась, но ни одна из них так и не сомкнула глаз. Перед разгоряченным взором Мерседес великие армии шли на кровавую битву. А Матильда Николау, потерявшая дом и, похоже, веру, лежала в постели своих врагов, гадая, что ожидает ее в будущем.– Хорошо бы поспать, – печально проговорила она.– Да, – отозвалась Мерседес. – Ты спи. Тебе надо отдохнуть, бедняжка.От этого «бедняжка» Матильда чуть было не разрыдалась.– А ты разве не собираешься? – сдавленным голосом спросила она.– Наверное, я не смогу. С того самого дня как началась война, я совсем потеряла сон. Все думаю. Строю планы…– Хочешь, я обниму тебя? – неуверенно предложила Матильда, чувствуя, как краска заливает ее лицо. – Иногда в монастыре, когда нас мучила бессонница, мы обнимали друг друга… ну, как сестры…Мерседес ничего не ответила, не зная, как отнестись к этому предложению. Монашка же, должно быть, приняв ее молчание за согласие, осторожно придвинулась поближе.Позволив себя обнять, Мерседес положила голову на мягкую грудь Матильды.– Ну вот, скоро заснешь, – прошептала та, касаясь губами ее волос. Чувствуя в своих объятиях гибкое тело девушки, Матильда ощущала, как к горлу подкатил комок и всю ее обдала волна сладостной истомы. В ней просыпалась нежность. Свободной рукой она стала поглаживать Мерседес по плечу.Все более расслабляясь, Мерседес закрыла глаза. И почти в то же мгновение ее подхватили бархатные крылья сна. Последнее, что она запомнила – это прикоснувшиеся к ее лицу губы Матильды.
Севилья, Испания
На время войны Джерард и Мариса Массагуэр переезжают в Севилью, так как в Каталонии их поместья отошли в собственность правительства.Они занимают великолепный дом, прежде принадлежавший какому-то известному интеллектуалу-республиканцу, который теперь ожидает своего смертного приговора.Пока идет война, каждый испанец, имеющий влияние в правительственных кругах Италии, становится на вес золота. Контакты Джерарда Массагуэра с итальянским Верховным командованием сделали его заметной фигурой среди националистов.Как когда-то он говорил Мерседес Эдуард, войны выигрывают деньги.Но именно денег-то Франко и не хватает. Десятки тысяч элитных, великолепно подготовленных итальянских и немецких «волонтеров» бесконечным потоком прибывают в Испанию, дабы пополнить ряды его армии. Столь же интенсивно поставляется и вооружение. Но за все это надо платить. И тут находится простое и эффективное решение.Создается Итало-испанская инвестиционная компания, которая и берет на себя финансирование иностранной помощи. Дело это очень деликатное. Так, поставка военной техники осуществляется лишь через определенных лиц. Таких, как Джерард Массагуэр, которому специально для этой цели выделены один из самых больших офисов и один из самых шикарных лимузинов.Есть у него свои люди и в военно-промышленном комплексе нацистской Германии.В итоге товарооборот осуществляемых им торговых операций скоро перевалит за двести миллионов долларов. И он вправе надеяться, что к концу войны станет обладателем баснословного состояния.Но в то же время Джерард остается потрясающим мужчиной со всеми признаками наслаждающегося человека. Хотя он вовсе не хочет, чтобы его считали щеголем, его регулярные поездки в Рим и Берлин позволили ему пополнить свой гардероб дорогими костюмами, совершенно недоступными в Испании. А его встречи с Гитлером и Муссолини добавили ему презентабельности и престижа, столь высоко ценимых в обществе и деловых кругах.Изысканно одетый, преуспевающий, обладающий огромной властью, Джерард Массагуэр наживается на этой войне. Его войне.
