Слежу за его движением, не в силах отвести глаз, и вдруг понимаю, что так же плавно обвожу языком губы. Девчонки, прошу извинить, если кому гормонов не хватило – похоже, я употребила все.
– Он сам мял виноград, – расплываюсь в широкой улыбке, – топтал?
– Ну что ты, cherie, подозреваю, на то у него была специальная машина; зато он сам собирал грозди. Выращивал их и лелеял собственными руками.
Если руки деда хоть отдаленно напоминали руки Дидье, не сомневаюсь: вино получалось отменным.
– Не выпьешь со мной бокальчик vin rouge?
– Спасибо, Дидье, только мне, кажется, хватит. Уже ног не чувствую. – «Или близость к тебе такой эффект возымела». – Я не большая охотница по части выпивки.
– Ты вообще небольшая, – смеется он, – petite.
Прелестно. Невысокая – еще куда ни шло, зато в остальном… Он что, моих ляжек не заметил?
Дидье подносит бокал ко рту (о, эти губы) и неторопливо, с ленцой отпивает, не отводя от меня пристального взгляда. А я, закусив губу, воображаю, как красная жидкость нежно ласкает его рот и перетекает по горлу в упругий живот. Он сглатывает, и я сглатываю; по телу пробегает дрожь.
– Отменное вино, – кивает он. – Какой букет! Слива и ягоды с легким ароматом дуба. Безупречно.
Его колено как бы невзначай касается под столом моей ноги: яичники моментально пробуждаются к действию. Он подается ко мне, наши плечи соприкоснулись, от него исходит упоительный аромат – терпкий и вяжущий, совсем как вино, которое Дидье только что пил, и я жадно втягиваю его в себя, стараясь заполнить легкие. Безупречно сложенное тело моего спутника теперь находится в опасной близости – я за себя не ручаюсь. От него исходит буквально осязаемое тепло, жар, проникающий под одежду. Надо бы отодвинуться, сбежать куда-нибудь – хоть в туалет, попросить счет у официанта, любыми способами остановить это, но я не в силах: парю над землей, как эфирное создание, как ангел.
– Ты должна непременно попробовать это вино, – нежно шепчет он, протягивая мне бокал.
– Хорошо, – натянуто улыбаюсь я, – выпью глоточек, если оно и вправду того стоит.
Не успеваю я коснуться пальцами ножки бокала – Дидье отводит его от меня и подносит к своим губам; они – влажные, дразнящие – размыкаются, и хрустальный ободок исчезает меж них. Верхняя губа, орошенная дурманящим нектаром, блестит в тусклом свете. Я не в силах отвести глаз. Мой спутник опускает бокал, а я все смотрю как зачарованная на его губы: он сглатывает, и в обворожительной улыбке обнажаются белоснежные зубы. Принимаю хрустальный сосуд, а рука дрожит, точно в рукаве спрятан вибратор; подношу вино ко рту, и меня захлестывает пьянящая мысль: то самое драгоценное стекло, которое всего несколько секунд назад ласкали губы восхитительного мужчины, теперь касается моих – будто мы соприкоснулись. Теплое, с крепким букетом, вино согревает мое горло, но я слишком взволнована, чтобы чувствовать вкус. Почему этот миг так напряжен? И зачем так нестерпимо ноют губы, жаждущие поцелуя?
Надо бы уйти, пока истома не подавила мою волю. Это неправильно. Я не должна здесь находиться. Теперь Дидье Лафит подносит к своим губам руку, которая как две капли воды похожа на мою и связана с моим телом, хотя просто не может мне принадлежать. В конце концов, я бы не позволила постороннему мужчине целовать свои пальцы – не далась бы без боя. Никогда бы не разрешила ему орошать их своим языком и забирать в рот, нежно, по одному, покрывая страстными поцелуями. И уж точно я не замерла бы на месте, когда этот мужчина опустил руку на мое колено и, приподняв шелковую юбку, стал ласкать голую кожу на внутренней стороне бедра, го прикосновения способны всколыхнуть землю до самой Индии. Я – Энджел Найтс, хорошая ученица, исполнительный работник, верная подруга и во всех отношениях положительная девушка; я не позволяю себе делать то, чем занимается эта девица за нашим столиком посреди переполненного посетителями ресторана. Не я ли сегодня заверила Тирона, что никогда не обману свою половину? Не он ли подтвердил, что я слишком хорошая, чтобы так гадко поступить? И не я ли мысленно осуждала дворовые похождения невестки Глэдис и ее мужа? Я другая – не такая, как они.
