Джоулу девять лет. Он сидит на передней скамье рядом с матерью.Преподобный Элдрид Леннокс – воинственный поборник истинной веры. Лет сто назад он бы обязательно носил поверх сутаны «кольт». Его обличительные проповеди беспощадны. Грешники прямо-таки трепещут в своих выходных ботинках.Через некоторое время на Джоула наваливается усталость, и у него тяжелеют веки.Он клюет носом. Его тело расслабляется, обмякает, и он начинает постепенно сползать с жесткой полированной скамьи.Когда мальчик шлепается на пол, прихожане, уткнувшись в носовые платки и молитвенники, сдержанно хихикают.Преподобный Леннокс прерывает проповедь и ждет, пока его сын поднимется и снова усядется на свое место.Чудовищность содеянного приводит Джоула в смятение. Мать даже не удостаивает его взглядом. Но на ее костлявых щеках проступают темные пятна, а плотно сжатые губы вытягиваются в тонкую полоску.Ожидание наказания наполняет мальчика отчаянием.
Когда за ними захлопывается входная дверь, мать, словно вихрь, налетает на него. Глаза пылают гневом.– Ты выставил своего отца посмешищем перед всеми этими неотесаными болванами и их толстыми женами! Его, служителя Господа!Она заталкивает мальчика в угол и прижимает его лицо к стене. Он чувствует знакомый запах краски, несколько облегчающий его страдания. Джоул в полной мере осознает свою никчемность, свое бессилие.Отец пересчитывает пожертвованные паствой деньги.– Четыре доллара и тридцать пять центов, – с досадой говорит он. – Да, щедрость этих людишек не знает границ.– Четыре доллара? – взвизгивает мать. – Черт бы их побрал! Порази, Господи, их благочестивые физиономии и тугие кошельки! На что же нам жить? Ждать манны небесной?– Вечерня принесет еще меньше денег. Мать в ярости поворачивается к Джоулу.– Почему на четыре доллара и тридцать пять центов я должна кормить еще и его? Чтобы ему лучше спалось?– Он твой сын, Мириам.Мать зло смеется.– Что ж, тогда, может, пустой желудок не даст ему заснуть во время вечерней службы.Джоул слышит, как на кухне мать готовит обед. Она приносит еду в комнату и ставит на стол. У него за спиной.Отец читает молитву. Джоул неподвижно стоит и слушает, как они чавкают. Запах пищи наполняет его рот слюной. Он сглатывает и закрывает глаза. От голода начинает болеть живот.После обеда мать вытаскивает его из угла.– Ну?! – грозно восклицает она. Он не смеет поднять глаза.– Прости меня, мама, – шепчет мальчик.Она сует ему в руки тарелку. На тарелке ломоть хлеба и кусочек мяса.– В подвал!– Мама, не надо!– Элдрид, отведи его.Отец хватает ребенка за руку и тащит вниз по лестнице.Возле двери Джоул начинает вырываться. Еда падает с тарелки. Из темноты подвала веет плесенью и могильным холодом. Там, в кромешной мгле, мальчику мерещутся силуэты чудовищ.Ужас сдавливает грудь Джоула. Его глаза наполняются слезами.– Папа, не надо!Отец толкает его в подвал.– Я хочу, чтобы ты понял, что значит тьма, Джоул. Чтобы ты знал, что бывает, когда оскорбляешь Господа и когда Он отворачивается от тебя.– Папа, пожалуйста! Прошу тебя.Дверь с грохотом захлопывается. Засов задвигается.Мрак, мрак. Настоящий ад, о котором он столько слышал. Вокруг него мечутся какие-то тени. К нему тянутся когтистые лапы, скалятся зубы чудовищ. Он не видит их, но они все ближе и ближе.Плача, он наваливается на дверь. Она не поддается. Джоул всем телом начинает биться о толстые доски.Снова и снова. Декабрь, 1959 Санта-Барбара
Она очень любила ездить на аэродром.Обычно мама и папа брали ее туда по выходным. Всего у них было шесть самолетов, бело-красных, с надписью на фюзеляже: «Ван Бюрен. Авиаперевозки». Конечно, увидеть на аэродроме все шесть самолетов можно было очень редко. Как правило, там, в ангарах, стояло не больше двух. Остальные были в полетах.Сама она, разумеется, уже бывала здесь тысячу раз, и все это ей порядком надоело.Но самолеты совершали рейсы в Южную Америку, и пилоты часто привозили ей всякие подарки: маски, резные украшения, игрушки. Каждый раз, когда она приезжала на аэродром, там ее обязательно что-нибудь ждало, что-нибудь экзотическое и очень красивое.Однажды кто-то привез ей из Колумбии маленькую черную обезьянку, но мама не разрешила оставить ее. А как-то раз Мигель Фуэнтес даже привез настоящую засушенную человеческую голову с зашитыми нитками сморщенными губами.