последние десять дней эта история и так терзала меня, как стая голодных псов.
— Ушел из Бюро?
— Ради Бога, это может случиться с каждым. Он продолжал изучать меня.
— Но ты же один из козырных тузов, которые держат в рукаве.
— Расскажи мне о себе, — прервал я его. Он не обратил внимания на мои слова.
— Ты, конечно же, вернешься. Я имею в виду, немного погодя. Не так ли?
— Нет. — Я выпил свой тоник. Пусть он еще минуты три повспоминает старые времена, а потом — все, конец.
— Когда ты ушел? — спросил он меня.
— Десять дней назад.
— Ты, должно быть, сошел с ума.
— Возможно.
— Это то, что я должен был сделать еще до того, как меня выкинули. Я знаю, что это такое. То есть знаю, как я себя чувствую в такой ситуации. А как ты?
— Особенно забавной счесть ее не могу. Ты что, не решаешься выпить свое пойло?
Он едва ли не с любовью уставился в бокал.
— Да я постоянно пью, старина. Это, видишь ли, мой маленький дружок. Да я и сам никуда не рожусь, то ли мертвый, то ли спившийся — и знаешь что? Я такой и есть. Время от времени. В конечном счете. — Он не без усилия выпрямился на стуле и отвел глаза — Конечно, на самом деле я так не считаю. Но, Господи, знаешь, что я сделал, когда ушел оттуда? Я выхлестал полбутылки “Блек Лейбл”, забрел на ярмарку, скупил все эти чертовы билеты на “Русские горки” и решил проверить, смогу ли я перебраться с первого сиденья на последнее, пока они опишут полный круг. Чуть не вылетел, мать его — эта штука только что дыбом не встает. На следующий день я прихватил с собой свой 38-калибр и пошел сшибать лампочки на мосту. Раскокал почти все. Арестовали за оскорбление общественной нравственности или за что-то там такое. — Он издал короткий смешок, который перешел в натужный кашель. — Надо отколоть что-то подобное, чтобы тебя выкинули из нашей системы.
— Учту.
— Отколоть что-то из ряда вон. Ты пописал на дворцовую дверь или что-то еще? Ты знаешь, мне всегда хотелось сделать что-то этакое.
— За мной не числится ничего особенного. — Коп даже не успел засечь мою скорость, потому что стрелка на спидометре уперлась в 120, когда за Виндзором машина пошла юзом на мокром асфальте и я слетел с полотна. Мне еще повезло, что коп успел вытащить меня из груды обломков, и я отделался только сотрясением мозга.
— Я предполагал, что Скоби положил на тебя глаз.
— Кто?
— Скоби.
— Да. — Это письмо я получил неделю назад, через три дня после того, как покинул Бюро. Скоби не терял времени даром. В верхней части документа было отпечатано наименование департамента, которого фактически не существовало: “Отдел координации — Министерство иностранных дел и по дедам Содружества”.
Текст был таков: “Я позволил себе предположить, что вас могла бы заинтересовать наша с вами беседа, целью которой было бы предложить вам правительственную службу в области иностранной политики, что в соответствии с табелью о рангах дипломатической службы позволило бы присвоить вам звание 7-го или 8-го класса”.
Скоби занимался организацией тайных операций для британской СИС с Уорвик-сквер, и он усек меня, как только я ушел из Бюро. Следующим его шагом может быть приглашение в Клуб Путешественников на Сент-Джеймс с целью прощупать меня.
— Но ты не будешь связываться с этой компанией, не так ли? — Теперь Пепперидж смотрел на меня почти трезвыми глазами. — Не так ли?
— Естественно, нет.
— У них там жуткая бюрократия. — Он покончил с содержимым бокала и огляделся. — “Тут мой маленький дружок, видишь ли…” Но куда же тогда податься? Податься, конечно, некуда, иначе бы я тут не сидел… не сидел бы тут, молясь Господу. — Он сощурил глаза и сидел так, покачиваясь на стуле, примерно с полминуты, потом, обмякнув, засмеялся. — Моля Господа, чтобы он прекратил мое существование. Потому что я тоже получил предложение. Но не от Скоби. — Он скособочился, выглядывая бармена. — Не от Скоби.
— То же самое?
— Да. То есть, нет. — Он поглядел на затененные столики у нас за спиной и предложил: — Давай посидим там.
