— Это случилось утром. Все ушли завтракать. Все, кроме меня и моего двоюродного брата Саши Трофимовского. Мы дежурили по казарме.
Неожиданно под окнами раздался выстрел. Мы выбежали и увидели страшную картину. На траве, у обочины дороги, лежал мальчик. Я не сразу узнал в нем Павла Николаева, потому что голова и рубашка были залиты кровью.
Над ним склонился знакомый нам американский солдат Джон. Он расстегнул свою санитарную сумочку, вынул бинт и стал перевязывать рану. Но сразу понял, что помощь бесполезна. Павел не подавал признаков жизни.
Убитого окружила толпа колонистов. Из столовой выбежала одна из наших воспитательниц и начала кричать: «Коля, сынок мой! Что с тобой сделали?» Ее успокоили, сказали, что это не ее сын, а другой мальчик.
Джон, между тем, взял карабин за дуло и, волоча его по земле, зашагал как пьяный к караульному помещению. А мы двинулись за ним. По дороге он пытался выхватить короткий тесак, висевший у него на поясе. Но не получилось — тесак застрял в ножнах. Похоже, застежка мешала. Позже, при допросе, он сказал, что в отчаянии хотел себя зарезать.
Джону не позволили покончить жизнь самоубийством выбежавшие на выстрел офицеры и солдаты.
Солдата увели, а мы вернулись к месту, где лежал наш убитый товарищ. Вскоре пришла машина. Санитары завернули тело в брезент и увезли в морг.
Колонисты не расходились. Никто не мог поверить в происшедшее. Казалось, это сон, если бы не кровь на траве. Самое ужасное, что Павел погиб в свой день рождения. Наша колония понесла в Нью-Йорке вторую потерю — после смерти Леночки, моей сестры.
Газета «Русское слово».
Сентябрь 1920 г.
Около 9 утра из форта Водсворт к нам в редакцию донеслась ужасающая весть. 14-летний Павел Николаев, один из членов Петроградской детской колонии, был убит случайным выстрелом.
Павел Николаев был убит в 7 . 30 утра из винтовки в висок только что сменившимся с караула часовым Джоном Беренгаймом. Разряжая свое ружье после сдачи поста, солдат недосмотрел застрявшую в винтовке пулю. Когда он вскинул винтовку на плечо, курок зацепился за висевшую через плечо сумку, и произошел выстрел. Пуля угодила бедному Павлуше прямо в висок. И он тут же на месте скончался.
Когда солдат Беренгайм понял, что случилось, он обезумел от ужаса и хотел покончить жизнь самоубийством, но был обезоружен подоспевшей стражей.
Военные власти приступили к расследованию.
Павла Николаева похоронили на следующий день. Тело предали земле днем. А отпевание состоялось утром в военной часовне форта.
Часовня была небольшой, а проститься с мальчиком пришли сотни людей. Не только дети и воспитатели, офицеры и чиновники Красного Креста, но и обыкновенные горожане, прослышавшие о шальной пуле и беде, постигшей колонию.
Пришли генерал Буллард со свитой, капитан Каяхара и его старший помощник, пришла Варвара — многодетная мама, пришел хозяин ресторана Яцек и его жена Ванда, а вместе с ними и другая супружеская пара — полицейский Казимеж и Вероника.
Не прошло еще и двух дней, как они сидели за столом, смеялись и шалили, лакомились горячими булочками, которые пахли ванилью… Павлик гасил свечи, а Моржов и Александров спели наскоро сочиненную в честь дня рождения песенку… А сейчас за стенами часовни горят другие свечи и звучат другие песнопения…
— Пан Яцек, — сказал Петя. Он подошел вместе с Кузовковым. — Мы должны вам кое-что отдать. Точнее, вернуть.
— О чем вы?
— Павлику уже не нужны часы. Мы их нашли в кармане его сорочки. Они шли как ни в чем не бывало. Только были чуть запачканы кровью. Она даже не успела засохнуть.
Яцек поднес часы к лицу.
Машинально нажал крышку, и она послушно открылась, выпустив из плена веселую и беспечную музыку.
Услышав вальс, Ванда вздрогнула.
Их очередь уже приблизилась к распахнутой двери часовни, откуда доносился чистый голос дьякона, певшего псалмы.
— Хочу попросить вас, — сказал Яцек перед тем, как войти в часовню. — Когда вернетесь в Петроград, передайте эти часы семье Павла Николаева… И напишите мне. Хорошо?
— Обязательно.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
ТИШИНА
Газета «Американские известия».
Сентябрь 1920 г.
Из форта Водсворт гроб с останками покойного мальчика был доставлен на русское православное кладбище.
