– Ты не должна задавать никаких вопросов. Чтобы ни одно «почему» не слетало с твоих губ. Это возможно?
Иззи поплотнее завернулась в шаль и кивнула.
– Если я почувствую, что тебе следует знать ту или иную вещь, если я решу, что необходимы какие-то разъяснения, я сам скажу тебе об этом.
– Я... я поняла.
– Прекрасно. Ну а теперь, поскольку правило не было установлено с самого начала, я попытаюсь ответить на твой вопрос.
Рашкин немного откинулся назад, и с груди Иззи словно сняли тяжелый груз. Взгляд его голубых глаз не стал менее пристальным, гнев ничуть не улегся, но та малая часть пространства, которая их теперь разделяла, позволила ей снова дышать.
– Ты хочешь знать, – заговорил Рашкин, – почему я так живу, почему одеваюсь словно нищий и работаю в маленькой арендованной студии. Вот мой ответ: я ненавижу свой успех. Успех означает популярность, а я не знаю ничего более отвратительного. Популярность ограничивает мое видение, заставляет опускаться до уровня самого тупоголового из зрителей. Я глубоко убежден, что чувство собственной исключительности не мешает художнику, более того, оно ему необходимо. И не потому, что он ставит себя выше остальных людей, а потому, что его работы всегда будут подвергаться сомнениям. С его стороны. Со стороны зрителей. Со стороны Искусства. Я не могу помешать успеху своих работ, но я в состоянии его игнорировать, и я это делаю. Я всегда настаиваю на полной уединенности. Кто я такой, чем занимаюсь, как провожу свою жизнь, все эти вопросы не имеют ничего общего с единственной гранью моей натуры, открытой обществу, – с моим творчеством. Работы должны говорить сами за себя; всё остальное не имеет значения и является вторжением в мою частную жизнь. Как только я позволю кому-либо увидеть меня с другой стороны, искусство тут же отойдет на второй план. Тогда мои картины будут оценивать с другой точки зрения, в зависимости от моего образа жизни, от украшений на стенах моего дома, от того, что я ем на завтрак и часто ли я посещаю уборную. Я допускаю, что люди хотят знать подобные вещи. Они считают, что это поможет им постичь искусство. Но если они рассматривают картины с такой точки зрения, они принижают одновременно и художника, и свою собственную способность к восприятию. Каждая из моих картин выражает на языке живописи всё, что я хотел сказать в данном случае, и никакие подробности моей личной жизни не помогут зрителю проникнуть в сущность полотна глубже, чем позволяет само полотно, висящее перед его глазами. Откровенно говоря, я убежден, что даже подпись на полотне не является такой уж необходимостью. Ну как, – спросил он в заключение. – Ты поняла?
– Думаю, да.
– И ты согласна?
Гротескные черты его лица исказило некоторое подобие улыбки.
Иззи немного поколебалась, но откровенно призналась:
– Нет... Не совсем.
– Хорошо. Приятно сознавать, что у тебя есть собственное мнение, но тебе придется держать его при себе всё время, пока ты находишься в студии. Понятно?
Иззи кивнула. После чего Рашкин поднялся и ногой отбросил с дороги стул. От удара тяжелого ботинка он пролетел через всю комнату, задев стоящие у стены полотна. Иззи содрогнулась от одной мысли о возможных повреждениях.
– А теперь, – сказал Рашкин, – если ты сумеешь восстановить прежнюю позу, мы попытаемся использовать остатки утреннего освещения и займемся наконец настоящей работой.
V
В тот день Иззи договорилась с Кэти выпить чаю в закусочной Финни. Добравшись до кафе после занятий с Рашкиным, она обнаружила за столиком Кэти еще двоих студентов университета – Джилли Копперкорн и Алана Гранта. Миниатюрная, но пропорционально сложенная фигурка Джилли, ее сияющие сапфировые глаза и копна волос орехового цвета всегда напоминали Иззи фею цветов Сислея Баркера. В университете Батлера они с Иззи посещали одни и те же занятия, но Джилли была на несколько лет старше остальных студентов. Она объясняла это тем, что заканчивала колледж. Джилли, как и Кэти, никогда не останавливалась подробно на своем прошлом, зато всегда была готова бесконечно болтать на любые другие темы.
Алан, напротив, был молчаливым долговязым юношей, с чисто английским характером, и в этом он походил на Кэти. Но, в отличие от Кэти, его не привлекала карьера писателя. Мечтой Алана было небольшое издательство.
