Обувь же перекрывает доступ информации от ступней, ощупывающих поверхность, так что, когда в работу включено все тело, единственным органом, контролирующим его равновесие, остается внутреннее ухо. Кроме того, обувь поскрипывает при ходьбе, а ему необходимо приблизиться ко мне совершенно бесшумно.
Если он войдет в гостиницу, первым делом он будет искать меня в номере; что можно скинуть со счета, поскольку я не собирался там торчать. Все внимание я сосредоточил на местах, где он мог бы ко мне подобраться: коридоры, площадки и лестницы. Начав осмотр с крыши, я постепенно скользил взглядом сверху вниз, отмечая все, что могло мне пригодиться. Крыша для меня опасна в силу трех причин: выбраться на нее трудно из-за узких световых люков и единственной двери, ведущей к ней. Если я воспользуюсь ею, мне придется разбить стекло люка. Сама крыша была голой, и даже ночью мой силуэт на ней будет четко виден на фоне городских реклам. В третьих — она довольно крутая, если не считать ржавой пожарной лестницы на северной стороне гостиницы; но я прикинул, что с крыши можно спрыгнуть на первую площадку лестницы в семи или восьми футах ниже, уповая на то, что черепицы не поедут под ногами и не расколются — хотя площадка была достаточно широка, с нее предстояло спускаться во двор с высоты пятого этажа — смертельный номер.
Время от времени мне приходилось прерывать свои занятия и дожидаться, пока кто-нибудь из постояльцев или компания их уберутся из коридора в свои номера или же спустятся вниз. Дважды я видел Лили Линг, но она так и не сказала, что меня кто-то искал по телефону.
14.10.
Как бы мне хотелось, как бы мне жутко хотелось, услышать по телефону голос Пеппериджа. И хотя он из сладившихся “духов”, вышедших в тираж, и за спиной у него ничего не было, но, в ходе двух последних разговоров с ним по телефону, я чувствовал у него спокойствие и уверенность, которые дает только опыт полевой работы. Он больше кого-либо понимал, с чем мне пришлось столкнуться, как я сейчас одинок и какие меня обуревают страхи. Он понимал мою паранойю почти так же хорошо, как Феррис, когда тот вел меня. И еще Пеппериджу было свойственно огромное чувство ответственности: “Когда я отвечаю за какое-то дело, то могу и не спать. Почти всю ночь я был вместе с танцами…”
Но мне не просто хотелось услышать его голос по телефону. На этот случай, если ничего больше не сработает, я хотел воспользоваться последним шансом.
Шел час за часом, и я все больше чувствовал себя загнанным в угол. То, чем я сейчас занимался — важное, жизненно нужное дело и могло спасти меня, но оно представляло собой лишь интеллектуальные упражнения, которые ничем не могли мне помочь: я чувствовал себя примитивным созданием, которое с отчаянием сотрясает прутья своей клетки.
Если я выйду из гостиницы, мне не удастся выскользнуть из ловушки: они будут сопровождать меня по улицам и, куда бы я ни пошел, будут идти за мной по пятам, и уж на этот раз не позволят мне оторваться, потому что прибыл Кишнар и они исполняют четкий приказ — подготовить меня к встрече с ним. Я начал понимать Шоду.
“Вы знаете женщин и должны понимать, как с этим справиться,” — Сайако.
Вокруг меня было достаточно людей, чтобы прикончить меня, просто навалившись и подавив количеством, но такую попытку они уже предприняли в лимузине, после чего недосчитались четверых, и на этот раз Шода поняла: единственный способ обрести уверенность в успехе — это вызвать Кишнара. Бросить для убийства меня команду любителей было тем же самым, что выпустить на арену “пласа де торос” (необученных крестьян) — вместо того, чтобы предоставить расправиться с быком подготовленному тореадору.
У нее было чувство стиля, у Шоды. На этот раз она хотела, чтобы все прошло четко, продуманно и изящно. Я догадывался, что этой ночью она молилась обо мне.
14.25.
Большинство свободных номеров размещалось на пятом этаже, потому что тут не было лифта, а лестница круто вздымалась кверху; древние ее ступеньки немилосердно скрипели. Вот что должно стать моим главным оборонительным рубежом: лестница. Если кто-то попробует подняться по ней, даже босиком, я сразу же услышу: ее скрипучий сигнал невозможно пропустить мимо ушей. Кишнару это, должно быть, известно. Он — профессионал и, едва лишь взглянув на здание и оценив его древность и конструкцию, он поймет, что лестницы в нем скрипят. Так что он попытается выманить меня на улицу, после чего останется лишь загнать меня в какое-нибудь темное место. Я совершенно не представлял, как ему это удастся сделать, но по мере того, как шли бесконечные часы, мне стало казаться, что я начинаю понимать или по крайней мере догадываться. Расстояние между нами неумолимо сокращалось, и я не мог не думать о нем.