На каждом столике стоял неяркий маленький светильник под медным абажуром, а за его пределами царил почти полный мрак. Если вы хотели себя показать и других посмотреть, приходить сюда не имело смысла. Я хотел было сказать, что мне пора идти, но помедлил, подумав, что, может, хоть чем-то могу помочь ему — а то в последние десять минут у меня из-за него мурашки по коже пошли. Прежде, чем осесть в азиатском отделе, Пепперидж был первоклассным полевым оперативником. Жесткую подготовку он прошел в Норфолке, никогда не увлекался спиртным и справлялся с любым поручением — даже в самой патовой ситуации, без документов и без связей, он ухитрялся выкручиваться; Пепперидж мог проскользнуть в любую дырку, освоиться в любой среде, убить, если в том возникала необходимость, и вернуться с добычей. Он работал на Ферриса в “Сапфире”, на Кродера в “Фокстроте” — участвовал в операциях, ставших легендами, а теперь сидит здесь, и его тонкие кисти с голубоватыми прожилками безвольно покоятся на дубовой столешнице, он с трудом может на чем-то сконцентрировать свой взгляд, память его ослабла, он опустошен, выжжен, а ведь ему нет и сорока.
Я знал, что со мной такого не случится; но у меня весомые основания определяться, искать себе новое приложение. Что и должно вернуть меня к той единственной жизни, которую я мог вести.
“Податься, конечно, некуда…”
Пепперидж откинулся к стене: видно, даже этот слабый свет раздражал его глаза. Шутить он больше не пытался, что я и предвидел, да и сам он больше никого из себя не изображал.
— Не от Скоби, нет. Из Челтенхема. Штаб-квартира правительственных линии связи в одном из западных графств, нервный центр международных перехватов.
— Предложение сделали мне лично, — уточнил он. — За письменным столом.
— Когда?
— На прошлой неделе. — Его желтоватые глаза с вызовом уставились на меня. — Тебя, конечно, удивляет, что кто-то мог предложить такое… что паршивому моряку с разбитого корыта могли дать хоть какое-то задание. Я вижу. И я тебя полностью понимаю. Но…
— Избавь меня от этих стенаний, — жестко прервал я. — Да, вот именно. — В глазах его вспыхнул предостерегающий огонек, и я заметил его. Если бедняга в приступе ярости обрушится на меня, мне придется подавить его, что унизит его.
— Некая команда знает, что я занимался Востоком, и поэтому решила, что предложение может вызвать у меня интерес. И теперь от меня зависит, принять его или отказаться. — Он снова выпрямился, глядя на меня с мрачной решимостью: хотел убедиться, произвел ли он на меня впечатление — он все так же, мол, крепко стоит на ногах и голова у него работает.
— Значит, ты как сыр в масле катаешься, — я старался, чтобы слова звучали спокойно и убедительно.
Наступила тишина, а потом он издал звук, напоминающий всхлип; смежив веки, он уперся сжатыми кулаками в столешницу, чтобы не потерять равновесия, и его забила такая дрожь, что задребезжала даже медная настольная лампа. Он ничего не мог с собой поделать.
Пепперидж еле выдавал из себя:
— Подонок, кончай издеваться надо мной. Избавь меня от этого. — Внезапно обратив внимание на стиснутые кулаки, он разжал их и сложил ладони, словно это движение могло его успокоить. — Конечно, ты совершенно прав. — Теперь я не могу и пальцем шевельнуть без того, чтобы меня тут же не прикончили.
Помолчав несколько секунд, я сказал:
— Исчезни куда-нибудь.
— Прости?
— Полежи в больнице… Потом займись собой, начни готовиться. И скоро опять будешь в форме.
— Да. Да, конечно. Так я и сделаю. Когда-нибудь. — Он медленно передохнул. — А тем временем я найду кого-нибудь, кто займется этими делами, потому что не стоит их упускать, а меня тут же трахнут, если я сообщу о них в Бюро. К ним не подобраться, они держат ушки на макушке. Возьми еще выпить, “если уж ты сюда забрел ради этого.
— Мне надо идти. — Не в первый раз я видел нашего брата-“духа”, который, сломавшись, пытается избежать уготованной ему судьбы. Он был почти на грани нервного срыва, и я не хотел лицезреть, как его вывернет всего наизнанку и он окончательно потеряет голову.
