В эти дни старого следопыта нередко можно было увидеть вблизи ферм. Засуха вынуждала держаться поближе к реке много странствующего люда, как белых, так и темнокожих. В нескольких милях вверх по реке вырос лагерь из нескольких палаток и хижин, где осел странствующий народ, работавший поденно в сезон стрижки. А на несколько миль ниже по реке в похожем лагере обосновались аборигены. Обычно они, подобно Иезекиилю, не задерживались подолгу на одном месте, а бродили постоянно по обширной территории, но из-за засухи им пришлось изменить привычкам и отказаться от дальних походов.
– Вышла прогуляться, малышка? – спросил он.
Она сердито пнула камень и проследила за ним взглядом.
– Они не разрешат мне быть стригалем!
– Что только не придумают белые, – изрек старик. Усаживаясь на валун, он засунул руку в карман не по размеру больших брюк. – Темнокожие позволяют женщинам работать. Мужчины сидят себе в тени, а всю работу делают женщины.
Бет присмотрелась к нему и, увидев, что он улыбается, улыбнулась в ответ.
– А что у тебя там? – спросила она, когда он вынул руку из кармана.
– Я водил мистера Макгрегора и других белых в горы. Они охотились на валлаби. Еды очень много. Иезекииль взял больше, чем мог съесть. – Он протянул Бет то, что достал из кармана.
– Ух ты, это же шоколад, – ахнула Бет. – Большое спасибо, Иезекииль. А ничего, если я угощу Баттона?
– Угости, он хороший пес, – старик погладил Баттона по голове. – Есть собаки не такие хорошие. Но эта… – он неожиданно умолк.
Пока Бет отламывала маленький кусочек шоколада и угощала Баттона, Иезекииль, прищурясь, настороженно всматривался в лес за ее спиной.
– Большое спасибо, вот, возьмите, – она протянула ему остальной шоколад.
Он посмотрел на ее руку, на лицо, сияющее улыбкой. Потом взгляд его снова устремился за нее к теням, зловеще густеющим у подножия деревьев. Он закрыл глаза и тут же почувствовал нечто. Однажды ему уже случалось испытывать подобное, когда-то много лет назад на этом же месте ему повстречалась мать этой девочки. Он открыл глаза и увидел, что нечто осталось на прежнем месте за спиной девочки в виде тени притаившейся собаки.
– Что случилось, Иезекииль? – спросила Бет, когда он не взял шоколад.
Иезекииль оглянулся и вспомнил, что недавно видел в нескольких милях от этого места пару собак динго, страшно худых, просто кожа да кости. То были не прирученные аборигенами собаки, а дикие, и потому очень опасные. Он нахмурился. Ему надо было подумать. Приход белых людей все изменил: и песенные линии и Места Мечтаний. Кочевать становилось все труднее: исчезло слишком много путевых знаков. Не было больше эвкалиптовой рощи, где сидел на гнезде Прародитель Эму. Как поддерживать мир сотворенным, если нет возможности ходить заповедными тропами. Иезекииль и другие, такие как он, стали думать: «Настал конец света, конец Мечтаниям».
Но теперь, глядя на эту маленькую девочку и вспоминая ее мать, с которой говорила Прародительница Кенгуру, он начинал думать по-другому. На протяжении месяцев на его глазах вырастал у реки новый дом, становясь частью окружающих лесов. Он видел, как прокладывались новые пути, как сажали новые деревья. И он никак не мог разобраться во всем этом, не знал, как все это понимать. А теперь ему подумалось: «Может быть, это не конец Мечтаниям вообще. А просто начало новых Мечтаний?» И когда эта мысль обрела форму, он посмотрел вокруг другими глазами, и неожиданно перед ним предстали новые песенные линии и новые Мечтания, принадлежащие новому народу. И в начале всего стояла эта маленькая девочка, как в свое время у начала начал стояли Прародители. И кто знает, может быть, она также была одной из новых Прародительниц.
Иезекииль носил все те же рубашку и брюки, что дали ему очень давно в миссии. Тогда еще распалось его семейство. Но под этими чуждыми одеждами было то, с чем ходил бы он, если бы не пришли в эти края белые люди: волосяной шнурок вокруг пояса и мешочек из шкуры опоссума, где он хранил вещи, которыми дорожил. В былые времена в таком мешочке мужчины носили заточенные камни, бечевку, наконечник копья, иногда кусок пчелиного воска и кремень, чтобы разжечь огонь. Но теперь содержимое мешка стало иным: в нем держали спички с табаком, маленький нож, шнурки для ботинок и несколько монет, если улыбалась удача.
