Я предлагал вам стать моей женой — правда, согласно обычаям мормонов. Ну что поделаешь: с волками жить — по-волчьи выть. Я не вправе требовать, чтобы мормоны сделали для меня исключение.
— Это я признаю, — спокойно сказала Амелия. — Но я была вольна не давать своего согласия. Что я и сделала и сделаю впредь. Я не собираюсь быть любовницей — я хочу стать женой, не вашей женой, Вольфрам, об этом я и думать забыла. Кроме того, я не видела безусловной необходимости в ваших поступках. Для энергичного, деятельного человека в Америке достаточно возможностей. Не обязательно продавать душу и тело этим мормонам. Даже в последнее время вы были вольны расстаться с ними. Но вы не хотите. Вам наскучила такая жизнь, вам опостылела даже работа. Вы перестали беспокоиться и обо мне. Я даже догадываюсь, почему вы разыскали меня сегодня. Жить среди мормонов вам больше не по вкусу: слишком мало ярких впечатлений, слишком много однообразия. Вы намерены покинуть их, и тут вы, вероятно, вспомнили, что в Америке я оказалась именно из-за вас. Поэтому вы сочли своим долгом сказать мне, что в самом скором времени мне придется жить среди этих людей совершенно одной.
Вольфрам ответил не сразу: Амелия с удивительной прозорливостью заглянула в его душу.
— Я рад, что вы так проницательны и далеки от сентиментальности, — вымолвил он наконец. — Вы угадали мои намерения. Может быть, я и покину мормонов. Но пока это всего лишь предположение, я еще ничего не решил. А что будете делать вы, Амелия, если я оставлю долину Дезерет?
— Что буду делать я? — переспросила молодая француженка, пытаясь унять дрожь в голосе. — Разве вы интересовались, чем я занималась последнее время? И впредь мне придется самой заботиться о себе.
— Верно, — кивнул Вольфрам. — Но ваше положение изменится. Вам известны обычаи мормонов. У них не хватает женщин, и вас вынудят выбрать себе мужа.
— Вынудят?! — вскричала Амелия. — Хотела бы я посмотреть на того, кто собирается принудить меня к этому! Я никого не боюсь. Что бы я ни сделала, я сделаю по собственной воле! Пусть вас это не печалит!
— Я и не думаю грустить, — мрачно заявил несколько раздраженный Вольфрам. — Значит, замуж за мормона вы выйдете добровольно?
— Раз я отказала вам, вы заранее уверены в моем отрицательном ответе, — почти насмешливо сказала Амелия. — Однако такая возможность существует. К вам у меня было другое отношение, Вольфрам, совсем другое. Я доверила —вам свое будущее, и вы обещали посвятить мне свое. От мормонов я не вправе такого ожидать, как не вправе и требовать. Когда я буду решать, мне придется считаться с этим.
— Не будь возможности, на которую вы намекаете, я предложил бы вам иное.
— Что ж, говорите. Я выслушаю вас. То, что я высказала вам, — это пока только предположение, и я не собираюсь выдавать его за твердую уверенность.
— Так вот, не согласитесь ли вы покинуть мормонов вместе со мной? Правда, я еще не знаю, пойду ли на это. Да и осуществить такой побег будет нелегко. Мормоны уверены, что я им многим обязан, и будут пытаться удержать меня. Добраться отсюда до ближайших обжитых мест тоже будет непросто. Впрочем, это пустяки! Вы согласитесь сопровождать меня?
— Лишь при одном-единственном условии: как только мы доберемся до города или поселка, вы предоставляете мне средства и возможность вернуться во Францию! Это ваш долг! И, ей-Богу, я требую не так уж много!
— И вы хотите вернуться во Францию без меня? — недовольно спросил Вольфрам.
— Я не стану препятствовать вам сопровождать меня, — холодно ответила Амелия.
— Ну, тогда вам лучше всего остаться здесь! — с горечью сказал Вольфрам. — Я вижу, это самое разумное, что вы можете сделать. Довольно! Я предложил вам бежать, а вы мне отказываете!
— Да, отказываю, если вы сразу же не согласитесь на мое условие! — ответила Амелия.
Вольфрам помедлил, затем порывисто поднялся.
— Пора возвращаться, Амелия! — промолвил он. — И если сегодня мы видимся в последний раз, то прощайте!
