X. Аллен ».
Ответ Виленского:
«Представителю Американского Красного Креста в Сибири.
Из моих неоднократных посещений детской колонии удалось выяснить следующее. Детей содержали в хороших условиях, они питались хорошей пищей. Вид детей бодрый, веселый… Американский Красный Крест прилагал все старания в заботах о здоровье, воспитании и нравственности детей.
В подтверждение сего и вручаю настоящее письмо.
Уполномоченный Советского правительства на Дальнем Востоке
Виленский ».
Как говорят, комментарии излишни.
И все же. 3 апреля 1920 года в газете «Известия» появилась новая информация Луначарского. В ней сообщается, что петроградские дети находятся на острове Русский. Они здоровы. Американский Красный Крест снабдил их продовольствием и всем необходимым. Осуществляется план возвращения их возможно скорее на родину. Детей предполагается вернуть в Петроград но железной дороге или пароходом. Детей будут сопровождать врачи и персонал.
Казалось бы, все ясно. Все встало на свои места. Остается только извиниться перед Красным Крестом, который спас русских детей от голодной смерти и почти два года заботится о них. Но нет, не таковы большевики. Признаться в своей неправоте — значит подвергнуть сомнению единственно верное учение в мире. Вот почему в конце своей небольшой статьи Луначарский пишет в свойственной ему манере:
«Конечно, что благополучно кончается, лучше, чем кончается сплошным горем. Однако неожиданной переменой своего отношения к извергам-большевикам, могущим только развратить детей, Красный Крест не может загладить своего легкомыслия и всей бессердечности проделанной им над детскими и родительскими сердцами операции ».
Ирина Венерт, поэтесса:
— Во главе колонии и вообще Американского Красного Креста были люди попросту хорошие, добрые, чуткие, внимательные…
Нередко по распоряжению Райли Аллена в нашей казарме устраивались угощения. То по случаю праздника, то по поводу дня рождения. Нас постоянно хотели порадовать, утешить, приласкать. В эти дни нам дополнительно давали пачки легких содовых галет, баночки варенья и шоколад.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
НОВЫЙ ГОД
Пока мы посетили Петроград и побывали на Инженерной улице в обществе Альбрехта и Пржевоцкого, пока разбирались в дипломатических хитросплетениях, о которых дети, к счастью, ничего не знали, жизнь в колонии шла своим чередом.
Во Владивосток пришла зима, уже вторая за время их затянувшегося путешествия. Сначала был ветер, сильный и пронизывающий. Потом он ослаб и прекратился совсем. Первых снежинок было так мало, что их можно было сосчитать. Но потом кто-то там, наверху, взял в руки метлу и принялся сметать снег с небесной крыши. И это длилось долго, целых два дня.
Снег падал на все, что ни попадалось на пути. Сначала его приняли верхушки елей и мачты судов. Затем он опустился на земные крыши и бухту Золотой Рог, уже стянутую к этому времени тонким ледком. Девочки выбежали из казармы. Они подставляли падающему снегу лица и слизывали его с губ.
Снег покрасил весь мир в одинаковый цвет, и на светлом фоне стали ярче вязаные береты и румяней щеки. Снег внес в детские души радость, оживление и новые надежды.
Так незаметно наступил Новый год.
Круглые и даже полукруглые даты имеют некую магическую силу. Они нам кажутся началом или концом чего-либо. 1920 год заканчивал собой второе десятилетие века, и колонисты были уверены, что он завершит и их одиссею и что следующий Новый год они обязательно встретят в родных стенах.
А пока что дети украшали стены казармы — флажками, гирляндами, плакатами с шутливыми рисунками и пожеланиями. Но самым большим украшением стала елка, такая же молодая и стройная, как и окружившие ее девушки.
Это была старшая группа, жившая не на острове, а совсем в стороне от остальной колонии — на станции Вторая Речка. Им было по шестнадцать и восемнадцать лет. И их называли «группой невест».
Другую половину казармы занимали мальчики. Казалось, совсем рядом, под одной крышей. Но они не решались постучаться друг к другу просто так. В эту минуту замирало сердце. Приходилось искать повод — пришить пуговицу, вбить в стену гвоздь, одолжить утюг или учебник.