К трем часам я спустился вниз и попросил поваренка принести мне к стойке поесть: омлет из двух яиц и тосты, жареные на масле — потолще и хорошо прожаренные, черт с ним, с протеином. Я сел у высокого окна справа, откуда был виден с улицы, что должно было убедить соглядатаев: я ни о чем не подозреваю и не ощущаю приближающейся опасности.
— Ну, мы тут погоняем лошадок! — Сдавленный смешок. Ал записал прибывших в книгу, не догадываясь, о чем идет речь, о каких лошадках, хотя был знаком с жаргоном пригородов Лондона.
— В Эпсоме вечно жуткая слякоть. — Снова хмыканье. Ал пожелал им приятного отдыха, не зная, ни что такое Эпсом, ни где он находится; Ал сказал, что вы, ребята, хорошо проведете время в “Красной Орхидее” и так далее — в то время как их соотечественник, несчастный загнанный “дух”, сидел над своей яичницей и тостами, стараясь не принимать во внимание тот факт, что с крыши дома на другой стороне улицы через стекло окна можно протянуть прямую линию к его голове, на другом конце которой дуло снайперской винтовки 22-го калибра “Ремингтон 40ХВ” с прицелом “Редфилд Олимпик”; одно легкое нажатие фаланги пальца — и осколки стекла засыпят стол, а маленький серый свинцовый цилиндрик прорвет кожу, проломит кость и войдет в мозг, вращаясь со скоростью двух тысяч оборотов в секунду, после чего весь мир, заключенный в этой черепной коробке, размажется по стенам; увы, печально, даже несколько мелодраматично, но вполне реальный факт, черт побери.
— Что за чертов Эпсом?
— Что?
Ковыряя зубочисткой в зубах. Ал смотрел на меня сверху вниз с ленивой насмешливой улыбкой.
— Ах это. Рядом с Лондоном, там проходят бега.
У меня мелькнула мысль, что ружьем они не воспользуются.
— А чего это они о лошадках болтали?
— Ал, ты меня просто убиваешь. — Ну и оборот. — Лошадки, рысаки — да не спрашивай меня, что к чему.
— Понял. Съедобно? — Он смотрел на яичницу.
— Просто превосходно.
— Если тебе что-то надо, только дай знать.
Он отошел, аккуратно ставя маленькие узкие ступни, чуть сутулясь под градом ударов, которые обрушила на него длань провидения. Ничего мне не надо, дорогой мой друг, хотя очень любезно с твоей стороны задать мне такой вопрос — но ты не одарен волшебной силой вернуть начало дня, воссоздать иную реальность и вернуть улице ее первозданную невинность, чтобы я мог через двери выйти на улицу, побродить между прилавков и тележек, с которых свисают цветастые коврики, и прицениться к свежайшей спелой гуаве, уплатить за нее непомерную сумму, оценив алчность купца, равную разве что моей — жадности к жизни.
Кто-то заорал за окном, и внезапно у меня на затылке стянулась кожа — но это всего лишь какой-то прохожий, гневно протестовавший, что велорикша чуть не сбил его. Мне придется быть куда более ловким и разворотливым, чтобы переиграть Манифа Кишнара, когда он явится ко мне.
— Хотите кофе?
Я отказался, поскольку не знал, что и когда мне придется делать, не представлял, когда мне на самом деле понадобится стимулирующий эффект кофеина, после которого волна энергии схлынет, оставляя по себе чувство усталости.
— Никак не могу выяснить, когда тут завтрак! Вы из Старого Света?
Красное лицо, украшенное белоснежными усиками, клубный галстук, здоровый смех.
— Прошу прощения, месье, — почему-то извинился я по-французски, — но я не говорю по-английски.
— Ах, вот как. Прошу прощения, я, кажется, ошибся. Э-э-э… пардон. — Махнув мне, он торопливо удалился.
Ни о чем не думай, старина, и пусть лошадки принесут тебе удачу, я бы лично рискнул поставить на Кинросс Лэд в пятом заезде, поскольку, как я прикидываю, жокей Исмаил, а дорожка после дождя будет мягкой.