– Должен же кто-то издавать ваши книги, – сказал однажды Алан, чем сильно огорчил Кэти, считавшую его одним из самых способных к литературе студентов.
В доказательство своей правоты Алан привел в пример «Кроуси ревю», небольшой иллюстрированный журнал, который он издавал прошлым летом и даже сумел пристроить для продажи в университетский книжный магазин.
– Лучшее, что есть в этом журнале, – это его редакторская статья, – говорила Кэти каждому, кто соглашался выслушать ее мнение, из скромности умалчивая о своей сказке, помещенной в том же номере.
В ответ на дружеские возгласы Иззи приветственно помахала рукой, потом прошла к стойке заказать чашку чая с булочкой и присоединилась к приятелям за столиком у окна.
– Итак? – спросила Кэти, как только Иззи подошла к столику. – Это был он?
Иззи кивнула. Она поставила чашку с чаем на стол и заняла свободное место между Джилли и Аланом.
– Это был кто – «он»? – спросила Джилли и сама рассмеялась своему неуклюжему вопросу.
– Вчера у лестницы собора Святого Павла Иззи повстречалась с Винсентом Рашкиным, – ответила Кэти с гордостью, которую Иззи очень хотелось бы услышать в словах своих родителей. – И он пригласил ее посетить свою студию сегодня утром. – Джилли удивленно взмахнула ресницами:
– Ты меня дурачишь?
– Даже и не думала, – продолжала Кэти. – Рашкин предложил Иззи занятия под его руководством.
– Ты должна была рассказать об этом в университете.
– Ничуть, – сказала Кэти. – Койра, может, и старается изо всех сил, но он недооценивает ее талант.
Иззи чувствовала себя неловко в центре всеобщего внимания. Кроме того, она считала себя обязанной сказать что-то в защиту преподавателя, учившего рисованию ее и Джилли.
– Профессор Койра считает, что я уделяю слишком много внимания деталям, – сказала Иззи. – И он прав. И еще я никак не могу правильно поставить руку, пока не сосредоточусь как следует.
– Конечно, профессор не так уж и плох, – кивнула Джилли. – По крайней мере, он знает, что говорит.
Кэти пренебрежительно фыркнула.
– Достаточно обсуждать Койру, – подал голос Алан. – Расскажи нам лучше о Рашкине. Я не знаю о нем ничего, кроме того, что его работы превосходны.
– "Вечер на Пальм-стрит", – с оттенком зависти в голосе воскликнула Джилли, назвав одно из самых известных полотен Рашкина. – Боже, если бы я хоть раз смогла написать что-то подобное, я бы, наверно, тут же вознеслась на небеса от радости. – Она повернулась к Иззи. – Хочу знать всё до мельчайших подробностей. Как выглядит его студия? Правда, что он сам растирает краски? А ты видела его эскизы?
Пытаясь вставить хоть слово, Иззи только открывала и закрывала рот, словно выброшенная на берег рыба, но шквал вопросов не утихал. Она вполне понимала нетерпение Джилли. Доведись им поменяться местами, Иззи и сама ничуть не меньше интересовалась бы любыми подробностями.
– Он очень властный человек, – наконец произнесла Иззи. – Даже немного пугает, но он...
Она внезапно умолкла, вспомнив слова Рашкина о стремлении сохранить в тайне свою личную жизнь: Работы должны говорить сами за себя... Как только я позволю кому-либо увидеть меня с другой стороны, искусство тут же отойдет на второй план. Иззи подняла глаза и встретила нетерпеливые взгляды трех пар глаз; все ждали продолжения рассказа.
– На самом деле, он весьма скрытная личность, – вымолвила Иззи, сознавая всю неубедительность своих слов. – Я даже не решаюсь обсуждать его с кем бы то ни было.
Глаза Джилли округлились от любопытства.
– О, пожалуйста!..
– Мне кажется, он бы этого не хотел, – добавила Иззи. – Боюсь, если я буду рассказывать о нем и его студии, Рашкин больше никогда не пустит меня на порог.
– Ты говоришь, словно дала обет хранить тайну, – заметила Кэти.
– Ну, не совсем так. Но это предполагалось.
– Всё это похоже на волшебную сказку, – улыбнулся Алан. – Знаешь, вроде тех случаев, когда запрещено что-нибудь делать, например входить в одну из дверей.
Джилли кивнула, включаясь в игру:
– Вроде потайной комнаты Синей Бороды.
