Мытарства его оказались не меньшими, чем у Преображенского и Лукаса. Достаточно было одного взгляда, чтобы отказать юноше в приеме на службу. Не вышел ни фигурой, ни ростом.
Тогда он обращается уже не в боевую, а в инженерную часть. Но и там отказ.
«…Наконец я нашел штаб. Но меня даже в дверь не пустили. Сел на скамейку и стал ждать. Идет офицер. Я к нему. Он провел меня к адъютанту. И снова неудача. И тут ничего не вышло ».
Читая эти дневниковые записи, невольно приходишь к мысли: разве мальчишка этот может быть солдатом? Нет в нем гнева, праведного или неправедного, столь необходимого для добровольно записавшегося в армию.
Но посмотрим, что же дальше…
«…В расположении Бийской инженерной роты я познакомился с солдатом и все ему рассказал. Он мне посоветовал ехать до Омска.
На следующую ночь я сел в паровоз, едущий в Омск. На паровозе пришлось изрядно поработать, скидывая дрова и уголь с тендера. Благополучно доехал до Петропавловска… Пробыл там четверо суток. Этот Петропавловск я запомню на всю жизнь.
У меня кончились деньги. За эти четыре дня во рту ничего, кроме ледяной воды из водокачки. К тому же сильный мороз до 35 градусов. Самочувствие ужасное. К счастью, надо мной сжалился машинист. Он попросил помощи у проходившего мимо кондуктора. Тот сунул меня в какой-то вагон. В этом вагоне я несколько раз падал в обморок от истощения. Но все же доехал до Омска.
В Омске отъелся у чехов. И чуть у них не остался. Но решил добраться до Екатеринбурга, надеясь там найти знакомых. Оказалось, они уехали.
В Екатеринбурге ночевал на вокзале… Меня и здесь преследовали неудачи. В ночь с 24 на 25 марта была проверка документов. А я их потерял. Меня сцапали.
Ночь провел в вокзальной каталажке. Наутро отправили в уголовный розыск. Там просидел около двух недель. Милиции надоело со мной возиться, и они меня отпустили с сопроводительным письмом.
Я вернулся в Тюмень, в колонию, и зажил по-старому.
Приехал я за четыре дня до Пасхи ».
19 апреля, за день до Пасхи, колонисты отправились в лес — за сосновыми ветками для гирлянд. На реке еще стоял лед. А из земли пробивалась нежная зелень.
Весна несла с собой радость и надежду.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
В КАЗАЧЬЕЙ СТАНИЦЕ
Читатель, наверное, уже забыл о Пете Александрове и его сестре Леночке. И ничего удивительного. Ведь мы с ними не встретились ни в одной из последних глав. И тому простое объяснение. Брат и сестра Александровы не попали ни в Петропавловск, ни в Ирбит, ни в Тюмень и ни в один другой город Сибири, где расположилась на зиму детская колония.
Гатчинская группа была единственной, которой определили местом жительства не город, а большое казачье село.
Группа состояла из пятидесяти человек. Почти все мальчики. И самым старшим, в том числе и Пете, всего по двенадцать лет.
Заведующей назначили Надежду Гавриловну Секачеву-Минкер. В колонии эта женщина оказалась случайно. Весной, как и многие жители столицы, выехала из Петрограда, а вернуться не смогла. Узнав о бедственном положении детей, Надежда Гавриловна предложила свои услуги.
Воспитателями оставались уже знакомые нам супруги Симоновы — Георгий Иванович и Елизавета Аристидовна.
Но больше всего дети были привязаны к медицинской сестре Капитолине Алексеевне Зарубинкой.
…В назначенный день мальчиков и девочек вместе с их скарбом посадили на телеги. На каждой из них, устланной тонким слоем соломы, сидели по восемь человек. Сидели, свесив ноги, опершись спинами на сундучки и корзины.
Неудобства переезда действовали угнетающе. Слышавшиеся вначале смех и веселый говор смолкли.
Тряска, жара и дорожная пыль вынуждали ребят то и дело соскакивать с телег и идти рядом, обочиной дороги. Младшие хныкали.
— Потерпите… Ну еще немного потерпите, — приговаривала медсестра, одной рукой гладя малыша по головке, а другой — протягивая кружку с холодным компотом.
Для старших у Симонова были свои уговоры.
— В места мы едем хлебные, — говорил он, широко улыбаясь. — Это самые богатые места на Урале. Мужики здесь зажиточные. Так что есть будем вволю.
