при воспоминании о минутах прощания ему самому хотелось плакать. Щадя его чувства, она изо всех сил старалась держаться храбро, но ведь она была всего лишь семнадцатилетней девочкой, а ее любимого брата собирались казнить. Однако теперь у нее есть Эдвин, преданный и надежный. Бэрк был уверен, что с ней все будет в порядке. Отец тоже переживет, в этом можно было не сомневаться. Казалось, никакие невзгоды на свете не могли глубоко затронуть графа Ротбери. Бэрк никогда не мог сказать с уверенностью, что именно чувствует или переживает его отец. В минуту последнего прощания он производил впечатление человека скорее озадаченного, чем убитого горем. Казалось даже, что он не вполне отдает себе отчет в том, где находится, как будто все происходящее имело отношение не к нему, а к кому-то постороннему.
В глубине души Бэрк даже позавидовал бесчувствию отца. Ах, если бы ему самому посчастливилось достичь подобного безразличия! Но, увы, ему это было не под силу. Его сознание все воспринимало с ослепительной, отчетливой ясностью вне зависимости от того, как долго тянулось заключение и как жестоко с ним обращались. Наверное, ему следовало позабыть о мирских заботах и начать готовиться к тому, что ждало его за последним земным пределом. Он не боялся смерти, вернее, готов был встретить ее как подобало мужчине. Только одна мысль все еще мучительно приковывала его к земному миру, не давая свободно уплыть в небытие: мысль о Кэт.
Воспоминания о ней преследовали Бэрка подобно наваждению. Когда ему удавалось заснуть, она приходила во сне. Ее образ освещал и преображал его темную камеру, эхо ее голоса отдавалось в сырых каменных стенах. Иногда даже ее нежный запах проникал сквозь тюремную вонь. Время от времени память дарила ему минуту покоя, но обычно она терзала и мучила его. Он прекрасно понимал, что Кэт предала его и хладнокровно послала на смерть. И все же на протяжении всего процесса он молчал, чтобы защитить ее, сам не понимая почему.
Стоило ему признать, что миссис Пелл и Кэтти Леннокс в действительности одно и то же лицо, думал он, как они проследили бы ее путь до Эдинбурга с куда большей легкостью, чем это удалось ему. По той же причине он заявил, будто узнал о высадке французских кораблей, подслушав случайный разговор в таверне, названия которой не запомнил. Неудивительно, что ему не поверили. Джулиан тем временем тоже не сидел сложа руки. Верный своему слову, он донес полковнику Денхольму о том, что предполагаемая участница якобитского заговора, которую Бэрку было поручено доставить в Ланкастер, стала гостьей в его доме. Узнав об этом, граф Ротбери вышвырнул его из дома. Джулиану больше нечего было терять, и он охотно согласился выступить свидетелем на суде. Бэрк упорно держался своей истории о том, что Кэтти Леннокс умерла, но на суд вызвали свидетелей, видевших Кэт и миссис Пелл: с одной стороны, Денхольма, Моля, капрала Блейни; с другой – Оливию, Эдвина, даже несчастную Диану, и вскоре стало ясно, что все они описывают одно и то же лицо.
Герцог Камберленд, которого многие называли мясником и чудовищем, написал Бэрку сочувственное письмо, выражая сожаление по поводу постигшей его горькой участи. Они никогда не были близкими друзьями, но уважали и ценили друг друга как профессиональные военные. В своем письме могущественный герцог написал, что решение дела, увы, не в его власти. По его словам, Бэрк пал жертвой времени. Если бы его приговорили к тюремному заключению, сам герцог, будучи сыном короля, попытался бы помочь ему освободиться через год-два, но против смертного приговора он бессилен: слишком сильна в стране жажда крови. Таким образом ко всем прочим своим бедам, приведшим его к нынешнему трагическому положению, Бэрк мог прибавить еще одну: неудачно выбранное время.