— Прощайте, Вольфрам! — Амелия всеми силами старалась сохранить спокойствие. — Желаю вам на новом месте обрести спокойствие, которого вы не нашли со мной, и пусть добрые дела, какими вы, может быть, еще облагодетельствуете своих ближних, избавят вас от угрызений совести. Впрочем, не будем вспоминать об этом!
Вольфрам шел опустив голову, Амелия — рядом с ним. Знать мысли и чувства, обуревавшие молодого человека, она не могла, но, пожалуй, догадывалась. Ее сердце терзали сомнения. Неужели ей и в самом деле не суждено вновь увидеть его? Способен ли он вот так взять и уйти? Прежде она считала это возможным. Прежде — но не теперь. Разве его слова все еще не были полны любви к ней? Но она должна быть спокойной, холодной, непреклонной. Женщине, даже если она страстно влюблена, не следует забывать об осмотрительности. Пылая неподдельной страстью, она обязана казаться равнодушной — по крайней мере в отношении таких натур, как Вольфрам. Амелия чувствовала: если она поддастся ему, то целиком окажется в его власти.
Они молча шли рядом, пока не добрались до дверей дома, где жила Амелия.
— Прощайте же, прощайте навсегда! — сказал Вольфрам. — Прощайте, Амелия! Да благословит…
Однако нечто необузданное, нечто демоническое в его натуре даже в такую минуту не позволяло ему произнести благословение, уже готовое сорваться с губ. Он боялся, что Амелия сочтет его слабым. Он страшился смягчиться, разжалобиться.
— Да благословит вас Бог и да простит вам все, что вы совершили! — твердо произнесла Амелия, как бы желая закончить недосказанную Вольфрамом фразу.
Он еще колебался, однако та же сила, которая заставила его покинуть родину и Европу, — сила, называемая упрямством и эгоизмом, — вновь одержала победу. Он повернулся, быстро зашагал к берегу и прыгнул в лодку. Но спустя некоторое время силы покинули его. Он бросил весло и разразился судорожными рыданиями.
— Все пропало! Она не любит меня больше! — бормотал он, глотая слезы и всхлипывая. — Она презирает меня — и поделом!
Прошло три дня. Вольфрам расположился перед входом в пещеру, служившую ему жильем, на уступе скалы, откуда мог окинуть взором всю водную гладь.
Его лицо разительно изменилось: глаза глубоко запали, щеки ввалились. Впрочем, оно не утратило горделивого и презрительного выражения, однако выглядело намного мрачнее.
Назавтра после посещения острова мормонами и разговора с Амелией прибыл посланец из Нового Иерусалима и официально, от имени пророка и верховного предводителя Бригема Янга, потребовал от молодого человека побороть свою лень и вернуться к братьям. Вольфрам едва удостоил его ответом и лишь в общих словах дал понять, что будет поступать так, как считает нужным.
Со своего наблюдательного пункта он как на ладони видел все озеро, а взгляд его неизменно возвращался к Новому Иерусалиму. Вскоре он заметил небольшое суденышко, которое держало курс на его остров. Когда оно приблизилось, острый глаз Вольфрама разглядел в нем двух человек. Он предположил, что это опять Уипки и Хиллоу. Но не угадал: из этих двоих там был один только Уипки, а второй, вероятно, просто сидел на веслах.
Прошло немало времени, прежде чем Уипки взобрался на скалу. Вольфрам не встал ему навстречу, даже взглядом не удостоил.
— Эй, Вольфрам! — воскликнул Уипки. — Ты что же, решил остаться здесь навсегда?
— Останусь, пока не надоест!
— А тебе известно, кому принадлежит остров?
— Остров? Кому же?
— Мормонам, насколько я знаю, — ответил Уипки.
— Прекрасно, и что отсюда следует?
— Только то, что он — часть территории колонии, а это значит…
— А это значит… договаривай, черт возьми, не тяни!
— …если ты не прекратишь раздражать братьев своим равнодушием и своей ленью, тебе придется его покинуть, — мягко и невозмутимо закончил доктор.
Вольфрам не удержался от презрительной гримасы и с насмешкой взглянул на Уипки.
— Так ты явился сообщить мне о моем изгнании?
— Нет, даю слово! — заверил доктор. — Но братья дуются на тебя. Может быть, от тебя слишком многого ждали и теперь недовольны, что ты не оправдываешь надежд. Ты всюду нужен — ведь наши архитекторы, сам знаешь, немногого стоят! Именно поэтому к тебе будут строги.
— Все? — спросил Вольфрам. — Это мне и самому давно ясно.