– Должно быть, много болтал, – заржал Мигель.Конечно, голову мама тоже не разрешила оставить.Мигель Фуэнтес служил у папы кем-то вроде управляющего. Он был коренастый и страшный на вид, и все его боялись; но, когда он брал ее на руки и улыбался, его глаза смешно моргали.В этот уик-энд мама и папа не повезли ее, как обычно, на аэродром. Они поехали на новом автомобиле в Санта-Барбару.Это был «кадиллак эльдорадо-брогам», белый с коричневой кожаной крышей, которую папа опустил. Дул теплый, наполненный ароматом соснового леса ветерок. Мама надела шарфик и темные очки. Иден и Франсуаз, ее воспитательница-француженка, устроились на заднем сиденье.По синему небу плыли огромные белые, позолоченные солнцем облака. Приехав в Санта-Барбару, они остановились, чтобы купить мороженое. Внизу раскинулось необъятное зеленое море. По волнам прибоя скользили на серфингах мальчишки.Потом все пошли смотреть участок. Это был просто кусок земли с росшими на нем деревьями и видневшимся за соснами морем.Иден облизала испачканные мороженым липкие пальцы.– А когда здесь будет дом? – спросила она.– Скоро, дорогая. Через несколько недель уже начнут закладывать фундамент.– А вы купите мне лошадку?– Конечно, купим. Вот только еще немного подрасти.– Немного – это сколько?Подошел папа с эскизами будущего дома.– Знаешь, чем я решил отделать ванные комнаты? Зеленым ониксом, а краны будут золотыми.– Золотые краны – это пошло, – возразила мама. – Да и зеленый оникс – полная безвкусица. Мы же решили, что отделаем ванные белым мрамором.– Ну а как насчет белого мрамора и золотых кранов?– Уже лучше. Хотя тоже вычурно.– Радость моя, – рассмеялся папа, – это ведь Калифорния, а не Европа. На дворе 1959 год. Сейчас все стараются пустить друг другу пыль в глаза.Он закружил маму по зеленой траве. Мама засмеялась. У нее был низкий, мягкий и очень заразительный смех.– А что такое «пошло»? – спросила Иден.– Деньги – это пошло, – с трубкой в зубах улыбнулся папа. – Правда, за деньги можно получить все. Все, что угодно. Запомни, малышка.
Мама привезла ее в школу верховой езды Дана Кормака. У мистера Кормака было обветренное морщинистое лицо, загрубевшие руки и добрые глаза. Он сказал, что Иден уже достаточно взрослая, чтобы начать заниматься на одном из его шетлендских пони.– Купите маленькой леди все необходимое, – растягивая слова, проговорил мистер Кормак. – Ну а там посмотрим, что из нее получится.Итак, мама и Франсуаз отправились с ней в специальный магазин на Родео-драйв.Они купили сразу и розовые, и светло-коричневые, и белые брюки для верховой езды, бархатную жокейскую шапочку и маленький хлыст. А также ботинки из английской кожи, потому что английская кожа самая лучшая.Иден, надев шапочку, брюки и ботинки, разглядывала себя в зеркале магазина.– Ты просто великолепна, chйrie, Дорогая (фр.).
– одобрила Франсуаз.Все было упаковано в коробки, обвязано лентами и положено в багажник «кадиллака». А на следующей неделе она начала брать уроки у Дана Кормака.Его школа верховой езды находилась в каньоне Лорель. По периметру конного двора располагались дверцы, из которых высовывались лошадиные морды. Каждый раз, приезжая сюда, Иден привозила с собой целую сумку моркови, чтобы угостить всех без исключения питомцев Кормака.Ездить верхом она училась на шетлендском пони по кличке Мистер, который был немногим больше, чем ее деревянный Дэппл, вот только усидеть на нем было значительно труднее.После занятий у нее все болело, но Иден очень старалась, потому что мама и папа сказали, что, если она будет делать успехи, они купят ей собственного пони. И очень скоро она уже могла самостоятельно проскакать по кругу манежа, хотя ее жокейская шапочка сползала на глаза так, что она почти ничего не видела.– Неплохо, – похвалил мистер Кормак. – Думаю, я не долго продержу тебя на шетлендце. Через некоторое время пересадим тебя на кого-нибудь длинноногого.После тренировок она любила, повиснув на заборе, наблюдать, как наездники преодолевают препятствия.Среди тамошних спортсменов был один смуглолицый парень, который скакал на белоснежном коне по кличке Драчун. Этот Драчун парил над препятствиями, словно облако, и только видно было, как развеваются его золотистые грива и хвост.– Я тоже так научусь, – заявила мистеру Кормаку Иден. – Я буду прыгать, как этот парень на белом коне.