— Вашими бы устами да мед пить, — отозвалась Надежда Гавриловна. — Разве не слышали пословицу: «Мужик богатый, да бык рогатый».
— Бог милостив, — не нашелся чем другим ответить Георгий Иванович.
Проселочной дороге, казалось, не будет конца. Только к середине дня им встретилась харчевня. Возле нее решили сделать привал.
Дети довольствовались сухим пайком и чаем, принесенным в кастрюлях. Вокруг толпились удивленные крестьяне. Тараща глаза, они спрашивали возниц:
— Что за мамаева орда?
Но те только молча разводили руками.
До станицы Уйской добрались только в сумерки. Под жилье выделили поповский дом. Места было мало, и спать пришлось на нарах, укрывшись чем попало. Вечером в поповском доме из-за отсутствия свечей и керосина не светилось ни одно окно. Но и днем каждая комната напоминала темную келью.
Не оправдались надежды и обещания Симонова.
Вскоре воспитателям стало ясно, что выбор казачьей станицы, лежащей в ста километрах от железной дороги, оказался неудачным. Казаки не хотели помогать детям Красного Петрограда. Благотворительных организаций в сельской местности и подавно не было. Так что началось уже знакомое — дети стали ходить по станичным домам, выпрашивая милостыню.
Но подавали неохотно и мало, иной раз выпроваживая ребенка грубым словом. Даже отказывались продать молоко больным детям.
Но нужнее всего была мука.
Посланная на мельницу медсестра вернулась ни с чем.
— Требуют денег, в долг не дают, — оправдывалась она перед заведующей.
— Пойдемте вместе.
— Пустое дело, Надежда Гавриловна. У этого мельника зимой и снега не выпросишь.
— Ничего, я знаю, чем его заинтересовать.
— Лука Ермилович, дети ведь голодные, — постаралась усовестить хозяина мельницы Секачева-Минкер. — Войдите в наше положение.
— Не взывайте к моей совести. Вы у меня не в первый раз. Я уже давал в долг. А где обещанные деньги? Где ваша гарантия?
— Вот моя гарантия, — ответила Надежда Гавриловна, снимая с руки золотой браслет.
Взятой муки хватило ненадолго. И вновь заведующая пошла к мельнику, на этот раз отдав золотые часы.
— Как же вы без часов будете? — сказал он, несколько смутившись.
— А как дети будут без еды?
В станице вспыхнула эпидемия скарлатины и кори. Как ни берегли детей, но болезнь не обошла и колонистов. Они были очень ослаблены недоеданием.
Среди детей, заболевших скарлатиной, самым тяжелым оказался Коля Корнеев. Мальчику становилось все хуже. У медицинской сестры опустились руки. Ее знаний и опыта уже недоставало. Она отправилась в станичную больницу, хотя и слышала, что врач, практикующий там, человек недобрый.
Так все и получилось.
— А деньги есть у вас, чтобы оплатить визит? — спросил он, склонившись над рукомойником и даже не повернув головы.
Зарубицкая задохнулась от возмущения и не нашлась чем ответить. Слезы брызнули из глаз, и она выбежала из больницы.
Все, происшедшее только что, так напомнило разговор с мельником. Но тот — хозяин, купец, имеющий дело с зерном и не стесняющийся получать из рук женщины принадлежащий ей браслет. Если мельник и давал кому клятву, то золотому тельцу. А ведь врач, который произнес эти холодные слова, давал клятву Гиппократа.
Хотелось вернуться и выговориться, сказать все, что она о нем думает. Но Зарубицкая сдержала себя, зная: не поможет она этим Коле Корнееву.
Прибежав на другой конец станицы и найдя Надежду Гавриловну, медсестра ей все рассказала.
Лицо Секачевой-Минкер потемнело, как туча, а в глазах сверкнула молния. Она тотчас направилась к больнице, и хорошо, что врач ей не встретился в начале пути.
По мере того как Надежда Гавриловна шла, звучавшие в ней слова готовы были вырваться раскатами грома. Но прежде чем подняться на больничное крыльцо, она сделала глубокий вздох. А открыв дверь, вспомнила, что она как-никак многоопытная преподавательница лучшей петроградской гимназии.
— Кто вы? Чем могу быть полезен? — спросил он так же холодно, на этот раз держа в руке чашку кофе.
— В пятистах метрах от вас умирает десятилетний мальчик. Я не стану взывать ни к совести вашей, ни к вашей жалости. Не стану напоминать и о профессиональном долге. Скажу лишь одно. Если вы сейчас же не поднимитесь, не пойдете со мной и не предпочтете своему спокойствию и чашке кофе жизнь ребенка, то я сегодня же, используя все мои связи и знакомства, свяжусь с газетами Екатеринбурга, Челябинска, Омска и даже Москвы и Петрограда. От вас с одинаковым омерзением отвернутся и красные, и белые. Я уже не говорю о ваших многочисленных коллегах.