— Нет, не все, — продолжал Уипки. — Завтра — воскресенье, и после богослужения будет собрание общины.
— Дальше, дальше, черт побери!
— Дальше будет повенчано несколько пар…
— Это меня нисколько не интересует.
— Как сказать, — усомнился Уипки. — Я слышал, одному из братьев отдадут в жены француженку.
— Француженку?! — переспросил Вольфрам, стараясь не показать волнения. — Кому же именно?
— Не знаю, — ответил доктор. — Вначале мы все, конечно, думали, что ее выдадут за тебя. Но когда ты стал подобным образом демонстрировать всем нам свое пренебрежение, нашлись, разумеется, и другие претенденты.
— Я отказался от нее! — вскричал Вольфрам. — И тебе это давно известно!
— И тебе безразлично, если ее руки будет добиваться другой?!
— Совершенно! Впрочем, назови мне, ради интереса, тех, кто ищет себе невесту в Новом Иерусалиме!
— Во-первых, я сам! — заявил Уипки.
— Ты?!
Вольфрам вскочил, и на его лице появилось столь своеобразное выражение, что Уипки даже испугался.
— Ты удивлен? — спросил доктор. — Но у меня нет супруги, меня уже не раз упрекали за это, и, прежде чем жениться на старухе или уродине, почему не подумать о молодой и красивой француженке? Повторяю тебе еще раз, мне бы это и в голову не пришло, если бы ты еще имел на нее виды. Но коли ты отступился, я не вижу причин… — Уипки запнулся и умолк.
Между тем Вольфрам отвернулся от него и обратил взгляд на спокойную гладь озера.
— Ты прав, совершенно прав, я понимаю! — сказал он ледяным тоном.
Доктор не знал, что и думать о Вольфраме. Весь облик юноши выдавал глубокое волнение, а слова, которые он произнес, звучали бесстрастно и равнодушно.
— Церемония состоится завтра, — добавил Уипки. — Ты придешь?
— Пока не знаю, — ответил Вольфрам. — Я должен все обдумать.
— Но тебя вызывают и по твоему собственному делу, — напомнил ему доктор.
— Мне это известно. Но мой ответ будет прежним. Проклиная сквозь зубы высокомерного и несговорчивого парня, доктор Уипки отправился восвояси.
На другой день, едва первые солнечные лучи позолотили вершины скал, Вольфрам собрался в путь. Утро выдалось таким ясным и безмятежным, о каком можно только мечтать. Поверхность озера была совершенно гладкой, и в нем отражалось безоблачное небо. Ни один порыв ветра не рябил воду, и сверкающий след от лодки Вольфрама, направлявшейся в Новый Иерусалим, был виден на водной глади до самого острова.
Дом семейства Хиллоу располагался на окраине поселка, и Вольфрам, направляясь туда, мог не опасаться, что будет замечен многими жителями Нового Иерусалима.
Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы добраться до жилища мормона.
В комнате, куда он вошел, было чисто прибрано, и на фоне этой ухоженности истрепанная одежда молодого человека производила особенно неприятное впечатление. Даже дети, казалось, почувствовали это — при появлении нежданного гостя они испуганно попятились, стараясь держаться поближе к отцу. Сам же Хиллоу дружелюбно встал ему навстречу.
— А, брат Вольфрам! — сказал он, протягивая ему руку. — Неужели и вправду решился, да еще в воскресенье?
— Как видишь, — ответил молодой человек. — А тебе известно, почему я пришел?
— Я так понимаю, что должен замолвить за тебя словечко у пророка и старейшин.
— Вовсе нет, — сказал Вольфрам. — Прежде всего, не дашь ли мне на время какой-нибудь костюм?
— Ха! Только и всего? — рассмеялся мормон. — И правда, не в обиду тебе будь сказано, выглядишь ты чертовски оборванным. Иди в соседнюю комнату. Там найдешь мой одежный шкаф. Выбирай что хочешь!
Вольфрам последовал его совету и минут через двадцать появился вновь, но уже совершенно преобразившийся. Хотя Хиллоу был немного пошире его в плечах, зато молодой человек был повыше ростом, а в общем коричневая куртка кентуккийца очень шла ему. К тому же Вольфрам побрился, оставив только небольшие усы.
— Вот это да! Теперь ты выглядишь как настоящий джентльмен! — изумился и обрадовался Хиллоу. — Никогда бы не подумал, что у меня такая хорошая куртка! А теперь пошли в церковь!