Ирина Венерт:
— Первая любовь… У нас был тот возраст, когда одно сердце невольно тянется к другому. В старшей колонии появилось немало пар, любящих чисто и искренне. Но была и другая любовь — неразделенная и невысказанная…
Елку поставили в девичьей половине казармы. Когда пришли мальчики, сразу стало шумно и весело. Они принесли с собой музыкальные инструменты — Коля Матвеев, Женя Заработкин, Лева Невольский… И не только струнные, но и духовые.
Больше всех среди юных музыкантов выделялся Ваня Семенов. Он едва протиснулся в дверь в обнимку с огромным контрабасом. Ваня не расставался с ним с тех пор, как получил его в подарок, еще в Миассе. Правда, было у контрабаса всего три струны, а гриф — гладкий и без ладов. Но мальчик, хорошо игравший на гитаре, довольно быстро освоил и новый инструмент.
Ваня расчехлил контрабас и не дал себя долго упрашивать. Взял в руки смычок, и вскоре под высоким потолком казармы зазвучала могучая басовая октава. Она совсем не вязалась с худеньким Ваней, к тому же обладавшим тонким, почти девичьим голосом.
На новогоднем вечере Ваня Семенов был настоящей звездой. А вот в танце блистал Леня Якобсон. Мамаша Кемпбелл, увидев его впервые, воскликнула: «Когда-нибудь об этом мальчике заговорит весь мир». И не ошиблась. Не пройдет и двух десятилетий, как Якобсон войдет в число величайших хореографов.
Танцы были уже в разгаре, когда открылась дверь и в клубах пара появился Дед Мороз. Все стали хлопать в ладоши и кричать от восторга, перекрыв даже оркестр. Колонисты стали гадать, кто бы это мог быть? Но как только раздался голос, голос с таким знакомым акцентом, как все разом воскликнули:
— Коллис!..
Дед Мороз снял с плеч тяжелый мешок с подарками и широко развел руки, приглашая подойти к нему ближе.
Чарльз Коллис ждал до последней минуты. Ему хотелось вручить подарки вместе с Алленом. Но тот запаздывал.
Райли Аллен в это время находился на буксире, как раз на полпути от Поспелова (так называется пристань острова Русский) к Владивостоку. В последнее время он часто оказывался перед дилеммой. Вот и сегодня никак не мог решить, где ему встретить новогодний праздник — на острове, с младшими детьми, или на Второй Речке?
Не желая никого обидеть, Райли принял соломоново решение. Вот почему теперь он посреди бухты.
Он спешит на Вторую Речку. Хотя и знает — не поспеть. Придется встретить Новый, 1920 год на борту судна. Вот и капитан из ходовой рубки показывает — уже время.
Нос буксира раздвигает ледяное крошево.
Проблеск маяка отсчитывает последние мгновения уходящего года.
Райли открывает шампанское. Его прислал из Токио Рудольф Тойслер. Они все время обмениваются не только письмами, но и подарками.
Еще утром Райли был уверен, что откроет бутылку за праздничным столом, в кругу друзей и рядом с елкой. Но кто может знать, где тебя застанет этот единственный миг?
Пробка вылетает из горлышка и падает за борт.
Райли разливает шампанское по жестяным кружкам.
— За что будем пить? — спрашивает он капитана.
— За наших женщин, — не задумываясь, отвечает тот. — Они начало всего…
Откуда-то из чрева судна появляется механик. Ему хочется встретить Новый год не рядом с горячей и грохочущей машиной, а под звездами.
Три жестяные кружки, встретившись, рождают глухой звук, который сливается с шуршанием льда.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
РАЗЛУКА
В мешке Чарльза Коллиса нашлись подарки для каждого. Но самым большим подарком для девчонок и мальчишек были танцы. Танцы — лучший на свете способ познакомиться.
Так случилось и в эту новогоднюю ночь. Несколько юных сердец нашли дорогу друг к другу.
А две недели спустя произошло неожиданное. Красный Крест распорядился отправить всех девочек Второй Речки на остров. Новость эта никого не обрадовала. Но времени для сборов было так мало, что они не успели ни возмутиться, ни попросить американцев не делать так — не резать по живому.
Уже потом Барл Бремхолл объявил причину столь внезапной эвакуации. Невдалеке от Второй Речки японцы наткнулись на партизанский дозор. В коротком бою погибло несколько человек с каждой стороны.