– О Господи, надеюсь, что всё не так страшно, – ответила Иззи.
Но замечание Джилли напомнило Иззи о едва сдерживаемом страхе, который преследовал ее всё утро. И вовсе не из-за того, как отнесется Рашкин к ее работам, а из-за его свирепого вида. Временами ей чудилось, что художник вот-вот выйдет из себя и ударит ее. Девушка немного нервно рассмеялась и постаралась перевести разговор на другую тему. Казалось, никто не обратил внимания. Однако позже ей пришлось вспомнить эту беседу.
VI
– Так что же заставило тебя прикусить язык, когда речь зашла об утренней встрече с Рашкиным? – спросила Кэти по пути к их комнате. – Я-то думала, ты и слова никому не дашь сказать, раз уж незнакомец и на самом деле оказался великим художником.
– Я слишком смутилась.
– Из-за чего?
Иззи пожала плечами:
– По одной простой причине – я ничему не научилась. То есть не совсем так. Я смогла подсмотреть парочку приемов, пока он работал, но он и не пытался меня чему-то научить. Я всего лишь позировала для его картины. Вот и всё.
– Он собирается написать твой портрет? – Иззи кивнула.
– Ну что ж, это своего рода успех, не так ли? Быть увековеченной самим Рашкиным и всё такое.
– Думаю, да. Но он ни единым словом не выразил своего отношения к моим работам. – Иззи взглянула на подругу. – А я чувствовала себя крайне неловко. Знаешь, он открыл дверь на мой стук и даже не поздоровался. Он только приказал мне раздеться и начал писать.
У Кэти удивленно приподнялись брови.
– Даже и не думай! – предостерегла ее Иззи. – Отношения остались сугубо деловыми. – При одной мысли о возможных прикосновениях Рашкина у нее окаменело лицо. – Но я при этом очень странно себя чувствовала, даже не знаю, как сказать. Скорее всего униженной.
– Но почему? Не считаешь же ты унизительным труд ваших натурщиц в рисовальных классах?
– Нет, конечно нет.
– Тогда в чем проблема? – спросила Кэти.
– Даже не знаю, как тебе объяснить, – произнесла Иззи. – Мне показалось, он заставил меня снять одежду не только для того, чтобы получить обнаженную натурщицу, а еще и намеренно заставил сделать то, чего мне не хотелось. Он устанавливал свою власть.
– Хотел лишить тебя собственной воли? – Иззи снова кивнула:
– Но в этом не было ничего из области отношений между мужчиной и женщиной. Здесь нечто более глубокое. Рашкин немного поговорил о понятии избранности – в отношении художников, но я поняла, что его представления затрагивают все стороны жизни. Он ведь даже не спросил мое имя.
– Похоже на заранее подготовленную ловушку.
– Нет, – возразила Иззи и в течение нескольких секунд снова обдумывала ситуацию. – Больше похоже на то, что по его понятиям только персона Рашкина заслуживает внимания; всё остальное рассматривается исключительно через его собственное отношение.
– Прекрасно! Ты только что нарисовала классический портрет психопата.
– Или ребенка.
– Так ты считаешь, что он может быть опасен?
В памяти Иззи всплыло ощущение страха, сопровождавшее ее всё утро в мастерской художника. Сейчас, по прошествии некоторого времени, отношение к ней Рашкина казалось несколько оскорбительным и вызывающим, но не угрожающим.
– Нет, – ответила она. – Я просто разочарована.
Кэти сочувственно улыбнулась:
– Ну, мне кажется, я понимаю причину этого разочарования, особенно если учесть твое восхищение его работами. Иногда такое случается при встрече со знаменитыми мастерами – они оказываются не такими, как мы ожидали. Выясняется, что их работы дают нам неправильное представление.
– Но мы и сами можем ошибаться в своих ожиданиях.
Кэти согласно кивнула:
– Выходит, что тебя больше не привлекает перспектива брать уроки у Рашкина, я права?
– Ну, наверно, так было бы легче для меня.
– Ничто по-настоящему ценное не дается легко, – произнесла Кэти и тут же поморщилась. – И кто только выдумает такие нравоучительные высказывания?
– Писатели вроде тебя.
– Нет, в этом ты меня не можешь упрекнуть.
– Но зато эти слова правдивы, – сказала Иззи. Кэти снова кивнула:
– Так как же ты собираешься поступить?
– Я думаю, будет нетрудно изменить расписание занятий, чтобы освободить утро.
