В сущности, они различаются только тем, что Неподвижность — это не один, а непрерывная цепочка специально подобранных переносов из одного Места-в-Волшебстве в другое Место-в-Волшебстве.
Понятно, что для такой цепочки нужно точно указывать Место, с которого она, цепочка, начинается. Понятно, что все время, пока длится заклинание, его Видимое должно быть именно в том Месте, которое указано, или по крайней мере удаляться от него в пределах, в каких Второе Сиаджа все еще может его найти. У Второго Сиаджа нестрогость по Местам локтей триста в любую сторону. Это очень хорошая нестрогость, очень.
Мир устроен так, что все в нем движется; Место, определенное для какого-нибудь острова, горы или камня, оказывается спиралью, скрученной во времени и пространстве; но эти вещи можно рассчитать, и они поддаются расчету. А еще — острова медленно-медленно плывут по расширяющимся морям; горы растут; камни текут, как реки. Это так медленно, что этим можно пренебречь. А еще — люди ошибаются.
Насчет Места-в-Волшебстве, которое Рият выбрала основной опорной точкой, было написано, что это северная оконечность острова Джуха. Рият поверила, потому что ничего другого ей не оставалось. Потом она поглядела на это Место и на соседнее, насчет которого было написано, что это — южная из двух вершин острова Куанталу, и отчего-то попробовала прикинуть, какое между ними должно быть расстояние. Прикинув, она поглядела на настоящую Куанталу и настоящую Джуху. Между точками по прямой выходило в два раза меньше. Она окончила паниковать, только когда сообразила, что северной оконечностью Джухи эта точка была названа сотни лет назад, когда ею могло быть что угодно, а не обязательно плоский мыс, на котором мерзостно воняла груда выжарков из сивучиного жира, какую оставили тут зверобои, когда закончился сезон. (Хорошо хоть, ветер сейчас в другую сторону несет…)
Пришлось гребцам снова взяться за весла; Рият переправилась на Джуху и бродила там до тех пор, пока не отыскала древнюю береговую линию, и не одну, а целых три. Двадцать локтей туда, тридцать сюда, выберешь из трех неправильно, потом поставишь опорную точку в основание сети поправок — и на другом конце погрешность получается — ой-ой-ой.
В конце концов точку своего Места Рият выбрала и была почти в ней уверена. Почти. Она подумала, что так даже лучше. Потому что, если бы весь этот час она смотрела на выбранное ею море, залив не залив, образованный островом Желтая Скала, Салу-Кри, что выдается на северо-западе изогнутым серпом мыса, она бы тут определенно извелась, и еще она подумала отчего-то, что вереск начинает цвести и это красиво.
Наверное, потому, что веточка вереска, которую Рият заломила вбок, чтобы не застила вид на море, оставила на пальцах свой запах и странный вкус обещания в душе — «Дубовый Борт», идя вслед и восточнее дарды, медленно выдвигался вровень с нею; и немного вперед; и еще немного. Сзади доставал «Лось». Не надо было задумываться даже, и так понятно, что он здесь.
В виду острова Салу-Кри, кривым когтем своим царапающего море, пестренький парус, сообразив, что заперт, сложился вдвое, кивнув небу острой макушкой. Дарда скользнула влево, в островки. Но ведь не одни корабельщики, ходящие на дардах, могут знать эти скалы, как собственный карман.
«Дубовый Борт» вздохнул, кончая свой бег, и упали его паруса, и солнце, как на золоте, заиграло на щитах кое-кого из «людей носа корабля» — это те, кто щеголяет до последнего, и даже оковка щита, мятая-перемятая, битая-перебитая, все равно вычищена у них до блеска, — заиграла на мгновение перед тем, как «Дубовый Борт» нырнул в тень, и его парус, перекинутый вправо, вздулся снова под юным ветром; «змея» накренилась, входя в поворот, и углубилась тоже в путаницу проходов меж островками, только другой дорогой — между Одиннадцатым и Двенадцатым Южными; идя здесь, дарду они видеть не могли, но ведь и та не могла видеть их.
«Лось», когда напарник свернул в Кайнумы наперехват добыче, должен был оставаться снаружи — вдруг пестропарусная хитрюга решила поиграть с ними, спрятаться в скалах, а когда и они свернут туда, потеряют ее из виду — выскочить и обратно в море наутек.