Приход нового, 1920 года совпал с обострением военной обстановки и в городе, и на всем Дальнем Востоке. Казарма стоит в двухстах метрах от Транссибирской магистрали. Днем и ночью в обоих направлениях идут воинские эшелоны. Опасно находиться детям в таком месте. Особенно девочкам.
Колонисты приняли разъяснения Бремхолла. Но не сердцем, а только разумом. Две половинки казармы успели стать одним целым. И вот мальчиков и девочек разлучают. И неизвестно на сколько.
Бухту сковало крепким льдом. Теперь, чтобы добраться до острова Русский, нужна помощь ледокола.
Даже много лет спустя колонисты рассказывали мне о том давнем расставании с такой горечью! Вот каким сильным бывает юношеское чувство, если и в старости отзывается болью и не дает душе успокоения.
Об этом вспоминает Ирина Венерт:
— Почему наш коллектив, живший так дружно, рассекли пополам и сделали это так болезненно? Да, американцы беспокоились о нас. Владивосток бурлил, как котел. Возможны уличные бои. А мы ездим в город ежедневно на занятия — туда и обратно. Мало ли что может случиться… К тому же по ночам стреляют. И все же! И все же!..
Как бы ни было, в середине зимы нас, девочек, погрузили на ледокол и перевезли на остров. «Коренное население» острова, проживавшее здесь уже полгода, стало сразу называть нас «второреченские мисс». Ну какие же мы «мисс»? Такие же петроградские девчонки, с такой же тоской по родному городу, а сейчас и по Второй Речке, где остались наши мальчики.
Казарма, которую нам предоставили, была куда просторнее прежней. В одной половине мы поставили кровати.
Поставили вдоль стен, чтобы освободить середину. А в середине разместили столы и черные классные доски. Получилось очень уютно. В другой половине оборудовали комнату отдыха, которую назвали клубом.
Мы решили обновить мягкую мебель, для чего использовали красивую фланель кофейного цвета. Диваны и кресла обили сами, не призвав никого на помощь. Золотые руки были у наших девочек, особенно у «приюток» — так мы называли группу сирот. Их воспитательницей была Мария Леонова — самая молодая и самая красивая воспитательница колонии. Нам казалось, что она очень нравится Райли Аллену. Нужно было их видеть рядом! Замечательная пара! Правда, мистеру Аллену было уже за тридцать, а Марии — чуть больше двадцати. Но это не бросалось в глаза. Нам очень хотелось знать, о чем они говорят между собой. Но Мария, свободно владевшая французским и английским, говорила так бегло, что нам не удавалось уловить смысл разговора. Хотя, как нам казалось, мы обо всем догадывались по выражению их лиц.
Мистер Аллен дарил Марии Леоновой цветы. А однажды принес подарок и всем нам. Это был патефон с набором пластинок. Как же мы были рады! Теперь в нашем клубе звучала музыка. Но все равно это не стало заменой нашему оркестру и нашим мальчикам.
Играл патефон… Мы кружились в вальсе… А веселья особенного не было. Наши мальчики далеко от нас. Нас разделяет ледяная бухта. Мы грустили и тосковали. Ведь с тех пор, как мы покинули Петроград, миновало почти два года. Мы перестали быть детьми. Пришла первая любовь. А разлука сделала это чувство еще более острым.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
УЖЕ ДАЛЕКО НЕ МАЛЬЧИКИ
После отъезда девочек Чарльз Коллис закрыл освободившуюся часть казармы на замок, думая со временем приспособить ее под склад. Но пустота за стеной, он это вскоре заметил, действовала угнетающе на оставшихся колонистов. В их душах тоже образовалась пустота.
Коллис понял, что надо делать, Он снял замок и, подняв его над головой, сказал:
— Занимайте соседнее помещение. Теперь оно ваше. Мальчики вошли в комнату, куда им прежде вход был заказан.
Странное дело, в комнате никого не было, но стены, так им казалось, хранили присутствие прежних обитателей. Спинки стульев и спинки кроватей отзывались на прикосновение. Мальчики явно слышали звонкие голоса и смех своих подружек.
— Здесь ничего не надо менять, — сказал Юрий Заводчиков. — Пусть все останется на своих местах.
И все с ним согласились.
— Я знаю, что надо делать, — сказал Ваня Семенов и принес свой контрабас. — Будем репетировать. Начнем готовить новый концерт.