Старик полез под рубашку в скрытый под ней мешочек. Потом он что-то достал оттуда и протянул Бет.
– Это тебе, возьми.
Она с интересом смотрела на занятный предмет у него на ладони. Она не сразу сообразила, что это был зуб какого-то животного.
– Ну и ну! – сказала она. – Что это?
– Зуб динго, – пояснил старик. – Очень древняя и сильная магия. Я отдаю его тебе.
– Мне? Зачем? – удивилась она.
Ему не хотелось пугать ее и говорить правду, что она в опасности и нуждается в защите. Поэтому он сказал с улыбкой:
– Это на удачу. Маленькая девочка из «Меринды» всегда приветлива со стариком Иезекиилем. Вот я и даю тебе подарок. Он будет хранить тебя и принесет счастье!
– Вот это да, спасибо, Иезекииль, – сказала она, принимая подарок.
– Пусть он всегда будет с тобой, – наставлял ее Иезекииль. – В нем очень сильная магия.
Саре неожиданно пришла на память песня аборигенов:
Взберусь я высоко на скалу
И вниз посмотрю,
И вниз посмотрю.
И увижу, как льется, льется дождь,
Льется на любимого моего.
Она ехала одна в коляске мимо порыжевших полей и пастбищ и дивилась, что ей вдруг вспомнилась песня, не слышанная много лет. Когда-то в далеком детстве Старая Дирири научила ее этой песне. Почему она пришла ей в голову теперь? В последнее время Сара припоминала многое: как Старая Дирири учила ее плести корзины из эвкалиптов с волокнистой корой; вспомнила она девочку Бекки, свою лучшую подругу в миссии; тайные обряды, проводившиеся в лесу неподалеку от миссии. Воспоминания возвращались из-за вопросов, которые время от времени задавал ей Филип.
– А как у вас делают… – Обычно с этой фразы начинал он свой вопрос, и Саре было приятно снова возвращаться памятью к этим вещам.
В это утро она ездила в Камерон за покупками: нитками для вышивания для Элис, пекарным порошком для миссис Джексон, карандашами для Адама. А еще она забрала почту. Джоанне пришло два письма: одно из миссии Карра-Карра от мистера Робертсона, а другое – из Англии. Были также письма и для Элис.
Сара думала о жене Филипа, тихой и скромной, и, по ее собственным словам, совершенно сбитой с толку этой непривычной жизнью на новых землях. Большей частью она занимала себя писанием писем многочисленным друзьям и родственникам в Англию. Ее могло быть не видно и не слышно по несколько часов, потом она вдруг появлялась на пороге спальни с пачкой писем, готовых к отправке. Все почтовые открытки, фотографии и газетные статьи, присланные родственниками, она заботливо вклеивала в своей альбом, предаваясь этому занятию часами. Было видно, что Элис Макнил страшно тоскует по родине. И никто не удивился, когда накануне за ужином Филип объявил, что строительство дома близится к завершению и сразу, как закончатся работы, он уедет в Англию с Элис и Дэниелом.
Конечно, он должен будет уехать, но когда слова об отъезде прозвучали, сердце Сары болезненно сжалось. Но она также понимала, что его отъезд к лучшему, потому что не суждено было осуществиться тому, что зародилось между ними. На протяжении последних пяти месяцев Сара не позволяла себе оставаться наедине с Филипом. Ее чувство к нему росло и набирало силу, и она понимала, что с ним происходит то же самое. Ситуация становилась опасной.
Она думала о своей любви к Филипу и много раз задавала себе один и тот же вопрос: «Почему Филип?» У Сары не было недостатка в поклонниках. Без сомнения, в нее был влюблен метис Эдди, веселый и смышленый рабочий с фермы, и собой он был недурен. К ней питал симпатию и молодой абориген, работавший в универмаге в Камероне. Когда Сара приезжала за покупками, он все время слонялся около ее коляски. Нравилась она и белому по имени Арни Росс, одному из городских стряпчих. Увидев ее в городе на празднике, он прислал в «Меринду» послание, прося разрешения навестить ее. Но Сару интересовал только Филип Макнил. Да что там говорить: она была безумно в него влюблена. Ей хотелось знать, почему? Он был привлекательной наружности, но и Арни Росс был интересный мужчина. Филип был остроумен, умен, много смеялся, но то же описание подходило и к Эдди. Он был чутким и добрым, но молодой человек из магазина тоже был таким. Что же такое было тогда в Филипе, что выделяло его среди других?