Прескотт
– У тебя такой славный папочка, Джоул.– Да, мэм.Она бросает взор на белую колокольню, взметнувшуюся в бездонную синь летнего аризонского неба.– Такой добрый христианин. Человек высочайших моральных принципов.– Да, мэм.– Ты не спеши, отдохни. Миссис Шультц уходит в дом.Сегодня суббота, день, когда он убирается в саду мистера и миссис Шультц. За полдня работы Джоул получает двадцать центов, которые должен будет положить в кружку для пожертвований. Он только что собирал камни в пыльном дворе. Солнце палит невыносимо. Мальчик садится отдохнуть в скудной тени мескитового дерева.Вынув из кармана кусок воска, Джоул начинает разминать его в ладонях. Этот воск дал ему старый мистер Шультц, который держит в горах пчел. От бесконечной лепки воск стал почти черным.Тонкие пальцы Джоула работают почти без устали. Мальчик зачарованно смотрит на происходящие с бесформенным куском воска метаморфозы. Вот он превращается в маленького тощего койота. А минуту спустя становится изображением человеческого лица. Он вытягивается в змею, сжимается в лягушку, округляется в черепаху.Джоула пленяет бесконечная череда трансформаций. Ему кажется, что его пальцы живут самостоятельной жизнью, а он лишь сторонний наблюдатель.Пока еще он только худенький ребенок, но в нем уже угадываются признаки будущего высокого и стройного мужчины. У него бледное, с правильными чертами лицо. Нос с чуть заметной горбинкой. Глаза темные, почти черные. Поразительные глаза, наполненные каким-то настороженным блеском.Пальцы Джоула продолжают работать, и из-под них вдруг выглядывает лицо его отца. Орлиный нос, тонкие губы – все это материализуется словно по мановению волшебной палочки.Мальчик внимательно всматривается в собственное творение. Сходство невероятное. Злыми глазами восковое лицо уставилось на своего создателя.Он резко вдавливает большие пальцы в глазницы. Лицо деформируется, затем разрывается. Он порывисто мнет воск и лепит из него маленькую, толстую и отвратительную ящерицу.Но тут же его охватывает чувство вины.– Ну и ну! – восклицает миссис Шультц, заставляя его от неожиданности затаить дыхание. – Да ты настоящий мастер.Джоул засовывает воск в карман и вскакивает на ноги.– Мне дал его мистер Шультц!– Ну конечно. Я знаю. Делай с ним что хочешь.– Простите, мне надо работать.– Ни к чему скрывать – у тебя талант, сынок. – Она дает ему стакан лимонада и, снисходительно глядя на него, думает, какой он странный ребенок, не от мира сего, весь такой дерганый.Многие считают, что сын преподобного Леннокса тугодум. Но миссис Шультц знает, что он просто немного не такой, как все, правда, она и сама не может точно сказать, в чем же его отличие.Покусывая губы, Джоул смотрит на нее своим чудаковатым взглядом, будто маленький старик.– Мэм?– Да, Джоул?– Пожалуйста, мэм, не говорите отцу.– О чем, сынок?– О воске, мэм.Она в недоумении округляет глаза. Ей шестьдесят три года, и, хотя у нее никогда не было собственных детей, она всегда льстила себя мыслью, что неплохо разбирается в детской психике. Но этот мальчик просто ставит ее в тупик. Никогда нельзя быть уверенным, что он скажет в следующую секунду. Однако, возможно, в этом-то и кроется его очарование.– Только не говори мне, – улыбается она, – что твой папочка не разрешает тебе иметь маленький кусочек воска!– Ну, пожалуйста, мэм.Она неожиданно замечает, что в его черных глазах заблестели слезы, и инстинктивно кладет ему на плечо руку. Его хрупкое, худенькое тело дрожит как осиновый лист.– Да конечно же, я не скажу, раз ты меня просишь. Это будет нашей тайной. Хорошо?– Да, мэм.По его лицу видно, что он ей не верит.– Обещаю, Джоул, – мягко говорит она.Он неуверенно кивает. Все, что прежде ему говорили взрослые, всегда оказывалось обманом. Он торопливо отходит от миссис Шультц и начинает снова собирать камни.Хотя в школе Джоул очень старается хорошо учиться, отметки у него плохие. В классе он сидит за последней партой, откуда почти ничего не видно; слова, которые мелом пишет учитель на доске, сливаются в бессмысленные, непонятные значки. Глаза болят, в голове шум.Даже Библия становится для него пыткой. Каждый день он должен запоминать из нее несколько строк. Из книги пророка Иоиля: Библейское имя Иоиль соответствует имени Джоул.