– Из чего я могу сделать вывод, что ты и дальше будешь посещать студию Рашкина.
Иззи улыбнулась:
– Ну я же должна дать ему возможность закончить портрет, правда? А после этого Рашкин обещал начать мое обучение, так что рано или поздно я своего добьюсь
– Удачи тебе, – только и ответила Кэти.
VII
Ньюфорд, октябрь 1973-го
– Нет, нет, нет! – закричал Рашкин.
От громкого скрипучего голоса, заполнившего студию, Иззи невольно съежилась.
– О боже, ты безнадежна.
Иззи уже целый месяц каждое утро поднималась в студию. Но если ей самой был виден явный прогресс в работе даже за столь короткое время, от своего учителя она не слышала ни единого слова одобрения. По его мнению, она не могла сделать ни одного правильного мазка. Ее работы становились не лучше, а хуже. Она недостойна даже мыть кисти и подметать мастерскую настоящего художника, несмотря на то что именно этим она занималась каждый день, кроме того, готовила обед для них обоих, делала покупки и выполняла еще множество разных мелких поручений.
– О чем только ты думаешь? – продолжал Рашкин. – Ведь вся проблема именно в этом? Ты не умеешь думать.
И до сих пор он не спросил, как ее зовут.
– Любое насекомое способно лучше выполнять инструкции, чем ты.
– Я... я пыталась следовать вашим указаниям, – заикаясь под его пристальным взглядом ответила Иззи.
– Ты действительно пыталась? Ну тогда тебе лучше оставить свои попытки и подумать о какой-нибудь другой карьере. О чем угодно, только не об искусстве. Можешь выбрать любую деятельность, лишь бы она не затрагивала ту часть твоего мозга, которая отвечает за выполнение простейших инструкций.
Рашкин сорвал полотно с ее мольберта и швырнул его через всю комнату. Иззи с тревогой смотрела, как холст задел стоящие у стены картины художника и они, одна за другой, стали падать на пол. Не обращая внимания на беспорядок и возможные повреждения собственных произведений, Рашкин выхватил из-под ног девушки загрунтованное только сегодня утром новое полотно и повесил его на мольберт. Потом вырвал у Иззи кисть.
– Посмотри сюда, – скомандовал он, показывая на установленное перед мольбертом зеркало. Он подтолкнул ученицу вперед, чтобы ее отражение оказалось прямо перед глазами. – Что ты там видишь?
– Себя.
– Нет. Ты видишь фигуру, облик, и ничего больше. Чем скорее ты перестанешь соединять увиденное со своими собственными представлениями, тем легче тебе будет сосредоточиться на размерах и оттенках того, что ты действительно видишь, и тем скорее ты добьешься успеха.
Рашкин замолчал. Несколько минут он рассматривал ее отражение, а потом быстрыми, четкими движениями стал обозначать на холсте контур. Не больше дюжины мазков, и на полотне перед глазами Иззи предстал вполне узнаваемый образ. Но фигура на картине казалась окутанной облаком тумана.
– Ну а теперь что ты здесь видишь? – спросил Рашкин.
– Себя?
Кисть в его руке снова пришла в движение, на лице и волосах обозначитесь тени, линия скул стала более отчетливой, глаза потемнели.
– А теперь?
Сходство пропало. Двумя-тремя мазками художник совершенно изменил образ и превратил ее в незнакомку. Но, как ни странно, последнее изображение казалось больше похожим на нее, чем то, что было несколько минут назад.
– Это то, что ты хочешь увидеть, – сказал Рашкин. – А то, что находится перед тобой, можно использовать в качестве шаблона, основной идеи, но окончательный образ должен создаваться здесь. – Он постучал себя по голове. – И здесь. – Его рука опустилась к груди. – Или где угодно, это не имеет значения. Ты должна добиться того, чтобы образ на полотне был совершенно неведомым для зрителя, но при этом мучительно напоминал ему о чем-то знакомом. А если хочешь в точности повторять то, что видишь, лучше стать фотографом. На картине должны оставаться твои чувства.
– Но ваши картины очень реалистичны. Почему я должна...
Она не увидела взмаха руки. Но удар его открытой ладони заставил девушку покачнуться. Щеку словно обожгло, а в голове зазвенело. Иззи медленно подняла руку к пылающей щеке и уставилась на художника сквозь пелену подступивших слез.
– Разве я не предупреждал тебя о вопросах в студии? – закричал Рашкин.