Сан-Люк
Через два дня, во время обеда, бомба наконец взорвалась.– Я собираюсь записаться добровольцем, – сказала Мерседес Франческу и Кончите. – Хочу вступить в милицию.– Мерче, доченька, ты что! – Матильда увидела, как побледнело и исказилось гримасой боли лицо Кончиты. – Ты не сделаешь этого!– Я должна! Не могу сидеть сложа руки, когда Испания находится на краю пропасти!– Испании ты все равно не поможешь, – с чувством проговорила Кончита, слегка дотрагиваясь до плеча дочери. – Что ты будешь делать в милиции? Арестовывать и расстреливать ни в чем не повинных отцов семейств?– Я обязана, мама. Из одного только Палафружеля ушли добровольцами сотни молодых людей. Должен же кто-то защищать Республику…– Но только не восемнадцатилетние девчонки!– Я уже взрослая женщина, – мягко произнесла Мерседес и взяла мать за руку. – И я должна идти туда, куда зовет меня долг.– Франческ! – взмолилась Кончита. – Ради Бога, ну скажи хоть ты ей!Франческ оторвал взгляд от тарелки. Его синие глаза остались все такими же яркими, хотя прорезанное морщинами лицо выглядело усталым, а голову и бороду посеребрила седина.– Ты уже взрослая, это верно, – хриплым голосом начал он. – Никто не может тебе запретить поступать по-своему. Но в то же время ты еще очень молода. И нужна здесь. Подождала бы ты с полгодика, Мерседес.– А зачем ждать-то? – воскликнула она. Ее смуглые щеки зарделись.– А затем, что от этого, может быть, будет больше пользы нашему делу, нежели от твоего необдуманного отъезда. – Говоря это, Франческ растирал свою больную ногу. В последние дни она сделалась почти совсем бесполезной, и без костылей он шагу ступить не мог. – Конечно, мы все должны что-то предпринимать. И я тоже ломаю голову, каким будет мой собственный вклад. – Он на несколько секунд замолчал. – Русские собираются прислать нам танки и броневики. Понадобятся люди, разбирающиеся в технике. Меня уже попросили вступить в милицию, чтобы помочь им организовать моторизованный полк. Обещали даже присвоить офицерское звание…– Папа! Вот здорово! Мы будем сражаться бок о бок. – Сияя, она повернулась к матери. – Ты знала об этом, мама?Кончита молча кивнула.– Не знаю, соглашусь ли я, – устало продолжал Франческ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Через несколько недель стали прибывать беженцы из Астурии. Они привезли с собой и ужасные истории о зверствах фашистов. Истории о массовых погромах и убийствах. О грабежах, поджогах, насилиях. О раздавленных гениталиях, о выколотых глазах.В порыве бешеного гнева бедняки схватили несколько десятков местных буржуев, которые на следующий день были увезены в неизвестном направлении отрядами милиции.– Из дома не высовывайся, – озабоченно сказала Кончита Матильде Николау. – Даже к окну не подходи. – Она повязала остриженную голову монашки платком и дала ей передник, какие обычно носят служанки, – Если с тобой кто-нибудь заговорит, притворись простушкой. Ты моя двоюродная сестра из Сиджеса. Зовут тебя Кармен Баррантес. Приехала помогать нам по хозяйству. И сделай вид, что у тебя не все дома. Поняла?Округлив от страха глаза, Матильда кивнула.Однажды вечером, когда они чистили на кухне картошку, Мерседес, склонив набок голову, критически взглянула на Матильду.– Если бы какой-нибудь мужчина позвал тебя вернуться в Сиджес, ты ушла бы из монастыря?– Это оскорбительный вопрос! – вспыхнула монашка.Мерседес чуть заметно приподняла брови.– Разве? А почему?– Потому что моя вера выше этого! И не думай, что в Сиджесе или где-то еще я никогда никому не была нужна!– Я не хотела тебя обидеть, – мягко сказала Мерседес.Матильда с досадой крутанула ножом, выковыривая из картошки глазок.– Однако именно так и получилось.– Хорошо, тогда спрошу иначе: ты кого-нибудь оставила в Сиджесе?– Я не такая красотка, как ты, – пробурчала Матильда.– Но все же ты очень милая. У тебя красивые глаза.– А у тебя здесь кто-нибудь есть? Ну… мужчина?