— Спасибо тебе! — ответил Вольфрам. — Только я пойду один. И если хочешь сделать мне приятное, не говори пока братьям, что видел меня.
— Как скажешь! — ответил Хиллоу. — Только не натвори новых глупостей!
С таким напутствием молодой человек вышел из дома и некоторое время шагал берегом Иордана.
Вскоре из центра строящегося города до него донеслись звуки веселой музыки. Непосвященного удивила бы подобная музыка, которая, впрочем, оказалась вовсе не плохой. Вольфраму же было известно, что, по обычаям мормонов, верующих, собирающихся на богослужение, следовало зстречать именно музыкой.
Под ее звуки Вольфрам добрался до места, где проходили собрания общины. Церкви или, точнее, храма еще не существовало. Но замысел был грандиозен. Сейчас строительство только начиналось, и на месте будущего храма находился лишь простой навес, над которым развевались флаги Северной Америки и какие-то флаги, поднимаемые мормонами по собственному усмотрению. Под навесом люди укрывались только в случае непогоды. А в такие солнечные дни, как этот, верующие обыкновенно располагались прямо под открытым небом, занимая места на длинных скамьях. Скамьи расставлялись полукругом, а в центре возвышался своеобразный алтарь с кафедрой для пророков и проповедников.
В числе собравшихся были, впрочем, не только те триста мормонов, что стояли лагерем у подножия горы Желаний. Следом за ними к Большому Соленому озеру прибыл из Но-ву Бригем Янг с основной массой своих приверженцев, затем еще несколько отрядов. Мужчины и женщины сидели вперемешку, и в целом собрание являло собой картину, во многом напоминающую религиозные собрания в восточных штатах Северной Америки.
Мужчины, большей частью крепкие, мускулистые, с загорелыми лицами, были, как и женщины, одеты по-праздничному. Среди женщин лишь немногие выделялись привлекательной наружностью, молодые лица встречались еще реже.
Вольфрам, сумевший пробраться незамеченным, окинул взглядом собравшихся. Ему показалось, что в окружении нескольких пожилых женщин сидит Амелия. Потом он устроился на последней скамье со стариками, не знавшими его в лицо. Он пригнулся, подпер голову руками и стал ждать начала богослужения.
Со своего места на кафедре поднялся пророк Бригем Янг, одновременно являвшийся президентом секты, и благословил верующих и их начинание. Фортери, предводитель трехсотенного отряда мормонов, хотя и входил в Новом Иерусалиме только в число старейшин, на деле по-прежнему обладал немалой властью.
Затем мормоны запели псалом на мотив весьма популярной в Северной Америке песни. Пение пришлось Вольфраму по душе.
Один из священников прочитал молитву, в которой, разумеется, были упомянуты догматы веры мормонов. В общем эта молитва мало отличалась от англиканской. Когда он закончил, собравшиеся исполнили еще один мелодичный псалом.
Второй священник прочитал довольно длинную проповедь, весьма удачную и предназначенную для широкой публики. В ней прозвучали общие моральные наставления и призывы к трудолюбию, добросовестности, упорству и терпению. Правда, проповедь оказалась непривычно короткой, из чего можно было заключить, что после богослужения речь пойдет о других делах, как обыкновенно и случалось. Богослужение в Новом Иерусалиме выполняло одновременно роль собрания всех его жителей.
Бригем Янг поднялся вновь и обратился к верующим со следующими словами:
— Сегодня я намерен говорить о серьезных вещах и, поскольку никаких объявлений более не последует, незамедлительно перехожу к делу.
Духовные братья и сестры! Мы назвали этот край, эту обетованную землю Дезерет, что означает «Страна медоносных пчел»! Мы избрали символом нашей веры — истинной веры — улей. Почему? Ответ ясен! Тем самым нам хотелось подчеркнуть, что мы — деятельный народ, что только труд и усердие достойны истинно верующего. Церковь истинно верующих, церковь будущего, нужно создавать непрестанными усилиями всех истинно верующих. Никому не позволено сидеть сложа руки и предаваться праздности!
Духовные братья и сестры! С тех самых пор, как я милостью Божьей и по решению старейшин занимаю мой священный пост, у меня еще ни разу не было причин напоминать вам нашу заповедь, за что я и благодарю Бога. Но сегодня я вынужден это сделать из-за двух человек, которых не вправе назвать верующими, ибо они того не заслуживают.
Первый из них — Вольфрам.