Ничего другого «Лосю» пока просто не оставалось — ему до ближайших островков ходу было еще столько ж, сколько времени нужно — как сказали бы мы с вами, — чтобы проговорить «Перечень королей» от Айзраша Завоевателя до Луаша Колокольни. А в те времена сказали бы — чтобы дважды проговорить ди-герет. «Дубовый Борт» столько времени, сколько нужно, чтобы дважды проговорить ди-герет, шел знакомым фарватером, этою же дорогой они позавчера приходили и уходили с Салу-Кри. Было тихо-тихо, ничего нет тише корабля, идущего не на веслах, а желтые острова стоят на воде, как зачарованные. Только и слыша шум волн и как поскрипывают пайолы под ногами у кормщика, который сейчас даже и не закрепляет шкот, столько ему в этом фарватере бегать с парусом туда-сюда, сейчас единственное крепление — его руки…
Рассказывают о силачах, которые могли удерживать парус целой огромной «змеи» на двадцать пар весел вообще одной рукой, и не обмотавши канат вокруг нее, а просто ладонью, да по часу сряду, — но Фаги считал, что это уж просто бахвальство, вот что.
Вообще, если кто думает, что у Гэвина в дружине все подряд были одни только герои, из тех, про кого легенды всякие рассказывают, то это, конечно же, неправда. Там были вовсе не все такие. Молодежь — «мальков», что называется, — которые в эту воду впервые отправлялись в Летнее Плавание, он в ту весну тоже в свой поход набрал. Впрочем, им просто поневоле приходилось за старшими тянуться. Как же иначе, на таком-то корабле.
И вот сейчас один из таких «мальков», Легби по имени (он как раз был из тех, двоих или троих, что возле Фаги крутились, как приколдованные, — с рулем помочь и все такое), сказал:
— Как в древние времена.
«Как во времена богов», — сказал он. Тогда люди из племени йертан считали, что, с тех пор как в Вирунгате казнили Эрбора Однорукого, из их племени богов больше не выходило.
Да, как в древние времена. Как те кормчие на могильных плитах, что ведут свои высеченные в камне корабли в страну мертвых, к Мертвому Солнцу, — Фаги принимает напор ветра на себя; а Гэвин на корме у руля; а ветер пахнет вереском, и это так похоже на вереск с курганов над Щитовым Хутором, а вот и дарда — выныривает из-за облитой солнцем скалы, слева, но «Дубовый Борт» уже занимает свое место перед входом в пролив между Куанталит и Салу-Кри.
Нам туда соваться нельзя — на вымоле, в западном горле пролива, Волны-по-Которым-Узнают-Ветер усиливаются и почти наверняка тряхнут днище о неглубокие скалы, да еще сейчас, в отлив. Но и дарде в ее лисий отнорок придется теперь идти мимо нас.
Вот она еще бежит вперед Шестым Южным и парой островков, похожих на перья; издевательский крик, которым на «Дубовом борте» теперь отводят душу, гулко откатывается, разбиваясь среди островков, а сзади ему отвечает — да, вот именно, «Лось», то есть сигнальщик с «Лося» — это было вовремя и достаточно громко.
Это для дарды — как бы предложение задуматься о том, что на выходе отсюда их тоже будут ждать. И вообще — для впечатлительных умов корабельщиков на сегодня было, пожалуй, достаточно.
Пестренький парус дарды, отвязанный, заполоскал по ветру, и та, медленно разворачиваясь на ходу, стала останавливаться.
«Бирглит» могла остановиться и еще раз, не в «ключе» пролива, а иначе, подойдя к дарде, но Рият не хотелось рисковать, вдруг почуют неладное, когда, перемолвившись словом с экипажем «Синтра-щеки», обнаружат, как те в разговоре не похожи на людей.
Дарда развернулась носом к ветру и встала. Она чуть покачивалась, но в общем тут, между островами, волны были куда поменьше.
Все.
Рият успела, хотя опасалась, что заклинание кончится позже, чем «Бирглит» вновь выйдет из квадрата поправок.
Она была щедра и постаралась захватить все Подвластное Магии в квадрате поправок, и в нескольких местах ей удалось пробить защиту, но в других сопротивление было слишком велико.
Теперь — что Остановлено, Стоит, до чего Второе Сиаджа не добралось, до того не добралось; для следующего заклинания она будет готова через четверть часа, не меньше.
Чуть заметная дрожь пробежала по кораблям — и вот в этот момент Гэвин засмеялся.
Дарда сдалась наконец — разве это не достаточный повод для смеха? Да, но все дело в том, что подобные вещи не веселили его уже давным-давно, с самой Чьянвены — Чьянвены-без-Чьянвенского-Жемчуга.