Иззи сделала шаг назад. От неожиданности она онемела и очень испугалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Иззи поплотнее завернулась в шаль и кивнула.
– Если я почувствую, что тебе следует знать ту или иную вещь, если я решу, что необходимы какие-то разъяснения, я сам скажу тебе об этом.
– Я... я поняла.
– Прекрасно. Ну а теперь, поскольку правило не было установлено с самого начала, я попытаюсь ответить на твой вопрос.
Рашкин немного откинулся назад, и с груди Иззи словно сняли тяжелый груз. Взгляд его голубых глаз не стал менее пристальным, гнев ничуть не улегся, но та малая часть пространства, которая их теперь разделяла, позволила ей снова дышать.
– Ты хочешь знать, – заговорил Рашкин, – почему я так живу, почему одеваюсь словно нищий и работаю в маленькой арендованной студии. Вот мой ответ: я ненавижу свой успех. Успех означает популярность, а я не знаю ничего более отвратительного. Популярность ограничивает мое видение, заставляет опускаться до уровня самого тупоголового из зрителей. Я глубоко убежден, что чувство собственной исключительности не мешает художнику, более того, оно ему необходимо. И не потому, что он ставит себя выше остальных людей, а потому, что его работы всегда будут подвергаться сомнениям. С его стороны. Со стороны зрителей. Со стороны Искусства. Я не могу помешать успеху своих работ, но я в состоянии его игнорировать, и я это делаю. Я всегда настаиваю на полной уединенности. Кто я такой, чем занимаюсь, как провожу свою жизнь, все эти вопросы не имеют ничего общего с единственной гранью моей натуры, открытой обществу, – с моим творчеством. Работы должны говорить сами за себя; всё остальное не имеет значения и является вторжением в мою частную жизнь. Как только я позволю кому-либо увидеть меня с другой стороны, искусство тут же отойдет на второй план. Тогда мои картины будут оценивать с другой точки зрения, в зависимости от моего образа жизни, от украшений на стенах моего дома, от того, что я ем на завтрак и часто ли я посещаю уборную. Я допускаю, что люди хотят знать подобные вещи. Они считают, что это поможет им постичь искусство. Но если они рассматривают картины с такой точки зрения, они принижают одновременно и художника, и свою собственную способность к восприятию. Каждая из моих картин выражает на языке живописи всё, что я хотел сказать в данном случае, и никакие подробности моей личной жизни не помогут зрителю проникнуть в сущность полотна глубже, чем позволяет само полотно, висящее перед его глазами. Откровенно говоря, я убежден, что даже подпись на полотне не является такой уж необходимостью. Ну как, – спросил он в заключение. – Ты поняла?
– Думаю, да.
– И ты согласна?
Гротескные черты его лица исказило некоторое подобие улыбки.
Иззи немного поколебалась, но откровенно призналась:
– Нет... Не совсем.
– Хорошо. Приятно сознавать, что у тебя есть собственное мнение, но тебе придется держать его при себе всё время, пока ты находишься в студии. Понятно?
Иззи кивнула. После чего Рашкин поднялся и ногой отбросил с дороги стул. От удара тяжелого ботинка он пролетел через всю комнату, задев стоящие у стены полотна. Иззи содрогнулась от одной мысли о возможных повреждениях.
– А теперь, – сказал Рашкин, – если ты сумеешь восстановить прежнюю позу, мы попытаемся использовать остатки утреннего освещения и займемся наконец настоящей работой.
V
В тот день Иззи договорилась с Кэти выпить чаю в закусочной Финни. Добравшись до кафе после занятий с Рашкиным, она обнаружила за столиком Кэти еще двоих студентов университета – Джилли Копперкорн и Алана Гранта. Миниатюрная, но пропорционально сложенная фигурка Джилли, ее сияющие сапфировые глаза и копна волос орехового цвета всегда напоминали Иззи фею цветов Сислея Баркера. В университете Батлера они с Иззи посещали одни и те же занятия, но Джилли была на несколько лет старше остальных студентов. Она объясняла это тем, что заканчивала колледж. Джилли, как и Кэти, никогда не останавливалась подробно на своем прошлом, зато всегда была готова бесконечно болтать на любые другие темы.
Алан, напротив, был молчаливым долговязым юношей, с чисто английским характером, и в этом он походил на Кэти. Но, в отличие от Кэти, его не привлекала карьера писателя. Мечтой Алана было небольшое издательство.
