несколько мгновений казалось, что ничего не произошло, потому что его кисти по-прежнему лежали на моей шее, сильные мускулистые кисти, которые должны были выдавать из меня остатки жизни — но посеребренный осколок стекла перерезал ему дыхательное горло, пальцы его разжались, когда он несколько раз со всхлипом попытался втянуть в себя воздух, прежде чем начал захлебываться кровью; он вскинул руки, пытаясь что-то предпринять для своего спасения, но… с каждым выдохом из него вытекала жизнь, а я лежал неподвижно, с трудом осознавая все происходящее, пока его кровь заливала меня, капая на лицо, и эти горячие капли сказали мне, что битва завершена и один из нас уходит в мир иной.
Высвободившись из-под него, я дополз до раковины; заткнул сток и пустил воду, которую, окунув в нее голову, пил, как дикий зверь на водопое.
27. Розовые панталончики
Гул голосов вокруг.
— Оттащи его.
Голоса негромкие, но их много; шарканье ног, звяканье металла.
— Но я должен выяснить…
— Ради Бога, выставите всех отсюда.
Похоже, Пепперидж.
Кто-то включил свет; слишком яркий он почти ослепил меня, лежащего на спине.
— Хорошо, — сказал кто-то. — Можете его бинтовать. Рука моя горела как в огне. Сестра, китаянка, внимательно посмотрела на меня.
— Можете верить мне на слово. Я знаю, что делаю, и знаю, что будет лучше всего для вас, для больницы… Можете мне верить.
Да, Пепперидж. Кто-то вошел, пока я полулежал, опустив голову в раковину, и я пробормотал, чтобы позвонили по такому-то номеру — ни на что не обращать внимания, а просто пойти и позвонить немедленно, сказать, чтобы немедленно приезжали, меня зовут Джордан, ради Бога, не стоите же, как вкопанный, а идите и звоните.
— Не шевелитесь, пожалуйста, — это сестра. Она наморщила свой чистый юный лобик, лицо ее блестело от испарины; вспомнив все, что тут произошло, я повернул голову и увидел, как он лежит тут, Кишнар, мой брат по крови и сам залитый кровью, которая тут была повсюду.
— Но мы обязаны позвонить в полицию, разве вы нет понимаете? Здесь произошло…
— Звоните, если хотите, а завтра утром на первой странице “Таймс” будет расписана вся эта история. Или ее уволите в полицию, и я гарантирую вам, что никто ничего не узнает. Так что выбирайте.
Я разглядел главного администратора больницы, Кулвера, мне довелось с ним встретиться, когда меня регистрировали как пациента. Он был просто растерян, и его можно было понять: к самоубийцам они еще привыкли, но тут произошло нечто совсем другое.
— Если бы я убедился, что у вас есть право…
— Слушайте, идите и позвоните Британскому Верховному Комиссару — он вам даст полный отчет. А тем временем, никого сюда не пускайте.
Голова немного болела. Я ударился ею, когда мы катались по полу.
— А это что такое? — спросил чей-то голос.
— Дайте-ка сюда, — резко приказал Пепперидж. Рояльная струна, оба конца которой залиты резиновым покрытием. Он смотал ее и сунул в карман.
— Болит?
— Что?
— Рука болит? — Это медсестра.
— Нет.
— Где-нибудь болит?
— Нет. Вы очень симпатичная.
— О! — Ротик у нее округлился от удивления, а потом на ее личике расплылась улыбка, которая согрела мне душу. Позади остались тяжелые, нервные двадцать четыре часа, начавшиеся с того момента, когда прошлым вечером я понял, что нужно делать. И теперь все самое неприятное и грязное осталось позади.
— С тобой все в порядке?
Надо мной внезапно склонился Пепперидж.
— Да.
— Теперь ждать осталось немного. Скорая помощь уже едет.
— Она мне не нужна. Я и сам могу…
— Нет, нужна. — Он снова выпрямился. — Да закроите же двери!
К правой руке стала возвращаться чувствительность, и в этом месте, где ее прорезала струна, запульсировала боль; левое бедро распухло чуть ли не вдвое; он успел-таки нанести несколько ударов по нему прежде, чем я справился с ним; левая рука, что держала осколок, была так располосована, что пришлось наложить несколько швов. Я с трудом отходил от шока и потрясения, но двигаться, скорее всего, уже мог, в чем Пепперидж не сомневался; скорая помощь нужна была из соображений безопасности. Эта шайка знала, что Кишнар отравился в клинику в поисках меня, и они ожидали, что мое тело вынесут на носилках, что Пепперидж и организовал: он не хотел, чтобы все происшедшее тут стало известно слишком рано, и мы должны были незамеченными добраться до нового укрытия.