Вы помните, как он пришел к нам в Нову, как радостно все мы приняли его и как верили, что своим усердием и своими талантами он принесет общине немалую пользу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
— Это я признаю, — спокойно сказала Амелия. — Но я была вольна не давать своего согласия. Что я и сделала и сделаю впредь. Я не собираюсь быть любовницей — я хочу стать женой, не вашей женой, Вольфрам, об этом я и думать забыла. Кроме того, я не видела безусловной необходимости в ваших поступках. Для энергичного, деятельного человека в Америке достаточно возможностей. Не обязательно продавать душу и тело этим мормонам. Даже в последнее время вы были вольны расстаться с ними. Но вы не хотите. Вам наскучила такая жизнь, вам опостылела даже работа. Вы перестали беспокоиться и обо мне. Я даже догадываюсь, почему вы разыскали меня сегодня. Жить среди мормонов вам больше не по вкусу: слишком мало ярких впечатлений, слишком много однообразия. Вы намерены покинуть их, и тут вы, вероятно, вспомнили, что в Америке я оказалась именно из-за вас. Поэтому вы сочли своим долгом сказать мне, что в самом скором времени мне придется жить среди этих людей совершенно одной.
Вольфрам ответил не сразу: Амелия с удивительной прозорливостью заглянула в его душу.
— Я рад, что вы так проницательны и далеки от сентиментальности, — вымолвил он наконец. — Вы угадали мои намерения. Может быть, я и покину мормонов. Но пока это всего лишь предположение, я еще ничего не решил. А что будете делать вы, Амелия, если я оставлю долину Дезерет?
— Что буду делать я? — переспросила молодая француженка, пытаясь унять дрожь в голосе. — Разве вы интересовались, чем я занималась последнее время? И впредь мне придется самой заботиться о себе.
— Верно, — кивнул Вольфрам. — Но ваше положение изменится. Вам известны обычаи мормонов. У них не хватает женщин, и вас вынудят выбрать себе мужа.
— Вынудят?! — вскричала Амелия. — Хотела бы я посмотреть на того, кто собирается принудить меня к этому! Я никого не боюсь. Что бы я ни сделала, я сделаю по собственной воле! Пусть вас это не печалит!
— Я и не думаю грустить, — мрачно заявил несколько раздраженный Вольфрам. — Значит, замуж за мормона вы выйдете добровольно?
— Раз я отказала вам, вы заранее уверены в моем отрицательном ответе, — почти насмешливо сказала Амелия. — Однако такая возможность существует. К вам у меня было другое отношение, Вольфрам, совсем другое. Я доверила —вам свое будущее, и вы обещали посвятить мне свое. От мормонов я не вправе такого ожидать, как не вправе и требовать. Когда я буду решать, мне придется считаться с этим.
— Не будь возможности, на которую вы намекаете, я предложил бы вам иное.
— Что ж, говорите. Я выслушаю вас. То, что я высказала вам, — это пока только предположение, и я не собираюсь выдавать его за твердую уверенность.
— Так вот, не согласитесь ли вы покинуть мормонов вместе со мной? Правда, я еще не знаю, пойду ли на это. Да и осуществить такой побег будет нелегко. Мормоны уверены, что я им многим обязан, и будут пытаться удержать меня. Добраться отсюда до ближайших обжитых мест тоже будет непросто. Впрочем, это пустяки! Вы согласитесь сопровождать меня?
— Лишь при одном-единственном условии: как только мы доберемся до города или поселка, вы предоставляете мне средства и возможность вернуться во Францию! Это ваш долг! И, ей-Богу, я требую не так уж много!
— И вы хотите вернуться во Францию без меня? — недовольно спросил Вольфрам.
— Я не стану препятствовать вам сопровождать меня, — холодно ответила Амелия.
— Ну, тогда вам лучше всего остаться здесь! — с горечью сказал Вольфрам. — Я вижу, это самое разумное, что вы можете сделать. Довольно! Я предложил вам бежать, а вы мне отказываете!
— Да, отказываю, если вы сразу же не согласитесь на мое условие! — ответила Амелия.
Вольфрам помедлил, затем порывисто поднялся.
— Пора возвращаться, Амелия! — промолвил он. — И если сегодня мы видимся в последний раз, то прощайте!
— Прощайте, Вольфрам! — Амелия всеми силами старалась сохранить спокойствие. — Желаю вам на новом месте обрести спокойствие, которого вы не нашли со мной, и пусть добрые дела, какими вы, может быть, еще облагодетельствуете своих ближних, избавят вас от угрызений совести. Впрочем, не будем вспоминать об этом!