Говорили: если собственная Метка не может отыскать корабль, его нет. Его нет в этом Мире; но есть же где-то такое место, где есть все вещи, которых нет.
Несуществующее место для несуществующих вещей.
Пустота за Пределами Мира.
Перестав смеяться и выпрямившись, Гэвин услышал неподвижный руль и ременную петлю от руля, закаменевшую на его левом запястье.
Он услышал их вот как: мысль прошла через него, как порыв ветра: «Наконец-то».
Двое дружинников, оказавшихся поблизости, вдруг отшатнулись — еще бессознательно, — поспешив убраться с опасного места. Потому что их на мгновение пронизало чувство, которое бывает, наверное, у теплого воздуха в натопленном доме, когда перед ним распахивают дверь в ночной замерзший двор.
Потом случилось вот что.
Сундуки, наполненные сокровищами, вываливались из прогнившего днища корабля на песок. Берег был очень широкий, и с моря дул ветер.
«Но это же не он, — подумал Гэвин. — Не мой северный корабль. Вообще неизвестно чей корабль».
— Уйя-кья-кья! — завопила чайка, нападая. Сбитая шляпа покатилась, накрыв ноги скелета; тот лежал, полуобняв сундук, и на нем поблескивали остатки одежды, остатки внушительного секача виднелись возле руки и посредине черепа — клюв.
Что-то шумно промчалось за спиной, взрыхлив песок. Гэвина рвануло в сторону. Когда он обернулся, бык мчался уже далеко от него, бодая воздух, чтобы стряхнуть с рогов Гэвинов алый плащ.
Вслед быку проехал всадник с копьем наперевес, наконечник копья был темным, в крови, довольно свежей.
Ветер взметнул на двери циновку.
Смеялась женщина с влажными губами, ее смех сливался с лаем крошечного кудрявого зверька у нее на коленях.
Толпа, загалдевшая вокруг, не понравилась Гэвину меньше, чем ощущение отсутствия привычной тяжести на бедре.
По грязной, как деготь, мостовой шел оборванец в струпьях, жонглируя тремя обнаженными мечами, и один из них был его, Гэвина, меч.
В лесных сумерках, как туман над рекой поутру, светился единорог. Гаруга локтя в два высотой, неуклюжий, как детеныш (отвратительное создание, четвероногое, черномехое и косолапое, как медведь), подкатился ему под живот; единорожиха не оттолкнула его, а, повернув голову, с неясностью смотрела, как он сосет.
«Здесь тоже нет „Дубового Борта" — подумал Гэвин. — Здесь же нигде нет „Дубового Борта"!»
— «Дубовый Борт»! — заорал он, как будто бы его «змея» была коровой и могла отозваться.
— Би-ри-ги-ли-ит! — свистнуло что-то с птичьей головой и нептичьим телом, мелькнув над Гэвином; его когти ударились о запястье, и тотчас куст бересклета закачался за ним и за сдернутым «лучным браслетом» у него в нептичьих лапах. — На твой пояс — сыграем, солдат? Славная игра, честные фишки!
Слова — на «языке корабельщиков».
— У меня единственные честные фишки в городе? Не веришь — проверь, а, солдат?
Гэвин не расстегивал пояс — но тот уже лежал среди денег на столе.
— Где «Дубовый Борт»?! — сказал Гэвин тоже на «языке корабельщиков».
Черная тварь взмахнула хвостом, и ограда веранды осталась разрубленной, как после хорошего клинка.
Ее безлапое тело было как веретено, ее крылья сшибали людей и столики, когти на крыльях были окровавленными ножами. Навстречу ей встал Морской Старец, словно облитый доспехами, его меч заскрежетал по тварьей чешуе.
Визжащая тварь, уже без хвоста, метнулась под потолок, сбивая подносы с кушаньями, черная кровь била из нее ключом. Поблескивающий предмет вроде бочонка выдвинулся из ниши в стене; острое крыло твари наискось срезало с него макушку, и оттуда мужественный звучный голос произнес: «Зис из полис робоо, проперти оф стэйт уошинтон. Ю инфринжид…» — прервался и захрипел.
В луже тварьей крови сапоги Гэвина разлезались, как соломенные.
Там была битва, но битва все отдалялась, отдалялась…
Пошел дождь, и дождь был из пепла.