Кто-то постучал в двери.
Приоткрыв их не больше чем на дюйм, Пепперидж выглянул и распахнул створки.
— Отлично… этот человек здесь.
Когда меня выносили, я был укрыт с головой. Сквозь легкую ткань пробивался свет.
— Под ней тебе будет жарковато, старина, но терпеть осталось недолго. С тобой все в порядке?
Я сказал, что да.
В салоне скорой помощи он сдернул с меня простыню и уселся на боковом сиденье, откинувшись к стене. Тут больше никого не было. В слабом свете лампочки под потолком он выглядел осунувшимся, хотя в его желтоватых глазах порой вспыхивали искорки.
— Пить хочешь?
— Да.
Он дал мне пластиковую бутылку с охлажденной водой.
— Не мог дождаться, — сказал я, оторвавшись от нее.
— Чего?
— Вымотало ожидание.
Он подумал над моими словами.
— Ах, да. Кишнара.
— Да. Это был только вопрос времени, когда он найдет меня, так что я решил, что лучше всего просто пригласить его к себе.
— Ты руководствовался только этим?
— Нет. Я решил довести Шоду до предела раздражения.
— Ты снова попал в ее самое слабое место.
— Да.
— Ты, конечно, прав. Теперь мы сможем справиться с заданием. И это главное. Ты не только избавился от Кишнара как от постоянной угрозы, но и, в сущности, использовал его как орудие своего замысла. Как оружие. Что может стать поворотным пунктом в деле.
Я заерзал на подушке, пытаясь приподняться, но он остановил меня.
— Расслабься. Тебе еще понадобятся силы. Он не сказал, для чего, а я не стал спрашивать.
— Дело в том, — сказал я ему, — что я должен был заставить его явиться в клинику.
— Я знаю.
Конечно, он знал. Выйди я на улицу ночью, дождись Кишнара и прикончи я его, команда головорезов тут же пришибла бы меня — финиш.
— Я должен извиниться перед тобой.
— За что?
— Я держал тебя в неведении, а теперь еще потеряли это, укрытие.
— Ах, это. — Он смотрел в сторону, и я не видел ни его глаз, ни их выражения; затем, повернув голову, он положил руку мне на плечо. — Не беспокойся, старина. Я знал, что ты поступишь именно так.
— Слишком изысканно, — сказал я. — Мне прямо не по себе.
Мы оказались в огромной гостиной, обставленной в викторианском стиле — выцветший красный плюш, позолоченные канделябры, тканые обои, обилие маленьких круглых металлических столиков и стульев, вокруг них нечто вроде сцены для танцев; свет падал из-под розовых абажуров, но воздух тут был душный и застоявшийся.
— Сюда? — удивился я.
— Не беспокойся, старина. Все схвачено. Почему бы нам не присесть?
— Это что, ночной клуб?
— Был им. Владелец не смог перестроить его в соответствии с новыми противопожарными правилами, провести водопровод и все такое, так что он временно закрыт. — Он чуть заметно усмехнулся. — И мы сняли его. Как ты себя чувствуешь?
— В легкой подавленности. — Я опустился на красную бархатную кушетку.
— Из-за Кишнара?
— Да.
Он кивнул, сплетя тонкие кисти рук, и уставился в пол.
— О мертвых ничего, кроме…
Не думаю, чтобы это было смешно. Я знал, что этот подонок пришел за моей жизнью, и я знал, что у него был приказ — отрезать мне голову и доставить ее Шоде — “а вы знаете, что мы нашли в туалете пустую картонную коробку с пластиковым мешком внутри?” — и я знал, что его не посещали никакие сомнения, я был для него всего лишь очередной работой, а моя голова — очередным предметом, который надо засунуть в мешок — но все же я убил человека, а это всегда подавляло меня и заставляло задумываться, какой же все-таки образ жизни я веду.
— Когда ты здесь очутился? — спросил я Пеппериджа.
— В этом месте?
Я не ответил; он знал, что именно это я и имел в виду: чтобы арендовать этот клуб, требовалось время. После его появления рядом со мной в туалете, залитом кровью, он как-то странно себя вел, — то и дело задумывался, отводил глаза, сплетал и расплетал пальцы, словно раздумывая над чем-то. И вел он себя так не из-за судьбы, постигшей Кишнара, в чем я не сомневался — он слишком закален для таких эмоций, потому что и сам не один год работал в поле.