Возможно, он отличался тем, что напоминал ей о ее корнях. Он говорил об этом, и казалось, ему хотелось, чтобы они проступили явственнее, к ним у него был глубокий интерес. И она гадала, что станет с белой половиной ее сущности, если ему удастся проявить скрытую часть ее натуры? Она не могла быть двумя личностями одновременно: возможно было либо одно, либо другое. Семь лет она жила жизнью белой женщины, подражая Джоанне, стесняя тело корсетами и обувью и держа под замком черты своего темнокожего народа, но теперь белая половина постепенно отступала, давая место ранее угнетенной половине. Неожиданные воспоминания о ее прошлом служили тому доказательством. А дополнительным подтверждением являлось то, что эти воспоминания радовали Сару, доставляли ей удовольствие. Возможно, в этом крылась одна из причин ее любви к Филипу. И, продолжая свой путь этим солнечным утром, Сара пыталась представить, было бы ей позволено снова стать аборигенкой, если бы она вышла за такого человека, как Филип, или за него самого?
Она вспомнила, как несколько дней назад, незаметно для него, наблюдала за ним. Спустя почти восемь лет она снова таилась среди деревьев у реки. Он был в музыкальной комнате нового дома, и она смотрела, как он на ощупь проверял плотницкую работу, тщательно изучал качество окраски, топал, чтобы убедиться в прочности досок пола. Проникавший в комнату лунный свет падал косо, и оттого фигура Филипа казалась угловатой. Он был высок и худощав, с резко очерченными линиями плеч и бедер, а в движениях его присутствовали плавность и грация. Ей хотелось пойти к нему и попрощаться. И сделать это со всей страстью. Чтобы «до свидания» сказали не только ее губы, но и тело. Ей хотелось отпечататься в нем, чтобы оставленный след не давал ему забыть ее, как не забывал он никогда Летящую Пыльцу. Но таившаяся в ней от природы буря страстей ее тревожила, и она знала, что должна держать себя в узде. Поэтому она попрощалась с ним молча, сказанными мысленно теми несколькими словами родного языка, что сохранила память: «winjee Khwaba».
Сара подняла голову и увидела, как над дорогой, плавно снижаясь, летит к ней клинохвостый орел. Резко снизившись, он снова взмыл в небо, блеснув на солнце бронзой оперения. Она повернула голову навстречу ветру. Вдали темнели обугленные остатки сгоревшего фермерского дома в окружении выжженной земли. А потом она увидела на лугу Филипа, рисующего что-то в блокноте. Неподалеку паслась привязанная его лошадь. Она остановила коляску и сидела, наблюдая за ним. Думала она о том, как прошедшие вечера проводил он над чертежами дома вместе с Хью и Джоанной, предлагая изменить одно, добавить другое. Филип следил за установкой каждой балки, за каждым вбитым гвоздем. Когда он замечал изъян, пропущенный другими, то непременно отдавал распоряжение переделать все заново. С рулонами чертежей ходил Филип по строительной площадке, осматривая, измеряя, проверим и перепроверяя. А когда дополнительно требовались рабочие руки, чтобы возвести стену или смешать цемент, Филип немедленно сам засучивал рукава.
Сара считала новый дом в «Меринде» необыкновенным. Филип использовал в своем творении смелые новшества. Несмотря на свои внушительные размеры, дом был построен на одном уровне и под одной крышей, как ни один другой дом во всем районе. Филип включил кухню в план дома, против обычая устраивать ее в конце длинного перехода. На задней веранде находился обложенный кирпичом медный котел с кранами – в высшей степени необычное новшество. И в этом доме впервые в районе предусматривалось газовое освещение. Внешне лом также отличался красотой. Венчала его внушительная четырехскатная крыша, опоясывала широкая веранда, и радовало глаз искусно выполненное кованое кружево поддерживающих веранду столбов. Взглянуть на дом приезжали любопытствующие со всего района. Сара часто думала, что дом создавали высшие силы. Фрэнк Даунз написал о доме в «Таймс», и заметка сопровождалась иллюстрацией, выполненной его женой, совсем недавно ставшей миссис Даунз. И на этом рисунке усадьба «Меринда» выглядела величественно, но очень гармонично вписывалась в обрамление из эвкалиптов, местных кустарников и трав.