– Должен же кто-то издавать ваши книги, – сказал однажды Алан, чем сильно огорчил Кэти, считавшую его одним из самых способных к литературе студентов.
В доказательство своей правоты Алан привел в пример «Кроуси ревю», небольшой иллюстрированный журнал, который он издавал прошлым летом и даже сумел пристроить для продажи в университетский книжный магазин.
– Лучшее, что есть в этом журнале, – это его редакторская статья, – говорила Кэти каждому, кто соглашался выслушать ее мнение, из скромности умалчивая о своей сказке, помещенной в том же номере.
В ответ на дружеские возгласы Иззи приветственно помахала рукой, потом прошла к стойке заказать чашку чая с булочкой и присоединилась к приятелям за столиком у окна.
– Итак? – спросила Кэти, как только Иззи подошла к столику. – Это был он?
Иззи кивнула. Она поставила чашку с чаем на стол и заняла свободное место между Джилли и Аланом.
– Это был кто – «он»? – спросила Джилли и сама рассмеялась своему неуклюжему вопросу.
– Вчера у лестницы собора Святого Павла Иззи повстречалась с Винсентом Рашкиным, – ответила Кэти с гордостью, которую Иззи очень хотелось бы услышать в словах своих родителей. – И он пригласил ее посетить свою студию сегодня утром. – Джилли удивленно взмахнула ресницами:
– Ты меня дурачишь?
– Даже и не думала, – продолжала Кэти. – Рашкин предложил Иззи занятия под его руководством.
– Ты должна была рассказать об этом в университете.
– Ничуть, – сказала Кэти. – Койра, может, и старается изо всех сил, но он недооценивает ее талант.
Иззи чувствовала себя неловко в центре всеобщего внимания. Кроме того, она считала себя обязанной сказать что-то в защиту преподавателя, учившего рисованию ее и Джилли.
– Профессор Койра считает, что я уделяю слишком много внимания деталям, – сказала Иззи. – И он прав. И еще я никак не могу правильно поставить руку, пока не сосредоточусь как следует.
– Конечно, профессор не так уж и плох, – кивнула Джилли. – По крайней мере, он знает, что говорит.
Кэти пренебрежительно фыркнула.
– Достаточно обсуждать Койру, – подал голос Алан. – Расскажи нам лучше о Рашкине. Я не знаю о нем ничего, кроме того, что его работы превосходны.
– "Вечер на Пальм-стрит", – с оттенком зависти в голосе воскликнула Джилли, назвав одно из самых известных полотен Рашкина. – Боже, если бы я хоть раз смогла написать что-то подобное, я бы, наверно, тут же вознеслась на небеса от радости. – Она повернулась к Иззи. – Хочу знать всё до мельчайших подробностей. Как выглядит его студия? Правда, что он сам растирает краски? А ты видела его эскизы?
Пытаясь вставить хоть слово, Иззи только открывала и закрывала рот, словно выброшенная на берег рыба, но шквал вопросов не утихал. Она вполне понимала нетерпение Джилли. Доведись им поменяться местами, Иззи и сама ничуть не меньше интересовалась бы любыми подробностями.
– Он очень властный человек, – наконец произнесла Иззи. – Даже немного пугает, но он...
Она внезапно умолкла, вспомнив слова Рашкина о стремлении сохранить в тайне свою личную жизнь: Работы должны говорить сами за себя... Как только я позволю кому-либо увидеть меня с другой стороны, искусство тут же отойдет на второй план. Иззи подняла глаза и встретила нетерпеливые взгляды трех пар глаз; все ждали продолжения рассказа.
– На самом деле, он весьма скрытная личность, – вымолвила Иззи, сознавая всю неубедительность своих слов. – Я даже не решаюсь обсуждать его с кем бы то ни было.
Глаза Джилли округлились от любопытства.
– О, пожалуйста!..
– Мне кажется, он бы этого не хотел, – добавила Иззи. – Боюсь, если я буду рассказывать о нем и его студии, Рашкин больше никогда не пустит меня на порог.
– Ты говоришь, словно дала обет хранить тайну, – заметила Кэти.
– Ну, не совсем так. Но это предполагалось.
– Всё это похоже на волшебную сказку, – улыбнулся Алан. – Знаешь, вроде тех случаев, когда запрещено что-нибудь делать, например входить в одну из дверей.
Джилли кивнула, включаясь в игру:
– Вроде потайной комнаты Синей Бороды.
– О Господи, надеюсь, что всё не так страшно, – ответила Иззи.