— Снял я его, — осторожно сказал он, — одновременно с клиникой.
Когда мы были в скорой помощи, он признался, что догадывался о моем намерении раскрыть убежище — “я знал, что ты поступишь именно так” — что удивило меня, но, когда я спросил, каким образом это ему стало известно, он ответил, что продолжим разговор попозже. И, думаю, не будь я так измотан после Кишнара, то уловил бы, куда он клонит.
— Хочешь о чем-то спросить меня? — спросил я. Хотя он предложил мне расслабиться, похоже, мне скоро понадобятся силы.
— Нет. — Он резко повернул голову и критически оглядел меня. — Скорее всего, ты хотел бы прикрыть глазки, не так ли?
— Нет. — Я не знал, сколько сейчас времени: часы слетели у меня в туалете, что я заметил только здесь, но в любом случае я не мог бы уснуть; нервы еще не успокоились, ибо находились в таком состоянии с прошлого вечера, когда я понял, что мне предстоит; а день, наполненный ожиданием, тянулся невыносимо долго.
— Значит, хочешь размять ноги? — Пепперидж по-прежнему не спускал с меня взгляда. — Боюсь, девочки все отвалили, но мы могли бы поболтать кое о чем.
— Девочки? Ах, да… — Ночной клуб, запах пота и все такое.
Он прикоснулся к моей руке.
— Слушай, старина, возможно, ты не возлюбишь меня за это, но не воспринимай ситуацию слишком серьезно. Ведь это всего лишь дело, бизнес. — Как-то странно и натянуто улыбнувшись мне, он сполз с дивана и, лавируя между столиками, направился к двери в противоположной стороне комнаты, за которой и исчез; я услышал, как он с кем-то переговорил — до меня доносились голоса. Мне показалось, что кто-то сказал “я его уломаю” или что-то подобное, и я увидел, как Пепперидж кивнул кому-то и вернулся обратно в комнату; двигался он неторопливо, засунув руки в карманы и опустив голову; на меня не глядел. Он был уже на середине комнаты, когда в дверях показался другой человек, которого я сразу не узнал; лишь чуть погодя я сообразил что ко мне приближается Ломан.
Шел он спокойно и уверенно, прокладывая себе путь между столиков, невысокий, щеголеватый и энергичный, держа руки за спиной; он миновал Пеппериджа, который остановился, пропуская его мимо себя. Цепочка мыслей у меня прервалась, и левое полушарие стало лихорадочно обрабатывать обрушившийся на меня поток данных и фактов, пытаясь воссоздать из разрозненных кусков цельную картину, в которой имели место и встречи, состоявшиеся довольно давно далеко отсюда, как, например: Пепперидж, сидящий в “Медной Лампе” над стаканом выпивки и словно высматривающий дохлого червя на дне его. “Ты, конечно, удивишься, узнав, что кто-то может предложить такому гребаному матросу с разбитого корыта такое задание, я тебя отлично понимаю.” Красные воспаленные глаза, растрепанные волосы, растерянная кривая улыбка, а потом его слова: “Я хотел найти кого-нибудь, на кого можно спихнуть это дело, потому что уж слишком оно заманчиво, и будь я проклят, если обращусь в Бюро”.
Ломан аккуратно смотрел под ноги, чтобы не споткнуться о прореху в ковре.
Ломан.
Давным-давно и далеко отсюда, в Лондоне: “Мы чувствуем, что должны принести вам свои извинения, Квиллер. Мы… э-э-э… Глубоко сожалеем об обстоятельствах, которые заставили вас подать заявление об отставке и очень надеемся, что вы еще передумаете”.
Приближаясь ко мне. Ломан сбился с йоги, если можно так выразиться; уступая жаре и духоте, он был в легком альпаковом пиджаке, но в манжетах у него чернели те же запонки из ониксами тот же галстук полка гренадерской охраны; во мне вскипала глухая ярость, от которой мутилось в голове и перехватывало горло, потому что он обдурил меня, этот маленький засранец, он втравил все-таки меня в задание для Бюро — для Бюро — и теперь явился сюда, чтобы самодовольно разыгрывать из себя хозяина — пошел бы ты в свой долбаный Лондон, тоже мне, Иисус Христос.
Подняться — и я встал, когда он остановился передо мной; я встал, но отнюдь не из уважения к нему — но лишь потому, что мне хотелось врезать ему, а я не мог сделать этого сидя.
Здесь было тихо, очень тихо. Все вокруг затянуто плюшем, красные бархатные занавеси, ковры, глушившие любой звук; вокруг стояла полная тишина.