Вольфрам шел опустив голову, Амелия — рядом с ним. Знать мысли и чувства, обуревавшие молодого человека, она не могла, но, пожалуй, догадывалась. Ее сердце терзали сомнения. Неужели ей и в самом деле не суждено вновь увидеть его? Способен ли он вот так взять и уйти? Прежде она считала это возможным. Прежде — но не теперь. Разве его слова все еще не были полны любви к ней? Но она должна быть спокойной, холодной, непреклонной. Женщине, даже если она страстно влюблена, не следует забывать об осмотрительности. Пылая неподдельной страстью, она обязана казаться равнодушной — по крайней мере в отношении таких натур, как Вольфрам. Амелия чувствовала: если она поддастся ему, то целиком окажется в его власти.
Они молча шли рядом, пока не добрались до дверей дома, где жила Амелия.
— Прощайте же, прощайте навсегда! — сказал Вольфрам. — Прощайте, Амелия! Да благословит…
Однако нечто необузданное, нечто демоническое в его натуре даже в такую минуту не позволяло ему произнести благословение, уже готовое сорваться с губ. Он боялся, что Амелия сочтет его слабым. Он страшился смягчиться, разжалобиться.
— Да благословит вас Бог и да простит вам все, что вы совершили! — твердо произнесла Амелия, как бы желая закончить недосказанную Вольфрамом фразу.
Он еще колебался, однако та же сила, которая заставила его покинуть родину и Европу, — сила, называемая упрямством и эгоизмом, — вновь одержала победу. Он повернулся, быстро зашагал к берегу и прыгнул в лодку. Но спустя некоторое время силы покинули его. Он бросил весло и разразился судорожными рыданиями.
— Все пропало! Она не любит меня больше! — бормотал он, глотая слезы и всхлипывая. — Она презирает меня — и поделом!
Прошло три дня. Вольфрам расположился перед входом в пещеру, служившую ему жильем, на уступе скалы, откуда мог окинуть взором всю водную гладь.
Его лицо разительно изменилось: глаза глубоко запали, щеки ввалились. Впрочем, оно не утратило горделивого и презрительного выражения, однако выглядело намного мрачнее.
Назавтра после посещения острова мормонами и разговора с Амелией прибыл посланец из Нового Иерусалима и официально, от имени пророка и верховного предводителя Бригема Янга, потребовал от молодого человека побороть свою лень и вернуться к братьям. Вольфрам едва удостоил его ответом и лишь в общих словах дал понять, что будет поступать так, как считает нужным.
Со своего наблюдательного пункта он как на ладони видел все озеро, а взгляд его неизменно возвращался к Новому Иерусалиму. Вскоре он заметил небольшое суденышко, которое держало курс на его остров. Когда оно приблизилось, острый глаз Вольфрама разглядел в нем двух человек. Он предположил, что это опять Уипки и Хиллоу. Но не угадал: из этих двоих там был один только Уипки, а второй, вероятно, просто сидел на веслах.
Прошло немало времени, прежде чем Уипки взобрался на скалу. Вольфрам не встал ему навстречу, даже взглядом не удостоил.
— Эй, Вольфрам! — воскликнул Уипки. — Ты что же, решил остаться здесь навсегда?
— Останусь, пока не надоест!
— А тебе известно, кому принадлежит остров?
— Остров? Кому же?
— Мормонам, насколько я знаю, — ответил Уипки.
— Прекрасно, и что отсюда следует?
— Только то, что он — часть территории колонии, а это значит…
— А это значит… договаривай, черт возьми, не тяни!
— …если ты не прекратишь раздражать братьев своим равнодушием и своей ленью, тебе придется его покинуть, — мягко и невозмутимо закончил доктор.
Вольфрам не удержался от презрительной гримасы и с насмешкой взглянул на Уипки.
— Так ты явился сообщить мне о моем изгнании?
— Нет, даю слово! — заверил доктор. — Но братья дуются на тебя. Может быть, от тебя слишком многого ждали и теперь недовольны, что ты не оправдываешь надежд. Ты всюду нужен — ведь наши архитекторы, сам знаешь, немногого стоят! Именно поэтому к тебе будут строги.
— Все? — спросил Вольфрам. — Это мне и самому давно ясно.
— Нет, не все, — продолжал Уипки. — Завтра — воскресенье, и после богослужения будет собрание общины.