15.34.
Пепперидж все не звонит, так что я поднялся наверх, занявшись более важными делами и выкинув его из головы, ибо не представлял, сколько пройдет времени, когда мне придется вступить в дело — но, в любом случае, уже слишком поздно для его звонка и слишком поздно для меня воспользоваться последним шансом.
Я снова выглянул и увидел, что двое из наблюдателей исчезли, и их заменили другие: худенькая женщина в тренировочном костюме с надписью “Международный клуб бега” на груди и мужчина-европеец, с виду типичный тевтон, холодный и сдержанный, который, стоя на месте, казалось видел все вокруг.
Всего лишь пять часов. По-прежнему стоят только пятеро. Они считают, что этого вполне достаточно, и так оно, конечно, и есть, потому что стоит мне оставить гостиницу, тут же появится еще дюжина других, которые, окружив меня, не выпустят из ловушки.
“Мы с удовольствием можем заверить вас, что на этот раз он никуда от нас не денется.”
Шода.
“Как раз вполне вероятно и правдоподобно, что в основе характера такой женщины, как Марико Шода, властной, сильной и злой, лежат черты, проявившиеся еще в детстве — выносливость, умение приспосабливаться, яростная стойкость. Ты так не считаешь?”
Ни в моей комнате, ни в свободных номерах не было ничего, напоминающего оружие — только мои руки, но меня нервировало желание найти оружие, и я не мог припомнить, чтобы раньше так вел себя, даже когда был на грани гибели. Я умел убивать голыми руками и всегда полагался только на них.
Пошла вторая половина дня, и это было первым намеком, что мои нервы сдают.
Дело не только в ожидании. Мне доводилось ждать и раньше — в Москве, Бангкоке и Танжере, ждать часами и днями, и нервная система у меня всегда была в порядке и готова к действиям. Дело в Шоде. Я не переставал думать о ней, и перед глазами стояло ее лицо с высокими скулами, широко расставленными лучистыми глазами, с четким рисунком бровей под смоляной шапкой волос — лицо ангела смерти.
“Ее спрашивали, как она смогла выжить восемь месяцев в джунглях, и, говорят, она ответила, что это очень просто — надо только стать зверем.”
Вуду — это доподлинная реальность. Его влияние распространилось по всему миру, а не только на Таити. Стоит попасть под его власть, и страх неодолимо овладевает тобой.
“Черт побери, чем занимается этот сукин сын Пепперидж?”
Когда страх заставляет задаваться такими вопросами, они застревают в мозгу, сметая все линии обороны, которые ты считал непреодолимыми.
“Почему он не звонит?”
Они как пуля, которая входит тебе в мозг еще до того, как ты слышишь выстрел.
Потому что, если он не позвонит до сумерек, я пойму, что у меня не осталось ни одного шанса — хотя, я знал это и сейчас.
“Следуя за обезьянами, она наблюдала, какие ягоды и коренья они едят и питалась только ими, чтобы не отравиться. Она убила тигра.” Шода. Ее имя — вуду.
Нервы, наконец, у меня несколько успокоились, и что-то надо было предпринимать. И я проработал весь сценарий будущих действий, в ходе которого мысленно прошелся по всему дому от одного конца до другого и сверху вниз, представляя себе все мыслимые ситуации, при которых он мог добраться до меня; мне удавалось то уйти от слежки и остаться в живых, то схлестнуться с ним и одержать над ним верх — но все это было не больше чем интеллектуальные Упражнения, которые помогали справиться с паникой, ибо я знал, что перешел крайний рубеж, когда Пепперидж еще мог связаться со мной, но теперь уже поздно для меня воспользоваться последней возможностью: в тот час, в эту минуту самолет Кишнара приземлялся в Сингапуре.
Хотя, конечно, в силу каких-то неизвестных мне причин за ним могли еще не послать. С моей стороны это было всего лишь предположением, но всецело полагаться на него — опасно. Возможно, он действовал по своему расписанию, не торопясь, уверенно, зная, что я загнан в угол, откуда мне никуда не деться.
Это означало, что у меня есть еще две ночи и день, чтобы выкрутиться и, ей-Богу, мне нужно не больше тридцати шести часов, чтобы выбраться из этой чертовой ловушки с ее дверями, коридорами, окнами, лестницами, световыми люками и тупиками, и я стал лихорадочно прорабатывать план бегства, то и дело вытирая проступающий пот и непрестанно прислушиваясь, не зазвонит ли телефон внизу.