— Отличная идея, — обрадовался Коллис. — Несите сюда и остальное. Вот удивим всех, когда нагрянем на остров с концертом.
Слова воспитателя заразили юных музыкантов таким энтузиазмом, что они немедля расчехлили инструменты, расселись по кроватям и приступили к первой репетиции. И только Запольский стоял в стороне и с завистью смотрел на своих товарищей. Музыкальный инструмент, на котором он играл, здесь отсутствовал.
— Фортепиано имеет много преимуществ, — сказал ему когда-то дедушка, — кроме одного. Его нельзя взять под мышку.
Виталий Запольский, композитор:
— Почему нас, мальчишек, оставили на Второй Речке? Почему вслед за девочками не перевели на остров Русский? Думаю, причиной тому учеба. В отличие от девочек мы занимались в различных учебных заведениях. Вот их названия: Реальное училище, Государственная и городская гимназии, Коммерческое и Мореходное училища… И даже Политехнический институт.
В то время во Владивостоке находилось много беженцев. И среди них профессора Московского и Санкт-Петербургского университетов. Лекции, которые мы слушали, были на самом высоком уровне. И обо всем этом заботились американцы, не жалевшие для нас ни средств, ни времени.
Я поступил в Коммерческое училище. Вместе со мной занимались: Лубонский (умница и скрипач, он никогда не расставался со скрипкой), Летунов (высокий красавец, умевший как-то по-особому, очень элегантно носить наши не очень-то шикарные одеяния), Рыбник (среднего роста, но плотного телосложения, всегда уравновешенный) и, наконец, Дейбнер, мой друг Леня Дейбнер (и в Коммерческом училище он был первым и недосягаемым).
Нас по-прежнему называли мальчиками, мальчишками, подростками… Но это по инерции, по старой привычке. Иначе зачем бы нас прятали и прикрывали от призыва в армию. Мы себя чувствовали уже мужчинами, сформировавшимися физически и духовно. А кое-кто ходил и в женихах. Вот только жаль, что невесты наши оказались, как это бывает в сказке, вдалеке от нас — на острове, окруженном льдами.
Под опекой Красного Креста находились сотни русских детей. Родители не могли позаботиться о нас. Но это делали американцы, думая не только о хлебе насущном, но и о нашем будущем. Они организовали много кружков и курсов. Учили шить, столярничать, печатать на машинке, ремонтировать обувь, стенографировать, делать прически, помогать поварам и медсестрам… Мы изучали иностранные языки, учились плавать и управлять парусом, обучались в скаутских отрядах тайнам выживания… Научились играть в незнакомую для нас игру — волейбол. А вернувшись в Петроград, распространили его по всему городу. Возможно, что от нас, колонистов, волейбол пошел по всей России и стал одним из самых популярных видов спорта.
Американцы воспринимали нас не как общую массу, не как толпу детей. В каждом колонисте они пытались увидеть личность и разглядеть способности.
Любовь к фортепиано по-прежнему оставалась одним из самых сильных моих увлечений. Я узнал, что во Владивостоке есть музыкальная школа, но обучение в ней платное. Слух о моих трудностях дошел до Райли Аллена. И Красный Крест обязался оплачивать счета за уроки. Были оплачены также ноты и даже моя стрижка в парикмахерской перед ученическим концертом.
В нашем Коммерческом училище был большой зал с концертным роялем на эстраде. Мне разрешили здесь упражняться после уроков.
Помню, как-то в зал вошла группа американцев. Молодая девушка села за рояль и исполнила вальс Шопена. Потом наступила моя очередь. В своем более чем скромном костюме я подошел к инструменту. Гости меня окружили. А я думал: «Вот я, плохо одетый, играю лучше этой богатой девушки».
Но вскоре мои музыкальные занятия прекратились. В этом зале стало заседать Учредительное собрание Дальневосточной республики. Не только наши воспитатели, но и мы сами чувствовали: политические события могут изменить нашу жизнь.
Зимой в газетах, которые мы иногда покупали, стали попадаться листовки большевистского подполья. Мы знали, что на близлежащих сопках есть партизаны. Иногда ночью к нам стучались и просили лекарства. Наш доктор Ливеровский был человеком милосердным, человеком вне политики. И он приходил на помощь.
Запомнился такой случай. Мы возвращались на поезде домой. Когда вошли в казарму, уже стемнело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Ответ Виленского:
«Представителю Американского Красного Креста в Сибири.
