Первыми поднялись по трапу брат и сестра Александровы, так как их фамилия согласно алфавиту стояла в списке первой.
А на следующий день «Йоми Мару» снялся с якоря. Судно развернулось по направлению к острову Русский. Колонисты аплодисментами и криками «Ура!» провожали клочок суши, ставший для них на целый год пристанищем. Уже одно его название было для них символом родины, с которой они сейчас прощались.
…Мамаша Кемпбелл стояла в стороне, обняв за плечи двух девочек. Это были Таня Альбрехт и Леночка Александрова. Они смотрели в ту сторону, где осталась лежать Настенька Альбрехт, и плакали.
Судно миновало пролив между островом и мысом Чуркина и вышло в Японское море.
КНИГА ВТОРАЯ
КОВЧЕГ ДЕТЕЙ
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
КОВЧЕГ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВРЕМЯ
Санкт-Петербург называют музеем под открытым небом. Не нужно стоять в очереди, не нужно покупать входной билет. Выставочными залами служат улицы и площади, парки и гранитные набережные… И даже кладбища.
Причудливые фасады, скульптурное убранство дворцов, мифические грифоны, стоящий на пьедестале русский витязь, кованая ограда и чугунная ваза в виде античного жертвенника, львиная маска, царственный всадник на бронзовом коне, фронтон с родовым гербом, чудо инженерного творения — разводной мост… Только поворачивай голову!
Усталость берет свое. Но любопытство толкает вперед и вперед — туда, где находится, на мой взгляд, самый интересный экспонат.
Я спешу к Академии художеств. Вернее, к гранитной пристани, что рядом. Пологие ступени поднимаются прямо из воды. Они ведут к широкой площадке. На ней две полукруглые скамьи. Никто мне не показывал этого места. Я его сам облюбовал. Здесь царят тишина и вечность. Здесь понимаешь, почему течение у Невы — державное. Время тоже течет. Лучше нас об этом знают сфинксы, стоящие по обе стороны пристани.
Трудно поверить, что им три с половиной тысячелетия. Когда-то сфинксы, эти неподвижные и загадочные чудища с лицами фараонов, вызывали страх и трепет. Многие сотни лет на них обрушивались горячие ветры пустыни, несущие тучи песка. Многое видели их немигающие миндалевидные глаза. В том числе и разливы Нила. А теперь древние изваяния стоят над другой рекой, тоже известной своими разливами. Но вместо горячего песка — северные туманы. А у подножия гигантов — не суеверные египтяне, а туристы с видеокамерами.
Здесь непременно найдется местный патриот, которому лестно внимание провинциала к его родному городу — северной столице России.
— Как вы думаете, сколько львов в Санкт-Петербурге? — спрашивает он меня, будучи заведомо уверенным в моей неосведомленности.
— Надеюсь, больше, чем в Африке, — отшучиваюсь я.
— Ну а каналов? Сколько всего каналов?
Я замешкался с ответом, и этого достаточно, чтобы гид-волонтер взял меня за руку и повел к совсем другому месту — к набережной Красного Флота, к высокому дому, украшенному ионическими колоннами и лепным панно на античные темы.
— Дом этот принадлежал французскому эмигранту графу Лавалю, — говорит он со знанием дела. — Здесь проходили балы и маскарады. Возможно, на одном из них хозяйская дочь познакомилась с князем Трубецким и стала его женой. Вы, конечно, знаете, что Трубецкой был одним из руководителей восстания декабристов в тысяча восемьсот двадцать пятом году?
— Знаю. Об этом нам рассказывала Людмила Алексеевна.
— Людмила Алексеевна?
— Да, наша учительница истории.
— Но она могла не знать, что особняк Лаваля посещали Пушкин, Карамзин, Крылов, Гнедич, Грибоедов, Мицкевич, Лермонтов…
— Думаю, не знала. Вы первый, от кого это слышу, — говорю я, чтобы утешить моего провожатого.
Между тем мы подходим к львиной паре, украшающей подъезд, ради которой мы и направились к набережной Красного Флота. Узнаю, что каменных львов почему-то называют «философами». «Ничего удивительного, — думаю я про себя, — невольно станешь философом, простояв два века на одном месте. Конечно, их вахта куда короче, чем у сфинксов, но и львам пришлось многое увидеть».
— Сообщу вам еще одну удивительную вещь, о которой мало кто знает. Пол в вестибюле этого особняка выложен мозаичными плитами, доставленными с острова Капри, из дворца императора Тиберия.