— Мистер Джордан?
— Я здесь.
— Будьте любезны, к телефону.
16.21.
Это Пепперидж — где тебя черти носили все это время?
— Привет, — бросил я в телефонную трубку, схватив ее.
— Мистер Джордан?
— Да.
— Это Сайако. Кишнар только вылетел из Бангкока. Лету три часа. Начался отсчет времени.
15. Свист
“Текила Санрайс”. Ставки в Пенанге: 43 доллара, 19,13…” С улицы тянуло запахом гниющих фруктов.
— Откуда вы узнали?
— Я знаю.
“Третий заезд. Сарапен, Чача Мамбо, Честное Слово.”
— Он один.
“Ставки в Пенанге: 12 долларов, 5, 26. Победитель…”
— Он всегда один.
Я медленно набрал в грудь воздуха и постарался собраться.
“Тренер Лим Хок Чан.”
Радио.
— Сайако-сан, вы могли и ошибиться. Попытка сбить ее с толку, не больше. “Ставки в Сингапуре: 23 доллара, 14, 22…” Красная пластмассовая коробка радиоприемника на стойке бара.
— Никаких ошибок.
Я обонял запах своего пота, но нервы уже начали приходить в норму.
“В пятом заезде стартуют Мудларк П, Чанкара, Бамбл-Би.”
Усилием воли я отключился от голоса в приемнике. Нервы уже окончательно успокоились, потому что пришла ясность и все предположения можно было отбросить. Ясно, он будет здесь.
— Мистер Джордан?
— Да.
— Кроме того, ваша гостиница под наблюдением.
— Знаю.
— Ах, вот как. В таком случае вы в довольно затруднительном положении. Но как бы там ни было, вы должны оставить гостиницу.
Попытка вытащить из укрытия? Нет, не забывай, она уже спасла тебе жизнь.
— Хорошо, — сказала я. Не имело смысла говорить ей, что у меня нет ни малейшего шанса скрыться.
Действовать очень осторожно.
Ох, да заткнись же. Она предупредила тебя, что он должен покончить с тобой. Разве это не в твоих интересах?
— Послушайте меня, пожалуйста, мистер Джордан. Я постараюсь сделать для вас все, что могу. Но за вами следит много глаз.
— Да.
Одного из наблюдателей я видел через окно, китайца-каратиста.
— Я пожелала бы вам… — то ли что-то случилось на линии, то ли она замолчала, — …удачи. — Клик — и тишина. Итак, принимаю решение.
— Как насчет выпить? Это Ал.
— Не сейчас.
У меня не то настроение.
Да, надо принимать решение. Если оставаться здесь, в “Красной Орхидее”, я готов. Передо мной замелькали лестницы, световые люки, крыши, пожарная лестница… — в калейдоскопе образов, которые должны помочь мне выжить. Больше ничего у меня тут не было.
Так что я обогнул стойку и, миновав двери, вышел на улицу.
— Сколько?
— Один доллар.
Вот жадина.
Есть совершенно не хотелось, но гуава, как и жизнь, была столь привлекательной.
Отреагировали они мгновенно — в чем нетрудно было убедиться. Хотя не ожидали, что хорек выползет из западни и начнет лакомиться гуавой. Каратист, повернув голову, уставился на него и тут же подал сигнал женщине в тренировочном костюме, которая, завернув за угол, перешла на другую сторону улицы и двинулась по ней; миновав лавку со специями и травами, она легким незаметным движением головы отправила кого-то другого на свое место и двинулась дальше, не спуская с меня взгляда. Пешка на Е4 и так далее — у них все отработано.
Но они знают, что имеют дело отнюдь не с дешевым любителем, так что мне пришлось провести около часа, то и дело ныряя в толпу и меняя направление, путая следы; я сменил три такси, пока добирался до Бридж-роуд, как в ту ночь, когда прибыл сюда.
Я успешно отрывался от слежки в Москве, Берлине и Варшаве, но симулировать стремление оторваться мне пришлось впервые. У меня не было абсолютиста одного шанса на успех, ибо меня мощно обложили со всех сторон — через полчаса я насчитал четырнадцать человек, которые шли за мной по пятам. Они даже не пытались определить, куда я направляюсь и не пытаюсь ли войти с кем-нибудь в контакт или подать сигнал тревоги; они просто должны были быть уверены, что по прибытии Кишнара смогут выложить ему меня на блюдечке, в противном случае с ними будет покончено, им переломают шейные позвонки — они отвечали головой перед Марико Шодой.