— Да ты же только что пришел, ради Бога. — Он поднял, руку, подзывая бармена. — Ты же знаешь Флодеруса, не так ли? — спросил он.
— Кого из них?
Он криво усмехнулся.
— Хороший вопрос. Чарльза, конечно. Чарльза Флодеруса. Я помнил, что один из них имел отношение к краху курьерской связи с Триестом, и Бюро далеко не сразу уловило гнилостный запах с той стороны: этот человек был пять лет двойным агентом, прежде чем погорел из-за женщины. Чарльз был совсем другим: они были дальними родственниками, но кровная связь тут не сказывалась, и Чарльза знали как человека, глубоко преданного секретной службе. Кроме того, он был высокопоставленным оперативником, разработчиком операций в СИС.
— А что с ним? — спросил я Пеппериджа.
— Он и сделал мне это предложение. — Он искоса глянул на вошедших посетителей, которые показались у меня за спиной. — Понимаешь, в свое время я оказал ему услугу. И весьма благородно с его стороны, что он ее не забыл.
Я невольно прислушался к его словам. Так, значит Флодерус сам обратился к нему? Да, с его стороны это благородный жест. Он всегда был очень осторожен и весьма требователен к людям.
— Мы переговорили по телефону, — продолжал Пепперидж. — В сущности, мы не виделись. — Взгляд у него стал рассеянным. — Он не знает, что я… ну, не в лучшей форме. Разговор шел в общем, никаких обещаний, никаких имен и тому подобного, полная секретность. — Когда подошел бармен, он попросил повторить и затем сказал мне: — Как я говорил, он в курсе, что я немного занимался Азией. — Голова у него качнулась. — Пару раз, вроде, и ты там бывал?
— Да. Мы кого-нибудь знаем из этой публики?
— Что? Я лично никого не знаю. Тебя что-то беспокоит?
— Нет.
— Там всего лишь мужчина и женщина, которые держатся за руки под столом.
— Пока они не обращают на тебя внимания. — Он нахмурился.
— Я слишком громко говорю?
— Все относительно. — Если Флодерус в самом деле предложил ему заняться оперативной работой, тогда он должен держать его под колпаком. Немалое число из тех, кто заходит в “Медную Лампу”, появляются из коридоров отдела кодов и шифров в компании со вторыми и третьими секретаршами иностранных посольств.
Несколько секунд Пепперидж изучал пару за соседним столиком, а потом сказал, понизив голос:
— Просто влюбленная пара. Во всяком случае, старина, ты их не интересуешь. — Появился бармен с заказом, и Пепперидж поднял бокал: — Твое здоровье. Что тебя ждет — рак или что-то иное?
— Это верно.
— Понимаешь ли, — занервничал он, — я имел в виду работу на иностранное правительство, но с трудом представляю тебя в этой роли.
— На какое именно?
— Дружески расположенное к Западу. Этого достаточно?
— Не совсем. — Я подбавил несколько капель ангостуры в мой тоник и уставился на вскипающие пузырьки. Было бы более чем странно работать на иностранное правительство. Я привык к сверхсложным заданиям в Бюро, которым до выхода в поле предшествовала сверхсложная подготовка, даже — если предстояло оказаться по ту сторону занавеса — круглосуточные вахты в Лондоне в ожидании связи со мной, оперативный дежурный, который обеспечивал меня всем, что мне требовалось: контакты, курьеры, документы, и исчерпывающая информация, когда менялось задание, связь через штаб-квартиру в Челтенхеме с шефом Службы контроля в Лондоне, обладавшим властью принимать решения, которые давали ему немедленный выход на премьер-министра.
— И, конечно, потрясающие деньги, — добавил Пепперидж.
— На это мне Ломан и намекал. — Он с отвращением хмыкнул.
— Ломан? Его денег не хватит даже на мешочек с жареной картошечкой. Я имею в виду что-то стоящее.
— Я все равно не знаю, что с ними делать.
— Купи себе другую модель “Дженсена”. Ты же их предпочитаешь?
— Я имею в виду не игрушки.
— Тогда переведи их на ветеринарную лечебницу и сразу забудь. — Он снова в упор посмотрел на меня: — Должен тебе сказать, ты заинтересовал меня.
— Чем именно?
— Может, передать все тебе…
— Забудь. — Я не стал бы работать ни на Флодеруса, ни на иностранное правительство.