И теперь Сара подумала: «Только Филип мог создать такую красоту».
Неожиданно Филип поднял голову. Гулявший по равнине суховей зашелестел страницами его блокнота. Он находился довольно далеко от нее, но даже на таком расстоянии Сара почувствовала идущие от него волны. Неуловимые и незримые, докатились они до нее вместе с потоками жаркого воздуха и охватили, словно жаркое объятие. Она приветственно помахала ему, гадая, чувствует ли он такую же волну, идущую от нее. Он вставал медленно, как ей казалось, словно в нерешительности или давая себе время подобрать слова, потому что ей вмиг стало ясно, что именно им хотелось сказать друг другу, но они также сознавали, что не имеют на это права.
– Привет, Сара. Я делал набросок большого дома в Тилларра, – сказал он, показывая ей раскрытый блокнот. – Это яркий образец австралийской архитектуры. Видишь эту выгнутую оцинкованную крышу и облицовку грубо отесанными камнями. Здесь использован голубоватый песчаник и обшивочные доски, и, учитывая влияние георгианского стиля и наличие резных досок, закрывающих фронтон, я бы отнес это строение к 1840 году.
– Этот дом был построен в 1841 году, – возвращая ему блокнот, сказала Сара.
– Я не ожидал увидеть тебя здесь.
– Я ездила в город за почтой, – ответила она и вспомнила, как утром почти настояла, чтобы Джоанна осталась дома ухаживать за Дэниелом, лежавшим с сильной простудой. Она сказала, что ей совсем не трудно съездить в город за почтой, а себя она заверила, что поедет по главной дороге, а не мимо Тилларра, потому что знала о намерении Филипа отправиться туда. Но вспомнила она также, как на обратном пути из Камерона, подъезжая к перекрестку, убедила себя, что этот путь короче, а с Филипом она, скорее всего, не встретится. Но теперь ей стало ясно, что она делала все, чтобы эта встреча состоялась.
– Я рад, что ты здесь, – сказал он. – Я надеялся, что нам представится случай поговорить до отъезда.
Сара мысленно представила прошедшие месяцы и подумала, что все это время он, должно быть, также старался избегать ее, как и она его. Он помог ей выйти из коляски, и они немного прошлись. Шли они молча и чувствовали, как взаимная любовь и страсть обвивает их невидимым коконом, отгораживая от всего на свете.
Филип поражался, какое спокойствие приходило к нему рядом с Сарой, его мятущийся дух, казалось, постепенно приходил в равновесие. Он думал о завершенном строительстве, считая этот дом главным достижением своей карьеры архитектора, и у него было сильное ощущение, что во многом вдохновляли его в работе чувства к Саре.
Дом Уэстбруков у реки выглядел в своем лесном окружении в точности, как Филип задумал. Он так естественно вписался в живописный пейзаж, словно вырос сам собой среди эвкалиптов и кенгуриной травы – темеды. Четырехскатная крыша и глубокая веранда создавали простоту стиля. Филип думал о том, с какой радостью проектировал дом, гармонирующий с окружающей природой. Как приятно было работать с местными материалами – деревом и камнем, создавать контуры, дополняющие природу, а не противоречащие ей, и воплощать в проекте дух этого края. Филип представлял себе, что строительство вел он так, как это делали бы аборигены, если бы когда-либо строили дома. Это было продолжение окружающего мира, а не нарушение его гармонии. Во многих городах, где ему приходилось возводить дома, Филип чувствовал себя стесненным, его творческие способности не имели достаточной свободы для своего проявления. Возможно, но была одна из причин, почему ему не сиделось на месте, и он все время искал что-то. И Филип спрашивал себя, может быть, он наконец нашел то, что искал: здесь, в отдаленном уголке мира, в этом доме Уэстбруков и том вдохновении, что несла ему эта молчаливая девушка. Еще ни разу не испытывал он такого глубокого удовлетворения, какое ощущал теперь, завершив этот проект.