– Ненавижу мужиков! – Мерседес зло полоснула ножом по картошке. – Ненавижу.– А ты когда-нибудь… была… с мужчиной? Мерседес улыбнулась.– А ты, сестра Матильда?С тех пор как она уехала из Сиджеса, Матильда ни разу не делилась своими сокровенными мыслями с кем-либо из мирян. Уже почти четыре года она вообще не разговаривала со своими сверстницами.– Был там один, – проговорила она и на несколько секунд прикусила свой кулак. – Вдовец, да еще урод, каких свет не видел. Меня хотели выдать за него замуж, потому что другие мужчины отказывались брать меня в жены. И деньги у него были. И вот как-то раз он меня подкараулил и начал целовать… лапать…– Он тебя?..– Хотел. Заставил меня взять в руку… его штуку.– Старый грязный козел! – сочувственно воскликнула Мерседес.– Он стал одной из причин, по которым я оказалась в Сан-Люке. Слишком уж страшно было представить, что всю оставшуюся жизнь придется прожить с этой отвратительной скотиной.– Ну и правильно поступила.– Я знаю, о чем ты подумала.– О чем же?– О том, что я стала монахиней только для того, чтобы избавиться от этого вонючего старика.– А что еще тебе оставалось?– Были и другие мужчины. Получше. Но я все равно ушла бы в монастырь. На то была Божья воля. А ты не ответила на мой вопрос. Была ты когда-нибудь с мужчиной?– Нет, – сказала Мерседес после короткой паузы.– Так ты девственница?Снова короткая пауза.– Да.– Это же чудесно, – заявила Матильда.– Не знаю. Я об этом не задумывалась.– Никогда?– Данный вопрос меня совершенно не волнует. Все это глупости.– А. я не считаю, что это глупости. Это очень серьезная вещь.– Всякие там вздохи и стоны? – презрительно фыркнула Мерседес. – Да в любую летнюю ночь они из-под каждого куста доносятся. Не-ет, у меня определенно есть нечто гораздо более важное.– И что же это?– Дело.– Какое дело?– Война, естественно. Я скоро уезжаю. Воевать. Матильда ахнула, потом недоверчиво прошептала:– Да брось ты!– Нечего тут бросать. Я собираюсь вступить в ряды милиции.Монашка даже перестала чистить картошку.– Женщине нет места на войне, Мерседес.– Я стреляю из винтовки не хуже любого мужчины. Могу водить грузовик, ухаживать за ранеными. Буду делать все, что мне прикажут. Все, что угодно.– Матерь Божья! А что говорят твои родители?– Я им еще ничего не сказала. Пока. Но они все равно не смогут меня остановить. Мне восемнадцать лет. Я уже взрослая.Матильда, уставившись на маленькую статую Мадонны, некоторое время о чем-то размышляла.– Ухаживать за ранеными… – медленно проговорила она. – Я бы смогла это делать.– Я тоже. Если от меня это потребуется. Но я предпочла бы драться. Мне хочется внести в общее дело настоящий вклад.– И ты действительно… смогла бы… ну, это… убить человека? – прошептала Матильда.– Конечно, – бесстрастно ответила Мерседес. – Кто угодно смог бы.– А у меня никогда не поднялась бы на такое рука. – Она была потрясена спокойствием и твердой решимостью Мерседес. – Никогда.– Неужели? Неужели ты не смогла бы убить тех, кто насиловал и расстреливал твоих подруг?Некоторое время Матильда молчала.– Нет, – произнесла она наконец. – Мне их жаль. Я их ненавижу. Но я должна постараться простить их. А убить… нет, никогда.– Разные мы с тобой, – сказала Мерседес. – Я считаю, что убийства могут быть необходимы, ты же не признаешь насилия. Вот это-то «всепрощенчество» и заставило испанских трудящихся в течение тысячелетий оставаться рабами. Но теперь мы прозрели. Теперь мы поняли, что тех, кто нас угнетает, надо убивать. Дай только мне оружие, и я ни перед чем не остановлюсь.Они снова занялись приготовлением ужина. Слова Мерседес страшно взволновали Матильду.– Когда ты уезжаешь? – спросила она.– Скоро. Может быть, через месяц.– Через месяц!В кухню вошла улыбающаяся Кончита.– О чем это вы, кумушки, так оживленно беседуете? Судя по всему, не об ужине. Давайте-ка пошевеливайтесь, а то мы и до ночи не поедим.