Итак, его молчание ни к чему не привело. Зато теперь, на досуге, он мог вдоволь поразмышлять о том, что заставило его так упорно молчать. Однако ответ ускользал от него, оставаясь по-прежнему загадкой. Мысли о Кэт были бессвязны, на память приходили лишь отрывочные, но яркие образы. Он видел, как она склоняется к раненому фермеру, придавленному телегой, и легко касается пальцами его лица. Вот она, подобно хрупкой сказочной королеве, спускается по лестнице в Уэддингстоуне, опираясь на руку Ноула; вот улыбается ему дрожащей улыбкой, глядя, как он склоняется над нею с ножом, а вот уходит от него по темному коридору под руку с Джулианом. Он вспоминал, как она держала голову, как смеялась, как иногда, в минуты глубокой задумчивости, прижимала кончики пальцев к губам. Ему представлялось, как она обменивается с Дианой веселым заговорщическим взглядом, полным взаимопонимания, как опускается рядом с ним на колени в амбаре и бережно подносит к его губам бутылку с водой. Но чаще всего память возвращала его к их последней встрече, к последней безумной ночи, проведенной вместе, и ему приходилось вновь и вновь повторять себе страшную правду: то, что он принимал за страсть и нежность, было на самом деле хитростью и коварством.
«Мне известно кое-что такое, что могло бы тебе пригодиться», – сказала она в ту ночь, и в его ушах все еще звучал ее нерешительный, как будто даже застенчивый голос, он все еще видел, как она стоит, глядя в бокал с вином. До чего же ловко она это проделала и как легко он проглотил наживку!
Порой ему приходило в голову, что она, возможно, не ведала, что творила, не отдавала себе отчета в том, какие последствия его ожидают. Но он понимал, что это самообман. Она же не дура, она должна была все знать и предвидеть. Просто ему следовало догадаться, насколько сильна в ней жажда мести после изнасилования, но он ее недооценил. В этом все дело, никакого иного объяснения быть не могло. Да, был случай, когда она заслонила его своим телом от пистолетного выстрела, но в Уэддингстоуне все изменилось. Он повел себя с нею по-скотски, отказал ей в человеческом отношении и сделал ее жертвой своего гнева, похоти и ревности. Мог ли он теперь обвинять ее за избранный ею путь мщения? Возможно, у него и не было такого права, но он презирал ее за низкое коварство. Уж лучше бы она зарезала его во сне.
Его мысли метались по кругу, не находя выхода. Он принялся воображать во всех гнусных и отвратительных подробностях, что сделал бы с нею, если бы только мог до нее добраться. В основном это были разного рода эротические фантазии. Но вот удивительно: какие бы извращенные и унизительные способы совокупления ни изобретал его ум, каждое такое действо в его мечтах кончалось тем, что Кэт вскрикивала от наслаждения, а не от боли. При мысли о том, что жить, ощущая себя наипервейшим на всем белом свете болваном, осталось всего три дня, ему становилось немного легче.
Услышав скрип ключа в замочной скважине, Бэрк напрягся всем телом. Никогда нельзя было угадать заранее, зачем они пришли: то ли накормить его тошнотворной бурдой, которую называли обедом, то ли выдать очередную порцию тумаков для собственного удовольствия.
– Подними свой зад, лорд-виконт, – грубо приказал стражник, пнув его сапогом.
Бэрк прищурился, ослепленный огнем свечи, и попытался приподняться.
– Встать, я сказал!
Его схватили за ворот, вздернули на ноги и грубо протолкнули в дверь. Пролетев наискосок через зловонный коридор, Бэрк ударился о противоположную стену и едва не потерял сознание. Он уже скользил по стене вниз, когда охранник вновь поставил его на ноги, ухватив за шиворот, и грубо встряхнул.
– Я тебя тащить не собираюсь, грязная свинья! Пошел!
Еще несколько дней назад Бэрк непременно оказал бы хоть какое-то сопротивление, просто выругался бы, на худой конец, даже несмотря на то, что любое проявление непокорства, как ему было отлично известно, влекло за собой непомерно жестокое наказание. Но в последнее время он потерял интерес к подобным подвигам. Они не стоили затраченных усилий. Поэтому он, спотыкаясь, побрел босиком по затихшему коридору к каменным ступеням, ведущим к обитой гвоздями дубовой двери. Стало быть, бить его сейчас не будут. Избиения всегда происходили либо в камере, либо в коридоре, а эта дверь вела к кабинету начальника тюрьмы. Охранник постучал кулаком по обшарпанной дубовой панели, и зарешеченное смотровое окошко, проделанное на уровне глаз, отворилось. Чьи-то глаза безучастно оглядели Бэрка. Потом окошко захлопнулось, а дверь отперли изнутри. Бэрк вошел сам, опередив движение стражника, собиравшегося толкнуть его в спину, и тотчас же прикрыл глаза ладонью, заслоняясь от непривычно яркого света настольного фонаря. За спиной у него опять лязгнула щеколда. Кто-то запер дверь.