— Дальше, дальше, черт побери!
— Дальше будет повенчано несколько пар…
— Это меня нисколько не интересует.
— Как сказать, — усомнился Уипки. — Я слышал, одному из братьев отдадут в жены француженку.
— Француженку?! — переспросил Вольфрам, стараясь не показать волнения. — Кому же именно?
— Не знаю, — ответил доктор. — Вначале мы все, конечно, думали, что ее выдадут за тебя. Но когда ты стал подобным образом демонстрировать всем нам свое пренебрежение, нашлись, разумеется, и другие претенденты.
— Я отказался от нее! — вскричал Вольфрам. — И тебе это давно известно!
— И тебе безразлично, если ее руки будет добиваться другой?!
— Совершенно! Впрочем, назови мне, ради интереса, тех, кто ищет себе невесту в Новом Иерусалиме!
— Во-первых, я сам! — заявил Уипки.
— Ты?!
Вольфрам вскочил, и на его лице появилось столь своеобразное выражение, что Уипки даже испугался.
— Ты удивлен? — спросил доктор. — Но у меня нет супруги, меня уже не раз упрекали за это, и, прежде чем жениться на старухе или уродине, почему не подумать о молодой и красивой француженке? Повторяю тебе еще раз, мне бы это и в голову не пришло, если бы ты еще имел на нее виды. Но коли ты отступился, я не вижу причин… — Уипки запнулся и умолк.
Между тем Вольфрам отвернулся от него и обратил взгляд на спокойную гладь озера.
— Ты прав, совершенно прав, я понимаю! — сказал он ледяным тоном.
Доктор не знал, что и думать о Вольфраме. Весь облик юноши выдавал глубокое волнение, а слова, которые он произнес, звучали бесстрастно и равнодушно.
— Церемония состоится завтра, — добавил Уипки. — Ты придешь?
— Пока не знаю, — ответил Вольфрам. — Я должен все обдумать.
— Но тебя вызывают и по твоему собственному делу, — напомнил ему доктор.
— Мне это известно. Но мой ответ будет прежним. Проклиная сквозь зубы высокомерного и несговорчивого парня, доктор Уипки отправился восвояси.
На другой день, едва первые солнечные лучи позолотили вершины скал, Вольфрам собрался в путь. Утро выдалось таким ясным и безмятежным, о каком можно только мечтать. Поверхность озера была совершенно гладкой, и в нем отражалось безоблачное небо. Ни один порыв ветра не рябил воду, и сверкающий след от лодки Вольфрама, направлявшейся в Новый Иерусалим, был виден на водной глади до самого острова.
Дом семейства Хиллоу располагался на окраине поселка, и Вольфрам, направляясь туда, мог не опасаться, что будет замечен многими жителями Нового Иерусалима.
Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы добраться до жилища мормона.
В комнате, куда он вошел, было чисто прибрано, и на фоне этой ухоженности истрепанная одежда молодого человека производила особенно неприятное впечатление. Даже дети, казалось, почувствовали это — при появлении нежданного гостя они испуганно попятились, стараясь держаться поближе к отцу. Сам же Хиллоу дружелюбно встал ему навстречу.
— А, брат Вольфрам! — сказал он, протягивая ему руку. — Неужели и вправду решился, да еще в воскресенье?
— Как видишь, — ответил молодой человек. — А тебе известно, почему я пришел?
— Я так понимаю, что должен замолвить за тебя словечко у пророка и старейшин.
— Вовсе нет, — сказал Вольфрам. — Прежде всего, не дашь ли мне на время какой-нибудь костюм?
— Ха! Только и всего? — рассмеялся мормон. — И правда, не в обиду тебе будь сказано, выглядишь ты чертовски оборванным. Иди в соседнюю комнату. Там найдешь мой одежный шкаф. Выбирай что хочешь!
Вольфрам последовал его совету и минут через двадцать появился вновь, но уже совершенно преобразившийся. Хотя Хиллоу был немного пошире его в плечах, зато молодой человек был повыше ростом, а в общем коричневая куртка кентуккийца очень шла ему. К тому же Вольфрам побрился, оставив только небольшие усы.
— Вот это да! Теперь ты выглядишь как настоящий джентльмен! — изумился и обрадовался Хиллоу. — Никогда бы не подумал, что у меня такая хорошая куртка! А теперь пошли в церковь!
— Спасибо тебе! — ответил Вольфрам. — Только я пойду один. И если хочешь сделать мне приятное, не говори пока братьям, что видел меня.