Налетевший порыв ветра сорвал шляпку с головы Сары. Она вскрикнула, Филип попытался ее ухватить, но ветер унес ее прочь.
– Я ее поймаю! – пообещал Филип, бросаясь вдогонку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
– Вышла прогуляться, малышка? – спросил он.
Она сердито пнула камень и проследила за ним взглядом.
– Они не разрешат мне быть стригалем!
– Что только не придумают белые, – изрек старик. Усаживаясь на валун, он засунул руку в карман не по размеру больших брюк. – Темнокожие позволяют женщинам работать. Мужчины сидят себе в тени, а всю работу делают женщины.
Бет присмотрелась к нему и, увидев, что он улыбается, улыбнулась в ответ.
– А что у тебя там? – спросила она, когда он вынул руку из кармана.
– Я водил мистера Макгрегора и других белых в горы. Они охотились на валлаби. Еды очень много. Иезекииль взял больше, чем мог съесть. – Он протянул Бет то, что достал из кармана.
– Ух ты, это же шоколад, – ахнула Бет. – Большое спасибо, Иезекииль. А ничего, если я угощу Баттона?
– Угости, он хороший пес, – старик погладил Баттона по голове. – Есть собаки не такие хорошие. Но эта… – он неожиданно умолк.
Пока Бет отламывала маленький кусочек шоколада и угощала Баттона, Иезекииль, прищурясь, настороженно всматривался в лес за ее спиной.
– Большое спасибо, вот, возьмите, – она протянула ему остальной шоколад.
Он посмотрел на ее руку, на лицо, сияющее улыбкой. Потом взгляд его снова устремился за нее к теням, зловеще густеющим у подножия деревьев. Он закрыл глаза и тут же почувствовал нечто. Однажды ему уже случалось испытывать подобное, когда-то много лет назад на этом же месте ему повстречалась мать этой девочки. Он открыл глаза и увидел, что нечто осталось на прежнем месте за спиной девочки в виде тени притаившейся собаки.
– Что случилось, Иезекииль? – спросила Бет, когда он не взял шоколад.
Иезекииль оглянулся и вспомнил, что недавно видел в нескольких милях от этого места пару собак динго, страшно худых, просто кожа да кости. То были не прирученные аборигенами собаки, а дикие, и потому очень опасные. Он нахмурился. Ему надо было подумать. Приход белых людей все изменил: и песенные линии и Места Мечтаний. Кочевать становилось все труднее: исчезло слишком много путевых знаков. Не было больше эвкалиптовой рощи, где сидел на гнезде Прародитель Эму. Как поддерживать мир сотворенным, если нет возможности ходить заповедными тропами. Иезекииль и другие, такие как он, стали думать: «Настал конец света, конец Мечтаниям».
Но теперь, глядя на эту маленькую девочку и вспоминая ее мать, с которой говорила Прародительница Кенгуру, он начинал думать по-другому. На протяжении месяцев на его глазах вырастал у реки новый дом, становясь частью окружающих лесов. Он видел, как прокладывались новые пути, как сажали новые деревья. И он никак не мог разобраться во всем этом, не знал, как все это понимать. А теперь ему подумалось: «Может быть, это не конец Мечтаниям вообще. А просто начало новых Мечтаний?» И когда эта мысль обрела форму, он посмотрел вокруг другими глазами, и неожиданно перед ним предстали новые песенные линии и новые Мечтания, принадлежащие новому народу. И в начале всего стояла эта маленькая девочка, как в свое время у начала начал стояли Прародители. И кто знает, может быть, она также была одной из новых Прародительниц.
Иезекииль носил все те же рубашку и брюки, что дали ему очень давно в миссии. Тогда еще распалось его семейство. Но под этими чуждыми одеждами было то, с чем ходил бы он, если бы не пришли в эти края белые люди: волосяной шнурок вокруг пояса и мешочек из шкуры опоссума, где он хранил вещи, которыми дорожил. В былые времена в таком мешочке мужчины носили заточенные камни, бечевку, наконечник копья, иногда кусок пчелиного воска и кремень, чтобы разжечь огонь. Но теперь содержимое мешка стало иным: в нем держали спички с табаком, маленький нож, шнурки для ботинок и несколько монет, если улыбалась удача.