Шлюзы доверия распахнулись.В ту ночь, лежа бок о бок в постели, они без умолку говорили и говорили, пока усталость не навалилась наконец на их веки, а за окном не запели деревенские петухи.Мерседес Эдуард не давали заснуть мысли и мечты о будущем. Что же касается Матильды, то причиной ее бессонницы была Мерседес: она тревожила ее воображение, вызывая в ней сладкое, щемящее чувство. Эта полудевочка-полуженщина целиком и полностью завладела душой несчастной монашки. Эти манящие черные глаза, это милое гордое лицо Жанны д'Арк, этот взволнованный, дрожащий голос – все пьянило Матильду.Совершенно неожиданно даже ее вера в Господа Бога стала казаться ей какой-то недолговечной, преходящей. В течение четырех лет она свято верила в свое призвание, но здесь, в этом доме, после того как сгорел монастырь, ее иллюзии рассеялись, как утренний туман.Кукареканье петухов становилось все громче, все настойчивей, все откровенней. Эта тревожная ночь почти закончилась, но ни одна из них так и не сомкнула глаз. Перед разгоряченным взором Мерседес великие армии шли на кровавую битву. А Матильда Николау, потерявшая дом и, похоже, веру, лежала в постели своих врагов, гадая, что ожидает ее в будущем.– Хорошо бы поспать, – печально проговорила она.– Да, – отозвалась Мерседес. – Ты спи. Тебе надо отдохнуть, бедняжка.От этого «бедняжка» Матильда чуть было не разрыдалась.– А ты разве не собираешься? – сдавленным голосом спросила она.– Наверное, я не смогу. С того самого дня как началась война, я совсем потеряла сон. Все думаю. Строю планы…– Хочешь, я обниму тебя? – неуверенно предложила Матильда, чувствуя, как краска заливает ее лицо. – Иногда в монастыре, когда нас мучила бессонница, мы обнимали друг друга… ну, как сестры…Мерседес ничего не ответила, не зная, как отнестись к этому предложению. Монашка же, должно быть, приняв ее молчание за согласие, осторожно придвинулась поближе.Позволив себя обнять, Мерседес положила голову на мягкую грудь Матильды.– Ну вот, скоро заснешь, – прошептала та, касаясь губами ее волос. Чувствуя в своих объятиях гибкое тело девушки, Матильда ощущала, как к горлу подкатил комок и всю ее обдала волна сладостной истомы. В ней просыпалась нежность. Свободной рукой она стала поглаживать Мерседес по плечу.Все более расслабляясь, Мерседес закрыла глаза. И почти в то же мгновение ее подхватили бархатные крылья сна. Последнее, что она запомнила – это прикоснувшиеся к ее лицу губы Матильды.