«И воздам вам за те годы, которые пожирали саранча, черви, жуки и гусеница, великое войско Мое, которое послал Я на вас». Но, хотя у него хорошая и цепкая память, слова на странице так пляшут, что он никак не может поймать их взглядом. И вечернее чтение заученного отцу с матерью оканчивается для него слезами.У него плохой сон, он потеет, ему снятся кошмары. От этого он писается во сне, и ему страшно стыдно. А днем его измученный за ночь рассудок устает еще сильнее, и он совершает новые ошибки.Подвал приводит его в ужас, который с каждым разом становится все сильнее, все невыносимее.Конечно, чудовища – это всего лишь обломки старой мебели, а тянущиеся к нему кости – ржавая сетка железной кровати. Но страх не отпускает его. Страх пустил глубокие корни в сознание мальчика, и его уже никогда не выкорчевать оттуда.Джоул понимает, что ему страшно, потому что он слаб. Только праведники сильны пред лицом Господа. Но он не праведник.Не праведник.
Санта-Барбара
Фэрчайлды устроили вечеринку, на которой они представили маму и папу своим живущим в Санта-Барбаре друзьям.Около пятидесяти гостей собрались на берегу искусственного озера с белоснежными лилиями и грациозными фламинго.Птицы двигались неторопливо, словно изящные, элегантные женщины. У них были нежно-розовые перья (самый модный цвет тогда) и длинные гибкие шеи. Каждый из приглашенных посчитал своим долгом отметить, что они просто великолепны.Мистер Фэрчайлд (дядя Макс) был владельцем компании по производству пластмасс, а пластмассам, говорил он, принадлежит будущее. Миссис Фэрчайлд (тетя Моника) была блондинкой, и притом очень красивой, да еще и англичанкой.А кроме того, у Фэрчайлдов был заросший душистым жасмином бельведер, Здесь – отдельная небольшая постройка на возвышенном месте.
летний домик, площадка для игры в крокет и теннисный корт, где Маргарет Фэрчайлд учила Иден владеть ракеткой. Маргарет было одиннадцать лет, на два года больше, чем Иден. Ошибка автора: как говорилось выше, Иден родилась в сентябре 1952 года, следовательно, в декабре 1959 года ей было семь лет. Далее в книге также встретятся отдельные неточности, касающиеся возраста героев романа и времени происходивших с ними событий.