Бэрк, щурясь, заглянул в дальний угол комнаты, куда не доставал свет фонаря, и с трудом разглядел высокого, несколько сутулого мужчину в коричневой монашеской рясе. Так одевались священнослужители из близлежащего монастыря, взявшие на себя заботу о душах заключенных и приговоренных. Значит, святой отец пришел помолиться о нем? Отлично, у Бэрка не было никаких возражений. Он не сомневался, что молитва пойдет на пользу его душе. Обхватив себя руками, чтобы не рассыпаться на части на глазах у человека в рясе, он стал ждать.
– Какого дьявола вы с ним сотворили, прах вас побери? – возмутился между тем монах.
Бэрк изумленно заморгал. Кроткие служители церкви обычно так не выражались.
Начальник тюрьмы лейтенант Уилер был невысок ростом, чопорен и педантичен на вид, с обманчиво сдержанными манерами. В этот раз он был при полном параде, пуговицы и сапоги надраены до немыслимого блеска, красный мундир тщательно вычищен. В руке он держал короткий отрезок металлической трубки и в эту минуту похлопывал им по ладони с каким-то затаенным волнением.
– К сожалению, – скорбно поджав губы, ответил лейтенант тонким, несколько даже писклявым голосом, – заключенный неоднократно предпринимал попытки совершить побег, и стража была вынуждена его усмирить.
– Усмирить? Вы хотели его повесить раньше времени! И это называется «усмирением»? Взгляните на его шею!
Лейтенант Уилер снисходительно покачал головой:
– Заключенный отличался чрезвычайно буйным нравом. Было решено, что подобная мера станет для него поучительной. Так оно и оказалось на самом деле. Как видите, сейчас он стал настолько смирен, что мы даже решили отказаться от кандалов.
Монах в ответ сплюнул на пол. У Бэрка глаза полезли на лоб.
– Уже девятый час, – заметил начальник тюрьмы после минутного молчания. – Куда же запропастился этот долгополый? Он должен был давным-давно появиться!
Бэрк опять заморгал и устало прислонился спиной к стене. Ему хотелось спросить, что, черт побери, тут происходит, но говорить он не мог.
За дверью раздался громкий стук.
– Эй, арестант, – быстро приказал начальник тюрьмы, – встать к двери. Живо!
Оттолкнувшись от стены, Бэрк потащился к указанному месту. Он не видел причин спорить или оказывать сопротивление; происходящее просто не имело смысла.
– Войдите!
Дверь в коридор приоткрылась, и один из солдат-охранников просунул голову в щель.
– Брат Уильям, сэр, – объявил он и посторонился, давая дорогу еще одному монаху в рясе с капюшоном.
Солдат ушел, закрыв за собой дверь, а вновь прибывший почтительно поклонился начальнику тюрьмы. Потом он заметил своего двойника на другом конце комнаты и замер в недоумении.
– Простите, а вы кто такой? – удивленно спросил он и сделал шаг вперед.
Бэрку тоже хотелось услышать ответ на этот вопрос, но тут начальник тюрьмы, крадучись обойдя свой стол, очутился рядом с Бэрком за спиной у брата Уильяма. Он размахнулся куском трубы и коротким, рубящим движением опустил его на голову монаха. Не успев издать ни единого звука, тот рухнул и застыл на полу бесформенной грудой домотканого коричневого холста.
Первый монах издал отрывистый возглас досады и поспешил к своему поверженному собрату:
– Не надо было вышибать ему мозги, черт бы вас побрал! Такого уговора не было! По-моему, бедолага уже на небесах.
На руке, которой он ощупывал голову оглушенного монаха, остались следы крови.
– Ничего с ним не случится, – самоуверенно заявил лейтенант Уилер. – Можете мне поверить, я знаю толк в том, как надежно вывести человека из строя на некоторое время.
– Ах ты грязный ублюдок! – пробормотал загадочный монах, вновь укладывая на пол бесчувственное тело своего товарища.
– Если будете меня оскорблять, я подниму плату за освобождение этого предателя! Да, кстати, вторую половину я возьму прямо сейчас.