Я должен был убедить их, что моя основная цель — покинуть гостиницу, что я не собираюсь скрыться от них и залечь на дно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Если он войдет в гостиницу, первым делом он будет искать меня в номере; что можно скинуть со счета, поскольку я не собирался там торчать. Все внимание я сосредоточил на местах, где он мог бы ко мне подобраться: коридоры, площадки и лестницы. Начав осмотр с крыши, я постепенно скользил взглядом сверху вниз, отмечая все, что могло мне пригодиться. Крыша для меня опасна в силу трех причин: выбраться на нее трудно из-за узких световых люков и единственной двери, ведущей к ней. Если я воспользуюсь ею, мне придется разбить стекло люка. Сама крыша была голой, и даже ночью мой силуэт на ней будет четко виден на фоне городских реклам. В третьих — она довольно крутая, если не считать ржавой пожарной лестницы на северной стороне гостиницы; но я прикинул, что с крыши можно спрыгнуть на первую площадку лестницы в семи или восьми футах ниже, уповая на то, что черепицы не поедут под ногами и не расколются — хотя площадка была достаточно широка, с нее предстояло спускаться во двор с высоты пятого этажа — смертельный номер.
Время от времени мне приходилось прерывать свои занятия и дожидаться, пока кто-нибудь из постояльцев или компания их уберутся из коридора в свои номера или же спустятся вниз. Дважды я видел Лили Линг, но она так и не сказала, что меня кто-то искал по телефону.
14.10.
Как бы мне хотелось, как бы мне жутко хотелось, услышать по телефону голос Пеппериджа. И хотя он из сладившихся “духов”, вышедших в тираж, и за спиной у него ничего не было, но, в ходе двух последних разговоров с ним по телефону, я чувствовал у него спокойствие и уверенность, которые дает только опыт полевой работы. Он больше кого-либо понимал, с чем мне пришлось столкнуться, как я сейчас одинок и какие меня обуревают страхи. Он понимал мою паранойю почти так же хорошо, как Феррис, когда тот вел меня. И еще Пеппериджу было свойственно огромное чувство ответственности: “Когда я отвечаю за какое-то дело, то могу и не спать. Почти всю ночь я был вместе с танцами…”
Но мне не просто хотелось услышать его голос по телефону. На этот случай, если ничего больше не сработает, я хотел воспользоваться последним шансом.
Шел час за часом, и я все больше чувствовал себя загнанным в угол. То, чем я сейчас занимался — важное, жизненно нужное дело и могло спасти меня, но оно представляло собой лишь интеллектуальные упражнения, которые ничем не могли мне помочь: я чувствовал себя примитивным созданием, которое с отчаянием сотрясает прутья своей клетки.
Если я выйду из гостиницы, мне не удастся выскользнуть из ловушки: они будут сопровождать меня по улицам и, куда бы я ни пошел, будут идти за мной по пятам, и уж на этот раз не позволят мне оторваться, потому что прибыл Кишнар и они исполняют четкий приказ — подготовить меня к встрече с ним. Я начал понимать Шоду.
“Вы знаете женщин и должны понимать, как с этим справиться,” — Сайако.
Вокруг меня было достаточно людей, чтобы прикончить меня, просто навалившись и подавив количеством, но такую попытку они уже предприняли в лимузине, после чего недосчитались четверых, и на этот раз Шода поняла: единственный способ обрести уверенность в успехе — это вызвать Кишнара. Бросить для убийства меня команду любителей было тем же самым, что выпустить на арену “пласа де торос” (необученных крестьян) — вместо того, чтобы предоставить расправиться с быком подготовленному тореадору.
У нее было чувство стиля, у Шоды. На этот раз она хотела, чтобы все прошло четко, продуманно и изящно. Я догадывался, что этой ночью она молилась обо мне.
14.25.
Большинство свободных номеров размещалось на пятом этаже, потому что тут не было лифта, а лестница круто вздымалась кверху; древние ее ступеньки немилосердно скрипели. Вот что должно стать моим главным оборонительным рубежом: лестница. Если кто-то попробует подняться по ней, даже босиком, я сразу же услышу: ее скрипучий сигнал невозможно пропустить мимо ушей. Кишнару это, должно быть, известно. Он — профессионал и, едва лишь взглянув на здание и оценив его древность и конструкцию, он поймет, что лестницы в нем скрипят. Так что он попытается выманить меня на улицу, после чего останется лишь загнать меня в какое-нибудь темное место. Я совершенно не представлял, как ему это удастся сделать, но по мере того, как шли бесконечные часы, мне стало казаться, что я начинаю понимать или по крайней мере догадываться. Расстояние между нами неумолимо сокращалось, и я не мог не думать о нем.