Из моих неоднократных посещений детской колонии удалось выяснить следующее. Детей содержали в хороших условиях, они питались хорошей пищей. Вид детей бодрый, веселый… Американский Красный Крест прилагал все старания в заботах о здоровье, воспитании и нравственности детей.
В подтверждение сего и вручаю настоящее письмо.
Уполномоченный Советского правительства на Дальнем Востоке
Виленский ».
Как говорят, комментарии излишни.
И все же. 3 апреля 1920 года в газете «Известия» появилась новая информация Луначарского. В ней сообщается, что петроградские дети находятся на острове Русский. Они здоровы. Американский Красный Крест снабдил их продовольствием и всем необходимым. Осуществляется план возвращения их возможно скорее на родину. Детей предполагается вернуть в Петроград но железной дороге или пароходом. Детей будут сопровождать врачи и персонал.
Казалось бы, все ясно. Все встало на свои места. Остается только извиниться перед Красным Крестом, который спас русских детей от голодной смерти и почти два года заботится о них. Но нет, не таковы большевики. Признаться в своей неправоте — значит подвергнуть сомнению единственно верное учение в мире. Вот почему в конце своей небольшой статьи Луначарский пишет в свойственной ему манере:
«Конечно, что благополучно кончается, лучше, чем кончается сплошным горем. Однако неожиданной переменой своего отношения к извергам-большевикам, могущим только развратить детей, Красный Крест не может загладить своего легкомыслия и всей бессердечности проделанной им над детскими и родительскими сердцами операции ».
Ирина Венерт, поэтесса:
— Во главе колонии и вообще Американского Красного Креста были люди попросту хорошие, добрые, чуткие, внимательные…
Нередко по распоряжению Райли Аллена в нашей казарме устраивались угощения. То по случаю праздника, то по поводу дня рождения. Нас постоянно хотели порадовать, утешить, приласкать. В эти дни нам дополнительно давали пачки легких содовых галет, баночки варенья и шоколад.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
НОВЫЙ ГОД
Пока мы посетили Петроград и побывали на Инженерной улице в обществе Альбрехта и Пржевоцкого, пока разбирались в дипломатических хитросплетениях, о которых дети, к счастью, ничего не знали, жизнь в колонии шла своим чередом.
Во Владивосток пришла зима, уже вторая за время их затянувшегося путешествия. Сначала был ветер, сильный и пронизывающий. Потом он ослаб и прекратился совсем. Первых снежинок было так мало, что их можно было сосчитать. Но потом кто-то там, наверху, взял в руки метлу и принялся сметать снег с небесной крыши. И это длилось долго, целых два дня.
Снег падал на все, что ни попадалось на пути. Сначала его приняли верхушки елей и мачты судов. Затем он опустился на земные крыши и бухту Золотой Рог, уже стянутую к этому времени тонким ледком. Девочки выбежали из казармы. Они подставляли падающему снегу лица и слизывали его с губ.
Снег покрасил весь мир в одинаковый цвет, и на светлом фоне стали ярче вязаные береты и румяней щеки. Снег внес в детские души радость, оживление и новые надежды.
Так незаметно наступил Новый год.
Круглые и даже полукруглые даты имеют некую магическую силу. Они нам кажутся началом или концом чего-либо. 1920 год заканчивал собой второе десятилетие века, и колонисты были уверены, что он завершит и их одиссею и что следующий Новый год они обязательно встретят в родных стенах.
А пока что дети украшали стены казармы — флажками, гирляндами, плакатами с шутливыми рисунками и пожеланиями. Но самым большим украшением стала елка, такая же молодая и стройная, как и окружившие ее девушки.
Это была старшая группа, жившая не на острове, а совсем в стороне от остальной колонии — на станции Вторая Речка. Им было по шестнадцать и восемнадцать лет. И их называли «группой невест».
Другую половину казармы занимали мальчики. Казалось, совсем рядом, под одной крышей. Но они не решались постучаться друг к другу просто так. В эту минуту замирало сердце. Приходилось искать повод — пришить пуговицу, вбить в стену гвоздь, одолжить утюг или учебник.