Если не считать фламинго, Фэрчайлды были весьма консервативными людьми, а временами даже скучными. Мама называла их парой зануд. Однако папа говорил, что, если бы их удалось немного расшевелить, Фэрчайлды могли бы стать их лучшими друзьями в Санта-Барбаре.Ведь пройдет совсем немного времени, и они переедут сюда жить.С прошлой осени строительство шло полным ходом, и наконец можно было видеть очертания будущего дома, а не просто голые стены да пустые оконные глазницы, составить о нем реальное представление. Папа уже вступил в местный яхт-клуб и купил место в гавани, куда поставил свою яхту.– Итак, значит, через месяц ты едешь в Европу, Иден, – сказала тетя Моника, передавая девочке кусок торта.Откусывая угощение, Иден кивнула. И мама, и папа, и тетя Моника, и дядя Макс – все стояли, окруженные какими-то незнакомыми людьми.– Ты, наверное, ждешь не дождешься этой поездки. А какой маршрут?Так как Иден понятия не имела, что такое маршрут, вместо нее ответил папа:– Париж, Венеция, Рим, Барселона, Лондон.– Какая прелесть! Настоящее большое европейское турне. Вы получите массу удовольствия.– А сколько лет Иден, восемь?– Мне девять!– Думаете, ей будет интересно? – спросил дядя Макс.– Уж развлекаться-то Иден всегда готова, – ответил папа. – В Испании мы собираемся присмотреть кое-что для нашего нового дома. Антиквариат, картины, керамику. Посмотрим, что удастся приобрести. Все зависит от цен.– Держу пари, мамочка тебя там совсем разбалует, – обратился к Иден дядя Макс.Пожилой человек по имени Хауэлл Карлисл, который был профессором каких-то наук в каком-то университете, задал маме вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Когда за ними захлопывается входная дверь, мать, словно вихрь, налетает на него. Глаза пылают гневом.– Ты выставил своего отца посмешищем перед всеми этими неотесаными болванами и их толстыми женами! Его, служителя Господа!Она заталкивает мальчика в угол и прижимает его лицо к стене. Он чувствует знакомый запах краски, несколько облегчающий его страдания. Джоул в полной мере осознает свою никчемность, свое бессилие.Отец пересчитывает пожертвованные паствой деньги.– Четыре доллара и тридцать пять центов, – с досадой говорит он. – Да, щедрость этих людишек не знает границ.– Четыре доллара? – взвизгивает мать. – Черт бы их побрал! Порази, Господи, их благочестивые физиономии и тугие кошельки! На что же нам жить? Ждать манны небесной?– Вечерня принесет еще меньше денег. Мать в ярости поворачивается к Джоулу.– Почему на четыре доллара и тридцать пять центов я должна кормить еще и его? Чтобы ему лучше спалось?– Он твой сын, Мириам.Мать зло смеется.– Что ж, тогда, может, пустой желудок не даст ему заснуть во время вечерней службы.Джоул слышит, как на кухне мать готовит обед. Она приносит еду в комнату и ставит на стол. У него за спиной.Отец читает молитву. Джоул неподвижно стоит и слушает, как они чавкают. Запах пищи наполняет его рот слюной. Он сглатывает и закрывает глаза. От голода начинает болеть живот.После обеда мать вытаскивает его из угла.– Ну?! – грозно восклицает она. Он не смеет поднять глаза.– Прости меня, мама, – шепчет мальчик.Она сует ему в руки тарелку. На тарелке ломоть хлеба и кусочек мяса.– В подвал!– Мама, не надо!– Элдрид, отведи его.Отец хватает ребенка за руку и тащит вниз по лестнице.Возле двери Джоул начинает вырываться. Еда падает с тарелки. Из темноты подвала веет плесенью и могильным холодом. Там, в кромешной мгле, мальчику мерещутся силуэты чудовищ.Ужас сдавливает грудь Джоула. Его глаза наполняются слезами.– Папа, не надо!Отец толкает его в подвал.– Я хочу, чтобы ты понял, что значит тьма, Джоул. Чтобы ты знал, что бывает, когда оскорбляешь Господа и когда Он отворачивается от тебя.– Папа, пожалуйста! Прошу тебя.Дверь с грохотом захлопывается. Засов задвигается.Мрак, мрак. Настоящий ад, о котором он столько слышал. Вокруг него мечутся какие-то тени. К нему тянутся когтистые лапы, скалятся зубы чудовищ. Он не видит их, но они все ближе и ближе.Плача, он наваливается на дверь. Она не поддается. Джоул всем телом начинает биться о толстые доски.Снова и снова. Декабрь, 1959 Санта-Барбара