— У тебя есть с собой кредитная карточка?
— Нет.
— Ну, так есть у меня.
Из вежливости я отказался и встал уходить. Я хотел покинуть его, пока он окончательно не напился и не дошел до жалкого состояния.
“Да у тебя просто крыша поедет. Холмс. Совершенно верно.
Пробило восемь часов, и передо мной был широкий выбор: в Ковент-Гардене шла “Жизель”, но билетом я не обзавелся и мне туда не попасть. То же самое и с остальными театрами: те представления, на которые я мог получить билет, меня не интересовали. В клуб идти не хотелось, потому что те, кого я мог там встретить, будут нести невразумительную ахинею, а ее с лихвой хватило при общении с Пеппериджем. Не привлекал меня и ужин в одиночестве: пища — одна из немногих радостей жизни и ее надо с кем-то делить. Мойра была в Париже, а Лиз по пути в Нью-Йорк; в Лондоне была Ивонна и ее можно было бы вытащить из дома, но до чего же я докатился — ищу спутницу, потому что мне нечем больше заняться? Об этом ей лучше не говорить.
Я мог бы добраться до спортивного зала в надежде встретить там Танаку и поработать с ним на матах в стиле “канку-дай”, но, хотя сил на это у меня хватило, он бы сразу увидел, что я не в форме, и, хотя он со свойственным ему тактом не сказал бы мне об этом, мне было бы не по себе.
Я мог добраться до Норфолка и пригласить Ломана на ночную прогулку, после которой хорошо отметелил бы его мешком с песком — даже зная, что я ушел из Бюро, они пошли бы мне навстречу; пока эти подонки позволяют мне делать все, что мне заблагорассудится в надежде, что я еще вернусь к ним. Но ехать в Норфолк не было никакого смысла, поскольку ничего не изменилось бы.
Изменилось все.
Я догадывался, что именно так я и буду себя чувствовать первые несколько недель. Я добровольно расстался с той жизнью, которая раз за разом преподносила мне смертельно опасные ситуации, и теперь я оказался в пугающе неопределенной ситуации, когда мне пришлось лицом к липу столкнуться с такими своими качествами, которые мне никогда не хватило бы мужества признать: оказывается, мне была свойственна слабость всех видов и форм, трусость, самоснисхождение. Да, я предполагал, что буду чувствовать себя как электрическое устройство, которое отключают от цепи — напряжение исчезает, звуки стихают вдали, наваливается темнота и тишина; но, по сути, я не был готов к этому.
Стыд и позор. Надо привыкать.
После девяти я поджарил себе несколько ломтиков хлеба, открыл банку сардин на ужин; в квартире стояла тишина, нарушаемая лишь редкими гудками машин на улице и ночным бормотанием водопроводных труб. С момента моего возвращения из “Медный Лампы” телефон хранил молчание, и пару раз я подходил к нему убедиться, что он работает. Наконец я открыл сейф за скользящей стенной панелью японского лака и вытащил оттуда экспериментальную разработку нового шифра, которую Тилни попросил меня оценить, заправил его в контейнер с системой самоуничтожения, сломал пломбу и предоставил кислоте делать свое дело. Затем поймал себя на том, что стою посередине комнаты с книгой в руках — но не мог понять, почему я взялся читать ее. Невыносимая депрессия почти размазала меня по стенке; не без усилия я сдвинулся с места и, поняв, что рано или поздно я все равно приду к этому, бросил книгу на диван и, сняв трубку, набрал номер Флодеруса.
3. Билеты
— Совершенно верно. Абсолютно.
Обернувшись, Флодерус схватился за ручку, когда машина обгоняла автобус. Он допросил меня, чтобы встреча наша состоялась на ходу, в условиях максимальной секретности, и я подхватил его на Карлтон-стрит. Прошлым вечером по телефону он, осторожничая, обронил лишь пару коротких фраз; сейчас он расслабился, но не намного.
— Я обратился к нему с этим предложением, ибо существуют некоторые проблемы, к которым официально мы не можем иметь отношение, поскольку мы правительственное учреждение. Так же, как, конечно, и Бюро. Но, ради Бога, что заставило вас…
— Бюро тоже не может заниматься ими?