Севилья, Испания
На время войны Джерард и Мариса Массагуэр переезжают в Севилью, так как в Каталонии их поместья отошли в собственность правительства.Они занимают великолепный дом, прежде принадлежавший какому-то известному интеллектуалу-республиканцу, который теперь ожидает своего смертного приговора.Пока идет война, каждый испанец, имеющий влияние в правительственных кругах Италии, становится на вес золота. Контакты Джерарда Массагуэра с итальянским Верховным командованием сделали его заметной фигурой среди националистов.Как когда-то он говорил Мерседес Эдуард, войны выигрывают деньги.Но именно денег-то Франко и не хватает. Десятки тысяч элитных, великолепно подготовленных итальянских и немецких «волонтеров» бесконечным потоком прибывают в Испанию, дабы пополнить ряды его армии. Столь же интенсивно поставляется и вооружение. Но за все это надо платить. И тут находится простое и эффективное решение.Создается Итало-испанская инвестиционная компания, которая и берет на себя финансирование иностранной помощи. Дело это очень деликатное. Так, поставка военной техники осуществляется лишь через определенных лиц. Таких, как Джерард Массагуэр, которому специально для этой цели выделены один из самых больших офисов и один из самых шикарных лимузинов.Есть у него свои люди и в военно-промышленном комплексе нацистской Германии.В итоге товарооборот осуществляемых им торговых операций скоро перевалит за двести миллионов долларов. И он вправе надеяться, что к концу войны станет обладателем баснословного состояния.Но в то же время Джерард остается потрясающим мужчиной со всеми признаками наслаждающегося человека. Хотя он вовсе не хочет, чтобы его считали щеголем, его регулярные поездки в Рим и Берлин позволили ему пополнить свой гардероб дорогими костюмами, совершенно недоступными в Испании. А его встречи с Гитлером и Муссолини добавили ему презентабельности и престижа, столь высоко ценимых в обществе и деловых кругах.Изысканно одетый, преуспевающий, обладающий огромной властью, Джерард Массагуэр наживается на этой войне. Его войне.
Сан-Люк
Через два дня, во время обеда, бомба наконец взорвалась.– Я собираюсь записаться добровольцем, – сказала Мерседес Франческу и Кончите. – Хочу вступить в милицию.– Мерче, доченька, ты что! – Матильда увидела, как побледнело и исказилось гримасой боли лицо Кончиты. – Ты не сделаешь этого!– Я должна! Не могу сидеть сложа руки, когда Испания находится на краю пропасти!– Испании ты все равно не поможешь, – с чувством проговорила Кончита, слегка дотрагиваясь до плеча дочери. – Что ты будешь делать в милиции? Арестовывать и расстреливать ни в чем не повинных отцов семейств?– Я обязана, мама. Из одного только Палафружеля ушли добровольцами сотни молодых людей. Должен же кто-то защищать Республику…– Но только не восемнадцатилетние девчонки!– Я уже взрослая женщина, – мягко произнесла Мерседес и взяла мать за руку. – И я должна идти туда, куда зовет меня долг.– Франческ! – взмолилась Кончита. – Ради Бога, ну скажи хоть ты ей!Франческ оторвал взгляд от тарелки. Его синие глаза остались все такими же яркими, хотя прорезанное морщинами лицо выглядело усталым, а голову и бороду посеребрила седина.– Ты уже взрослая, это верно, – хриплым голосом начал он. – Никто не может тебе запретить поступать по-своему. Но в то же время ты еще очень молода. И нужна здесь. Подождала бы ты с полгодика, Мерседес.– А зачем ждать-то? – воскликнула она. Ее смуглые щеки зарделись.– А затем, что от этого, может быть, будет больше пользы нашему делу, нежели от твоего необдуманного отъезда. – Говоря это, Франческ растирал свою больную ногу. В последние дни она сделалась почти совсем бесполезной, и без костылей он шагу ступить не мог. – Конечно, мы все должны что-то предпринимать. И я тоже ломаю голову, каким будет мой собственный вклад. – Он на несколько секунд замолчал. – Русские собираются прислать нам танки и броневики. Понадобятся люди, разбирающиеся в технике. Меня уже попросили вступить в милицию, чтобы помочь им организовать моторизованный полк. Обещали даже присвоить офицерское звание…– Папа! Вот здорово! Мы будем сражаться бок о бок. – Сияя, она повернулась к матери. – Ты знала об этом, мама?Кончита молча кивнула.– Не знаю, соглашусь ли я, – устало продолжал Франческ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42