После таких слов невозможно не войти внутрь. С трепетом ступаю по мозаичным плитам, которых касались ноги римского императора и самых знаменитых российских писателей. Но вдруг начинают подавать сигналы мои карманные часы. Пора прощаться. Меня ждет бывший колонист Виталий Васильевич Запольский. Пусть подъезд его дома не стерегут львы, а в комнатах скрипучие половицы, зато он — живая история.
Запольский встречает меня в халате и тапочках.
— Извините за мой непрезентабельный вид. Жена в отъезде. Мы с Кузей остались вдвоем.
Запольский подошел к клетке с попугаем и постучал по ней ногтем. Попугай точно повторил количество ударов.
— Мама нас оставила. Но мы умеем встречать гостей. Не правда ли, Кузя? У нас есть фирменное блюдо. Вы любите оладьи со сметаной?
Последние слова обращены уже ко мне.
— Кто же их не любит?
— Тогда помогите мне. Я люблю игру на фортепиано в четыре руки. А приготовление оладий — тоже в своем роде искусство. Будете мне ассистировать. Ну, хорошо… Давайте сначала разведем дрожжи водой. Кстати, они отменного качества. Как и мука. Она из австралийской пшеницы… Яйца, молоко, соль, сахар… Все на месте. Оладьи — единственное, что я готовлю сам. Жена признает в этом деле мое превосходство. Теперь греем сковороду. Смажем ее гусиным жиром… Это мой фирменный секрет. Так и быть, делюсь им с вами. А вот второй секрет — для смазки сковороды я использую гусиные перья. Как видите, с их помощью можно создавать шедевры не только на бумаге.
На столе растет горка оладий. Я достаю из портфеля красное вино:
— Это мускат. Бутылка из массандровских подвалов. Коллекционный экземпляр.
Запольский надевает очки и долго рассматривает бутылку, перекладывая из одной руки в другую.
— Порадовали меня, старика. Давно не пивал я настоящего вина. Хотя, — он переходит на шепот, — жена мне не разрешает пить.
— Виталий Васильевич, почему вы говорите шепотом?
— Потому что нас подслушивает этот мерзавец. — Он показывает на клетку. — Наш Кузя — плут каких свет не видывал. Настоящий соглядатай. Они с женой в заговоре против меня. Поверьте, многое из того, что здесь происходит, жена по приезде узнает. Обратите внимание, Кузя прикрыл веки… Притворяется, что дремлет. Но это уловка.
— Надо бы его тоже угостить вином.
— Хорошая идея. Пока не пробовал.
Мускат разлит по бокалам. Горка оладий быстро уменьшается.
— Ну что, нравятся? — с гордостью спрашивает Запольский.
— Не то слово. Рецепт я записал в свой блокнот.
— Так и быть. Подарю вам банку гусиного жира. А теперь расскажите, как провели день, что увидели в нашем городе?
Я рассказываю о сфинксах, о дворце Лаваля. Запольский пригубил вино и почмокал губами.
— Сфинксы из древних Фив, — сказал он задумчиво. — Меня всегда поражала одна мысль. Когда я родился, они уже были… Когда родился мой папа, они тоже были… Были они и при моих дедах и прадедах… Когда родился Иисус Христос, сфинксам уже было полторы тысячи лет. Невольно начинаешь думать, что вся наша жизнь — не более чем мгновение.
— Но сфинксы — всего лишь каменные изваяния. У них нет памяти, а тем более — сердца.
— На это трудно возразить. Но возможно, египтяне были не так уж неправы, когда считали, что созданные их же руками каменные чудища обладают некоей таинственной силой и даже властью над людьми. В отличие от них, мы ходим, едим оладьи, играем на скрипке… Но при этом не можем осознать мир, в котором обитаем. Нам не достает времени. Век наш слишком короток. А опыт предшествующего поколения мало чему учит потомков. Мы повторяем ошибки. Снова и снова…
— А вам приходилось ощущать на себе силу и власть сфинксов?
— Порой и я прихожу на пристань к Академии художеств. Что-то притягивает. И каждый раз чувствуешь покой и вдохновение.
— Вдохновение? — удивился я. — Но там, на пристани, вас не ждет свидание с хорошенькой женщиной. Вас встречают пустые и холодные глазницы. Что, кроме страха и трепета, могут они вызвать?