Ветер толкнул Гэвина, срывая последние остатки одежды, уцелевшей после рогов быка, тварьих когтей, ветвей потерянного леса, городского ворья, женских рук, — толкнул и покатился по равнине, на которой земля была коркой лака в трещинах, а небо — черно-багровыми тучами, в которых слабо погромыхивал гром; после столького шума здесь было — как в леднике, только вместо снега шуршал пепел.
Шуршал пепел, а по равнине брели люди — трое мужчин тащили волокушу; один внезапно повернулся и ударил соседа в горло, удар намертво, хорошо поставленный. Третий отскочил в сторону, стоял некоторое время пошатываясь, потом подошел и перерезал возле лежащего ремень, или чем там он был впряжен в волокушу, они потащили дальше вдвоем.
Острые кирпичные обломки под ногами вдруг посыпались вниз, будто в погреб.
Гэвин провалился вместе с ними, и вот здесь с него сорвали тело, здесь, где он падал, — потому что оно застряло в камнях и дальше не смогло пройти.
В тишине был только один звук — точно песок сыплется. И этот звук был страшнее всех, что были до него, потому что это сыпалось, распавшись на мельчайшие свои частички, Время.
Оно не сыпалось много времени, и не сыпалось мало времени, оттого что там, где Время распалось на мельчайшие свои части, уже нельзя этого сказать.
Подушки лап ощущают невероятную и почти забытую вещь: песок, тонкий слой песка веером на гладком полу.
Туда, куда этот странный волк нынче лезет, Гэвин и близко подходить бы не стал, нехорошо там, худо там, много хуже, чем даже во всех здешних худых краях; но что он может? Сидеть и беспокоиться. И Гэвин сидит и беспокоится.
Одним глазом, повернув голову, он посматривает туда, где вдоль по стенам из темноты скалятся своей непонятностью опасные вещи, без сомнения опасные, здесь не бывает неопасных вещей. На них следует посматривать постоянно, на тот случай, если они вздумают прыгнуть.
А вторым глазом он внимательно глядит на то единственное, что тут светится, — прямо впереди, посредине пустого пространства над гладким полом, что-то вроде голубоватой широкой ленты, свернутой причудливо в клубок и висящей в воздухе ни на чем.
Со сгибов она сыплет фиолетовым, будто искорками, а сама светится голубым, и тускло-тускло, так что освещает лишь себя саму.
Смотреть на нее — и то нервной зевотой сводит челюсти. С ней здешняя опасная берлога стала еще опасней; а этому странному волку хоть бы…
Не может быть, чтобы он не чувствовал тоже! Запахи-то!
Именно запахи раздражают Гэвина сильнее всего.
От голубой, опасной и светящейся пахнет грозой. Очень крепко пахнет грозой, и еще ощущается один запах, тоже знакомый и тоже летний.
Остальные запахи привычны. Они здесь почти везде и почти всегда, хотя они и опасны тоже. Гэвин почти не обращает на них внимания. А вот эти два, которые принесла с собой голубая и светящаяся, просто-таки кричат ему, особенно оттого, насколько они здесь невероятны.
Чересчур близко тот, другой, странный волк от нее стоит, вот чем дело. Чересчур, о, все еще чересчур.
Гэвин повернулся, пытаясь высвободить руку из ременной петли, перекрестившейся сама с собой, облегая запястье, и приковавшей его к рулевому веслу. Попытался еще осторожно, вежливо, можно сказать.
В это время по «Дубовому Борту» уже прошелестело слово «кинпур» — один сказал, остальные замолчали. Ди-кинпур. Заклятие Неподвижности.
Нелегко заметить это сразу. Разве что в это время как раз имеешь дело с какими-нибудь корабельными снастями. Кроме Гэвина, это случилось еще только с четырьмя людьми на всем корабле. Ни одного из них не прихватило сколько-нибудь серьезно. Только один, в то мгновение скручивавший канат, оказался словно бы в ловушке между этим канатом, бортом и гребном скамьей, и ему пришлось снять куртку, чтобы протиснуться оттуда на волю. Но это уж было немного потом.
Люди «носа корабля» стояли, где им и положено, они единственные на «Дубовом Борте» теперь были при полном оружии, и потому им было как-то легче, и еще им было легче оттого, что им просто полагалось стоять на своих местах, пока Деши не прикажет что-нибудь еще. Кожаный напястный браслет сделал эту ременную петлю чуть посвободнее, но кисти рук у Гэвина все равно ведь были недетские. Высвободиться он не мог. Какое-то время он стоял, словно теребя эту руку во все стороны, а потом слегка дернул ее на себя, будто мог надеяться взять мускулами.