Последние слова врач слушал, вытянувшись по стойке «смирно». Видимо, сказались годы службы в армии. Кроме того, эта маленькая женщина, ее необыкновенная сила внушили ему не только почтение, но и страх.
Увы, помощь пришла поздно. Осмотрев больного, врач сказал, что у него сильная интоксикация сердца, он слишком слаб, и с таким серьезным заболеванием мальчику не справиться.
Коля Корнеев умер на руках у Капитолины Алексеевны Зарубицкой. Она его перенесла в чулан, а детям, лежавшим в лазарете, сказала, что Коля отправлен в больницу.
Какой-то сердобольный старичок плотник в ту же ночь сколотил гробик. Симонов вместе с Зарубицкой его вынесли. Вынесли тихо, тайком. Не дай Бог, чтоб кто-нибудь из детей увидел и услышал.
Подъехали к церкви. Георгий Иванович Симонов остановился у церковной двери. Опустил руки. Стоял молча, сутулясь, никак не решаясь постучать.
Вышел сонный сторож. Оглушающе заскрипели ржавые петли.
Сторож подал Зарубицкой тонкую трехкопеечную свечу, и она держала ее, пока мужчины несли гроб в темный угол церкви, где стояла широкая скамейка.
И снова со скрипом закрылась дверь, оставив за собой навек десятилетнего колониста Колю Корнеева.
Наступил день, когда детей кормить стало нечем. Симонов, опекавший старших мальчиков, собрал их в своей комнате и, опустив глаза, сказал:
— Не знаю с чего начать. Положение безвыходное. Остается одно — пойти в ближайшие деревни и устраиваться там на зиму. Девочек мы как-нибудь прокормим. Но надеемся и на вашу помощь.
Насколько верным было решение воспитателя? Об этом я говорил много лет спустя с Петром Александровичем Александровым.
— Я думаю, — сказал он, — это было решение вконец растерявшегося человека. Что значит: «Идите в ближайшие деревни?» Это ставило нас в положение беспризорников. К тому же и лишало возможности продолжать учебу. Мы потеряли целый год. Кроме того, некоторых из нас на долгое время разлучили с младшими сестрами. Так случилось и со мной.
Хотя мы и рано повзрослели, но согласитесь, двенадцать лет — это очень мало, если ты предоставлен сам себе. Линия фронта находилась недалеко. И двое мальчишек решили самостоятельно вернуться в Петроград. Они ушли на запад, но домой не вернулись. Судьба их осталась неизвестной. Хотел последовать их примеру и я. Но подумал о Леночке, оставшейся в станице.
Что могли сказать мы, еще дети, на предложение Симонова? До нашего ума не доходила вся опасность и даже возможная трагичность положения, в которое мы попадали. А если нас в ближайшей деревне не возьмут? Значит, надо идти все дальше и дальше, то есть превратиться в бродяг.
Однако мы без всякого возражения, захватив обтрепавшуюся одежонку, вышли из поповского дома. Объединились по три-четыре человека и зашагали в разные стороны, совсем как в русской сказке, искать удачи. Отправились, как говорится, на все четыре стороны.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ПЕТЯ ПИТЕРСКИЙ
Когда мальчики добрались до леса, солнце поднялось уже высоко. Прошло два часа, как они покинули поповский дом, но дорога была пустынной. Никто не попадался навстречу.
Петя Александров выбрал себе в попутчики Витю Петкеля и братьев Трофимовских — Ваню и Сашу. А может, наоборот — они его выбрали? Мальчики не горевали, веря, что им повезет и что дорога выведет куда надо. Одно плохо, в их котомках не осталось ни кусочка хлеба.
— А не поискать ли грибов? — предложил Петя.
Им повезло. Меньше чем за полчаса набрали целый картуз опят. Котелок при них был. А вот спичек не оказалось.
Петкель вызвался выйти на дорогу, но вернулся без спичек. Зато с хорошей вестью. Ему встретился мужик-старовер. Староверы, как известно, не курят. Значит, и спичек с собой не носят. Но мужик сказал, что сразу за лесом находится деревня Косогорки.