Нечестивый монах распрямился и сунул руку за пазуху. Лейтенант Уилер принял у него из рук большой бархатный кошелек и высыпал его содержимое на стол. Еле волоча ноги, Бэрк подошел поближе и уставился как зачарованный на горку золота, поблескивающую в желтом свете фонаря. На столе лежало целое состояние. На мгновение в лице начальника тюрьмы проступила неутолимая алчность, но он тут же овладел собой, ссыпал монеты обратно в кошелек и выпрямился:
– Пойду уберу в надежное место и сейчас же вернусь, а вы пока позаботьтесь об одежде заключенного.
Он вышел во внутреннюю дверь и запер ее за собой. Монах бросил озабоченный взгляд на Бэрка и принялся снимать рясу с поверженного брата Уильяма.
– Верхом ехать сможешь, сынок?
Бэрк кивнул, но монах стоял наклонившись и не заметил ответа.
– Сможешь?
– Да, – прохрипел Бэрк и тотчас же схватился за горло: от боли на глазах у него выступили слезы.
– Иисус, Мария и Иосиф! Сапог у тебя тоже нет, как я погляжу. Забрали, мерзавцы? Вот свиньи, чтоб им пропасть! Надень-ка башмаки этого бедолаги. Ну-ка присядь, пока не упал. Я тебе подсоблю.
Бэрк сел, глядя, как в тумане, на высокого жилистого старика, пока тот помогал ему обуваться. Покончив с башмаками, незнакомец набросил монашескую рясу ему на плечи, запахнул ее так, чтобы прикрыть изодранную в клочья рубашку и панталоны, и натянул на голову Бэрка капюшон.
– Что бы ни случилось, смотри, чтобы эта штука не падала, – предупредил он. – Стоит им взглянуть на твою обросшую физиономию, как тут же начнется пальба. Ты уверен, что усидишь на лошади? По виду не скажешь. Похоже, тебе здорово досталось, а?
– Кто вы? – одними губами прошептал Бэрк, коснувшись его рукава.
– Меня зовут Иннес. Я друг.
Бэрк кивнул, глядя в лицо старику. Его капюшон откинулся, и в свете фонаря можно было ясно разглядеть густую седину, лошадиную челюсть и честные карие глаза. Мужчины торопливо пожали друг другу руки.
Внутренняя дверь открылась, и в комнату вернулся лейтенант Уилер. Он брезгливо оглядел заключенного.
– Идти-то он сможет?
– Еще как сможет, – решительно заверил его Иннес. – Ну теперь дело за малым.
– М-м-м… Я тут подумал и решил, что нет никакой нужды меня оглушать, как брата Уильяма. Пусть меня найдут связанным с кляпом во рту. Этого будет вполне достаточно.
Иннес равнодушно пожал плечами:
– Как скажете. Стало быть, у вас на этот случай припасена веревка?
Он взял протянутый ему моток веревки и принялся привязывать лейтенанта к креслу, с которого с трудом поднялся Бэрк.
– Для кляпа можете использовать мой носовой платок, он у меня во внутреннем кармане.
– Ну это мы еще посмотрим. Глядишь, он и не понадобится.
С этими словами Иннес размахнулся и врезал лейтенанту по носу с такой силой, что кресло перевернулось и опрокинулось.
Опять у Бэрка отвисла челюсть. Он молча следил за тем, как Иннес потирает ушибленные костяшки пальцев, а потом наклоняется и поднимает потерявшего сознание лейтенанта вместе с креслом.
– Ну вот, так-то лучше, а? Больше похоже на правду! Этот ублюдок еще скажет мне спасибо!
Он подмигнул, и Бэрку пришлось напрячься, чтобы удержаться от смеха.
– Ну а теперь, сынок, давай-ка выпрямись. Ты же не можешь идти скрюченным мимо стражи, держась за брюхо. И предоставь все разговоры мне, это уж само собой. Старайся вести себя как подобает монаху, вот и все. Это не так уж трудно, поверь мне, я сам попробовал и знаю, что говорю. Нам предстоит пройти четверть мили, пока доберемся до лошадей. А потом… – Иннес нахмурился и участливо положил руку на плечо Бэрку, – путь предстоит неблизкий. Надо добраться до берега между Пертом и Данди, там нас ждет корабль. Ехать миль двадцать, не меньше, и необходимо проделать весь этот путь до рассвета. А теперь скажи мне правду: выдержишь?
При мысли о том, что ему предстоит, Бэрк позволил себе ненадолго закрыть глаза. Когда он вновь открыл их, в его взгляде засветилась яростная решимость. Он кивнул и приложил к груди сжатый кулак, словно принося торжественную клятву.