К трем часам я спустился вниз и попросил поваренка принести мне к стойке поесть: омлет из двух яиц и тосты, жареные на масле — потолще и хорошо прожаренные, черт с ним, с протеином. Я сел у высокого окна справа, откуда был виден с улицы, что должно было убедить соглядатаев: я ни о чем не подозреваю и не ощущаю приближающейся опасности.
— Ну, мы тут погоняем лошадок! — Сдавленный смешок. Ал записал прибывших в книгу, не догадываясь, о чем идет речь, о каких лошадках, хотя был знаком с жаргоном пригородов Лондона.
— В Эпсоме вечно жуткая слякоть. — Снова хмыканье. Ал пожелал им приятного отдыха, не зная, ни что такое Эпсом, ни где он находится; Ал сказал, что вы, ребята, хорошо проведете время в “Красной Орхидее” и так далее — в то время как их соотечественник, несчастный загнанный “дух”, сидел над своей яичницей и тостами, стараясь не принимать во внимание тот факт, что с крыши дома на другой стороне улицы через стекло окна можно протянуть прямую линию к его голове, на другом конце которой дуло снайперской винтовки 22-го калибра “Ремингтон 40ХВ” с прицелом “Редфилд Олимпик”; одно легкое нажатие фаланги пальца — и осколки стекла засыпят стол, а маленький серый свинцовый цилиндрик прорвет кожу, проломит кость и войдет в мозг, вращаясь со скоростью двух тысяч оборотов в секунду, после чего весь мир, заключенный в этой черепной коробке, размажется по стенам; увы, печально, даже несколько мелодраматично, но вполне реальный факт, черт побери.
— Что за чертов Эпсом?
— Что?
Ковыряя зубочисткой в зубах. Ал смотрел на меня сверху вниз с ленивой насмешливой улыбкой.
— Ах это. Рядом с Лондоном, там проходят бега.
У меня мелькнула мысль, что ружьем они не воспользуются.
— А чего это они о лошадках болтали?
— Ал, ты меня просто убиваешь. — Ну и оборот. — Лошадки, рысаки — да не спрашивай меня, что к чему.
— Понял. Съедобно? — Он смотрел на яичницу.
— Просто превосходно.
— Если тебе что-то надо, только дай знать.
Он отошел, аккуратно ставя маленькие узкие ступни, чуть сутулясь под градом ударов, которые обрушила на него длань провидения. Ничего мне не надо, дорогой мой друг, хотя очень любезно с твоей стороны задать мне такой вопрос — но ты не одарен волшебной силой вернуть начало дня, воссоздать иную реальность и вернуть улице ее первозданную невинность, чтобы я мог через двери выйти на улицу, побродить между прилавков и тележек, с которых свисают цветастые коврики, и прицениться к свежайшей спелой гуаве, уплатить за нее непомерную сумму, оценив алчность купца, равную разве что моей — жадности к жизни.
Кто-то заорал за окном, и внезапно у меня на затылке стянулась кожа — но это всего лишь какой-то прохожий, гневно протестовавший, что велорикша чуть не сбил его. Мне придется быть куда более ловким и разворотливым, чтобы переиграть Манифа Кишнара, когда он явится ко мне.
— Хотите кофе?
Я отказался, поскольку не знал, что и когда мне придется делать, не представлял, когда мне на самом деле понадобится стимулирующий эффект кофеина, после которого волна энергии схлынет, оставляя по себе чувство усталости.
— Никак не могу выяснить, когда тут завтрак! Вы из Старого Света?
Красное лицо, украшенное белоснежными усиками, клубный галстук, здоровый смех.
— Прошу прощения, месье, — почему-то извинился я по-французски, — но я не говорю по-английски.
— Ах, вот как. Прошу прощения, я, кажется, ошибся. Э-э-э… пардон. — Махнув мне, он торопливо удалился.
Ни о чем не думай, старина, и пусть лошадки принесут тебе удачу, я бы лично рискнул поставить на Кинросс Лэд в пятом заезде, поскольку, как я прикидываю, жокей Исмаил, а дорожка после дождя будет мягкой.
15.34.