Но замечание Джилли напомнило Иззи о едва сдерживаемом страхе, который преследовал ее всё утро. И вовсе не из-за того, как отнесется Рашкин к ее работам, а из-за его свирепого вида. Временами ей чудилось, что художник вот-вот выйдет из себя и ударит ее. Девушка немного нервно рассмеялась и постаралась перевести разговор на другую тему. Казалось, никто не обратил внимания. Однако позже ей пришлось вспомнить эту беседу.
VI
– Так что же заставило тебя прикусить язык, когда речь зашла об утренней встрече с Рашкиным? – спросила Кэти по пути к их комнате. – Я-то думала, ты и слова никому не дашь сказать, раз уж незнакомец и на самом деле оказался великим художником.
– Я слишком смутилась.
– Из-за чего?
Иззи пожала плечами:
– По одной простой причине – я ничему не научилась. То есть не совсем так. Я смогла подсмотреть парочку приемов, пока он работал, но он и не пытался меня чему-то научить. Я всего лишь позировала для его картины. Вот и всё.
– Он собирается написать твой портрет? – Иззи кивнула.
– Ну что ж, это своего рода успех, не так ли? Быть увековеченной самим Рашкиным и всё такое.
– Думаю, да. Но он ни единым словом не выразил своего отношения к моим работам. – Иззи взглянула на подругу. – А я чувствовала себя крайне неловко. Знаешь, он открыл дверь на мой стук и даже не поздоровался. Он только приказал мне раздеться и начал писать.
У Кэти удивленно приподнялись брови.
– Даже и не думай! – предостерегла ее Иззи. – Отношения остались сугубо деловыми. – При одной мысли о возможных прикосновениях Рашкина у нее окаменело лицо. – Но я при этом очень странно себя чувствовала, даже не знаю, как сказать. Скорее всего униженной.
– Но почему? Не считаешь же ты унизительным труд ваших натурщиц в рисовальных классах?
– Нет, конечно нет.
– Тогда в чем проблема? – спросила Кэти.
– Даже не знаю, как тебе объяснить, – произнесла Иззи. – Мне показалось, он заставил меня снять одежду не только для того, чтобы получить обнаженную натурщицу, а еще и намеренно заставил сделать то, чего мне не хотелось. Он устанавливал свою власть.
– Хотел лишить тебя собственной воли? – Иззи снова кивнула:
– Но в этом не было ничего из области отношений между мужчиной и женщиной. Здесь нечто более глубокое. Рашкин немного поговорил о понятии избранности – в отношении художников, но я поняла, что его представления затрагивают все стороны жизни. Он ведь даже не спросил мое имя.
– Похоже на заранее подготовленную ловушку.
– Нет, – возразила Иззи и в течение нескольких секунд снова обдумывала ситуацию. – Больше похоже на то, что по его понятиям только персона Рашкина заслуживает внимания; всё остальное рассматривается исключительно через его собственное отношение.
– Прекрасно! Ты только что нарисовала классический портрет психопата.
– Или ребенка.
– Так ты считаешь, что он может быть опасен?
В памяти Иззи всплыло ощущение страха, сопровождавшее ее всё утро в мастерской художника. Сейчас, по прошествии некоторого времени, отношение к ней Рашкина казалось несколько оскорбительным и вызывающим, но не угрожающим.
– Нет, – ответила она. – Я просто разочарована.
Кэти сочувственно улыбнулась:
– Ну, мне кажется, я понимаю причину этого разочарования, особенно если учесть твое восхищение его работами. Иногда такое случается при встрече со знаменитыми мастерами – они оказываются не такими, как мы ожидали. Выясняется, что их работы дают нам неправильное представление.
– Но мы и сами можем ошибаться в своих ожиданиях.
Кэти согласно кивнула:
– Выходит, что тебя больше не привлекает перспектива брать уроки у Рашкина, я права?
– Ну, наверно, так было бы легче для меня.
– Ничто по-настоящему ценное не дается легко, – произнесла Кэти и тут же поморщилась. – И кто только выдумает такие нравоучительные высказывания?
– Писатели вроде тебя.
– Нет, в этом ты меня не можешь упрекнуть.
– Но зато эти слова правдивы, – сказала Иззи. Кэти снова кивнула:
– Так как же ты собираешься поступить?
– Я думаю, будет нетрудно изменить расписание занятий, чтобы освободить утро.
– Из чего я могу сделать вывод, что ты и дальше будешь посещать студию Рашкина.