— Квиллер.
Что еще он мне выдаст?
Нет, вряд ли он осведомится, как я поживаю или “как я рад видеть вас”, или “почему бы нам не пожать руки друг другу” и тому подобное.
Я молчал, прикидывая, с каким удовольствием я сообщу ему, что, если он еще пять секунд будет торчать у меня над душой, физиономия его будет напоминать клубничное желе, или просто посоветую ему убираться к долбаной матери, но он-то уверен, что он вправе так себя вести, о. Господи, как мне хочется размазать его по стенке и удалиться — но спокойнее, парень, спокойнее.
Вот именно, спокойнее, возьми себя в руки, не выходи из себя. Просто удивительно, как быстро, только что убив человека, я уже готов к очередному убийству.
Спокойно. Просто у него гнусная рожа, вот и все. Пепперидж стоял тут же, и я посмотрел на него. В его запавших глазах застыло затравленное выражение, и все внезапно изменилось, я почувствовал себя куда лучше, потому что он сам был “духом” в поле и знал, “каково это, когда Бюро возникает у вас на пороге, и сочувствовал мне, видя, что меня собираются распинать. И, хотя я не испытывал к нему никакого сочувствия, его отношение как-то взбодрило меня.
— Так они в самом деле уволили тебя?
Вопрос к Пеппериджу, а не к Ломану. На того я не смотрел.
— Нет.
“Эти ублюдки уволили меня, — бормотал он, сидя над выпивкой в “Медной Лампе”, — и я, как ты, старина, — порой я просто отказывался повиноваться их приказам.”
— Значит, все это имело целью загнать меня в угол?
Он остался стоять в том же положении, но не отвел взгляда.
— Да.
“И должен тебе честно сказать, что не жалею об этом, понимаешь?” — Редкие волосы беспорядочными прядями облепляли череп Пеппериджа, усы под кривым углом свисали с верхней губы и руки его дрожали, когда он брал стакан.
— Актер ты просто потрясный.
— Спасибо. — Он криво усмехнулся. — Мне доводилось играть на сцене.
Я. набрал в грудь воздух, избавляясь от последних следов ярости. Но не стоит думать, что я пришел в экстаз от радости.
— Значит, ловушка, — сказал я больше себе, чем ему.
— Лишь ради задания, — тихо отозвался он. — Твоей миссии. — Еле заметная улыбка. — Я бы относился к этому куда спокойнее.
Жалкий ублюдок, его вообще ничего не беспокоило. По сути, он ничем не лучше Ломана, но я не мог презирать или ненавидеть его за это. Вот что я могу сказать о Ломане: стоит вам увидеть Ломана, и вы его сразу же возненавидите.
— Я думал, переговорить мы могли бы завтра. — Его маленькие глазки оценивающе ползали по моему лицу. — У вас был утомительный день. Но Пепперидж сказал мне, что вам не спится.
Весьма любезно с его стороны. Он явно нравился самому себе. Он всегда старался делать вид, что ему свойственна гуманность.
— Встречаться нам незачем. Ответ тот же — нет. Он попытался изобразить удивление.
— Ответ?..
— Я не собираюсь заниматься этой миссией. Тем более для Бюро.
Я заметил, что Пепперидж наблюдает за мной. Для него я бы еще стал этим заниматься: вышел бы на цель и добрался до Шоды — но только не для этих подонков из Лондона. Хотя, что я говорю? Он же и сам из Бюро. Меня пронзила одна мысль, и я взглянул на него.
— И она тоже? Маккоркдейл? — Он медленно опустил голову.
Так вот почему она такая толковая, такая знающая и сообразительная, не говоря уж о том, на что она пошла ради меня. И Чен. Джонни Чен.
— Сайако?
— Нет.
— Кто еще?
— Больше никого. — Повернувшись, он крикнул: — Вы там, Флуд?
Появившийся в дверях человек ловко скользнул меж столиков и остановился, переводя взгляд с Ломана на Пеппериджа и на меня.
— Квиллер, это Джордж Флуд, наш основной контакт здесь. Среднего роста, под отлично сшитым костюмом чувствуются мышцы, глаза ничего не выражают; чувствуется, что профессионал. Он слегка склонил голову.
— Сэр.
Я поклонился в ответ.
— Он руководит нашей базой здесь, — пояснил Пепперидж. Я не ответил. Это не мое дело. Теперь я вышел из игры. Человек, ни на кого не глядя, шагнул назад. Прохладный прием, готов согласиться, но тут уж я ничем не мог помочь.
— Станция работает двадцать четыре часа в… — начал было Ломан.