Невесть откуда и как доверенный раб оказался рядом с бани Вилийасом, ликтором республики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Понятно, что для такой цепочки нужно точно указывать Место, с которого она, цепочка, начинается. Понятно, что все время, пока длится заклинание, его Видимое должно быть именно в том Месте, которое указано, или по крайней мере удаляться от него в пределах, в каких Второе Сиаджа все еще может его найти. У Второго Сиаджа нестрогость по Местам локтей триста в любую сторону. Это очень хорошая нестрогость, очень.
Мир устроен так, что все в нем движется; Место, определенное для какого-нибудь острова, горы или камня, оказывается спиралью, скрученной во времени и пространстве; но эти вещи можно рассчитать, и они поддаются расчету. А еще — острова медленно-медленно плывут по расширяющимся морям; горы растут; камни текут, как реки. Это так медленно, что этим можно пренебречь. А еще — люди ошибаются.
Насчет Места-в-Волшебстве, которое Рият выбрала основной опорной точкой, было написано, что это северная оконечность острова Джуха. Рият поверила, потому что ничего другого ей не оставалось. Потом она поглядела на это Место и на соседнее, насчет которого было написано, что это — южная из двух вершин острова Куанталу, и отчего-то попробовала прикинуть, какое между ними должно быть расстояние. Прикинув, она поглядела на настоящую Куанталу и настоящую Джуху. Между точками по прямой выходило в два раза меньше. Она окончила паниковать, только когда сообразила, что северной оконечностью Джухи эта точка была названа сотни лет назад, когда ею могло быть что угодно, а не обязательно плоский мыс, на котором мерзостно воняла груда выжарков из сивучиного жира, какую оставили тут зверобои, когда закончился сезон. (Хорошо хоть, ветер сейчас в другую сторону несет…)
Пришлось гребцам снова взяться за весла; Рият переправилась на Джуху и бродила там до тех пор, пока не отыскала древнюю береговую линию, и не одну, а целых три. Двадцать локтей туда, тридцать сюда, выберешь из трех неправильно, потом поставишь опорную точку в основание сети поправок — и на другом конце погрешность получается — ой-ой-ой.
В конце концов точку своего Места Рият выбрала и была почти в ней уверена. Почти. Она подумала, что так даже лучше. Потому что, если бы весь этот час она смотрела на выбранное ею море, залив не залив, образованный островом Желтая Скала, Салу-Кри, что выдается на северо-западе изогнутым серпом мыса, она бы тут определенно извелась, и еще она подумала отчего-то, что вереск начинает цвести и это красиво.
Наверное, потому, что веточка вереска, которую Рият заломила вбок, чтобы не застила вид на море, оставила на пальцах свой запах и странный вкус обещания в душе — «Дубовый Борт», идя вслед и восточнее дарды, медленно выдвигался вровень с нею; и немного вперед; и еще немного. Сзади доставал «Лось». Не надо было задумываться даже, и так понятно, что он здесь.
В виду острова Салу-Кри, кривым когтем своим царапающего море, пестренький парус, сообразив, что заперт, сложился вдвое, кивнув небу острой макушкой. Дарда скользнула влево, в островки. Но ведь не одни корабельщики, ходящие на дардах, могут знать эти скалы, как собственный карман.
«Дубовый Борт» вздохнул, кончая свой бег, и упали его паруса, и солнце, как на золоте, заиграло на щитах кое-кого из «людей носа корабля» — это те, кто щеголяет до последнего, и даже оковка щита, мятая-перемятая, битая-перебитая, все равно вычищена у них до блеска, — заиграла на мгновение перед тем, как «Дубовый Борт» нырнул в тень, и его парус, перекинутый вправо, вздулся снова под юным ветром; «змея» накренилась, входя в поворот, и углубилась тоже в путаницу проходов меж островками, только другой дорогой — между Одиннадцатым и Двенадцатым Южными; идя здесь, дарду они видеть не могли, но ведь и та не могла видеть их.
«Лось», когда напарник свернул в Кайнумы наперехват добыче, должен был оставаться снаружи — вдруг пестропарусная хитрюга решила поиграть с ними, спрятаться в скалах, а когда и они свернут туда, потеряют ее из виду — выскочить и обратно в море наутек.