Пепперидж все не звонит, так что я поднялся наверх, занявшись более важными делами и выкинув его из головы, ибо не представлял, сколько пройдет времени, когда мне придется вступить в дело — но, в любом случае, уже слишком поздно для его звонка и слишком поздно для меня воспользоваться последним шансом.
Я снова выглянул и увидел, что двое из наблюдателей исчезли, и их заменили другие: худенькая женщина в тренировочном костюме с надписью “Международный клуб бега” на груди и мужчина-европеец, с виду типичный тевтон, холодный и сдержанный, который, стоя на месте, казалось видел все вокруг.
Всего лишь пять часов. По-прежнему стоят только пятеро. Они считают, что этого вполне достаточно, и так оно, конечно, и есть, потому что стоит мне оставить гостиницу, тут же появится еще дюжина других, которые, окружив меня, не выпустят из ловушки.
“Мы с удовольствием можем заверить вас, что на этот раз он никуда от нас не денется.”
Шода.
“Как раз вполне вероятно и правдоподобно, что в основе характера такой женщины, как Марико Шода, властной, сильной и злой, лежат черты, проявившиеся еще в детстве — выносливость, умение приспосабливаться, яростная стойкость. Ты так не считаешь?”
Ни в моей комнате, ни в свободных номерах не было ничего, напоминающего оружие — только мои руки, но меня нервировало желание найти оружие, и я не мог припомнить, чтобы раньше так вел себя, даже когда был на грани гибели. Я умел убивать голыми руками и всегда полагался только на них.
Пошла вторая половина дня, и это было первым намеком, что мои нервы сдают.
Дело не только в ожидании. Мне доводилось ждать и раньше — в Москве, Бангкоке и Танжере, ждать часами и днями, и нервная система у меня всегда была в порядке и готова к действиям. Дело в Шоде. Я не переставал думать о ней, и перед глазами стояло ее лицо с высокими скулами, широко расставленными лучистыми глазами, с четким рисунком бровей под смоляной шапкой волос — лицо ангела смерти.
“Ее спрашивали, как она смогла выжить восемь месяцев в джунглях, и, говорят, она ответила, что это очень просто — надо только стать зверем.”
Вуду — это доподлинная реальность. Его влияние распространилось по всему миру, а не только на Таити. Стоит попасть под его власть, и страх неодолимо овладевает тобой.
“Черт побери, чем занимается этот сукин сын Пепперидж?”
Когда страх заставляет задаваться такими вопросами, они застревают в мозгу, сметая все линии обороны, которые ты считал непреодолимыми.
“Почему он не звонит?”
Они как пуля, которая входит тебе в мозг еще до того, как ты слышишь выстрел.
Потому что, если он не позвонит до сумерек, я пойму, что у меня не осталось ни одного шанса — хотя, я знал это и сейчас.
“Следуя за обезьянами, она наблюдала, какие ягоды и коренья они едят и питалась только ими, чтобы не отравиться. Она убила тигра.” Шода. Ее имя — вуду.
Нервы, наконец, у меня несколько успокоились, и что-то надо было предпринимать. И я проработал весь сценарий будущих действий, в ходе которого мысленно прошелся по всему дому от одного конца до другого и сверху вниз, представляя себе все мыслимые ситуации, при которых он мог добраться до меня; мне удавалось то уйти от слежки и остаться в живых, то схлестнуться с ним и одержать над ним верх — но все это было не больше чем интеллектуальные Упражнения, которые помогали справиться с паникой, ибо я знал, что перешел крайний рубеж, когда Пепперидж еще мог связаться со мной, но теперь уже поздно для меня воспользоваться последней возможностью: в тот час, в эту минуту самолет Кишнара приземлялся в Сингапуре.
Хотя, конечно, в силу каких-то неизвестных мне причин за ним могли еще не послать. С моей стороны это было всего лишь предположением, но всецело полагаться на него — опасно. Возможно, он действовал по своему расписанию, не торопясь, уверенно, зная, что я загнан в угол, откуда мне никуда не деться.
Это означало, что у меня есть еще две ночи и день, чтобы выкрутиться и, ей-Богу, мне нужно не больше тридцати шести часов, чтобы выбраться из этой чертовой ловушки с ее дверями, коридорами, окнами, лестницами, световыми люками и тупиками, и я стал лихорадочно прорабатывать план бегства, то и дело вытирая проступающий пот и непрестанно прислушиваясь, не зазвонит ли телефон внизу.
— Мистер Джордан?
— Я здесь.
— Будьте любезны, к телефону.
16.21.
Это Пепперидж — где тебя черти носили все это время?