Старик полез под рубашку в скрытый под ней мешочек. Потом он что-то достал оттуда и протянул Бет.
– Это тебе, возьми.
Она с интересом смотрела на занятный предмет у него на ладони. Она не сразу сообразила, что это был зуб какого-то животного.
– Ну и ну! – сказала она. – Что это?
– Зуб динго, – пояснил старик. – Очень древняя и сильная магия. Я отдаю его тебе.
– Мне? Зачем? – удивилась она.
Ему не хотелось пугать ее и говорить правду, что она в опасности и нуждается в защите. Поэтому он сказал с улыбкой:
– Это на удачу. Маленькая девочка из «Меринды» всегда приветлива со стариком Иезекиилем. Вот я и даю тебе подарок. Он будет хранить тебя и принесет счастье!
– Вот это да, спасибо, Иезекииль, – сказала она, принимая подарок.
– Пусть он всегда будет с тобой, – наставлял ее Иезекииль. – В нем очень сильная магия.
Саре неожиданно пришла на память песня аборигенов:
Взберусь я высоко на скалу
И вниз посмотрю,
И вниз посмотрю.
И увижу, как льется, льется дождь,
Льется на любимого моего.
Она ехала одна в коляске мимо порыжевших полей и пастбищ и дивилась, что ей вдруг вспомнилась песня, не слышанная много лет. Когда-то в далеком детстве Старая Дирири научила ее этой песне. Почему она пришла ей в голову теперь? В последнее время Сара припоминала многое: как Старая Дирири учила ее плести корзины из эвкалиптов с волокнистой корой; вспомнила она девочку Бекки, свою лучшую подругу в миссии; тайные обряды, проводившиеся в лесу неподалеку от миссии. Воспоминания возвращались из-за вопросов, которые время от времени задавал ей Филип.
– А как у вас делают… – Обычно с этой фразы начинал он свой вопрос, и Саре было приятно снова возвращаться памятью к этим вещам.
В это утро она ездила в Камерон за покупками: нитками для вышивания для Элис, пекарным порошком для миссис Джексон, карандашами для Адама. А еще она забрала почту. Джоанне пришло два письма: одно из миссии Карра-Карра от мистера Робертсона, а другое – из Англии. Были также письма и для Элис.
Сара думала о жене Филипа, тихой и скромной, и, по ее собственным словам, совершенно сбитой с толку этой непривычной жизнью на новых землях. Большей частью она занимала себя писанием писем многочисленным друзьям и родственникам в Англию. Ее могло быть не видно и не слышно по несколько часов, потом она вдруг появлялась на пороге спальни с пачкой писем, готовых к отправке. Все почтовые открытки, фотографии и газетные статьи, присланные родственниками, она заботливо вклеивала в своей альбом, предаваясь этому занятию часами. Было видно, что Элис Макнил страшно тоскует по родине. И никто не удивился, когда накануне за ужином Филип объявил, что строительство дома близится к завершению и сразу, как закончатся работы, он уедет в Англию с Элис и Дэниелом.
Конечно, он должен будет уехать, но когда слова об отъезде прозвучали, сердце Сары болезненно сжалось. Но она также понимала, что его отъезд к лучшему, потому что не суждено было осуществиться тому, что зародилось между ними. На протяжении последних пяти месяцев Сара не позволяла себе оставаться наедине с Филипом. Ее чувство к нему росло и набирало силу, и она понимала, что с ним происходит то же самое. Ситуация становилась опасной.
Она думала о своей любви к Филипу и много раз задавала себе один и тот же вопрос: «Почему Филип?» У Сары не было недостатка в поклонниках. Без сомнения, в нее был влюблен метис Эдди, веселый и смышленый рабочий с фермы, и собой он был недурен. К ней питал симпатию и молодой абориген, работавший в универмаге в Камероне. Когда Сара приезжала за покупками, он все время слонялся около ее коляски. Нравилась она и белому по имени Арни Росс, одному из городских стряпчих. Увидев ее в городе на празднике, он прислал в «Меринду» послание, прося разрешения навестить ее. Но Сару интересовал только Филип Макнил. Да что там говорить: она была безумно в него влюблена. Ей хотелось знать, почему? Он был привлекательной наружности, но и Арни Росс был интересный мужчина. Филип был остроумен, умен, много смеялся, но то же описание подходило и к Эдди. Он был чутким и добрым, но молодой человек из магазина тоже был таким. Что же такое было тогда в Филипе, что выделяло его среди других?