— Как скажешь! — ответил Хиллоу. — Только не натвори новых глупостей!
С таким напутствием молодой человек вышел из дома и некоторое время шагал берегом Иордана.
Вскоре из центра строящегося города до него донеслись звуки веселой музыки. Непосвященного удивила бы подобная музыка, которая, впрочем, оказалась вовсе не плохой. Вольфраму же было известно, что, по обычаям мормонов, верующих, собирающихся на богослужение, следовало зстречать именно музыкой.
Под ее звуки Вольфрам добрался до места, где проходили собрания общины. Церкви или, точнее, храма еще не существовало. Но замысел был грандиозен. Сейчас строительство только начиналось, и на месте будущего храма находился лишь простой навес, над которым развевались флаги Северной Америки и какие-то флаги, поднимаемые мормонами по собственному усмотрению. Под навесом люди укрывались только в случае непогоды. А в такие солнечные дни, как этот, верующие обыкновенно располагались прямо под открытым небом, занимая места на длинных скамьях. Скамьи расставлялись полукругом, а в центре возвышался своеобразный алтарь с кафедрой для пророков и проповедников.
В числе собравшихся были, впрочем, не только те триста мормонов, что стояли лагерем у подножия горы Желаний. Следом за ними к Большому Соленому озеру прибыл из Но-ву Бригем Янг с основной массой своих приверженцев, затем еще несколько отрядов. Мужчины и женщины сидели вперемешку, и в целом собрание являло собой картину, во многом напоминающую религиозные собрания в восточных штатах Северной Америки.
Мужчины, большей частью крепкие, мускулистые, с загорелыми лицами, были, как и женщины, одеты по-праздничному. Среди женщин лишь немногие выделялись привлекательной наружностью, молодые лица встречались еще реже.
Вольфрам, сумевший пробраться незамеченным, окинул взглядом собравшихся. Ему показалось, что в окружении нескольких пожилых женщин сидит Амелия. Потом он устроился на последней скамье со стариками, не знавшими его в лицо. Он пригнулся, подпер голову руками и стал ждать начала богослужения.
Со своего места на кафедре поднялся пророк Бригем Янг, одновременно являвшийся президентом секты, и благословил верующих и их начинание. Фортери, предводитель трехсотенного отряда мормонов, хотя и входил в Новом Иерусалиме только в число старейшин, на деле по-прежнему обладал немалой властью.
Затем мормоны запели псалом на мотив весьма популярной в Северной Америке песни. Пение пришлось Вольфраму по душе.
Один из священников прочитал молитву, в которой, разумеется, были упомянуты догматы веры мормонов. В общем эта молитва мало отличалась от англиканской. Когда он закончил, собравшиеся исполнили еще один мелодичный псалом.
Второй священник прочитал довольно длинную проповедь, весьма удачную и предназначенную для широкой публики. В ней прозвучали общие моральные наставления и призывы к трудолюбию, добросовестности, упорству и терпению. Правда, проповедь оказалась непривычно короткой, из чего можно было заключить, что после богослужения речь пойдет о других делах, как обыкновенно и случалось. Богослужение в Новом Иерусалиме выполняло одновременно роль собрания всех его жителей.
Бригем Янг поднялся вновь и обратился к верующим со следующими словами:
— Сегодня я намерен говорить о серьезных вещах и, поскольку никаких объявлений более не последует, незамедлительно перехожу к делу.
Духовные братья и сестры! Мы назвали этот край, эту обетованную землю Дезерет, что означает «Страна медоносных пчел»! Мы избрали символом нашей веры — истинной веры — улей. Почему? Ответ ясен! Тем самым нам хотелось подчеркнуть, что мы — деятельный народ, что только труд и усердие достойны истинно верующего. Церковь истинно верующих, церковь будущего, нужно создавать непрестанными усилиями всех истинно верующих. Никому не позволено сидеть сложа руки и предаваться праздности!
Духовные братья и сестры! С тех самых пор, как я милостью Божьей и по решению старейшин занимаю мой священный пост, у меня еще ни разу не было причин напоминать вам нашу заповедь, за что я и благодарю Бога. Но сегодня я вынужден это сделать из-за двух человек, которых не вправе назвать верующими, ибо они того не заслуживают.
Первый из них — Вольфрам.
Вы помните, как он пришел к нам в Нову, как радостно все мы приняли его и как верили, что своим усердием и своими талантами он принесет общине немалую пользу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68