Кто эта женщина, и почему она тает под ласками совершенно чужого ей человека? Его рука поднимается выше, и до меня, словно издалека, доносится чей-то стон. Он целует ладонь ее руки, с наслаждением вдыхая аромат ее духов – тех самых, в блестящем красном пузырьке, которые подарил ей ее избранник. Дидье склоняется через край стола, и она следует его примеру, страстно желая слиться с ним воедино. Эта девушка закрывает глаза, когда он кладет ладонь на ее подбородок и нежно проводит пальцем по щеке.
– Ты воистину красивая женщина, – выдыхает он, почти касаясь губами мочки ее уха. – T'est vraiment belle.
– Спасибо, – слышу я тихий голос.
Просто «спасибо». Она даже не сомневается: «Правда?» или «У меня все в порядке с одеждой?». Сегодня она прекрасна и ни в чем не сомневается, больше всего на свете желая отдаться своему позыву.
– Я хочу провести эту ночь с тобой, – шепчет он.
При этих словах ее тело содрогается от желания.
– Хочу быть твоим. Давай поедем ко мне.
Она находит взглядом его глаза, и ее затягивает в черный бездонный водоворот. Глаза и губы все ближе; между влюбленными вспыхивают электрические разряды – лазерное шоу Жана-Мишеля Жара, да и только.
– Хорошо, – шепчет она еле слышно. – Я поеду к тебе.
На миг, когда губы соприкоснулись, ей чудится, будто сбоку их озарила яркая вспышка, но пошевелиться она не в силах. И когда он берет ее за руку и выводит из-за столика, направляясь к выходу, в голове у нее заезженной пластинкой крутится одна и та же мысль.
«Не ходи», – предостерегаю ее. Тщетно: несчастная околдована.
– Я хочу любить тебя, Энджел, – шепчет он у дверей ожидающего лимузина, крепкой рукой обвивая ее стройный стан.
«Энджел? Почему он назвал ее моим именем? Я совсем не такая. Не правда ли?»
Глава 19
Я НЕ АНГЕЛ
Что я делаю? Я скажу вам, что делаю. Сижу в холле шикарного отеля, изо всех сил стараясь, чтобы меня не приняли за девочку по вызову, и жду, когда крупнейшая во Франции (не поймите превратно, крупнейшая в плане продаж – ну да ладно) звезда пригласит меня в постель. Вот чем я здесь занимаюсь. И теперь начинаю задаваться вопросом: зачем мне это надо? У меня есть постоянный молодой человек – тот самый, ради которого пару месяцев назад я с ног сбилась, выискивая подарок на годовщину нашего знакомства. Тот самый единственный мужчина, с кем я была за свои без малого тридцать лет. Неужели я и впрямь готова зайти дальше и попробовать сандвич с новой начинкой?
Поначалу мне эта мысль нравилась – в ресторане и до некоторой степени в лимузине – благо у Дидье хватило вкуса не превратить шикарный автомобиль в спальный салон. Все происходило будто во сне – он мне действительно вскружил голову. Теперь же мысли начали потихоньку утрясаться. Отказать? Не дурно ли то, что мы собрались сделать? Вдруг этот миг перевернет всю мою жизнь? Или прекратить волноваться и отдаться воле случая, чтобы однажды не стало мучительно больно, что я не попробовала ничего новенького? Как бы не пришлось пожалеть о том, чего не свершила. А с другой стороны, не хотелось бы до конца дней носить на себе клеймо беспутной девицы, которая крутит людьми по своему разумению.
Дидье отправился освободить комнату – вернее сказать, номер люкс из нескольких комнат – и выгнать штурмовиков, призванных оберегать покой своей возлюбленной мегазвезды от таких, как я. Мне же тем временем остается только скучать на роскошном диване, тщетно пытаясь избавиться от чувства, будто я, как настоящие коммандос из «Звездных войн», встала на сторону темных сил. Мне бы только черный шлем и астму – получится вылитый Дарт Вейдер. То и дело поглядываю на лифт, который располагается ровнехонько за моей спиной: двери и не думают открываться. От нечего делать рассматриваю обстановку. Мимо неторопливо проходят люди – никто в этой роскоши особо не смущается, чувствуя себя так, как я бы себя чувствовала в обычном придорожном мотеле. Темноволосый человек в костюме и пальто а-ля Джеймс Бонд, сидящий у противоположной стены холла, с недоверием поглядывает на меня. Судя по выражению его лица, он меня уже вычислил и оценил по полной программе. Отвожу взгляд и, пытаясь унять дрожь в руках, начинаю шарить в своей битком набитой сумочке в поисках мобильного телефона. Самое время прибегнуть к современному испытанному средству: послать парочку текстовых сообщений.