Она очень любила ездить на аэродром.Обычно мама и папа брали ее туда по выходным. Всего у них было шесть самолетов, бело-красных, с надписью на фюзеляже: «Ван Бюрен. Авиаперевозки». Конечно, увидеть на аэродроме все шесть самолетов можно было очень редко. Как правило, там, в ангарах, стояло не больше двух. Остальные были в полетах.Сама она, разумеется, уже бывала здесь тысячу раз, и все это ей порядком надоело.Но самолеты совершали рейсы в Южную Америку, и пилоты часто привозили ей всякие подарки: маски, резные украшения, игрушки. Каждый раз, когда она приезжала на аэродром, там ее обязательно что-нибудь ждало, что-нибудь экзотическое и очень красивое.Однажды кто-то привез ей из Колумбии маленькую черную обезьянку, но мама не разрешила оставить ее. А как-то раз Мигель Фуэнтес даже привез настоящую засушенную человеческую голову с зашитыми нитками сморщенными губами.– Должно быть, много болтал, – заржал Мигель.Конечно, голову мама тоже не разрешила оставить.Мигель Фуэнтес служил у папы кем-то вроде управляющего. Он был коренастый и страшный на вид, и все его боялись; но, когда он брал ее на руки и улыбался, его глаза смешно моргали.В этот уик-энд мама и папа не повезли ее, как обычно, на аэродром. Они поехали на новом автомобиле в Санта-Барбару.Это был «кадиллак эльдорадо-брогам», белый с коричневой кожаной крышей, которую папа опустил. Дул теплый, наполненный ароматом соснового леса ветерок. Мама надела шарфик и темные очки. Иден и Франсуаз, ее воспитательница-француженка, устроились на заднем сиденье.По синему небу плыли огромные белые, позолоченные солнцем облака. Приехав в Санта-Барбару, они остановились, чтобы купить мороженое. Внизу раскинулось необъятное зеленое море. По волнам прибоя скользили на серфингах мальчишки.Потом все пошли смотреть участок. Это был просто кусок земли с росшими на нем деревьями и видневшимся за соснами морем.Иден облизала испачканные мороженым липкие пальцы.– А когда здесь будет дом? – спросила она.– Скоро, дорогая. Через несколько недель уже начнут закладывать фундамент.– А вы купите мне лошадку?– Конечно, купим. Вот только еще немного подрасти.– Немного – это сколько?Подошел папа с эскизами будущего дома.– Знаешь, чем я решил отделать ванные комнаты? Зеленым ониксом, а краны будут золотыми.– Золотые краны – это пошло, – возразила мама. – Да и зеленый оникс – полная безвкусица. Мы же решили, что отделаем ванные белым мрамором.– Ну а как насчет белого мрамора и золотых кранов?– Уже лучше. Хотя тоже вычурно.– Радость моя, – рассмеялся папа, – это ведь Калифорния, а не Европа. На дворе 1959 год. Сейчас все стараются пустить друг другу пыль в глаза.Он закружил маму по зеленой траве. Мама засмеялась. У нее был низкий, мягкий и очень заразительный смех.– А что такое «пошло»? – спросила Иден.– Деньги – это пошло, – с трубкой в зубах улыбнулся папа. – Правда, за деньги можно получить все. Все, что угодно. Запомни, малышка.
Мама привезла ее в школу верховой езды Дана Кормака. У мистера Кормака было обветренное морщинистое лицо, загрубевшие руки и добрые глаза. Он сказал, что Иден уже достаточно взрослая, чтобы начать заниматься на одном из его шетлендских пони.– Купите маленькой леди все необходимое, – растягивая слова, проговорил мистер Кормак. – Ну а там посмотрим, что из нее получится.Итак, мама и Франсуаз отправились с ней в специальный магазин на Родео-драйв.Они купили сразу и розовые, и светло-коричневые, и белые брюки для верховой езды, бархатную жокейскую шапочку и маленький хлыст. А также ботинки из английской кожи, потому что английская кожа самая лучшая.Иден, надев шапочку, брюки и ботинки, разглядывала себя в зеркале магазина.– Ты просто великолепна, chйrie, Дорогая (фр.).
– одобрила Франсуаз.Все было упаковано в коробки, обвязано лентами и положено в багажник «кадиллака». А на следующей неделе она начала брать уроки у Дана Кормака.Его школа верховой езды находилась в каньоне Лорель. По периметру конного двора располагались дверцы, из которых высовывались лошадиные морды. Каждый раз, приезжая сюда, Иден привозила с собой целую сумку моркови, чтобы угостить всех без исключения питомцев Кормака.Ездить верхом она училась на шетлендском пони по кличке Мистер, который был немногим больше, чем ее деревянный Дэппл, вот только усидеть на нем было значительно труднее.После занятий у нее все болело, но Иден очень старалась, потому что мама и папа сказали, что, если она будет делать успехи, они купят ей собственного пони. И очень скоро она уже могла самостоятельно проскакать по кругу манежа, хотя ее жокейская шапочка сползала на глаза так, что она почти ничего не видела.– Неплохо, – похвалил мистер Кормак. – Думаю, я не долго продержу тебя на шетлендце. Через некоторое время пересадим тебя на кого-нибудь длинноногого.После тренировок она любила, повиснув на заборе, наблюдать, как наездники преодолевают препятствия.Среди тамошних спортсменов был один смуглолицый парень, который скакал на белоснежном коне по кличке Драчун. Этот Драчун парил над препятствиями, словно облако, и только видно было, как развеваются его золотистые грива и хвост.– Я тоже так научусь, – заявила мистеру Кормаку Иден. – Я буду прыгать, как этот парень на белом коне.