— Привет, — бросил я в телефонную трубку, схватив ее.
— Мистер Джордан?
— Да.
— Это Сайако. Кишнар только вылетел из Бангкока. Лету три часа. Начался отсчет времени.
15. Свист
“Текила Санрайс”. Ставки в Пенанге: 43 доллара, 19,13…” С улицы тянуло запахом гниющих фруктов.
— Откуда вы узнали?
— Я знаю.
“Третий заезд. Сарапен, Чача Мамбо, Честное Слово.”
— Он один.
“Ставки в Пенанге: 12 долларов, 5, 26. Победитель…”
— Он всегда один.
Я медленно набрал в грудь воздуха и постарался собраться.
“Тренер Лим Хок Чан.”
Радио.
— Сайако-сан, вы могли и ошибиться. Попытка сбить ее с толку, не больше. “Ставки в Сингапуре: 23 доллара, 14, 22…” Красная пластмассовая коробка радиоприемника на стойке бара.
— Никаких ошибок.
Я обонял запах своего пота, но нервы уже начали приходить в норму.
“В пятом заезде стартуют Мудларк П, Чанкара, Бамбл-Би.”
Усилием воли я отключился от голоса в приемнике. Нервы уже окончательно успокоились, потому что пришла ясность и все предположения можно было отбросить. Ясно, он будет здесь.
— Мистер Джордан?
— Да.
— Кроме того, ваша гостиница под наблюдением.
— Знаю.
— Ах, вот как. В таком случае вы в довольно затруднительном положении. Но как бы там ни было, вы должны оставить гостиницу.
Попытка вытащить из укрытия? Нет, не забывай, она уже спасла тебе жизнь.
— Хорошо, — сказала я. Не имело смысла говорить ей, что у меня нет ни малейшего шанса скрыться.
Действовать очень осторожно.
Ох, да заткнись же. Она предупредила тебя, что он должен покончить с тобой. Разве это не в твоих интересах?
— Послушайте меня, пожалуйста, мистер Джордан. Я постараюсь сделать для вас все, что могу. Но за вами следит много глаз.
— Да.
Одного из наблюдателей я видел через окно, китайца-каратиста.
— Я пожелала бы вам… — то ли что-то случилось на линии, то ли она замолчала, — …удачи. — Клик — и тишина. Итак, принимаю решение.
— Как насчет выпить? Это Ал.
— Не сейчас.
У меня не то настроение.
Да, надо принимать решение. Если оставаться здесь, в “Красной Орхидее”, я готов. Передо мной замелькали лестницы, световые люки, крыши, пожарная лестница… — в калейдоскопе образов, которые должны помочь мне выжить. Больше ничего у меня тут не было.
Так что я обогнул стойку и, миновав двери, вышел на улицу.
— Сколько?
— Один доллар.
Вот жадина.
Есть совершенно не хотелось, но гуава, как и жизнь, была столь привлекательной.
Отреагировали они мгновенно — в чем нетрудно было убедиться. Хотя не ожидали, что хорек выползет из западни и начнет лакомиться гуавой. Каратист, повернув голову, уставился на него и тут же подал сигнал женщине в тренировочном костюме, которая, завернув за угол, перешла на другую сторону улицы и двинулась по ней; миновав лавку со специями и травами, она легким незаметным движением головы отправила кого-то другого на свое место и двинулась дальше, не спуская с меня взгляда. Пешка на Е4 и так далее — у них все отработано.
Но они знают, что имеют дело отнюдь не с дешевым любителем, так что мне пришлось провести около часа, то и дело ныряя в толпу и меняя направление, путая следы; я сменил три такси, пока добирался до Бридж-роуд, как в ту ночь, когда прибыл сюда.
Я успешно отрывался от слежки в Москве, Берлине и Варшаве, но симулировать стремление оторваться мне пришлось впервые. У меня не было абсолютиста одного шанса на успех, ибо меня мощно обложили со всех сторон — через полчаса я насчитал четырнадцать человек, которые шли за мной по пятам. Они даже не пытались определить, куда я направляюсь и не пытаюсь ли войти с кем-нибудь в контакт или подать сигнал тревоги; они просто должны были быть уверены, что по прибытии Кишнара смогут выложить ему меня на блюдечке, в противном случае с ними будет покончено, им переломают шейные позвонки — они отвечали головой перед Марико Шодой.
Я должен был убедить их, что моя основная цель — покинуть гостиницу, что я не собираюсь скрыться от них и залечь на дно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35