— Я композитор, который пишет музыку для театра. Но, оказавшись рядом с гранитными великанами, преображаюсь, становлюсь другим. Я начинаю сожалеть, что Бог не наделил меня талантом писать симфонии, большие эпические произведения, обращенные к вечности. Вдохновение там особого рода. Непередаваемое ощущение времени… Оно подхватывает тебя, как водный поток, и несет неизвестно куда. Мне кажется, не вперед, а назад. В далекое прошлое. Не в прошлом ли находится истина, которую мы хотим обрести? Заметьте, слова «Нил» и «Нева» весьма созвучны…
— В ваших словах много грусти.
— Что поделаешь, жизнь подходит к концу. Обидно думать, что этому попугаю дано прожить дольше, чем мне.
— Но в клетке.
— Да, в клетке. А сфинксы — на постаменте. Но ничего страшного. Пусть наш век короток. Зато мы знаем вкус этого прекрасного муската и секрет приготовления оладий.
С этими словами Виталий Васильевич окунул очередную оладушку в густую сметану и отправил в рот.
С обедом было закончено. Запольский поставил на то место, где только что стояла бутылка вина, настольную лампу.
— Я приготовил фотографии, которые вас так интересуют. Какую показать прежде?
— «Йоми Мару». Мне интересно увидеть, как выглядело судно, на котором колония отправилась в путешествие. Но куда больше интересует продолжение вашего рассказа.
— Да, рассказ о нашей одиссее бесконечен, как сказки Шахерезады. И длилось наше путешествие столько же — тысячу дней и ночей. А тысяча первый — стал праздником, днем нашего возвращения домой.
Когда мы садились на пароход, я был уже не тем мальчишкой, который два года назад стоял в петроградской квартире у раскрытого чемодана, размышляя, что взять с собой в дорогу — микроскоп или стопку книг. Тогда мне было шестнадцать, а теперь уже исполнилось восемнадцать. А моему другу, Лене Дейбнеру, — даже двадцать. Нам многое пришлось увидеть и испытать за эти два года. В том числе и смерть… Я встречал могилы везде. Не только на погостах, но и в лесу, на краю пшеничного поля, на крутом берегу реки… А то и просто возле дома, где жил его прежний хозяин. Человечество сошло с ума. Коллективное сумасшествие, которое, благодаря стараниям и заботам американцев, обходило нас стороной.
Мы, дети, ждали парохода, как ждут мессию. И вот он пришел. С загадочным, как в восточной сказке, названием. «Йоми Мару» остановился не возле острова, как мы ожидали, а напротив управления Красного Креста. Довольно далеко, чтобы его увидеть. А когда увидели… Посмотрите на эту фотографию, и вы поймете наше разочарование. Мы даже решили, что ошиблись, так как пароход был черного цвета. Такого же цвета, как уголь, который он перевозил прежде. Словом, темный и старый на вид. Но вот кто-то рассмотрел на трубе красный крест. А на борту — большую белую надпись на английском языке: «American Red Cross». Да, это тот пароход, на котором мы поплывем домой.
Посадку на судно американцы организовали блестяще. Думаю, благодаря Барлу Бремхоллу. Не зря он был банковским служащим. И во всем любил точность и учет. С высоты своего роста Бремхолл замечал каждую мелочь. О его наблюдательности и памяти ходили легенды и анекдоты. Наверно, в ту пору, когда еще не были изобретены компьютеры, он вполне их заменял.
Что же он придумал? Каждому колонисту был присвоен номер и вручен жетон. Жетон имел шнурок и напоминал те, что выдаются в гардеробе.
Каждый, поднимаясь по трапу, показывал висящую на шее бляху с личным номером. И его отмечали в списке. Той же цифрой отмечалось спальное место и личный багаж. Она сопровождала каждого вплоть до Петрограда. Эти номера мы помнили всю жизнь, как помнят день своего рождения. Мой номер был — 136.
Старшие колонисты шли на пароход не торопясь и даже степенно. Чего не скажешь о младших. Их восторг искал выхода. Им не терпелось как можно скорее ознакомиться с «плавучим домом». Как ртуть, растекались они по всем закоулкам судна. Настоящая стихия, которая, впрочем, скоро угомонилась.
Мы с Дейбнером решили осмотреть пароход. И нашли, что он хорошо приспособлен для долгого путешествия. Трудно поверить, что за такое короткое время невзрачное судно удалось переделать в транспорт для перевозки тысячи пассажиров. Каждый из четырех трюмов рассчитан на двести человек. Некоторые воспитатели будут жить с нами. Другие, а вместе с ними американцы и военнопленные, поселятся в палубных надстройках.