— Засунь ее себе… знаешь, куда. Даже здесь слова мои отдались эхом. Скривившись, Ломан проглотил оскорбление. Пепперидж взглянул на Флуда.
— Идите и попробуйте еще раз.
— Да, сэр.
Он оставил нас, прокашлявшись, чтобы как-то заполнить смущенное молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Высвободившись из-под него, я дополз до раковины; заткнул сток и пустил воду, которую, окунув в нее голову, пил, как дикий зверь на водопое.
27. Розовые панталончики
Гул голосов вокруг.
— Оттащи его.
Голоса негромкие, но их много; шарканье ног, звяканье металла.
— Но я должен выяснить…
— Ради Бога, выставите всех отсюда.
Похоже, Пепперидж.
Кто-то включил свет; слишком яркий он почти ослепил меня, лежащего на спине.
— Хорошо, — сказал кто-то. — Можете его бинтовать. Рука моя горела как в огне. Сестра, китаянка, внимательно посмотрела на меня.
— Можете верить мне на слово. Я знаю, что делаю, и знаю, что будет лучше всего для вас, для больницы… Можете мне верить.
Да, Пепперидж. Кто-то вошел, пока я полулежал, опустив голову в раковину, и я пробормотал, чтобы позвонили по такому-то номеру — ни на что не обращать внимания, а просто пойти и позвонить немедленно, сказать, чтобы немедленно приезжали, меня зовут Джордан, ради Бога, не стоите же, как вкопанный, а идите и звоните.
— Не шевелитесь, пожалуйста, — это сестра. Она наморщила свой чистый юный лобик, лицо ее блестело от испарины; вспомнив все, что тут произошло, я повернул голову и увидел, как он лежит тут, Кишнар, мой брат по крови и сам залитый кровью, которая тут была повсюду.
— Но мы обязаны позвонить в полицию, разве вы нет понимаете? Здесь произошло…
— Звоните, если хотите, а завтра утром на первой странице “Таймс” будет расписана вся эта история. Или ее уволите в полицию, и я гарантирую вам, что никто ничего не узнает. Так что выбирайте.
Я разглядел главного администратора больницы, Кулвера, мне довелось с ним встретиться, когда меня регистрировали как пациента. Он был просто растерян, и его можно было понять: к самоубийцам они еще привыкли, но тут произошло нечто совсем другое.
— Если бы я убедился, что у вас есть право…
— Слушайте, идите и позвоните Британскому Верховному Комиссару — он вам даст полный отчет. А тем временем, никого сюда не пускайте.
Голова немного болела. Я ударился ею, когда мы катались по полу.
— А это что такое? — спросил чей-то голос.
— Дайте-ка сюда, — резко приказал Пепперидж. Рояльная струна, оба конца которой залиты резиновым покрытием. Он смотал ее и сунул в карман.
— Болит?
— Что?
— Рука болит? — Это медсестра.
— Нет.
— Где-нибудь болит?
— Нет. Вы очень симпатичная.
— О! — Ротик у нее округлился от удивления, а потом на ее личике расплылась улыбка, которая согрела мне душу. Позади остались тяжелые, нервные двадцать четыре часа, начавшиеся с того момента, когда прошлым вечером я понял, что нужно делать. И теперь все самое неприятное и грязное осталось позади.
— С тобой все в порядке?
Надо мной внезапно склонился Пепперидж.
— Да.
— Теперь ждать осталось немного. Скорая помощь уже едет.
— Она мне не нужна. Я и сам могу…
— Нет, нужна. — Он снова выпрямился. — Да закроите же двери!
К правой руке стала возвращаться чувствительность, и в этом месте, где ее прорезала струна, запульсировала боль; левое бедро распухло чуть ли не вдвое; он успел-таки нанести несколько ударов по нему прежде, чем я справился с ним; левая рука, что держала осколок, была так располосована, что пришлось наложить несколько швов. Я с трудом отходил от шока и потрясения, но двигаться, скорее всего, уже мог, в чем Пепперидж не сомневался; скорая помощь нужна была из соображений безопасности. Эта шайка знала, что Кишнар отравился в клинику в поисках меня, и они ожидали, что мое тело вынесут на носилках, что Пепперидж и организовал: он не хотел, чтобы все происшедшее тут стало известно слишком рано, и мы должны были незамеченными добраться до нового укрытия.
Кто-то постучал в двери.
Приоткрыв их не больше чем на дюйм, Пепперидж выглянул и распахнул створки.
— Отлично… этот человек здесь.