– Ладно, сынок, я тебе верю, – тихонько кивнул Иннес. – Ну пошли, нам пора.
Труднее всего было держаться прямо, пока они шли по коридору на виду у двух стражников. У главных ворот Иннес остановился, чтобы перекинуться парой слов с охранявшим их караульным нарядом. В нем неожиданно прорвалась склонность к долгим благочестивым поучениям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
В глубине души Бэрк даже позавидовал бесчувствию отца. Ах, если бы ему самому посчастливилось достичь подобного безразличия! Но, увы, ему это было не под силу. Его сознание все воспринимало с ослепительной, отчетливой ясностью вне зависимости от того, как долго тянулось заключение и как жестоко с ним обращались. Наверное, ему следовало позабыть о мирских заботах и начать готовиться к тому, что ждало его за последним земным пределом. Он не боялся смерти, вернее, готов был встретить ее как подобало мужчине. Только одна мысль все еще мучительно приковывала его к земному миру, не давая свободно уплыть в небытие: мысль о Кэт.
Воспоминания о ней преследовали Бэрка подобно наваждению. Когда ему удавалось заснуть, она приходила во сне. Ее образ освещал и преображал его темную камеру, эхо ее голоса отдавалось в сырых каменных стенах. Иногда даже ее нежный запах проникал сквозь тюремную вонь. Время от времени память дарила ему минуту покоя, но обычно она терзала и мучила его. Он прекрасно понимал, что Кэт предала его и хладнокровно послала на смерть. И все же на протяжении всего процесса он молчал, чтобы защитить ее, сам не понимая почему.
Стоило ему признать, что миссис Пелл и Кэтти Леннокс в действительности одно и то же лицо, думал он, как они проследили бы ее путь до Эдинбурга с куда большей легкостью, чем это удалось ему. По той же причине он заявил, будто узнал о высадке французских кораблей, подслушав случайный разговор в таверне, названия которой не запомнил. Неудивительно, что ему не поверили. Джулиан тем временем тоже не сидел сложа руки. Верный своему слову, он донес полковнику Денхольму о том, что предполагаемая участница якобитского заговора, которую Бэрку было поручено доставить в Ланкастер, стала гостьей в его доме. Узнав об этом, граф Ротбери вышвырнул его из дома. Джулиану больше нечего было терять, и он охотно согласился выступить свидетелем на суде. Бэрк упорно держался своей истории о том, что Кэтти Леннокс умерла, но на суд вызвали свидетелей, видевших Кэт и миссис Пелл: с одной стороны, Денхольма, Моля, капрала Блейни; с другой – Оливию, Эдвина, даже несчастную Диану, и вскоре стало ясно, что все они описывают одно и то же лицо.
Герцог Камберленд, которого многие называли мясником и чудовищем, написал Бэрку сочувственное письмо, выражая сожаление по поводу постигшей его горькой участи. Они никогда не были близкими друзьями, но уважали и ценили друг друга как профессиональные военные. В своем письме могущественный герцог написал, что решение дела, увы, не в его власти. По его словам, Бэрк пал жертвой времени. Если бы его приговорили к тюремному заключению, сам герцог, будучи сыном короля, попытался бы помочь ему освободиться через год-два, но против смертного приговора он бессилен: слишком сильна в стране жажда крови. Таким образом ко всем прочим своим бедам, приведшим его к нынешнему трагическому положению, Бэрк мог прибавить еще одну: неудачно выбранное время.
Итак, его молчание ни к чему не привело. Зато теперь, на досуге, он мог вдоволь поразмышлять о том, что заставило его так упорно молчать. Однако ответ ускользал от него, оставаясь по-прежнему загадкой. Мысли о Кэт были бессвязны, на память приходили лишь отрывочные, но яркие образы. Он видел, как она склоняется к раненому фермеру, придавленному телегой, и легко касается пальцами его лица. Вот она, подобно хрупкой сказочной королеве, спускается по лестнице в Уэддингстоуне, опираясь на руку Ноула; вот улыбается ему дрожащей улыбкой, глядя, как он склоняется над нею с ножом, а вот уходит от него по темному коридору под руку с Джулианом. Он вспоминал, как она держала голову, как смеялась, как иногда, в минуты глубокой задумчивости, прижимала кончики пальцев к губам. Ему представлялось, как она обменивается с Дианой веселым заговорщическим взглядом, полным взаимопонимания, как опускается рядом с ним на колени в амбаре и бережно подносит к его губам бутылку с водой. Но чаще всего память возвращала его к их последней встрече, к последней безумной ночи, проведенной вместе, и ему приходилось вновь и вновь повторять себе страшную правду: то, что он принимал за страсть и нежность, было на самом деле хитростью и коварством.