В трюм вела пологая деревянная лестница с перилами. По всем стенам, подобно ласточкиным гнездам, размещались койки. Размещались в три ряда, или, если угодно, в три этажа. Койки очень напоминали люльки. Вместо няньки их будет раскачивать море. Чтобы в шторм никто не выпал, «люльку» снабдили высоким бортиком.
Ниже коек, на дне трюма, стояли столы. Сюда с верхней палубы будут подавать завтраки, обеды и ужины. А когда столы освободят от еды и посуды, они станут местом для занятий, чтения и игр. Но можно убрать и сами столы. Вот вам и площадка для спорта и танцев. А где места для зрителей? Они, как ни в чем ни бывало, будут возлежать на своих койках, наблюдая сверху за состязаниями в волейбол или танцующими парами, выражая свои чувства восторженными криками.
Мы переходили с места на место. Сотни людей, больших и маленьких, занимались устройством своего быта. Они пребывали в состоянии радостного смятения и легкой растерянности. Воспитатели были бессильны заставить своих воспитанников лечь спать. Кажется, это называется коллективным непослушанием. Но что не могли сделать наставники, сделала зыбь. Она раскачивала судно. Вверх-вниз, вверх-вниз… И сон все-таки сморил малышей. Будто волшебник взмахнул своей палочкой, и они застыли в самых различных местах и позах.
Я и Дейбнер были в числе тех, кто так и не уснул в эту ночь. Мы стали помогать воспитателям. Брали детей на руки и, прижав к себе, спускались по лестнице в трюм, чтобы там уложить их в койку-люльку.
Теперь, когда на палубе не осталось ни одного мальчика и девочки, наступила тишина. Уснул и Владивосток. Береговые огни перемигивались с огнями судов, стоящих на рейде. Матросы приняли с баржи последние стропы с бочками и стали приводить грузовые стрелы в походное состояние.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПЕРВЫЕ МИЛИ
Из судового журнала Р. Аллена.
С полу дня 13 июля до полудня 14 июля:
Пройдено — 255 миль.
Расход воды — 70 тонн.
Расход угля — 75 тонн.
Сообщений о морской болезни нет.
Ничего удивительного, что никого не укачало. Море гладкое, никакого ветра. Легкий туман, сквозь который пробивается солнце. А это предвестие хорошей погоды и на завтра.
Никто не страдал от морской болезни, зато всех качало от усталости. Накануне был трудный день. И Райли распорядился — спать, спать, спать!.. Пусть дети отдыхают как угодно долго. И взрослые — тоже.
Но сам он был ранней птицей. Как и капитан Каяхара. И они столкнулись во время обхода судна.
— Что вы скажете, если я вас приглашу на чашку кофе? — спросил капитан.
— Мне кажется, я уже чувствую его аромат.
Вчера они встретились во время подъема американского флага. Но не обмолвились ни словом. Звездно-полосатый флаг был поднят на самую высокую точку судна — грот-мачту. Было много гостей — чешский генерал и другие офицеры. Были представители местного правительства и священник. Были женщины, представлявшие благотворительные организации. Произносились речи, пожимались руки, детей гладили по головке. Число посетителей пришлось ограничить.
Но куда больше людей было на берегу. Они хотели попасть на пароход совсем с другой целью. Некоторые садились в лодки и, приблизившись к судну, в одной руке держали швартов, а в другой — деньги. Но безуспешно. Матросы имели строгий приказ. Мольбы и уговоры тех, кто хотел покинуть Россию, сменялись проклятиями.
Шумный и трудный день. Последний день накануне отхода. Каждый был занят своим делом. И все же Каяхара нашел Аллена, чтобы спросить:
— Во втором трюме лает собака. Как это понять?
Райли вспомнил. Недавно на пароход поднялся с собакой Федя Кузовков. И был, конечно, остановлен воспитателем.
— Животных нельзя брать с собой!
— Позовите мистера Аллена, — потребовал Федя.
— Мистер Аллен, — сказал мальчик, — вы нам рассказывали, что Ной взял на свой ковчег тысячи животных. Даже тараканов. И сделал это по велению Бога.
— Как зовут твою собаку?
— Кузовок.
— Пойми, на судне всем распоряжается капитан.
— Ему понравится Кузовок. Он очень добрый и умный. Я его научил делать разные фокусы.
— Ладно, проходи со своим Кузовком. Но последнее слово не за мной.