Ирина Венерт:
— Первая любовь… У нас был тот возраст, когда одно сердце невольно тянется к другому. В старшей колонии появилось немало пар, любящих чисто и искренне. Но была и другая любовь — неразделенная и невысказанная…
Елку поставили в девичьей половине казармы. Когда пришли мальчики, сразу стало шумно и весело. Они принесли с собой музыкальные инструменты — Коля Матвеев, Женя Заработкин, Лева Невольский… И не только струнные, но и духовые.
Больше всех среди юных музыкантов выделялся Ваня Семенов. Он едва протиснулся в дверь в обнимку с огромным контрабасом. Ваня не расставался с ним с тех пор, как получил его в подарок, еще в Миассе. Правда, было у контрабаса всего три струны, а гриф — гладкий и без ладов. Но мальчик, хорошо игравший на гитаре, довольно быстро освоил и новый инструмент.
Ваня расчехлил контрабас и не дал себя долго упрашивать. Взял в руки смычок, и вскоре под высоким потолком казармы зазвучала могучая басовая октава. Она совсем не вязалась с худеньким Ваней, к тому же обладавшим тонким, почти девичьим голосом.
На новогоднем вечере Ваня Семенов был настоящей звездой. А вот в танце блистал Леня Якобсон. Мамаша Кемпбелл, увидев его впервые, воскликнула: «Когда-нибудь об этом мальчике заговорит весь мир». И не ошиблась. Не пройдет и двух десятилетий, как Якобсон войдет в число величайших хореографов.
Танцы были уже в разгаре, когда открылась дверь и в клубах пара появился Дед Мороз. Все стали хлопать в ладоши и кричать от восторга, перекрыв даже оркестр. Колонисты стали гадать, кто бы это мог быть? Но как только раздался голос, голос с таким знакомым акцентом, как все разом воскликнули:
— Коллис!..
Дед Мороз снял с плеч тяжелый мешок с подарками и широко развел руки, приглашая подойти к нему ближе.
Чарльз Коллис ждал до последней минуты. Ему хотелось вручить подарки вместе с Алленом. Но тот запаздывал.
Райли Аллен в это время находился на буксире, как раз на полпути от Поспелова (так называется пристань острова Русский) к Владивостоку. В последнее время он часто оказывался перед дилеммой. Вот и сегодня никак не мог решить, где ему встретить новогодний праздник — на острове, с младшими детьми, или на Второй Речке?
Не желая никого обидеть, Райли принял соломоново решение. Вот почему теперь он посреди бухты.
Он спешит на Вторую Речку. Хотя и знает — не поспеть. Придется встретить Новый, 1920 год на борту судна. Вот и капитан из ходовой рубки показывает — уже время.
Нос буксира раздвигает ледяное крошево.
Проблеск маяка отсчитывает последние мгновения уходящего года.
Райли открывает шампанское. Его прислал из Токио Рудольф Тойслер. Они все время обмениваются не только письмами, но и подарками.
Еще утром Райли был уверен, что откроет бутылку за праздничным столом, в кругу друзей и рядом с елкой. Но кто может знать, где тебя застанет этот единственный миг?
Пробка вылетает из горлышка и падает за борт.
Райли разливает шампанское по жестяным кружкам.
— За что будем пить? — спрашивает он капитана.
— За наших женщин, — не задумываясь, отвечает тот. — Они начало всего…
Откуда-то из чрева судна появляется механик. Ему хочется встретить Новый год не рядом с горячей и грохочущей машиной, а под звездами.
Три жестяные кружки, встретившись, рождают глухой звук, который сливается с шуршанием льда.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
РАЗЛУКА
В мешке Чарльза Коллиса нашлись подарки для каждого. Но самым большим подарком для девчонок и мальчишек были танцы. Танцы — лучший на свете способ познакомиться.
Так случилось и в эту новогоднюю ночь. Несколько юных сердец нашли дорогу друг к другу.
А две недели спустя произошло неожиданное. Красный Крест распорядился отправить всех девочек Второй Речки на остров. Новость эта никого не обрадовала. Но времени для сборов было так мало, что они не успели ни возмутиться, ни попросить американцев не делать так — не резать по живому.
Уже потом Барл Бремхолл объявил причину столь внезапной эвакуации. Невдалеке от Второй Речки японцы наткнулись на партизанский дозор. В коротком бою погибло несколько человек с каждой стороны.