Прескотт
– У тебя такой славный папочка, Джоул.– Да, мэм.Она бросает взор на белую колокольню, взметнувшуюся в бездонную синь летнего аризонского неба.– Такой добрый христианин. Человек высочайших моральных принципов.– Да, мэм.– Ты не спеши, отдохни. Миссис Шультц уходит в дом.Сегодня суббота, день, когда он убирается в саду мистера и миссис Шультц. За полдня работы Джоул получает двадцать центов, которые должен будет положить в кружку для пожертвований. Он только что собирал камни в пыльном дворе. Солнце палит невыносимо. Мальчик садится отдохнуть в скудной тени мескитового дерева.Вынув из кармана кусок воска, Джоул начинает разминать его в ладонях. Этот воск дал ему старый мистер Шультц, который держит в горах пчел. От бесконечной лепки воск стал почти черным.Тонкие пальцы Джоула работают почти без устали. Мальчик зачарованно смотрит на происходящие с бесформенным куском воска метаморфозы. Вот он превращается в маленького тощего койота. А минуту спустя становится изображением человеческого лица. Он вытягивается в змею, сжимается в лягушку, округляется в черепаху.Джоула пленяет бесконечная череда трансформаций. Ему кажется, что его пальцы живут самостоятельной жизнью, а он лишь сторонний наблюдатель.Пока еще он только худенький ребенок, но в нем уже угадываются признаки будущего высокого и стройного мужчины. У него бледное, с правильными чертами лицо. Нос с чуть заметной горбинкой. Глаза темные, почти черные. Поразительные глаза, наполненные каким-то настороженным блеском.Пальцы Джоула продолжают работать, и из-под них вдруг выглядывает лицо его отца. Орлиный нос, тонкие губы – все это материализуется словно по мановению волшебной палочки.Мальчик внимательно всматривается в собственное творение. Сходство невероятное. Злыми глазами восковое лицо уставилось на своего создателя.Он резко вдавливает большие пальцы в глазницы. Лицо деформируется, затем разрывается. Он порывисто мнет воск и лепит из него маленькую, толстую и отвратительную ящерицу.Но тут же его охватывает чувство вины.– Ну и ну! – восклицает миссис Шультц, заставляя его от неожиданности затаить дыхание. – Да ты настоящий мастер.Джоул засовывает воск в карман и вскакивает на ноги.– Мне дал его мистер Шультц!– Ну конечно. Я знаю. Делай с ним что хочешь.– Простите, мне надо работать.– Ни к чему скрывать – у тебя талант, сынок. – Она дает ему стакан лимонада и, снисходительно глядя на него, думает, какой он странный ребенок, не от мира сего, весь такой дерганый.Многие считают, что сын преподобного Леннокса тугодум. Но миссис Шультц знает, что он просто немного не такой, как все, правда, она и сама не может точно сказать, в чем же его отличие.Покусывая губы, Джоул смотрит на нее своим чудаковатым взглядом, будто маленький старик.– Мэм?– Да, Джоул?– Пожалуйста, мэм, не говорите отцу.– О чем, сынок?– О воске, мэм.Она в недоумении округляет глаза. Ей шестьдесят три года, и, хотя у нее никогда не было собственных детей, она всегда льстила себя мыслью, что неплохо разбирается в детской психике. Но этот мальчик просто ставит ее в тупик. Никогда нельзя быть уверенным, что он скажет в следующую секунду. Однако, возможно, в этом-то и кроется его очарование.– Только не говори мне, – улыбается она, – что твой папочка не разрешает тебе иметь маленький кусочек воска!– Ну, пожалуйста, мэм.Она неожиданно замечает, что в его черных глазах заблестели слезы, и инстинктивно кладет ему на плечо руку. Его хрупкое, худенькое тело дрожит как осиновый лист.– Да конечно же, я не скажу, раз ты меня просишь. Это будет нашей тайной. Хорошо?– Да, мэм.По его лицу видно, что он ей не верит.– Обещаю, Джоул, – мягко говорит она.Он неуверенно кивает. Все, что прежде ему говорили взрослые, всегда оказывалось обманом. Он торопливо отходит от миссис Шультц и начинает снова собирать камни.Хотя в школе Джоул очень старается хорошо учиться, отметки у него плохие. В классе он сидит за последней партой, откуда почти ничего не видно; слова, которые мелом пишет учитель на доске, сливаются в бессмысленные, непонятные значки. Глаза болят, в голове шум.Даже Библия становится для него пыткой. Каждый день он должен запоминать из нее несколько строк. Из книги пророка Иоиля: Библейское имя Иоиль соответствует имени Джоул.