В процессии приняло участие 130 детей. Погребение состоялось около 2 часов дня. Гроб усыпали цветами. На одном венке из роскошных хризантем была надпись: «Безвременно погибшему Павлуше Николаеву от Объединенного комитета русских организаций Америки».
Спи мирно, наш бедный маленький странник.
Уже сидя в автомобиле, Райли Аллен и Ханна Кемпбелл бросили прощальный взгляд на маленький холмик, усыпанный цветами. Вскоре они вернутся в город, на шумную улицу, окунутся в ее живой поток. А мальчик останется в этом царстве печали и вечной тишины.
— Всю жизнь буду казнить себя, — сказал Райли с болью в сердце.
— Это чувство не покидает и меня, — вздохнула миссис Кемпбелл. — С того дня, как мы похоронили на острове Русском маленькую девочку.
— Настю Альбрехт…
— Да. А в Петрограде все еще не знают о ее смерти. Старшая сестра не решилась написать родителям.
— Петя Александров поступил точно так же, — сказал, чуть помолчав, Райли. — Вчера он отправил письмо отцу. И передал привет от сестры Лены. А ведь уже неделя, как она умерла.
К автомобилю подошел воспитатель Симонов:
— Мистер Аллен, дети на своих местах в автобусах. Мы готовы к отъезду.
— Хорошо, Георгий Иванович. Можете ехать. Только еще раз напомните шоферам, пусть строго следуют за полицейской машиной.
Симонов продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу.
— Что-то еще?
— Не могли бы вы, мистер Аллен, взять к себе девочку? С ней истерика. Врач советует отделить ее на время от остальных детей.
Ханна вышла из автомобиля:
— Я сама ее приведу.
Девочку трясло как в ознобе. Дрожали плечи, губы. Она плакала тихо и безутешно.
— Как тебя зовут?
— Зоя Яковлева.
— Успокойся, Зоя.
— Мне жалко Павлушу.
Ханна прижала ее к себе:
— Я тоже плакала. Всю ночь. Думала о бедном мальчике. Но взяла себя в руки.
— И я держалась. А когда Павлушу стали опускать в могилку… Там так тесно…
— Ты впервые на похоронах?
— Когда была маленькой, умерла моя сестра Оля. Мы ее похоронили на Преображенском кладбище.
— Почему она умерла?
— От кори.
— Ты была маленькая, а все помнишь…
— Мне и тогда было страшно. Но мама сказала, что Оленьку забрал к себе Господь. И душа ее уже на небесах.
— Вот видишь… Наверно, и Павлуша смотрит сейчас на нас со стороны. Так что вытри слезы.
Ханна взяла девочку за руку и проводила в автомобиль, посадив между собой и Райли. Зоя припала к ее плечу.
— Тебе уже лучше?
— Да, миссис Кемпбелл. Вы как настоящая мама.
— Мамаша Кемпбелл, моя Мария тоже нуждается в вашем внимании, — сказал Аллен.
— Я хотела бы ее увидеть. Как она?
— Вчера был врач. Советует лечь в госпиталь.
— И что же?
— Мария и слушать не хочет.
— А вы сами как думаете?
— Ее не следует оставлять наедине с ее болезнью. Я же занят. То Вашингтон, то Нью-Йорк… А вот сегодня — кладбище.
— Жизнь и смерть не только следуют друг за другом. Но и находятся бок о бок.
— Мария говорит точно так же. Она утверждает, что у нее плохие предчувствия.
— Она слишком молода, чтобы так рассуждать.
— Смерть родителей и жизнь в сиротском доме сделали ее слишком ранимой.
— Это верно. Но Мария вас очень любит, мистер Аллен.
— Мне кажется, нас свел не слепой случай, а сама судьба.
— Вы это говорите с такой уверенностью…
— Меня неудержимо влекло в Сибирь… Я не мог это толком объяснить ни себе, ни своим товарищам в Гонолулу.
Ханна прислушалась к дыханию девочки:
— Уснула. Мы подъезжаем к Манхэттену. Надо вернуть ее в автобус.
— Поедемте все вместе к Марии. Она будет рада ребенку. Но сначала купим цветы.
— Лучше купим пирожные.
— Верно, — спохватился Райли. — На сегодня цветов предостаточно.
Райли открыл двери своим ключом. Марии не было в передней комнате. Но за другой, полуоткрытой дверью стучала пишущая машинка.
— Мария! Посмотри, кто к нам пришел.
— Миссис Кемпбелл! Рада вас видеть!
— А мне не рады? — спросила Зоя.