Приход нового, 1920 года совпал с обострением военной обстановки и в городе, и на всем Дальнем Востоке. Казарма стоит в двухстах метрах от Транссибирской магистрали. Днем и ночью в обоих направлениях идут воинские эшелоны. Опасно находиться детям в таком месте. Особенно девочкам.
Колонисты приняли разъяснения Бремхолла. Но не сердцем, а только разумом. Две половинки казармы успели стать одним целым. И вот мальчиков и девочек разлучают. И неизвестно на сколько.
Бухту сковало крепким льдом. Теперь, чтобы добраться до острова Русский, нужна помощь ледокола.
Даже много лет спустя колонисты рассказывали мне о том давнем расставании с такой горечью! Вот каким сильным бывает юношеское чувство, если и в старости отзывается болью и не дает душе успокоения.
Об этом вспоминает Ирина Венерт:
— Почему наш коллектив, живший так дружно, рассекли пополам и сделали это так болезненно? Да, американцы беспокоились о нас. Владивосток бурлил, как котел. Возможны уличные бои. А мы ездим в город ежедневно на занятия — туда и обратно. Мало ли что может случиться… К тому же по ночам стреляют. И все же! И все же!..
Как бы ни было, в середине зимы нас, девочек, погрузили на ледокол и перевезли на остров. «Коренное население» острова, проживавшее здесь уже полгода, стало сразу называть нас «второреченские мисс». Ну какие же мы «мисс»? Такие же петроградские девчонки, с такой же тоской по родному городу, а сейчас и по Второй Речке, где остались наши мальчики.
Казарма, которую нам предоставили, была куда просторнее прежней. В одной половине мы поставили кровати.
Поставили вдоль стен, чтобы освободить середину. А в середине разместили столы и черные классные доски. Получилось очень уютно. В другой половине оборудовали комнату отдыха, которую назвали клубом.
Мы решили обновить мягкую мебель, для чего использовали красивую фланель кофейного цвета. Диваны и кресла обили сами, не призвав никого на помощь. Золотые руки были у наших девочек, особенно у «приюток» — так мы называли группу сирот. Их воспитательницей была Мария Леонова — самая молодая и самая красивая воспитательница колонии. Нам казалось, что она очень нравится Райли Аллену. Нужно было их видеть рядом! Замечательная пара! Правда, мистеру Аллену было уже за тридцать, а Марии — чуть больше двадцати. Но это не бросалось в глаза. Нам очень хотелось знать, о чем они говорят между собой. Но Мария, свободно владевшая французским и английским, говорила так бегло, что нам не удавалось уловить смысл разговора. Хотя, как нам казалось, мы обо всем догадывались по выражению их лиц.
Мистер Аллен дарил Марии Леоновой цветы. А однажды принес подарок и всем нам. Это был патефон с набором пластинок. Как же мы были рады! Теперь в нашем клубе звучала музыка. Но все равно это не стало заменой нашему оркестру и нашим мальчикам.
Играл патефон… Мы кружились в вальсе… А веселья особенного не было. Наши мальчики далеко от нас. Нас разделяет ледяная бухта. Мы грустили и тосковали. Ведь с тех пор, как мы покинули Петроград, миновало почти два года. Мы перестали быть детьми. Пришла первая любовь. А разлука сделала это чувство еще более острым.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
УЖЕ ДАЛЕКО НЕ МАЛЬЧИКИ
После отъезда девочек Чарльз Коллис закрыл освободившуюся часть казармы на замок, думая со временем приспособить ее под склад. Но пустота за стеной, он это вскоре заметил, действовала угнетающе на оставшихся колонистов. В их душах тоже образовалась пустота.
Коллис понял, что надо делать, Он снял замок и, подняв его над головой, сказал:
— Занимайте соседнее помещение. Теперь оно ваше. Мальчики вошли в комнату, куда им прежде вход был заказан.
Странное дело, в комнате никого не было, но стены, так им казалось, хранили присутствие прежних обитателей. Спинки стульев и спинки кроватей отзывались на прикосновение. Мальчики явно слышали звонкие голоса и смех своих подружек.
— Здесь ничего не надо менять, — сказал Юрий Заводчиков. — Пусть все останется на своих местах.
И все с ним согласились.
— Я знаю, что надо делать, — сказал Ваня Семенов и принес свой контрабас. — Будем репетировать. Начнем готовить новый концерт.