Когда меня выносили, я был укрыт с головой. Сквозь легкую ткань пробивался свет.
— Под ней тебе будет жарковато, старина, но терпеть осталось недолго. С тобой все в порядке?
Я сказал, что да.
В салоне скорой помощи он сдернул с меня простыню и уселся на боковом сиденье, откинувшись к стене. Тут больше никого не было. В слабом свете лампочки под потолком он выглядел осунувшимся, хотя в его желтоватых глазах порой вспыхивали искорки.
— Пить хочешь?
— Да.
Он дал мне пластиковую бутылку с охлажденной водой.
— Не мог дождаться, — сказал я, оторвавшись от нее.
— Чего?
— Вымотало ожидание.
Он подумал над моими словами.
— Ах, да. Кишнара.
— Да. Это был только вопрос времени, когда он найдет меня, так что я решил, что лучше всего просто пригласить его к себе.
— Ты руководствовался только этим?
— Нет. Я решил довести Шоду до предела раздражения.
— Ты снова попал в ее самое слабое место.
— Да.
— Ты, конечно, прав. Теперь мы сможем справиться с заданием. И это главное. Ты не только избавился от Кишнара как от постоянной угрозы, но и, в сущности, использовал его как орудие своего замысла. Как оружие. Что может стать поворотным пунктом в деле.
Я заерзал на подушке, пытаясь приподняться, но он остановил меня.
— Расслабься. Тебе еще понадобятся силы. Он не сказал, для чего, а я не стал спрашивать.
— Дело в том, — сказал я ему, — что я должен был заставить его явиться в клинику.
— Я знаю.
Конечно, он знал. Выйди я на улицу ночью, дождись Кишнара и прикончи я его, команда головорезов тут же пришибла бы меня — финиш.
— Я должен извиниться перед тобой.
— За что?
— Я держал тебя в неведении, а теперь еще потеряли это, укрытие.
— Ах, это. — Он смотрел в сторону, и я не видел ни его глаз, ни их выражения; затем, повернув голову, он положил руку мне на плечо. — Не беспокойся, старина. Я знал, что ты поступишь именно так.
— Слишком изысканно, — сказал я. — Мне прямо не по себе.
Мы оказались в огромной гостиной, обставленной в викторианском стиле — выцветший красный плюш, позолоченные канделябры, тканые обои, обилие маленьких круглых металлических столиков и стульев, вокруг них нечто вроде сцены для танцев; свет падал из-под розовых абажуров, но воздух тут был душный и застоявшийся.
— Сюда? — удивился я.
— Не беспокойся, старина. Все схвачено. Почему бы нам не присесть?
— Это что, ночной клуб?
— Был им. Владелец не смог перестроить его в соответствии с новыми противопожарными правилами, провести водопровод и все такое, так что он временно закрыт. — Он чуть заметно усмехнулся. — И мы сняли его. Как ты себя чувствуешь?
— В легкой подавленности. — Я опустился на красную бархатную кушетку.
— Из-за Кишнара?
— Да.
Он кивнул, сплетя тонкие кисти рук, и уставился в пол.
— О мертвых ничего, кроме…
Не думаю, чтобы это было смешно. Я знал, что этот подонок пришел за моей жизнью, и я знал, что у него был приказ — отрезать мне голову и доставить ее Шоде — “а вы знаете, что мы нашли в туалете пустую картонную коробку с пластиковым мешком внутри?” — и я знал, что его не посещали никакие сомнения, я был для него всего лишь очередной работой, а моя голова — очередным предметом, который надо засунуть в мешок — но все же я убил человека, а это всегда подавляло меня и заставляло задумываться, какой же все-таки образ жизни я веду.
— Когда ты здесь очутился? — спросил я Пеппериджа.
— В этом месте?
Я не ответил; он знал, что именно это я и имел в виду: чтобы арендовать этот клуб, требовалось время. После его появления рядом со мной в туалете, залитом кровью, он как-то странно себя вел, — то и дело задумывался, отводил глаза, сплетал и расплетал пальцы, словно раздумывая над чем-то. И вел он себя так не из-за судьбы, постигшей Кишнара, в чем я не сомневался — он слишком закален для таких эмоций, потому что и сам не один год работал в поле.
— Снял я его, — осторожно сказал он, — одновременно с клиникой.
Когда мы были в скорой помощи, он признался, что догадывался о моем намерении раскрыть убежище — “я знал, что ты поступишь именно так” — что удивило меня, но, когда я спросил, каким образом это ему стало известно, он ответил, что продолжим разговор попозже. И, думаю, не будь я так измотан после Кишнара, то уловил бы, куда он клонит.