«И воздам вам за те годы, которые пожирали саранча, черви, жуки и гусеница, великое войско Мое, которое послал Я на вас». Но, хотя у него хорошая и цепкая память, слова на странице так пляшут, что он никак не может поймать их взглядом. И вечернее чтение заученного отцу с матерью оканчивается для него слезами.У него плохой сон, он потеет, ему снятся кошмары. От этого он писается во сне, и ему страшно стыдно. А днем его измученный за ночь рассудок устает еще сильнее, и он совершает новые ошибки.Подвал приводит его в ужас, который с каждым разом становится все сильнее, все невыносимее.Конечно, чудовища – это всего лишь обломки старой мебели, а тянущиеся к нему кости – ржавая сетка железной кровати. Но страх не отпускает его. Страх пустил глубокие корни в сознание мальчика, и его уже никогда не выкорчевать оттуда.Джоул понимает, что ему страшно, потому что он слаб. Только праведники сильны пред лицом Господа. Но он не праведник.Не праведник.
Санта-Барбара
Фэрчайлды устроили вечеринку, на которой они представили маму и папу своим живущим в Санта-Барбаре друзьям.Около пятидесяти гостей собрались на берегу искусственного озера с белоснежными лилиями и грациозными фламинго.Птицы двигались неторопливо, словно изящные, элегантные женщины. У них были нежно-розовые перья (самый модный цвет тогда) и длинные гибкие шеи. Каждый из приглашенных посчитал своим долгом отметить, что они просто великолепны.Мистер Фэрчайлд (дядя Макс) был владельцем компании по производству пластмасс, а пластмассам, говорил он, принадлежит будущее. Миссис Фэрчайлд (тетя Моника) была блондинкой, и притом очень красивой, да еще и англичанкой.А кроме того, у Фэрчайлдов был заросший душистым жасмином бельведер, Здесь – отдельная небольшая постройка на возвышенном месте.
летний домик, площадка для игры в крокет и теннисный корт, где Маргарет Фэрчайлд учила Иден владеть ракеткой. Маргарет было одиннадцать лет, на два года больше, чем Иден. Ошибка автора: как говорилось выше, Иден родилась в сентябре 1952 года, следовательно, в декабре 1959 года ей было семь лет. Далее в книге также встретятся отдельные неточности, касающиеся возраста героев романа и времени происходивших с ними событий.
Если не считать фламинго, Фэрчайлды были весьма консервативными людьми, а временами даже скучными. Мама называла их парой зануд. Однако папа говорил, что, если бы их удалось немного расшевелить, Фэрчайлды могли бы стать их лучшими друзьями в Санта-Барбаре.Ведь пройдет совсем немного времени, и они переедут сюда жить.С прошлой осени строительство шло полным ходом, и наконец можно было видеть очертания будущего дома, а не просто голые стены да пустые оконные глазницы, составить о нем реальное представление. Папа уже вступил в местный яхт-клуб и купил место в гавани, куда поставил свою яхту.– Итак, значит, через месяц ты едешь в Европу, Иден, – сказала тетя Моника, передавая девочке кусок торта.Откусывая угощение, Иден кивнула. И мама, и папа, и тетя Моника, и дядя Макс – все стояли, окруженные какими-то незнакомыми людьми.– Ты, наверное, ждешь не дождешься этой поездки. А какой маршрут?Так как Иден понятия не имела, что такое маршрут, вместо нее ответил папа:– Париж, Венеция, Рим, Барселона, Лондон.– Какая прелесть! Настоящее большое европейское турне. Вы получите массу удовольствия.– А сколько лет Иден, восемь?– Мне девять!– Думаете, ей будет интересно? – спросил дядя Макс.– Уж развлекаться-то Иден всегда готова, – ответил папа. – В Испании мы собираемся присмотреть кое-что для нашего нового дома. Антиквариат, картины, керамику. Посмотрим, что удастся приобрести. Все зависит от цен.– Держу пари, мамочка тебя там совсем разбалует, – обратился к Иден дядя Макс.Пожилой человек по имени Хауэлл Карлисл, который был профессором каких-то наук в каком-то университете, задал маме вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42