«Мне известно кое-что такое, что могло бы тебе пригодиться», – сказала она в ту ночь, и в его ушах все еще звучал ее нерешительный, как будто даже застенчивый голос, он все еще видел, как она стоит, глядя в бокал с вином. До чего же ловко она это проделала и как легко он проглотил наживку!
Порой ему приходило в голову, что она, возможно, не ведала, что творила, не отдавала себе отчета в том, какие последствия его ожидают. Но он понимал, что это самообман. Она же не дура, она должна была все знать и предвидеть. Просто ему следовало догадаться, насколько сильна в ней жажда мести после изнасилования, но он ее недооценил. В этом все дело, никакого иного объяснения быть не могло. Да, был случай, когда она заслонила его своим телом от пистолетного выстрела, но в Уэддингстоуне все изменилось. Он повел себя с нею по-скотски, отказал ей в человеческом отношении и сделал ее жертвой своего гнева, похоти и ревности. Мог ли он теперь обвинять ее за избранный ею путь мщения? Возможно, у него и не было такого права, но он презирал ее за низкое коварство. Уж лучше бы она зарезала его во сне.
Его мысли метались по кругу, не находя выхода. Он принялся воображать во всех гнусных и отвратительных подробностях, что сделал бы с нею, если бы только мог до нее добраться. В основном это были разного рода эротические фантазии. Но вот удивительно: какие бы извращенные и унизительные способы совокупления ни изобретал его ум, каждое такое действо в его мечтах кончалось тем, что Кэт вскрикивала от наслаждения, а не от боли. При мысли о том, что жить, ощущая себя наипервейшим на всем белом свете болваном, осталось всего три дня, ему становилось немного легче.
Услышав скрип ключа в замочной скважине, Бэрк напрягся всем телом. Никогда нельзя было угадать заранее, зачем они пришли: то ли накормить его тошнотворной бурдой, которую называли обедом, то ли выдать очередную порцию тумаков для собственного удовольствия.
– Подними свой зад, лорд-виконт, – грубо приказал стражник, пнув его сапогом.
Бэрк прищурился, ослепленный огнем свечи, и попытался приподняться.
– Встать, я сказал!
Его схватили за ворот, вздернули на ноги и грубо протолкнули в дверь. Пролетев наискосок через зловонный коридор, Бэрк ударился о противоположную стену и едва не потерял сознание. Он уже скользил по стене вниз, когда охранник вновь поставил его на ноги, ухватив за шиворот, и грубо встряхнул.
– Я тебя тащить не собираюсь, грязная свинья! Пошел!
Еще несколько дней назад Бэрк непременно оказал бы хоть какое-то сопротивление, просто выругался бы, на худой конец, даже несмотря на то, что любое проявление непокорства, как ему было отлично известно, влекло за собой непомерно жестокое наказание. Но в последнее время он потерял интерес к подобным подвигам. Они не стоили затраченных усилий. Поэтому он, спотыкаясь, побрел босиком по затихшему коридору к каменным ступеням, ведущим к обитой гвоздями дубовой двери. Стало быть, бить его сейчас не будут. Избиения всегда происходили либо в камере, либо в коридоре, а эта дверь вела к кабинету начальника тюрьмы. Охранник постучал кулаком по обшарпанной дубовой панели, и зарешеченное смотровое окошко, проделанное на уровне глаз, отворилось. Чьи-то глаза безучастно оглядели Бэрка. Потом окошко захлопнулось, а дверь отперли изнутри. Бэрк вошел сам, опередив движение стражника, собиравшегося толкнуть его в спину, и тотчас же прикрыл глаза ладонью, заслоняясь от непривычно яркого света настольного фонаря. За спиной у него опять лязгнула щеколда. Кто-то запер дверь.
Бэрк, щурясь, заглянул в дальний угол комнаты, куда не доставал свет фонаря, и с трудом разглядел высокого, несколько сутулого мужчину в коричневой монашеской рясе. Так одевались священнослужители из близлежащего монастыря, взявшие на себя заботу о душах заключенных и приговоренных. Значит, святой отец пришел помолиться о нем? Отлично, у Бэрка не было никаких возражений. Он не сомневался, что молитва пойдет на пользу его душе. Обхватив себя руками, чтобы не рассыпаться на части на глазах у человека в рясе, он стал ждать.