— Объясните мальчику, — сказал Каяхара, — что будут проблемы. Санитарная инспекция неумолима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
А на следующий день «Йоми Мару» снялся с якоря. Судно развернулось по направлению к острову Русский. Колонисты аплодисментами и криками «Ура!» провожали клочок суши, ставший для них на целый год пристанищем. Уже одно его название было для них символом родины, с которой они сейчас прощались.
…Мамаша Кемпбелл стояла в стороне, обняв за плечи двух девочек. Это были Таня Альбрехт и Леночка Александрова. Они смотрели в ту сторону, где осталась лежать Настенька Альбрехт, и плакали.
Судно миновало пролив между островом и мысом Чуркина и вышло в Японское море.
КНИГА ВТОРАЯ
КОВЧЕГ ДЕТЕЙ
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
КОВЧЕГ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВРЕМЯ
Санкт-Петербург называют музеем под открытым небом. Не нужно стоять в очереди, не нужно покупать входной билет. Выставочными залами служат улицы и площади, парки и гранитные набережные… И даже кладбища.
Причудливые фасады, скульптурное убранство дворцов, мифические грифоны, стоящий на пьедестале русский витязь, кованая ограда и чугунная ваза в виде античного жертвенника, львиная маска, царственный всадник на бронзовом коне, фронтон с родовым гербом, чудо инженерного творения — разводной мост… Только поворачивай голову!
Усталость берет свое. Но любопытство толкает вперед и вперед — туда, где находится, на мой взгляд, самый интересный экспонат.
Я спешу к Академии художеств. Вернее, к гранитной пристани, что рядом. Пологие ступени поднимаются прямо из воды. Они ведут к широкой площадке. На ней две полукруглые скамьи. Никто мне не показывал этого места. Я его сам облюбовал. Здесь царят тишина и вечность. Здесь понимаешь, почему течение у Невы — державное. Время тоже течет. Лучше нас об этом знают сфинксы, стоящие по обе стороны пристани.
Трудно поверить, что им три с половиной тысячелетия. Когда-то сфинксы, эти неподвижные и загадочные чудища с лицами фараонов, вызывали страх и трепет. Многие сотни лет на них обрушивались горячие ветры пустыни, несущие тучи песка. Многое видели их немигающие миндалевидные глаза. В том числе и разливы Нила. А теперь древние изваяния стоят над другой рекой, тоже известной своими разливами. Но вместо горячего песка — северные туманы. А у подножия гигантов — не суеверные египтяне, а туристы с видеокамерами.
Здесь непременно найдется местный патриот, которому лестно внимание провинциала к его родному городу — северной столице России.
— Как вы думаете, сколько львов в Санкт-Петербурге? — спрашивает он меня, будучи заведомо уверенным в моей неосведомленности.
— Надеюсь, больше, чем в Африке, — отшучиваюсь я.
— Ну а каналов? Сколько всего каналов?
Я замешкался с ответом, и этого достаточно, чтобы гид-волонтер взял меня за руку и повел к совсем другому месту — к набережной Красного Флота, к высокому дому, украшенному ионическими колоннами и лепным панно на античные темы.
— Дом этот принадлежал французскому эмигранту графу Лавалю, — говорит он со знанием дела. — Здесь проходили балы и маскарады. Возможно, на одном из них хозяйская дочь познакомилась с князем Трубецким и стала его женой. Вы, конечно, знаете, что Трубецкой был одним из руководителей восстания декабристов в тысяча восемьсот двадцать пятом году?
— Знаю. Об этом нам рассказывала Людмила Алексеевна.
— Людмила Алексеевна?
— Да, наша учительница истории.
— Но она могла не знать, что особняк Лаваля посещали Пушкин, Карамзин, Крылов, Гнедич, Грибоедов, Мицкевич, Лермонтов…
— Думаю, не знала. Вы первый, от кого это слышу, — говорю я, чтобы утешить моего провожатого.
Между тем мы подходим к львиной паре, украшающей подъезд, ради которой мы и направились к набережной Красного Флота. Узнаю, что каменных львов почему-то называют «философами». «Ничего удивительного, — думаю я про себя, — невольно станешь философом, простояв два века на одном месте. Конечно, их вахта куда короче, чем у сфинксов, но и львам пришлось многое увидеть».
— Сообщу вам еще одну удивительную вещь, о которой мало кто знает. Пол в вестибюле этого особняка выложен мозаичными плитами, доставленными с острова Капри, из дворца императора Тиберия.