Возможно, он отличался тем, что напоминал ей о ее корнях. Он говорил об этом, и казалось, ему хотелось, чтобы они проступили явственнее, к ним у него был глубокий интерес. И она гадала, что станет с белой половиной ее сущности, если ему удастся проявить скрытую часть ее натуры? Она не могла быть двумя личностями одновременно: возможно было либо одно, либо другое. Семь лет она жила жизнью белой женщины, подражая Джоанне, стесняя тело корсетами и обувью и держа под замком черты своего темнокожего народа, но теперь белая половина постепенно отступала, давая место ранее угнетенной половине. Неожиданные воспоминания о ее прошлом служили тому доказательством. А дополнительным подтверждением являлось то, что эти воспоминания радовали Сару, доставляли ей удовольствие. Возможно, в этом крылась одна из причин ее любви к Филипу. И, продолжая свой путь этим солнечным утром, Сара пыталась представить, было бы ей позволено снова стать аборигенкой, если бы она вышла за такого человека, как Филип, или за него самого?
Она вспомнила, как несколько дней назад, незаметно для него, наблюдала за ним. Спустя почти восемь лет она снова таилась среди деревьев у реки. Он был в музыкальной комнате нового дома, и она смотрела, как он на ощупь проверял плотницкую работу, тщательно изучал качество окраски, топал, чтобы убедиться в прочности досок пола. Проникавший в комнату лунный свет падал косо, и оттого фигура Филипа казалась угловатой. Он был высок и худощав, с резко очерченными линиями плеч и бедер, а в движениях его присутствовали плавность и грация. Ей хотелось пойти к нему и попрощаться. И сделать это со всей страстью. Чтобы «до свидания» сказали не только ее губы, но и тело. Ей хотелось отпечататься в нем, чтобы оставленный след не давал ему забыть ее, как не забывал он никогда Летящую Пыльцу. Но таившаяся в ней от природы буря страстей ее тревожила, и она знала, что должна держать себя в узде. Поэтому она попрощалась с ним молча, сказанными мысленно теми несколькими словами родного языка, что сохранила память: «winjee Khwaba».
Сара подняла голову и увидела, как над дорогой, плавно снижаясь, летит к ней клинохвостый орел. Резко снизившись, он снова взмыл в небо, блеснув на солнце бронзой оперения. Она повернула голову навстречу ветру. Вдали темнели обугленные остатки сгоревшего фермерского дома в окружении выжженной земли. А потом она увидела на лугу Филипа, рисующего что-то в блокноте. Неподалеку паслась привязанная его лошадь. Она остановила коляску и сидела, наблюдая за ним. Думала она о том, как прошедшие вечера проводил он над чертежами дома вместе с Хью и Джоанной, предлагая изменить одно, добавить другое. Филип следил за установкой каждой балки, за каждым вбитым гвоздем. Когда он замечал изъян, пропущенный другими, то непременно отдавал распоряжение переделать все заново. С рулонами чертежей ходил Филип по строительной площадке, осматривая, измеряя, проверим и перепроверяя. А когда дополнительно требовались рабочие руки, чтобы возвести стену или смешать цемент, Филип немедленно сам засучивал рукава.
Сара считала новый дом в «Меринде» необыкновенным. Филип использовал в своем творении смелые новшества. Несмотря на свои внушительные размеры, дом был построен на одном уровне и под одной крышей, как ни один другой дом во всем районе. Филип включил кухню в план дома, против обычая устраивать ее в конце длинного перехода. На задней веранде находился обложенный кирпичом медный котел с кранами – в высшей степени необычное новшество. И в этом доме впервые в районе предусматривалось газовое освещение. Внешне лом также отличался красотой. Венчала его внушительная четырехскатная крыша, опоясывала широкая веранда, и радовало глаз искусно выполненное кованое кружево поддерживающих веранду столбов. Взглянуть на дом приезжали любопытствующие со всего района. Сара часто думала, что дом создавали высшие силы. Фрэнк Даунз написал о доме в «Таймс», и заметка сопровождалась иллюстрацией, выполненной его женой, совсем недавно ставшей миссис Даунз. И на этом рисунке усадьба «Меринда» выглядела величественно, но очень гармонично вписывалась в обрамление из эвкалиптов, местных кустарников и трав.