— Зоя, милая! Каким ветром тебя занесло?
— Мы с похорон.
С лица Марии слетела улыбка.
— Да, знаю, — сказала она упавшим голосом. — Умер Павлик Николаев. А я не смогла вместе с другими проводить его в последний путь. Врач и мистер Аллен запретили мне выходить из дому.
— У тебя строгий постельный режим, — напомнил Райли.
— Вот почему вместо улицы я провожу время на балконе девятнадцатого этажа.
— Сегодня мы погуляем. Но сначала — обед.
— Райли, я хочу посекретничать с Марией, — сказала Ханна.
— А мы пойдем на кухню. Ты ведь умеешь готовить, Зоя?
— Я этому научилась еще дома. Нас у мамы пятеро, не считая умершей сестры.
— А кто твой папа?
— Он усердный работник.
— Что значит — усердный?
— Кто очень старается. Ему даже выдали медаль из червонного золота. На медали царь Николай Второй и слова «За усердие». Сначала папа хотел стать монахом. Но встретил маму, она у нас очень красивая, и женился. Мы были счастливы, пока не умерла Олечка.
— Она была младше тебя?
— Нет, старше. На целый год. Папу в тот день вызвали на работу. А когда он вернулся, Олечка уже умерла.
Еще Зоя хотела рассказать, как, помогая матери, ходила за молоком в магазин, о своем брате Фотьке, страшном озорнике, любившем кататься на конке, повиснув сзади, о жизни на загородной даче и о своей дружбе со скворцами, которые умело и смешно передразнивали соседских петухов… И о многом-многом другом.
Но мистер Аллен ее остановил.
— Хватит о грустном. Скажи лучше, что любишь поесть.
— Жареную картошку, — не задумываясь ответила Зоя. — И еще яичницу.
— С ветчиной?
— С ветчиной еще вкуснее.
— Вот и хорошо. Возьми нож. Будем чистить картошку…
Мария и Ханна тем временем вышли на балкон.
Сначала Ханна посмотрела вверх. Порывистый ветер нес легкие облака, будто кто-то большой и сильный развеял пух одуванчика. Потом она опустила глаза на бесконечную череду крыш, не таких, что были знакомы ей с детства, — из теса, черепицы и с ласточкиными гнездами, а плоских, однообразных, а потому скучных. А в самом низу снова жизнь и движение — по узким, пересекающимся руслам улиц.
— Нравится? — спросила Мария.
— Люблю высоту и тишину. А здесь это вместе.
— А мне страшно. И все же на балконе уютно. Читаю, печатаю на машинке, пью чай… И жду Райли.
— Ждать любимого человека… Что может быть прекраснее!
— Я хочу быть рядом с ним не только на кухне и в спальне.
— Тогда подумайте о своем здоровье. Дайте слово, что уже завтра ляжете в госпиталь.
— Лучше эти стены, чем больничные.
— Вы рассуждаете, Мария, как ребенок, который боится уколов.
— Больше всего я боюсь, что пароход уйдет без меня.
— Что вы такое говорите! Райли вас любит…
— Знаю. Но Райли Аллен отвечает за целую колонию. Долг для него — превыше всего.
Миссис Кемпбелл взяла руки девушки в свои и заглянула в большие серые глаза, полные слез. Затем достала платок и бережно прикоснулась к ее щекам, носу, подбородку.
— Дорогая Мария. Надеюсь, вы верите мне? Я узнавала, воспаление уха — серьезная болезнь. Не хочу пугать, но, возможно, скопился гной и потребуется операция. Вспомните, что случилось с Леной Александровой. Мы не успели доставить ее к берегу. А причиной был всего-то укус мушки.
— Если я и соглашусь лечь в госпиталь, то только потому, что не хочу быть обузой для Райли.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
МЕДИСОН-СКВЕР-ГАРДЕН
Голубой день незаметно перешел в синие сумерки. Окна муниципалитета гаснут одно за другим. Кабинет же Хайлена, мэра Нью-Йорка, залит светом.
За столом, который обычно собирает десятки людей, всего три человека. Напротив мэра сидят начальник Петроградской детской колонии полковник Аллен и служащий Красного Креста Баррел.
— Простите за позднее приглашение, — говорит хозяин кабинета. — Но это единственное время, когда никто не помешает нашей беседе.
Хайлен взял в руки лист бумаги.
— Это совместное письмо русских организаций. Просят предоставить им Медисон-сквер-гарден. Там они хотят встретиться с детьми.
— В наш офис поступили точно такие же просьбы, — заметил Баррел.