— Хочешь о чем-то спросить меня? — спросил я. Хотя он предложил мне расслабиться, похоже, мне скоро понадобятся силы.
— Нет. — Он резко повернул голову и критически оглядел меня. — Скорее всего, ты хотел бы прикрыть глазки, не так ли?
— Нет. — Я не знал, сколько сейчас времени: часы слетели у меня в туалете, что я заметил только здесь, но в любом случае я не мог бы уснуть; нервы еще не успокоились, ибо находились в таком состоянии с прошлого вечера, когда я понял, что мне предстоит; а день, наполненный ожиданием, тянулся невыносимо долго.
— Значит, хочешь размять ноги? — Пепперидж по-прежнему не спускал с меня взгляда. — Боюсь, девочки все отвалили, но мы могли бы поболтать кое о чем.
— Девочки? Ах, да… — Ночной клуб, запах пота и все такое.
Он прикоснулся к моей руке.
— Слушай, старина, возможно, ты не возлюбишь меня за это, но не воспринимай ситуацию слишком серьезно. Ведь это всего лишь дело, бизнес. — Как-то странно и натянуто улыбнувшись мне, он сполз с дивана и, лавируя между столиками, направился к двери в противоположной стороне комнаты, за которой и исчез; я услышал, как он с кем-то переговорил — до меня доносились голоса. Мне показалось, что кто-то сказал “я его уломаю” или что-то подобное, и я увидел, как Пепперидж кивнул кому-то и вернулся обратно в комнату; двигался он неторопливо, засунув руки в карманы и опустив голову; на меня не глядел. Он был уже на середине комнаты, когда в дверях показался другой человек, которого я сразу не узнал; лишь чуть погодя я сообразил что ко мне приближается Ломан.
Шел он спокойно и уверенно, прокладывая себе путь между столиков, невысокий, щеголеватый и энергичный, держа руки за спиной; он миновал Пеппериджа, который остановился, пропуская его мимо себя. Цепочка мыслей у меня прервалась, и левое полушарие стало лихорадочно обрабатывать обрушившийся на меня поток данных и фактов, пытаясь воссоздать из разрозненных кусков цельную картину, в которой имели место и встречи, состоявшиеся довольно давно далеко отсюда, как, например: Пепперидж, сидящий в “Медной Лампе” над стаканом выпивки и словно высматривающий дохлого червя на дне его. “Ты, конечно, удивишься, узнав, что кто-то может предложить такому гребаному матросу с разбитого корыта такое задание, я тебя отлично понимаю.” Красные воспаленные глаза, растрепанные волосы, растерянная кривая улыбка, а потом его слова: “Я хотел найти кого-нибудь, на кого можно спихнуть это дело, потому что уж слишком оно заманчиво, и будь я проклят, если обращусь в Бюро”.
Ломан аккуратно смотрел под ноги, чтобы не споткнуться о прореху в ковре.
Ломан.
Давным-давно и далеко отсюда, в Лондоне: “Мы чувствуем, что должны принести вам свои извинения, Квиллер. Мы… э-э-э… Глубоко сожалеем об обстоятельствах, которые заставили вас подать заявление об отставке и очень надеемся, что вы еще передумаете”.
Приближаясь ко мне. Ломан сбился с йоги, если можно так выразиться; уступая жаре и духоте, он был в легком альпаковом пиджаке, но в манжетах у него чернели те же запонки из ониксами тот же галстук полка гренадерской охраны; во мне вскипала глухая ярость, от которой мутилось в голове и перехватывало горло, потому что он обдурил меня, этот маленький засранец, он втравил все-таки меня в задание для Бюро — для Бюро — и теперь явился сюда, чтобы самодовольно разыгрывать из себя хозяина — пошел бы ты в свой долбаный Лондон, тоже мне, Иисус Христос.
Подняться — и я встал, когда он остановился передо мной; я встал, но отнюдь не из уважения к нему — но лишь потому, что мне хотелось врезать ему, а я не мог сделать этого сидя.
Здесь было тихо, очень тихо. Все вокруг затянуто плюшем, красные бархатные занавеси, ковры, глушившие любой звук; вокруг стояла полная тишина.
— Квиллер.
Что еще он мне выдаст?
Нет, вряд ли он осведомится, как я поживаю или “как я рад видеть вас”, или “почему бы нам не пожать руки друг другу” и тому подобное.