И теперь Сара подумала: «Только Филип мог создать такую красоту».
Неожиданно Филип поднял голову. Гулявший по равнине суховей зашелестел страницами его блокнота. Он находился довольно далеко от нее, но даже на таком расстоянии Сара почувствовала идущие от него волны. Неуловимые и незримые, докатились они до нее вместе с потоками жаркого воздуха и охватили, словно жаркое объятие. Она приветственно помахала ему, гадая, чувствует ли он такую же волну, идущую от нее. Он вставал медленно, как ей казалось, словно в нерешительности или давая себе время подобрать слова, потому что ей вмиг стало ясно, что именно им хотелось сказать друг другу, но они также сознавали, что не имеют на это права.
– Привет, Сара. Я делал набросок большого дома в Тилларра, – сказал он, показывая ей раскрытый блокнот. – Это яркий образец австралийской архитектуры. Видишь эту выгнутую оцинкованную крышу и облицовку грубо отесанными камнями. Здесь использован голубоватый песчаник и обшивочные доски, и, учитывая влияние георгианского стиля и наличие резных досок, закрывающих фронтон, я бы отнес это строение к 1840 году.
– Этот дом был построен в 1841 году, – возвращая ему блокнот, сказала Сара.
– Я не ожидал увидеть тебя здесь.
– Я ездила в город за почтой, – ответила она и вспомнила, как утром почти настояла, чтобы Джоанна осталась дома ухаживать за Дэниелом, лежавшим с сильной простудой. Она сказала, что ей совсем не трудно съездить в город за почтой, а себя она заверила, что поедет по главной дороге, а не мимо Тилларра, потому что знала о намерении Филипа отправиться туда. Но вспомнила она также, как на обратном пути из Камерона, подъезжая к перекрестку, убедила себя, что этот путь короче, а с Филипом она, скорее всего, не встретится. Но теперь ей стало ясно, что она делала все, чтобы эта встреча состоялась.
– Я рад, что ты здесь, – сказал он. – Я надеялся, что нам представится случай поговорить до отъезда.
Сара мысленно представила прошедшие месяцы и подумала, что все это время он, должно быть, также старался избегать ее, как и она его. Он помог ей выйти из коляски, и они немного прошлись. Шли они молча и чувствовали, как взаимная любовь и страсть обвивает их невидимым коконом, отгораживая от всего на свете.
Филип поражался, какое спокойствие приходило к нему рядом с Сарой, его мятущийся дух, казалось, постепенно приходил в равновесие. Он думал о завершенном строительстве, считая этот дом главным достижением своей карьеры архитектора, и у него было сильное ощущение, что во многом вдохновляли его в работе чувства к Саре.
Дом Уэстбруков у реки выглядел в своем лесном окружении в точности, как Филип задумал. Он так естественно вписался в живописный пейзаж, словно вырос сам собой среди эвкалиптов и кенгуриной травы – темеды. Четырехскатная крыша и глубокая веранда создавали простоту стиля. Филип думал о том, с какой радостью проектировал дом, гармонирующий с окружающей природой. Как приятно было работать с местными материалами – деревом и камнем, создавать контуры, дополняющие природу, а не противоречащие ей, и воплощать в проекте дух этого края. Филип представлял себе, что строительство вел он так, как это делали бы аборигены, если бы когда-либо строили дома. Это было продолжение окружающего мира, а не нарушение его гармонии. Во многих городах, где ему приходилось возводить дома, Филип чувствовал себя стесненным, его творческие способности не имели достаточной свободы для своего проявления. Возможно, но была одна из причин, почему ему не сиделось на месте, и он все время искал что-то. И Филип спрашивал себя, может быть, он наконец нашел то, что искал: здесь, в отдаленном уголке мира, в этом доме Уэстбруков и том вдохновении, что несла ему эта молчаливая девушка. Еще ни разу не испытывал он такого глубокого удовлетворения, какое ощущал теперь, завершив этот проект.
Налетевший порыв ветра сорвал шляпку с головы Сары. Она вскрикнула, Филип попытался ее ухватить, но ветер унес ее прочь.
– Я ее поймаю! – пообещал Филип, бросаясь вдогонку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60