Ничего другого «Лосю» пока просто не оставалось — ему до ближайших островков ходу было еще столько ж, сколько времени нужно — как сказали бы мы с вами, — чтобы проговорить «Перечень королей» от Айзраша Завоевателя до Луаша Колокольни. А в те времена сказали бы — чтобы дважды проговорить ди-герет. «Дубовый Борт» столько времени, сколько нужно, чтобы дважды проговорить ди-герет, шел знакомым фарватером, этою же дорогой они позавчера приходили и уходили с Салу-Кри. Было тихо-тихо, ничего нет тише корабля, идущего не на веслах, а желтые острова стоят на воде, как зачарованные. Только и слыша шум волн и как поскрипывают пайолы под ногами у кормщика, который сейчас даже и не закрепляет шкот, столько ему в этом фарватере бегать с парусом туда-сюда, сейчас единственное крепление — его руки…
Рассказывают о силачах, которые могли удерживать парус целой огромной «змеи» на двадцать пар весел вообще одной рукой, и не обмотавши канат вокруг нее, а просто ладонью, да по часу сряду, — но Фаги считал, что это уж просто бахвальство, вот что.
Вообще, если кто думает, что у Гэвина в дружине все подряд были одни только герои, из тех, про кого легенды всякие рассказывают, то это, конечно же, неправда. Там были вовсе не все такие. Молодежь — «мальков», что называется, — которые в эту воду впервые отправлялись в Летнее Плавание, он в ту весну тоже в свой поход набрал. Впрочем, им просто поневоле приходилось за старшими тянуться. Как же иначе, на таком-то корабле.
И вот сейчас один из таких «мальков», Легби по имени (он как раз был из тех, двоих или троих, что возле Фаги крутились, как приколдованные, — с рулем помочь и все такое), сказал:
— Как в древние времена.
«Как во времена богов», — сказал он. Тогда люди из племени йертан считали, что, с тех пор как в Вирунгате казнили Эрбора Однорукого, из их племени богов больше не выходило.
Да, как в древние времена. Как те кормчие на могильных плитах, что ведут свои высеченные в камне корабли в страну мертвых, к Мертвому Солнцу, — Фаги принимает напор ветра на себя; а Гэвин на корме у руля; а ветер пахнет вереском, и это так похоже на вереск с курганов над Щитовым Хутором, а вот и дарда — выныривает из-за облитой солнцем скалы, слева, но «Дубовый Борт» уже занимает свое место перед входом в пролив между Куанталит и Салу-Кри.
Нам туда соваться нельзя — на вымоле, в западном горле пролива, Волны-по-Которым-Узнают-Ветер усиливаются и почти наверняка тряхнут днище о неглубокие скалы, да еще сейчас, в отлив. Но и дарде в ее лисий отнорок придется теперь идти мимо нас.
Вот она еще бежит вперед Шестым Южным и парой островков, похожих на перья; издевательский крик, которым на «Дубовом борте» теперь отводят душу, гулко откатывается, разбиваясь среди островков, а сзади ему отвечает — да, вот именно, «Лось», то есть сигнальщик с «Лося» — это было вовремя и достаточно громко.
Это для дарды — как бы предложение задуматься о том, что на выходе отсюда их тоже будут ждать. И вообще — для впечатлительных умов корабельщиков на сегодня было, пожалуй, достаточно.
Пестренький парус дарды, отвязанный, заполоскал по ветру, и та, медленно разворачиваясь на ходу, стала останавливаться.
«Бирглит» могла остановиться и еще раз, не в «ключе» пролива, а иначе, подойдя к дарде, но Рият не хотелось рисковать, вдруг почуют неладное, когда, перемолвившись словом с экипажем «Синтра-щеки», обнаружат, как те в разговоре не похожи на людей.
Дарда развернулась носом к ветру и встала. Она чуть покачивалась, но в общем тут, между островами, волны были куда поменьше.
Все.
Рият успела, хотя опасалась, что заклинание кончится позже, чем «Бирглит» вновь выйдет из квадрата поправок.
Она была щедра и постаралась захватить все Подвластное Магии в квадрате поправок, и в нескольких местах ей удалось пробить защиту, но в других сопротивление было слишком велико.
Теперь — что Остановлено, Стоит, до чего Второе Сиаджа не добралось, до того не добралось; для следующего заклинания она будет готова через четверть часа, не меньше.
Чуть заметная дрожь пробежала по кораблям — и вот в этот момент Гэвин засмеялся.
Дарда сдалась наконец — разве это не достаточный повод для смеха? Да, но все дело в том, что подобные вещи не веселили его уже давным-давно, с самой Чьянвены — Чьянвены-без-Чьянвенского-Жемчуга.