Я молчал, прикидывая, с каким удовольствием я сообщу ему, что, если он еще пять секунд будет торчать у меня над душой, физиономия его будет напоминать клубничное желе, или просто посоветую ему убираться к долбаной матери, но он-то уверен, что он вправе так себя вести, о. Господи, как мне хочется размазать его по стенке и удалиться — но спокойнее, парень, спокойнее.
Вот именно, спокойнее, возьми себя в руки, не выходи из себя. Просто удивительно, как быстро, только что убив человека, я уже готов к очередному убийству.
Спокойно. Просто у него гнусная рожа, вот и все. Пепперидж стоял тут же, и я посмотрел на него. В его запавших глазах застыло затравленное выражение, и все внезапно изменилось, я почувствовал себя куда лучше, потому что он сам был “духом” в поле и знал, “каково это, когда Бюро возникает у вас на пороге, и сочувствовал мне, видя, что меня собираются распинать. И, хотя я не испытывал к нему никакого сочувствия, его отношение как-то взбодрило меня.
— Так они в самом деле уволили тебя?
Вопрос к Пеппериджу, а не к Ломану. На того я не смотрел.
— Нет.
“Эти ублюдки уволили меня, — бормотал он, сидя над выпивкой в “Медной Лампе”, — и я, как ты, старина, — порой я просто отказывался повиноваться их приказам.”
— Значит, все это имело целью загнать меня в угол?
Он остался стоять в том же положении, но не отвел взгляда.
— Да.
“И должен тебе честно сказать, что не жалею об этом, понимаешь?” — Редкие волосы беспорядочными прядями облепляли череп Пеппериджа, усы под кривым углом свисали с верхней губы и руки его дрожали, когда он брал стакан.
— Актер ты просто потрясный.
— Спасибо. — Он криво усмехнулся. — Мне доводилось играть на сцене.
Я. набрал в грудь воздух, избавляясь от последних следов ярости. Но не стоит думать, что я пришел в экстаз от радости.
— Значит, ловушка, — сказал я больше себе, чем ему.
— Лишь ради задания, — тихо отозвался он. — Твоей миссии. — Еле заметная улыбка. — Я бы относился к этому куда спокойнее.
Жалкий ублюдок, его вообще ничего не беспокоило. По сути, он ничем не лучше Ломана, но я не мог презирать или ненавидеть его за это. Вот что я могу сказать о Ломане: стоит вам увидеть Ломана, и вы его сразу же возненавидите.
— Я думал, переговорить мы могли бы завтра. — Его маленькие глазки оценивающе ползали по моему лицу. — У вас был утомительный день. Но Пепперидж сказал мне, что вам не спится.
Весьма любезно с его стороны. Он явно нравился самому себе. Он всегда старался делать вид, что ему свойственна гуманность.
— Встречаться нам незачем. Ответ тот же — нет. Он попытался изобразить удивление.
— Ответ?..
— Я не собираюсь заниматься этой миссией. Тем более для Бюро.
Я заметил, что Пепперидж наблюдает за мной. Для него я бы еще стал этим заниматься: вышел бы на цель и добрался до Шоды — но только не для этих подонков из Лондона. Хотя, что я говорю? Он же и сам из Бюро. Меня пронзила одна мысль, и я взглянул на него.
— И она тоже? Маккоркдейл? — Он медленно опустил голову.
Так вот почему она такая толковая, такая знающая и сообразительная, не говоря уж о том, на что она пошла ради меня. И Чен. Джонни Чен.
— Сайако?
— Нет.
— Кто еще?
— Больше никого. — Повернувшись, он крикнул: — Вы там, Флуд?
Появившийся в дверях человек ловко скользнул меж столиков и остановился, переводя взгляд с Ломана на Пеппериджа и на меня.
— Квиллер, это Джордж Флуд, наш основной контакт здесь. Среднего роста, под отлично сшитым костюмом чувствуются мышцы, глаза ничего не выражают; чувствуется, что профессионал. Он слегка склонил голову.
— Сэр.
Я поклонился в ответ.
— Он руководит нашей базой здесь, — пояснил Пепперидж. Я не ответил. Это не мое дело. Теперь я вышел из игры. Человек, ни на кого не глядя, шагнул назад. Прохладный прием, готов согласиться, но тут уж я ничем не мог помочь.
— Станция работает двадцать четыре часа в… — начал было Ломан.
— Засунь ее себе… знаешь, куда. Даже здесь слова мои отдались эхом. Скривившись, Ломан проглотил оскорбление. Пепперидж взглянул на Флуда.
— Идите и попробуйте еще раз.
— Да, сэр.
Он оставил нас, прокашлявшись, чтобы как-то заполнить смущенное молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35