Сейчас сниму блокировку, и можно будет набрать послание. Только вот интересно, что писать и кому? «Привет Кери, сейчас прыгну в койку к Дидье Лафиту. Что скажешь? Энджел». Ага, точно, чтобы через пару дней оказаться в ее колонке «светских бредней». К тому же я и так знаю, куда она меня пошлет. Тогда: «Приветики, Мег, как поживаешь? Дидье поцеловал меня, я вся пылаю страстью. Это нехорошо? Целую, Энджел». Тоже не годится – я разрушу все представления Мег об идеальной паре, коей мы с Коннором, на ее взгляд, являемся. Подружка моя всю жизнь мечтала о таких отношениях, и довольно безуспешно. Что ж, остается мамуля – да только она о факсе-то ни разу не слышала, а об электронной почте я и вообще молчу. Папа не верит в существование мобильных телефонов, а Коннор – хм, даже если его мобильник и примет в Штатах, не думаю, что сейчас удачное время высылать ему полный отчет о текущих событиях, верно? Может, ему вообще недосуг: почивает на пышных подушках Трули.
Вдруг телефон, внезапно ожив, испускает два коротких гудка, и, выскользнув из моих рук, громко шмякается на пол. Незнакомец напротив, презрительно усмехнувшись, утыкает взгляд в газету. Пока шарила по паркету в поисках трубки, чуть со стыда не сгорела. Наконец, готово: надпись на экране уведомляет, что на автоответчике есть не прослушанное сообщение – видимо, кто-то звонил, пока я сидела в ресторане с отключенным сигналом. В последний раз мельком взглянув на лифт – все без изменений, – набираю номер голосовой почты. Сейчас я готова выслушать что угодно, лишь бы время скоротать, пока окончательно не превратилась в дерганую психичку.
– На ваш номер поступило одно новое сообщение, – объявляет механическая дамочка.
Прикладываю трубку к уху и слушаю. В сиплом голосе я моментально узнаю голос отца; его язык заплетается. Папуля всегда терпеть не мог автоответчики; удивительно, что вообще решился заговорить.
– Ал… алле? Алле, Энджел, ты меня слышишь? – Он помедлил. – Как бы это, хм… – Он кашляет – Я… Дело такое, я тут смотрел футбол, и «Мазеруэлл»… – Настоящий приступ кашля. – Выиграли.
Отец так взволнован победой любимой команды, что у меня слезы умиления на глазах выступают: нехитрые старику остались радости.
– Два-один, сыграли в последнюю минуту. За тридцать се… секунд до свистка; здорово. Как же это, – отвожу телефон от уха: отец заходится жутким кашлем, – я решил немного от… отпра… отпраздновать.
– Нетрудно догадаться, – цинично комментирую я.
– Ну и пропустил – подумал, пара рюмочек не повредят. Отличный вечерок выдался: давно так не гулял.
Плотно сжав губы, выслушиваю, как человек, который когда-то казался мне самым лучшим на свете, пытается меня убедить, что здорово проводить вечер перед телевизором один на один с бутылкой, глядя, как выигрывает его любимая шотландская команда. Веселья хоть отбавляй. Мне вдруг стало неловко перед стариком: вместо того чтобы купаться в роскоши, начисто забыв о своих корнях, надо было его навестить.
– Давненько не веселился, – повторяет он, натужно вздыхая. – Только что-то мне нехорошо. Я хотел попросить тебя: может, приедешь? Я… – Он опять кашляет. – Кажется, я болен.
Кровь в жилах стынет. Конечно, он болен, и диагноз ясен: беспробудное пьянство. Однако позволю себе напомнить, что Стив Найтс принадлежит к поколению людей, которые считают болезнь проявлением слабости. Отец никогда не жалуется на здоровье. Все накопившиеся за вечер страхи и волнения хлынули в вены взрывом адреналина: беда!
– Ты меня слышишь? – спрашивает он слабеющим голосом. – Прости, Энджел.
– Папа! – вскрикиваю я, не помня себя и начисто позабыв о незнакомце, с укоризной взирающем на меня из противоположного угла.
Страх обернулся паникой, когда барабанную перепонку обволок жалобный вскрик, и связь прервалась.
– Нет. Только не это. Почему именно сегодня?! День так прекрасно начинался, а теперь… – сижу, уставившись в трубку, застывшую во вдруг ослабевшей руке.
– Ваш ящик голосовой почты пуст, – равнодушно сообщает механический голос.
– Нет! – взвыв, вскакиваю с дивана.
Цокая на каблуках, бросаюсь к лифту.