– Какого дьявола вы с ним сотворили, прах вас побери? – возмутился между тем монах.
Бэрк изумленно заморгал. Кроткие служители церкви обычно так не выражались.
Начальник тюрьмы лейтенант Уилер был невысок ростом, чопорен и педантичен на вид, с обманчиво сдержанными манерами. В этот раз он был при полном параде, пуговицы и сапоги надраены до немыслимого блеска, красный мундир тщательно вычищен. В руке он держал короткий отрезок металлической трубки и в эту минуту похлопывал им по ладони с каким-то затаенным волнением.
– К сожалению, – скорбно поджав губы, ответил лейтенант тонким, несколько даже писклявым голосом, – заключенный неоднократно предпринимал попытки совершить побег, и стража была вынуждена его усмирить.
– Усмирить? Вы хотели его повесить раньше времени! И это называется «усмирением»? Взгляните на его шею!
Лейтенант Уилер снисходительно покачал головой:
– Заключенный отличался чрезвычайно буйным нравом. Было решено, что подобная мера станет для него поучительной. Так оно и оказалось на самом деле. Как видите, сейчас он стал настолько смирен, что мы даже решили отказаться от кандалов.
Монах в ответ сплюнул на пол. У Бэрка глаза полезли на лоб.
– Уже девятый час, – заметил начальник тюрьмы после минутного молчания. – Куда же запропастился этот долгополый? Он должен был давным-давно появиться!
Бэрк опять заморгал и устало прислонился спиной к стене. Ему хотелось спросить, что, черт побери, тут происходит, но говорить он не мог.
За дверью раздался громкий стук.
– Эй, арестант, – быстро приказал начальник тюрьмы, – встать к двери. Живо!
Оттолкнувшись от стены, Бэрк потащился к указанному месту. Он не видел причин спорить или оказывать сопротивление; происходящее просто не имело смысла.
– Войдите!
Дверь в коридор приоткрылась, и один из солдат-охранников просунул голову в щель.
– Брат Уильям, сэр, – объявил он и посторонился, давая дорогу еще одному монаху в рясе с капюшоном.
Солдат ушел, закрыв за собой дверь, а вновь прибывший почтительно поклонился начальнику тюрьмы. Потом он заметил своего двойника на другом конце комнаты и замер в недоумении.
– Простите, а вы кто такой? – удивленно спросил он и сделал шаг вперед.
Бэрку тоже хотелось услышать ответ на этот вопрос, но тут начальник тюрьмы, крадучись обойдя свой стол, очутился рядом с Бэрком за спиной у брата Уильяма. Он размахнулся куском трубы и коротким, рубящим движением опустил его на голову монаха. Не успев издать ни единого звука, тот рухнул и застыл на полу бесформенной грудой домотканого коричневого холста.
Первый монах издал отрывистый возглас досады и поспешил к своему поверженному собрату:
– Не надо было вышибать ему мозги, черт бы вас побрал! Такого уговора не было! По-моему, бедолага уже на небесах.
На руке, которой он ощупывал голову оглушенного монаха, остались следы крови.
– Ничего с ним не случится, – самоуверенно заявил лейтенант Уилер. – Можете мне поверить, я знаю толк в том, как надежно вывести человека из строя на некоторое время.
– Ах ты грязный ублюдок! – пробормотал загадочный монах, вновь укладывая на пол бесчувственное тело своего товарища.
– Если будете меня оскорблять, я подниму плату за освобождение этого предателя! Да, кстати, вторую половину я возьму прямо сейчас.
Нечестивый монах распрямился и сунул руку за пазуху. Лейтенант Уилер принял у него из рук большой бархатный кошелек и высыпал его содержимое на стол. Еле волоча ноги, Бэрк подошел поближе и уставился как зачарованный на горку золота, поблескивающую в желтом свете фонаря. На столе лежало целое состояние. На мгновение в лице начальника тюрьмы проступила неутолимая алчность, но он тут же овладел собой, ссыпал монеты обратно в кошелек и выпрямился:
– Пойду уберу в надежное место и сейчас же вернусь, а вы пока позаботьтесь об одежде заключенного.