После таких слов невозможно не войти внутрь. С трепетом ступаю по мозаичным плитам, которых касались ноги римского императора и самых знаменитых российских писателей. Но вдруг начинают подавать сигналы мои карманные часы. Пора прощаться. Меня ждет бывший колонист Виталий Васильевич Запольский. Пусть подъезд его дома не стерегут львы, а в комнатах скрипучие половицы, зато он — живая история.
Запольский встречает меня в халате и тапочках.
— Извините за мой непрезентабельный вид. Жена в отъезде. Мы с Кузей остались вдвоем.
Запольский подошел к клетке с попугаем и постучал по ней ногтем. Попугай точно повторил количество ударов.
— Мама нас оставила. Но мы умеем встречать гостей. Не правда ли, Кузя? У нас есть фирменное блюдо. Вы любите оладьи со сметаной?
Последние слова обращены уже ко мне.
— Кто же их не любит?
— Тогда помогите мне. Я люблю игру на фортепиано в четыре руки. А приготовление оладий — тоже в своем роде искусство. Будете мне ассистировать. Ну, хорошо… Давайте сначала разведем дрожжи водой. Кстати, они отменного качества. Как и мука. Она из австралийской пшеницы… Яйца, молоко, соль, сахар… Все на месте. Оладьи — единственное, что я готовлю сам. Жена признает в этом деле мое превосходство. Теперь греем сковороду. Смажем ее гусиным жиром… Это мой фирменный секрет. Так и быть, делюсь им с вами. А вот второй секрет — для смазки сковороды я использую гусиные перья. Как видите, с их помощью можно создавать шедевры не только на бумаге.
На столе растет горка оладий. Я достаю из портфеля красное вино:
— Это мускат. Бутылка из массандровских подвалов. Коллекционный экземпляр.
Запольский надевает очки и долго рассматривает бутылку, перекладывая из одной руки в другую.
— Порадовали меня, старика. Давно не пивал я настоящего вина. Хотя, — он переходит на шепот, — жена мне не разрешает пить.
— Виталий Васильевич, почему вы говорите шепотом?
— Потому что нас подслушивает этот мерзавец. — Он показывает на клетку. — Наш Кузя — плут каких свет не видывал. Настоящий соглядатай. Они с женой в заговоре против меня. Поверьте, многое из того, что здесь происходит, жена по приезде узнает. Обратите внимание, Кузя прикрыл веки… Притворяется, что дремлет. Но это уловка.
— Надо бы его тоже угостить вином.
— Хорошая идея. Пока не пробовал.
Мускат разлит по бокалам. Горка оладий быстро уменьшается.
— Ну что, нравятся? — с гордостью спрашивает Запольский.
— Не то слово. Рецепт я записал в свой блокнот.
— Так и быть. Подарю вам банку гусиного жира. А теперь расскажите, как провели день, что увидели в нашем городе?
Я рассказываю о сфинксах, о дворце Лаваля. Запольский пригубил вино и почмокал губами.
— Сфинксы из древних Фив, — сказал он задумчиво. — Меня всегда поражала одна мысль. Когда я родился, они уже были… Когда родился мой папа, они тоже были… Были они и при моих дедах и прадедах… Когда родился Иисус Христос, сфинксам уже было полторы тысячи лет. Невольно начинаешь думать, что вся наша жизнь — не более чем мгновение.
— Но сфинксы — всего лишь каменные изваяния. У них нет памяти, а тем более — сердца.
— На это трудно возразить. Но возможно, египтяне были не так уж неправы, когда считали, что созданные их же руками каменные чудища обладают некоей таинственной силой и даже властью над людьми. В отличие от них, мы ходим, едим оладьи, играем на скрипке… Но при этом не можем осознать мир, в котором обитаем. Нам не достает времени. Век наш слишком короток. А опыт предшествующего поколения мало чему учит потомков. Мы повторяем ошибки. Снова и снова…
— А вам приходилось ощущать на себе силу и власть сфинксов?
— Порой и я прихожу на пристань к Академии художеств. Что-то притягивает. И каждый раз чувствуешь покой и вдохновение.
— Вдохновение? — удивился я. — Но там, на пристани, вас не ждет свидание с хорошенькой женщиной. Вас встречают пустые и холодные глазницы. Что, кроме страха и трепета, могут они вызвать?