Говорили: если собственная Метка не может отыскать корабль, его нет. Его нет в этом Мире; но есть же где-то такое место, где есть все вещи, которых нет.
Несуществующее место для несуществующих вещей.
Пустота за Пределами Мира.
Перестав смеяться и выпрямившись, Гэвин услышал неподвижный руль и ременную петлю от руля, закаменевшую на его левом запястье.
Он услышал их вот как: мысль прошла через него, как порыв ветра: «Наконец-то».
Двое дружинников, оказавшихся поблизости, вдруг отшатнулись — еще бессознательно, — поспешив убраться с опасного места. Потому что их на мгновение пронизало чувство, которое бывает, наверное, у теплого воздуха в натопленном доме, когда перед ним распахивают дверь в ночной замерзший двор.
Потом случилось вот что.
Сундуки, наполненные сокровищами, вываливались из прогнившего днища корабля на песок. Берег был очень широкий, и с моря дул ветер.
«Но это же не он, — подумал Гэвин. — Не мой северный корабль. Вообще неизвестно чей корабль».
— Уйя-кья-кья! — завопила чайка, нападая. Сбитая шляпа покатилась, накрыв ноги скелета; тот лежал, полуобняв сундук, и на нем поблескивали остатки одежды, остатки внушительного секача виднелись возле руки и посредине черепа — клюв.
Что-то шумно промчалось за спиной, взрыхлив песок. Гэвина рвануло в сторону. Когда он обернулся, бык мчался уже далеко от него, бодая воздух, чтобы стряхнуть с рогов Гэвинов алый плащ.
Вслед быку проехал всадник с копьем наперевес, наконечник копья был темным, в крови, довольно свежей.
Ветер взметнул на двери циновку.
Смеялась женщина с влажными губами, ее смех сливался с лаем крошечного кудрявого зверька у нее на коленях.
Толпа, загалдевшая вокруг, не понравилась Гэвину меньше, чем ощущение отсутствия привычной тяжести на бедре.
По грязной, как деготь, мостовой шел оборванец в струпьях, жонглируя тремя обнаженными мечами, и один из них был его, Гэвина, меч.
В лесных сумерках, как туман над рекой поутру, светился единорог. Гаруга локтя в два высотой, неуклюжий, как детеныш (отвратительное создание, четвероногое, черномехое и косолапое, как медведь), подкатился ему под живот; единорожиха не оттолкнула его, а, повернув голову, с неясностью смотрела, как он сосет.
«Здесь тоже нет „Дубового Борта" — подумал Гэвин. — Здесь же нигде нет „Дубового Борта"!»
— «Дубовый Борт»! — заорал он, как будто бы его «змея» была коровой и могла отозваться.
— Би-ри-ги-ли-ит! — свистнуло что-то с птичьей головой и нептичьим телом, мелькнув над Гэвином; его когти ударились о запястье, и тотчас куст бересклета закачался за ним и за сдернутым «лучным браслетом» у него в нептичьих лапах. — На твой пояс — сыграем, солдат? Славная игра, честные фишки!
Слова — на «языке корабельщиков».
— У меня единственные честные фишки в городе? Не веришь — проверь, а, солдат?
Гэвин не расстегивал пояс — но тот уже лежал среди денег на столе.
— Где «Дубовый Борт»?! — сказал Гэвин тоже на «языке корабельщиков».
Черная тварь взмахнула хвостом, и ограда веранды осталась разрубленной, как после хорошего клинка.
Ее безлапое тело было как веретено, ее крылья сшибали людей и столики, когти на крыльях были окровавленными ножами. Навстречу ей встал Морской Старец, словно облитый доспехами, его меч заскрежетал по тварьей чешуе.
Визжащая тварь, уже без хвоста, метнулась под потолок, сбивая подносы с кушаньями, черная кровь била из нее ключом. Поблескивающий предмет вроде бочонка выдвинулся из ниши в стене; острое крыло твари наискось срезало с него макушку, и оттуда мужественный звучный голос произнес: «Зис из полис робоо, проперти оф стэйт уошинтон. Ю инфринжид…» — прервался и захрипел.
В луже тварьей крови сапоги Гэвина разлезались, как соломенные.
Там была битва, но битва все отдалялась, отдалялась…
Пошел дождь, и дождь был из пепла.
Ветер толкнул Гэвина, срывая последние остатки одежды, уцелевшей после рогов быка, тварьих когтей, ветвей потерянного леса, городского ворья, женских рук, — толкнул и покатился по равнине, на которой земля была коркой лака в трещинах, а небо — черно-багровыми тучами, в которых слабо погромыхивал гром; после столького шума здесь было — как в леднике, только вместо снега шуршал пепел.