— Обычно подобные дела я поручаю своим помощникам, — продолжал мэр. — Но сегодня положение особенное. Протест против отправки колонии во Францию нарастает. Если я дам разрешение провести собрание, то в зале соберется двенадцать тысяч возбужденных людей.
— Вы повторяете мои мысли. У меня такие же опасения, — согласился Баррел.
— Я — мэр. А вы возглавляете Красный Крест Нью-Йорка. Мы оба в ответе за этот город.
— Тогда не лучше ли отказать этим людям в проведении митинга?
— Такой путь самый легкий. Но разве мы не демократическая страна? И разве Нью-Йорк не самый открытый город Америки? Не за это ли мы его любим?
— Дело еще и в другом. Встречи хотят не только русские эмигранты, но и сами дети, — вмешался в разговор молчавший до этого Аллен.
— Я готов направить к месту собрания как можно больше полицейских. А вы позаботьтесь о том, что будет происходить в самом зале.
— Главное — потребовать от ораторов сдержанности, — сказал Аллен.
…В 1920 году Медисон-сквер-гарден был самым большим залом Нью-Йорка, являясь такой же достопримечательностью, как небоскребы, мост через Гудзон или статуя Свободы. Был он построен для спортивных состязаний и концертов, но нередко здесь проводились и митинги.
Сорок русских организаций заявили о своем желании встретиться с детьми. Когда в муниципалитете все цифры свели в одну, то беспокойства прибавилось. В Медисон-сквер-гарден хотят попасть двадцать тысяч человек — куда больше, чем может вместить зал.
Митинг был назначен на два часа пополудни. Но уже с утра у здания стали собираться толпы. Число полицейских пришлось удвоить. Не только для охраны каждого входа, но и патрулирования прилегающих улиц.
…Двери зала наконец распахнулись. Одни облюбовали партер, другие поднялись на галереи. Те же, кому не хватило места, расположились в проходах и на полу перед эстрадой. И только тысяча мест, самые передние, остались свободными в ожидании детей.
Зал был задрапирован множеством американских флагов. Несмотря на тесноту, царило приподнятое настроение. Много позже Райли Аллен вспоминал, что «встреча с петроградскими детьми в Медисон-сквер-гарден была самым волнующим событием из всех, когда-либо проводившихся в Нью-Йорке».
Громадный зал был подобен котлу, перенасыщенному паром. И стоило появиться детям, как он взорвался. Тысячи людей поднялись в едином порыве, приветствуя маленьких гостей. Так встречают героев. Прежде этот зал посещали многие знаменитости. Но ни одному политику, актеру или спортсмену не выражали такого восторга.
Люди, сидевшие на галереях, устремились вниз, желая присоединиться к детям и обнять их. Устроители встречи, предвидя все заранее, наняли пятьсот капельдинеров. Но даже им с трудом удалось установить порядок.
Кто-то из задних рядов снял с головы шляпу, положил в нее долларовую бумажку и пустил по рядам. Вскоре таких шляп гуляло по залу уже десятки. Деньги собирались «на нужды колонии». После митинга посчитали общую сумму. Оказалось, более семи тысяч долларов. Сумма, по тем временам, весьма значительная.
На эстраде появился русский симфонический оркестр.
Дирижер — это был Модест Альтшуллер — обратился к публике с просьбой соблюдать тишину. Напрасно. Выждав несколько минут, он махнул одной рукой в сторону зала, а в другую взял свою палочку. Но даже волшебная музыка Чайковского не охладила горячие головы. Шум стоял невообразимый, а овации предназначались не музыкантам, а детям.
Концерт длился недолго. Музыкальную программу пришлось сократить.
После оркестра на эстраду поднялся редактор газеты «Русский голос» Александр Браиловский, известный своими крайне радикальными взглядами. Чтобы предупредить скандал, Баррел встретился с ним накануне.
— Господин Браиловский, вы должны дать слово, что в вашей речи не будет подстрекательских призывов.
— Согласен. Более того, могу показать вам тезисы своей завтрашней речи.
На бумаге содержание речи выглядело вполне безобидным. Вот почему и Баррел, и стоявший рядом с ним Аллен были спокойны. Но увы, оратор уже с первых слов начал метать громы и молнии в адрес американского правительства и Красного Креста. Он призвал собравшихся помешать коварному плану. Русская община должна объединиться и не позволить, чтобы колонию высадили во Франции. Хочет того Красный Крест или нет, сознательно или бессознательно, но он стал орудием определенной политики.
Вслед за Браиловским на трибуну поднялся Людвиг Мартенс. Еще одна неожиданность! Ведь было договорено, что встречу откроет только один оратор.
В зале раздались возгласы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82