— Я композитор, который пишет музыку для театра. Но, оказавшись рядом с гранитными великанами, преображаюсь, становлюсь другим. Я начинаю сожалеть, что Бог не наделил меня талантом писать симфонии, большие эпические произведения, обращенные к вечности. Вдохновение там особого рода. Непередаваемое ощущение времени… Оно подхватывает тебя, как водный поток, и несет неизвестно куда. Мне кажется, не вперед, а назад. В далекое прошлое. Не в прошлом ли находится истина, которую мы хотим обрести? Заметьте, слова «Нил» и «Нева» весьма созвучны…
— В ваших словах много грусти.
— Что поделаешь, жизнь подходит к концу. Обидно думать, что этому попугаю дано прожить дольше, чем мне.
— Но в клетке.
— Да, в клетке. А сфинксы — на постаменте. Но ничего страшного. Пусть наш век короток. Зато мы знаем вкус этого прекрасного муската и секрет приготовления оладий.
С этими словами Виталий Васильевич окунул очередную оладушку в густую сметану и отправил в рот.
С обедом было закончено. Запольский поставил на то место, где только что стояла бутылка вина, настольную лампу.
— Я приготовил фотографии, которые вас так интересуют. Какую показать прежде?
— «Йоми Мару». Мне интересно увидеть, как выглядело судно, на котором колония отправилась в путешествие. Но куда больше интересует продолжение вашего рассказа.
— Да, рассказ о нашей одиссее бесконечен, как сказки Шахерезады. И длилось наше путешествие столько же — тысячу дней и ночей. А тысяча первый — стал праздником, днем нашего возвращения домой.
Когда мы садились на пароход, я был уже не тем мальчишкой, который два года назад стоял в петроградской квартире у раскрытого чемодана, размышляя, что взять с собой в дорогу — микроскоп или стопку книг. Тогда мне было шестнадцать, а теперь уже исполнилось восемнадцать. А моему другу, Лене Дейбнеру, — даже двадцать. Нам многое пришлось увидеть и испытать за эти два года. В том числе и смерть… Я встречал могилы везде. Не только на погостах, но и в лесу, на краю пшеничного поля, на крутом берегу реки… А то и просто возле дома, где жил его прежний хозяин. Человечество сошло с ума. Коллективное сумасшествие, которое, благодаря стараниям и заботам американцев, обходило нас стороной.
Мы, дети, ждали парохода, как ждут мессию. И вот он пришел. С загадочным, как в восточной сказке, названием. «Йоми Мару» остановился не возле острова, как мы ожидали, а напротив управления Красного Креста. Довольно далеко, чтобы его увидеть. А когда увидели… Посмотрите на эту фотографию, и вы поймете наше разочарование. Мы даже решили, что ошиблись, так как пароход был черного цвета. Такого же цвета, как уголь, который он перевозил прежде. Словом, темный и старый на вид. Но вот кто-то рассмотрел на трубе красный крест. А на борту — большую белую надпись на английском языке: «American Red Cross». Да, это тот пароход, на котором мы поплывем домой.
Посадку на судно американцы организовали блестяще. Думаю, благодаря Барлу Бремхоллу. Не зря он был банковским служащим. И во всем любил точность и учет. С высоты своего роста Бремхолл замечал каждую мелочь. О его наблюдательности и памяти ходили легенды и анекдоты. Наверно, в ту пору, когда еще не были изобретены компьютеры, он вполне их заменял.
Что же он придумал? Каждому колонисту был присвоен номер и вручен жетон. Жетон имел шнурок и напоминал те, что выдаются в гардеробе.
Каждый, поднимаясь по трапу, показывал висящую на шее бляху с личным номером. И его отмечали в списке. Той же цифрой отмечалось спальное место и личный багаж. Она сопровождала каждого вплоть до Петрограда. Эти номера мы помнили всю жизнь, как помнят день своего рождения. Мой номер был — 136.
Старшие колонисты шли на пароход не торопясь и даже степенно. Чего не скажешь о младших. Их восторг искал выхода. Им не терпелось как можно скорее ознакомиться с «плавучим домом». Как ртуть, растекались они по всем закоулкам судна. Настоящая стихия, которая, впрочем, скоро угомонилась.
Мы с Дейбнером решили осмотреть пароход. И нашли, что он хорошо приспособлен для долгого путешествия. Трудно поверить, что за такое короткое время невзрачное судно удалось переделать в транспорт для перевозки тысячи пассажиров. Каждый из четырех трюмов рассчитан на двести человек. Некоторые воспитатели будут жить с нами. Другие, а вместе с ними американцы и военнопленные, поселятся в палубных надстройках.