Шуршал пепел, а по равнине брели люди — трое мужчин тащили волокушу; один внезапно повернулся и ударил соседа в горло, удар намертво, хорошо поставленный. Третий отскочил в сторону, стоял некоторое время пошатываясь, потом подошел и перерезал возле лежащего ремень, или чем там он был впряжен в волокушу, они потащили дальше вдвоем.
Острые кирпичные обломки под ногами вдруг посыпались вниз, будто в погреб.
Гэвин провалился вместе с ними, и вот здесь с него сорвали тело, здесь, где он падал, — потому что оно застряло в камнях и дальше не смогло пройти.
В тишине был только один звук — точно песок сыплется. И этот звук был страшнее всех, что были до него, потому что это сыпалось, распавшись на мельчайшие свои частички, Время.
Оно не сыпалось много времени, и не сыпалось мало времени, оттого что там, где Время распалось на мельчайшие свои части, уже нельзя этого сказать.
Подушки лап ощущают невероятную и почти забытую вещь: песок, тонкий слой песка веером на гладком полу.
Туда, куда этот странный волк нынче лезет, Гэвин и близко подходить бы не стал, нехорошо там, худо там, много хуже, чем даже во всех здешних худых краях; но что он может? Сидеть и беспокоиться. И Гэвин сидит и беспокоится.
Одним глазом, повернув голову, он посматривает туда, где вдоль по стенам из темноты скалятся своей непонятностью опасные вещи, без сомнения опасные, здесь не бывает неопасных вещей. На них следует посматривать постоянно, на тот случай, если они вздумают прыгнуть.
А вторым глазом он внимательно глядит на то единственное, что тут светится, — прямо впереди, посредине пустого пространства над гладким полом, что-то вроде голубоватой широкой ленты, свернутой причудливо в клубок и висящей в воздухе ни на чем.
Со сгибов она сыплет фиолетовым, будто искорками, а сама светится голубым, и тускло-тускло, так что освещает лишь себя саму.
Смотреть на нее — и то нервной зевотой сводит челюсти. С ней здешняя опасная берлога стала еще опасней; а этому странному волку хоть бы…
Не может быть, чтобы он не чувствовал тоже! Запахи-то!
Именно запахи раздражают Гэвина сильнее всего.
От голубой, опасной и светящейся пахнет грозой. Очень крепко пахнет грозой, и еще ощущается один запах, тоже знакомый и тоже летний.
Остальные запахи привычны. Они здесь почти везде и почти всегда, хотя они и опасны тоже. Гэвин почти не обращает на них внимания. А вот эти два, которые принесла с собой голубая и светящаяся, просто-таки кричат ему, особенно оттого, насколько они здесь невероятны.
Чересчур близко тот, другой, странный волк от нее стоит, вот чем дело. Чересчур, о, все еще чересчур.
Гэвин повернулся, пытаясь высвободить руку из ременной петли, перекрестившейся сама с собой, облегая запястье, и приковавшей его к рулевому веслу. Попытался еще осторожно, вежливо, можно сказать.
В это время по «Дубовому Борту» уже прошелестело слово «кинпур» — один сказал, остальные замолчали. Ди-кинпур. Заклятие Неподвижности.
Нелегко заметить это сразу. Разве что в это время как раз имеешь дело с какими-нибудь корабельными снастями. Кроме Гэвина, это случилось еще только с четырьмя людьми на всем корабле. Ни одного из них не прихватило сколько-нибудь серьезно. Только один, в то мгновение скручивавший канат, оказался словно бы в ловушке между этим канатом, бортом и гребном скамьей, и ему пришлось снять куртку, чтобы протиснуться оттуда на волю. Но это уж было немного потом.
Люди «носа корабля» стояли, где им и положено, они единственные на «Дубовом Борте» теперь были при полном оружии, и потому им было как-то легче, и еще им было легче оттого, что им просто полагалось стоять на своих местах, пока Деши не прикажет что-нибудь еще. Кожаный напястный браслет сделал эту ременную петлю чуть посвободнее, но кисти рук у Гэвина все равно ведь были недетские. Высвободиться он не мог. Какое-то время он стоял, словно теребя эту руку во все стороны, а потом слегка дернул ее на себя, будто мог надеяться взять мускулами.
Невесть откуда и как доверенный раб оказался рядом с бани Вилийасом, ликтором республики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63