— Отличная идея, — обрадовался Коллис. — Несите сюда и остальное. Вот удивим всех, когда нагрянем на остров с концертом.
Слова воспитателя заразили юных музыкантов таким энтузиазмом, что они немедля расчехлили инструменты, расселись по кроватям и приступили к первой репетиции. И только Запольский стоял в стороне и с завистью смотрел на своих товарищей. Музыкальный инструмент, на котором он играл, здесь отсутствовал.
— Фортепиано имеет много преимуществ, — сказал ему когда-то дедушка, — кроме одного. Его нельзя взять под мышку.
Виталий Запольский, композитор:
— Почему нас, мальчишек, оставили на Второй Речке? Почему вслед за девочками не перевели на остров Русский? Думаю, причиной тому учеба. В отличие от девочек мы занимались в различных учебных заведениях. Вот их названия: Реальное училище, Государственная и городская гимназии, Коммерческое и Мореходное училища… И даже Политехнический институт.
В то время во Владивостоке находилось много беженцев. И среди них профессора Московского и Санкт-Петербургского университетов. Лекции, которые мы слушали, были на самом высоком уровне. И обо всем этом заботились американцы, не жалевшие для нас ни средств, ни времени.
Я поступил в Коммерческое училище. Вместе со мной занимались: Лубонский (умница и скрипач, он никогда не расставался со скрипкой), Летунов (высокий красавец, умевший как-то по-особому, очень элегантно носить наши не очень-то шикарные одеяния), Рыбник (среднего роста, но плотного телосложения, всегда уравновешенный) и, наконец, Дейбнер, мой друг Леня Дейбнер (и в Коммерческом училище он был первым и недосягаемым).
Нас по-прежнему называли мальчиками, мальчишками, подростками… Но это по инерции, по старой привычке. Иначе зачем бы нас прятали и прикрывали от призыва в армию. Мы себя чувствовали уже мужчинами, сформировавшимися физически и духовно. А кое-кто ходил и в женихах. Вот только жаль, что невесты наши оказались, как это бывает в сказке, вдалеке от нас — на острове, окруженном льдами.
Под опекой Красного Креста находились сотни русских детей. Родители не могли позаботиться о нас. Но это делали американцы, думая не только о хлебе насущном, но и о нашем будущем. Они организовали много кружков и курсов. Учили шить, столярничать, печатать на машинке, ремонтировать обувь, стенографировать, делать прически, помогать поварам и медсестрам… Мы изучали иностранные языки, учились плавать и управлять парусом, обучались в скаутских отрядах тайнам выживания… Научились играть в незнакомую для нас игру — волейбол. А вернувшись в Петроград, распространили его по всему городу. Возможно, что от нас, колонистов, волейбол пошел по всей России и стал одним из самых популярных видов спорта.
Американцы воспринимали нас не как общую массу, не как толпу детей. В каждом колонисте они пытались увидеть личность и разглядеть способности.
Любовь к фортепиано по-прежнему оставалась одним из самых сильных моих увлечений. Я узнал, что во Владивостоке есть музыкальная школа, но обучение в ней платное. Слух о моих трудностях дошел до Райли Аллена. И Красный Крест обязался оплачивать счета за уроки. Были оплачены также ноты и даже моя стрижка в парикмахерской перед ученическим концертом.
В нашем Коммерческом училище был большой зал с концертным роялем на эстраде. Мне разрешили здесь упражняться после уроков.
Помню, как-то в зал вошла группа американцев. Молодая девушка села за рояль и исполнила вальс Шопена. Потом наступила моя очередь. В своем более чем скромном костюме я подошел к инструменту. Гости меня окружили. А я думал: «Вот я, плохо одетый, играю лучше этой богатой девушки».
Но вскоре мои музыкальные занятия прекратились. В этом зале стало заседать Учредительное собрание Дальневосточной республики. Не только наши воспитатели, но и мы сами чувствовали: политические события могут изменить нашу жизнь.
Зимой в газетах, которые мы иногда покупали, стали попадаться листовки большевистского подполья. Мы знали, что на близлежащих сопках есть партизаны. Иногда ночью к нам стучались и просили лекарства. Наш доктор Ливеровский был человеком милосердным, человеком вне политики. И он приходил на помощь.
Запомнился такой случай. Мы возвращались на поезде домой. Когда вошли в казарму, уже стемнело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82