В трюм вела пологая деревянная лестница с перилами. По всем стенам, подобно ласточкиным гнездам, размещались койки. Размещались в три ряда, или, если угодно, в три этажа. Койки очень напоминали люльки. Вместо няньки их будет раскачивать море. Чтобы в шторм никто не выпал, «люльку» снабдили высоким бортиком.
Ниже коек, на дне трюма, стояли столы. Сюда с верхней палубы будут подавать завтраки, обеды и ужины. А когда столы освободят от еды и посуды, они станут местом для занятий, чтения и игр. Но можно убрать и сами столы. Вот вам и площадка для спорта и танцев. А где места для зрителей? Они, как ни в чем ни бывало, будут возлежать на своих койках, наблюдая сверху за состязаниями в волейбол или танцующими парами, выражая свои чувства восторженными криками.
Мы переходили с места на место. Сотни людей, больших и маленьких, занимались устройством своего быта. Они пребывали в состоянии радостного смятения и легкой растерянности. Воспитатели были бессильны заставить своих воспитанников лечь спать. Кажется, это называется коллективным непослушанием. Но что не могли сделать наставники, сделала зыбь. Она раскачивала судно. Вверх-вниз, вверх-вниз… И сон все-таки сморил малышей. Будто волшебник взмахнул своей палочкой, и они застыли в самых различных местах и позах.
Я и Дейбнер были в числе тех, кто так и не уснул в эту ночь. Мы стали помогать воспитателям. Брали детей на руки и, прижав к себе, спускались по лестнице в трюм, чтобы там уложить их в койку-люльку.
Теперь, когда на палубе не осталось ни одного мальчика и девочки, наступила тишина. Уснул и Владивосток. Береговые огни перемигивались с огнями судов, стоящих на рейде. Матросы приняли с баржи последние стропы с бочками и стали приводить грузовые стрелы в походное состояние.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПЕРВЫЕ МИЛИ
Из судового журнала Р. Аллена.
С полу дня 13 июля до полудня 14 июля:
Пройдено — 255 миль.
Расход воды — 70 тонн.
Расход угля — 75 тонн.
Сообщений о морской болезни нет.
Ничего удивительного, что никого не укачало. Море гладкое, никакого ветра. Легкий туман, сквозь который пробивается солнце. А это предвестие хорошей погоды и на завтра.
Никто не страдал от морской болезни, зато всех качало от усталости. Накануне был трудный день. И Райли распорядился — спать, спать, спать!.. Пусть дети отдыхают как угодно долго. И взрослые — тоже.
Но сам он был ранней птицей. Как и капитан Каяхара. И они столкнулись во время обхода судна.
— Что вы скажете, если я вас приглашу на чашку кофе? — спросил капитан.
— Мне кажется, я уже чувствую его аромат.
Вчера они встретились во время подъема американского флага. Но не обмолвились ни словом. Звездно-полосатый флаг был поднят на самую высокую точку судна — грот-мачту. Было много гостей — чешский генерал и другие офицеры. Были представители местного правительства и священник. Были женщины, представлявшие благотворительные организации. Произносились речи, пожимались руки, детей гладили по головке. Число посетителей пришлось ограничить.
Но куда больше людей было на берегу. Они хотели попасть на пароход совсем с другой целью. Некоторые садились в лодки и, приблизившись к судну, в одной руке держали швартов, а в другой — деньги. Но безуспешно. Матросы имели строгий приказ. Мольбы и уговоры тех, кто хотел покинуть Россию, сменялись проклятиями.
Шумный и трудный день. Последний день накануне отхода. Каждый был занят своим делом. И все же Каяхара нашел Аллена, чтобы спросить:
— Во втором трюме лает собака. Как это понять?
Райли вспомнил. Недавно на пароход поднялся с собакой Федя Кузовков. И был, конечно, остановлен воспитателем.
— Животных нельзя брать с собой!
— Позовите мистера Аллена, — потребовал Федя.
— Мистер Аллен, — сказал мальчик, — вы нам рассказывали, что Ной взял на свой ковчег тысячи животных. Даже тараканов. И сделал это по велению Бога.
— Как зовут твою собаку?
— Кузовок.
— Пойми, на судне всем распоряжается капитан.
— Ему понравится Кузовок. Он очень добрый и умный. Я его научил делать разные фокусы.
— Ладно, проходи со своим Кузовком. Но последнее слово не за мной.
— Объясните мальчику, — сказал Каяхара, — что будут проблемы. Санитарная инспекция неумолима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82