Он вышел во внутреннюю дверь и запер ее за собой. Монах бросил озабоченный взгляд на Бэрка и принялся снимать рясу с поверженного брата Уильяма.
– Верхом ехать сможешь, сынок?
Бэрк кивнул, но монах стоял наклонившись и не заметил ответа.
– Сможешь?
– Да, – прохрипел Бэрк и тотчас же схватился за горло: от боли на глазах у него выступили слезы.
– Иисус, Мария и Иосиф! Сапог у тебя тоже нет, как я погляжу. Забрали, мерзавцы? Вот свиньи, чтоб им пропасть! Надень-ка башмаки этого бедолаги. Ну-ка присядь, пока не упал. Я тебе подсоблю.
Бэрк сел, глядя, как в тумане, на высокого жилистого старика, пока тот помогал ему обуваться. Покончив с башмаками, незнакомец набросил монашескую рясу ему на плечи, запахнул ее так, чтобы прикрыть изодранную в клочья рубашку и панталоны, и натянул на голову Бэрка капюшон.
– Что бы ни случилось, смотри, чтобы эта штука не падала, – предупредил он. – Стоит им взглянуть на твою обросшую физиономию, как тут же начнется пальба. Ты уверен, что усидишь на лошади? По виду не скажешь. Похоже, тебе здорово досталось, а?
– Кто вы? – одними губами прошептал Бэрк, коснувшись его рукава.
– Меня зовут Иннес. Я друг.
Бэрк кивнул, глядя в лицо старику. Его капюшон откинулся, и в свете фонаря можно было ясно разглядеть густую седину, лошадиную челюсть и честные карие глаза. Мужчины торопливо пожали друг другу руки.
Внутренняя дверь открылась, и в комнату вернулся лейтенант Уилер. Он брезгливо оглядел заключенного.
– Идти-то он сможет?
– Еще как сможет, – решительно заверил его Иннес. – Ну теперь дело за малым.
– М-м-м… Я тут подумал и решил, что нет никакой нужды меня оглушать, как брата Уильяма. Пусть меня найдут связанным с кляпом во рту. Этого будет вполне достаточно.
Иннес равнодушно пожал плечами:
– Как скажете. Стало быть, у вас на этот случай припасена веревка?
Он взял протянутый ему моток веревки и принялся привязывать лейтенанта к креслу, с которого с трудом поднялся Бэрк.
– Для кляпа можете использовать мой носовой платок, он у меня во внутреннем кармане.
– Ну это мы еще посмотрим. Глядишь, он и не понадобится.
С этими словами Иннес размахнулся и врезал лейтенанту по носу с такой силой, что кресло перевернулось и опрокинулось.
Опять у Бэрка отвисла челюсть. Он молча следил за тем, как Иннес потирает ушибленные костяшки пальцев, а потом наклоняется и поднимает потерявшего сознание лейтенанта вместе с креслом.
– Ну вот, так-то лучше, а? Больше похоже на правду! Этот ублюдок еще скажет мне спасибо!
Он подмигнул, и Бэрку пришлось напрячься, чтобы удержаться от смеха.
– Ну а теперь, сынок, давай-ка выпрямись. Ты же не можешь идти скрюченным мимо стражи, держась за брюхо. И предоставь все разговоры мне, это уж само собой. Старайся вести себя как подобает монаху, вот и все. Это не так уж трудно, поверь мне, я сам попробовал и знаю, что говорю. Нам предстоит пройти четверть мили, пока доберемся до лошадей. А потом… – Иннес нахмурился и участливо положил руку на плечо Бэрку, – путь предстоит неблизкий. Надо добраться до берега между Пертом и Данди, там нас ждет корабль. Ехать миль двадцать, не меньше, и необходимо проделать весь этот путь до рассвета. А теперь скажи мне правду: выдержишь?
При мысли о том, что ему предстоит, Бэрк позволил себе ненадолго закрыть глаза. Когда он вновь открыл их, в его взгляде засветилась яростная решимость. Он кивнул и приложил к груди сжатый кулак, словно принося торжественную клятву.
– Ладно, сынок, я тебе верю, – тихонько кивнул Иннес. – Ну пошли, нам пора.
Труднее всего было держаться прямо, пока они шли по коридору на виду у двух стражников. У главных ворот Иннес остановился, чтобы перекинуться парой слов с охранявшим их караульным нарядом. В нем неожиданно прорвалась склонность к долгим благочестивым поучениям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49