Товарищи не стали терять времени. Выйдя из леса, они поднялись на холм. Сверху деревня виднелась как на ладони. Косогорки не были похожи на обычные русские селения. Каждый дом стоял под железной крышей и имел каменный фундамент. Это говорило о том, что жители деревни — люди самостоятельные, и вселяло надежду, что найдутся здесь и приют, и работа.
С этой мыслью колонисты спустились с холма.
Внимание детей привлек необычный шум. Справа, совсем рядом с лесной опушкой, несколько мужчин и женщин суетились возле какой-то машины.
Подойдя к изгороди, окружавшей рабочее место, мальчики поняли, что это молотилка. Восьмерка лошадей покорно вращала круглую площадку. На ней стоял одетый в косоворотку парень, изредка помахивая плеткой. От площадки шел вал на барабан. А уже от него ускоренное вращение передавалось на молотилку с помощью кожаного ремня.
Дородный мужик с черной бородой подбрасывал снопы в барабан, предварительно разрезая и откидывая в сторону шпагат. Были заняты своим делом и все другие.
Колонисты завороженно смотрели на ладную работу крестьян. Ни одного лишнего движения. Казалось, между работающими тоже находятся передаточные ремни, только невидимые. Так согласованы были их действия.
Бородатый мужик, как видно, был хозяином. Изредка он подавал короткие команды, а иногда обходился и без лишнего слова, лишь делая, как дирижер, короткий взмах рукой.
Казаки были так увлечены работой, что не заметили подошедших мальчишек. А увидев, сразу остановились и с удивлением стали рассматривать маленьких пришельцев.
Пете и его товарищам в который уже раз стало неловко за свой затрапезный вид, за потертые рубахи и дырявые башмаки.
— Вы откуда такие? — спросил хозяин, не слезая с помоста.
— Мы из Петрограда, — ответил за всех Ваня Трофимовский.
Казаки удивились:
— Как из Петрограда? Пехом, что ли?
Дети поняли, что в этой деревне ничего не знают об их колонии, хотя станица Уйская находится не так уж далеко. Они рассказали окружившим им казакам о своем положении.
— И чего же вы хотите?
— Возьмите нас работать, дяденька…
— Какие из вас работники! Да и ваши отцы, наверное, большевики. К нам эту заразу занесете.
Женщины стали стыдить своих мужей за такое обращение с детьми.
После недолгой перебранки хозяин сказал: «Ну, ладно. Один оставайся», — и указал на Петю Александрова.
— А как же остальные? — спросил Петя.
— Идите в деревню. Там возьмут.
Они решили не расставаться, пока каждый не найдет себе места.
После того как братья Трофимовские и Петкель были устроены, Александров вернулся на гумно. И вновь его стали расспрашивать о доме, о родителях.
Когда мальчик рассказал о смерти матери накануне отъезда из Петрограда, к нему подошла широколицая казачка с добрыми глазами и, обняв, сказала:
— Не горюй, Петро. Будешь нашим сыном.
— Спасибо, тетя…
— Маруся, — подсказала казачка.
Так Петя познакомился с первым членом семьи, в которой ему предстояло поселиться.
Молотьба продолжалась до позднего вечера, пока не стемнело. Петю не заставляли работать. И он ко всему приглядывался. Для него, городского паренька, многое было новым и непривычным.
Мальчик даже забыл о голоде, который с утра терзал его желудок. А потом в глазах потемнело, и он упал в обморок. Сказалось все вместе: и голод, и жара, и усталость. Очнувшись, он увидел, как склонилась над ним названная мать, как налила ему из кринки топленого молока.
Поднявшись в смущении, Петя в порыве благодарности протянул ей картуз с грибами.
Казачка, улыбнувшись, похвалила его:
— Молодец, парень, не пропадешь!
Вечером Александров узнал, что друзьям его не повезло. Хозяева им отказали. И они подались в соседнюю деревню Масловку. Значит, он остается в Косогорках совсем-совсем один… Ни на чью помощь, ни на чье сочувствие теперь нечего рассчитывать. И совсем неизвестно, как его примут в чужой семье. Утром он расстался с сестрой, а сейчас — и с близкими друзьями.
Так и не решившись переступить вслед за хозяйкой порог незнакомого ему дома, Петя заплакал. Это было с ним впервые за последние месяцы.
Тетя Маруся вернулась во двор и, кажется, заметила, поняла состояние мальчика:
— Петро, пошто расстраиваешься?
Он невольно улыбнулся сквозь слезы, услышав незнакомое и очень смешное слово «пошто». И сказал:
— Ничего страшного. Просто засорил мякиной глаз на гумне.
На следующий день Александров уже трудился у молотилки, перепробовав разные работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82