Отчаянно колочу по кнопке вызова, моля, чтобы двери скорее открылись, а по щекам льют слезы – я их даже не чувствую, просто вижу свое отражение в лакированной до блеска стенке дверцы. Онемела. Но тут, звякнув, двери плавно расходятся, и я кидаюсь в объятия стоящего в кабине мужчины.
– Помоги, Дидье, помоги, – рыдаю я, указывая на выход. – С папой плохо. Боюсь, он умирает.
Теперь я знаю, что чувствует жертва в клешне лобстера: острая режущая боль до самой кости. Эта же самая боль терзает меня теперь: мы мчимся на запад от центра города в сторону Пейсли, где живет отец. Водитель Дидье наитию оценил ситуацию и выжимает из авто все сто, как Делориан в фильме «Назад в будущее». Того и гляди, машина воспламенится, и мы, как Майкл Джей Фокс, выскочим целехонькие в другое время – туда, где плохого не случается и жизнь устроена проще. Не укладывается в голове: я мчусь отцу на выручку в лимузине высшего класса и притормаживаю у серого шлакобетонного дома на улице, где подобные авто столь же редки, как летающие тарелки. Я могла бы посидеть и призадуматься над значением происходящего, о том, какая бездна простирается между моим миром и миром Дидье, – только мне сейчас не до того. Водитель едва успел притормозить, а я уже, распахнув дверцу, выскакиваю на тротуар и припускаю к дому.
– Папа, это я, Энджел! – кричу я, яростно стуча в дверь. – Папа! Ты там? Живой?
Жму кнопку звонка, не отвечают – должно быть, села батарейка. Тогда начинаю во всю мочь барабанить в дверь кулаком. Обегаю дом с фасада и заглядываю в окно кухни, но и там отца не видно. Рассмотреть, что творится в гостиной, невозможно – обзор закрывает марлевая сетка, косо свисающая с проволоки над окном.
– Я его не вижу, – обращаюсь к Дидье, который отчаянно молотит кулаком в дверь, выкрикивая имя моего отца.
– Ты только не волнуйся, что-нибудь придумаем, – пытается утешить он, обнимая меня за трясущиеся плечи. – Все будет хорошо.
– Да какое там «хорошо», – громко всхлипываю я. – Он в доме и не слышит. Боже, что с ним случилось, Дидье? ПАПА!
Вот бы разбить окно, вышибить дверь – что угодно, только бы проникнуть внутрь и спасти отца.
– Ну, зачем я оставляла его так надолго, – кляну себя сквозь рыдания, – ему нельзя, он так мучится в одиночестве. Вышиби дверь! – взвизгиваю я, увидев водителя лимузина, который, выйдя из машины, оказался ростом со снежного человека.
– Non, подожди, – решительно говорит Дидье. – У кого-нибудь есть ключ? У друзей, соседей?
– Что? А-а, нет. Он вообще ни с кем не общается. Почему ты так спокоен?!
Силой высвобождаюсь из его крепких пальцев и бегу в располагающийся позади здания палисадник. Отыскав среди замаскированной под альпийскую горку кучи мусора кирпич потяжелее и занеся его над головой, бреду к двери. Я чуть не разбила вдребезги окно – как вдруг объявляется соседка, внушительного вида женщина в розовом спортивном костюме из велюра, с приклеившейся к нижней губе сигаретой.
– Тише ты, глупая, – сипит она. – Положи булыжник, а то поранишься, чего доброго. Ну и подняла же переполох.
Кирпич застыл над моей головой.
– Там папа! – выпаливаю я, покачиваясь перед ней с кирпичом в руках. – Мне надо попасть к нему.
Женщина переводит взгляд на соседнюю дверь и пожимает плечами:
– А-а, к старику верхнему, что ли? Как там его зовут… Прости, цыпуль, но его уже нет.
Роняю кирпич – к счастью, не на себя – и, пошатываясь, пячусь назад на негнущихся ногах. Не упала я только благодаря Дидье, который вовремя меня подхватил.
– Как? – всхлипываю я. – Не может быть. Он не умер!
Дамочка тушит сигарету о подошву шлепанца.
– Не-а, не умер, курочка. В больницу забрали. Выглядел он неважнецки – всех соседей перебудил, пришли помочь ему. Мои крохи чуть от страху не обделались. «Скорая» подоспела, ну и забрали. Ты бы съездила, проведала бедолагу. Кажется, в «Ройал Александер» его забрали.
Она еще что-то говорила, однако я не дослушала: прыг в лимузин, и след простыл.
В больнице ждем, меряя холл шагами. Снова ждем. Наконец показывается доктор и со скоростью под сто слов в минуту обрушивает на меня поток профессионального жаргона, который моя больная голова мучительно силится переварить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40