Иззи улыбнулась:
– Ну я же должна дать ему возможность закончить портрет, правда? А после этого Рашкин обещал начать мое обучение, так что рано или поздно я своего добьюсь
– Удачи тебе, – только и ответила Кэти.
VII
Ньюфорд, октябрь 1973-го
– Нет, нет, нет! – закричал Рашкин.
От громкого скрипучего голоса, заполнившего студию, Иззи невольно съежилась.
– О боже, ты безнадежна.
Иззи уже целый месяц каждое утро поднималась в студию. Но если ей самой был виден явный прогресс в работе даже за столь короткое время, от своего учителя она не слышала ни единого слова одобрения. По его мнению, она не могла сделать ни одного правильного мазка. Ее работы становились не лучше, а хуже. Она недостойна даже мыть кисти и подметать мастерскую настоящего художника, несмотря на то что именно этим она занималась каждый день, кроме того, готовила обед для них обоих, делала покупки и выполняла еще множество разных мелких поручений.
– О чем только ты думаешь? – продолжал Рашкин. – Ведь вся проблема именно в этом? Ты не умеешь думать.
И до сих пор он не спросил, как ее зовут.
– Любое насекомое способно лучше выполнять инструкции, чем ты.
– Я... я пыталась следовать вашим указаниям, – заикаясь под его пристальным взглядом ответила Иззи.
– Ты действительно пыталась? Ну тогда тебе лучше оставить свои попытки и подумать о какой-нибудь другой карьере. О чем угодно, только не об искусстве. Можешь выбрать любую деятельность, лишь бы она не затрагивала ту часть твоего мозга, которая отвечает за выполнение простейших инструкций.
Рашкин сорвал полотно с ее мольберта и швырнул его через всю комнату. Иззи с тревогой смотрела, как холст задел стоящие у стены картины художника и они, одна за другой, стали падать на пол. Не обращая внимания на беспорядок и возможные повреждения собственных произведений, Рашкин выхватил из-под ног девушки загрунтованное только сегодня утром новое полотно и повесил его на мольберт. Потом вырвал у Иззи кисть.
– Посмотри сюда, – скомандовал он, показывая на установленное перед мольбертом зеркало. Он подтолкнул ученицу вперед, чтобы ее отражение оказалось прямо перед глазами. – Что ты там видишь?
– Себя.
– Нет. Ты видишь фигуру, облик, и ничего больше. Чем скорее ты перестанешь соединять увиденное со своими собственными представлениями, тем легче тебе будет сосредоточиться на размерах и оттенках того, что ты действительно видишь, и тем скорее ты добьешься успеха.
Рашкин замолчал. Несколько минут он рассматривал ее отражение, а потом быстрыми, четкими движениями стал обозначать на холсте контур. Не больше дюжины мазков, и на полотне перед глазами Иззи предстал вполне узнаваемый образ. Но фигура на картине казалась окутанной облаком тумана.
– Ну а теперь что ты здесь видишь? – спросил Рашкин.
– Себя?
Кисть в его руке снова пришла в движение, на лице и волосах обозначитесь тени, линия скул стала более отчетливой, глаза потемнели.
– А теперь?
Сходство пропало. Двумя-тремя мазками художник совершенно изменил образ и превратил ее в незнакомку. Но, как ни странно, последнее изображение казалось больше похожим на нее, чем то, что было несколько минут назад.
– Это то, что ты хочешь увидеть, – сказал Рашкин. – А то, что находится перед тобой, можно использовать в качестве шаблона, основной идеи, но окончательный образ должен создаваться здесь. – Он постучал себя по голове. – И здесь. – Его рука опустилась к груди. – Или где угодно, это не имеет значения. Ты должна добиться того, чтобы образ на полотне был совершенно неведомым для зрителя, но при этом мучительно напоминал ему о чем-то знакомом. А если хочешь в точности повторять то, что видишь, лучше стать фотографом. На картине должны оставаться твои чувства.
– Но ваши картины очень реалистичны. Почему я должна...
Она не увидела взмаха руки. Но удар его открытой ладони заставил девушку покачнуться. Щеку словно обожгло, а в голове зазвенело. Иззи медленно подняла руку к пылающей щеке и уставилась на художника сквозь пелену подступивших слез.
– Разве я не предупреждал тебя о вопросах в студии? – закричал Рашкин.
Иззи сделала шаг назад. От неожиданности она онемела и очень испугалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63