— Ни в коем случае. Но что заставило вас уйти? — Я молча смотрел в окно. Флодерус поправил рукав пиджака, блеснув запонками. — Прошу прощения. Это не мое дело. Значит, вы приходите к нам?
— Я от этого далеко не в восторге. Короткий смешок.
— Дела далеко не так уж плохи, и вы это понимаете. Мы предоставляем достаточную свободу людям такого уровня, и вы, естественно, один из них. Кстати, я лично вел, среди прочих, Чиппинга и Шихана. И им не на что было жаловаться.
Такси притормозило, пропуская мимо эскадрон дворцовой кавалерии — их плюмажи развевались, ножны палашей звякали о стремена, кирасы сверкали под неярким солнцем. И я спросил его:
— Вы давно виделись с ним?
— С кем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Ушел из Бюро?
— Ради Бога, это может случиться с каждым. Он продолжал изучать меня.
— Но ты же один из козырных тузов, которые держат в рукаве.
— Расскажи мне о себе, — прервал я его. Он не обратил внимания на мои слова.
— Ты, конечно же, вернешься. Я имею в виду, немного погодя. Не так ли?
— Нет. — Я выпил свой тоник. Пусть он еще минуты три повспоминает старые времена, а потом — все, конец.
— Когда ты ушел? — спросил он меня.
— Десять дней назад.
— Ты, должно быть, сошел с ума.
— Возможно.
— Это то, что я должен был сделать еще до того, как меня выкинули. Я знаю, что это такое. То есть знаю, как я себя чувствую в такой ситуации. А как ты?
— Особенно забавной счесть ее не могу. Ты что, не решаешься выпить свое пойло?
Он едва ли не с любовью уставился в бокал.
— Да я постоянно пью, старина. Это, видишь ли, мой маленький дружок. Да я и сам никуда не рожусь, то ли мертвый, то ли спившийся — и знаешь что? Я такой и есть. Время от времени. В конечном счете. — Он не без усилия выпрямился на стуле и отвел глаза — Конечно, на самом деле я так не считаю. Но, Господи, знаешь, что я сделал, когда ушел оттуда? Я выхлестал полбутылки “Блек Лейбл”, забрел на ярмарку, скупил все эти чертовы билеты на “Русские горки” и решил проверить, смогу ли я перебраться с первого сиденья на последнее, пока они опишут полный круг. Чуть не вылетел, мать его — эта штука только что дыбом не встает. На следующий день я прихватил с собой свой 38-калибр и пошел сшибать лампочки на мосту. Раскокал почти все. Арестовали за оскорбление общественной нравственности или за что-то там такое. — Он издал короткий смешок, который перешел в натужный кашель. — Надо отколоть что-то подобное, чтобы тебя выкинули из нашей системы.
— Учту.
— Отколоть что-то из ряда вон. Ты пописал на дворцовую дверь или что-то еще? Ты знаешь, мне всегда хотелось сделать что-то этакое.
— За мной не числится ничего особенного. — Коп даже не успел засечь мою скорость, потому что стрелка на спидометре уперлась в 120, когда за Виндзором машина пошла юзом на мокром асфальте и я слетел с полотна. Мне еще повезло, что коп успел вытащить меня из груды обломков, и я отделался только сотрясением мозга.
— Я предполагал, что Скоби положил на тебя глаз.
— Кто?
— Скоби.
— Да. — Это письмо я получил неделю назад, через три дня после того, как покинул Бюро. Скоби не терял времени даром. В верхней части документа было отпечатано наименование департамента, которого фактически не существовало: “Отдел координации — Министерство иностранных дел и по дедам Содружества”.
Текст был таков: “Я позволил себе предположить, что вас могла бы заинтересовать наша с вами беседа, целью которой было бы предложить вам правительственную службу в области иностранной политики, что в соответствии с табелью о рангах дипломатической службы позволило бы присвоить вам звание 7-го или 8-го класса”.
Скоби занимался организацией тайных операций для британской СИС с Уорвик-сквер, и он усек меня, как только я ушел из Бюро. Следующим его шагом может быть приглашение в Клуб Путешественников на Сент-Джеймс с целью прощупать меня.
— Но ты не будешь связываться с этой компанией, не так ли? — Теперь Пепперидж смотрел на меня почти трезвыми глазами. — Не так ли?
— Естественно, нет.
— У них там жуткая бюрократия. — Он покончил с содержимым бокала и огляделся. — “Тут мой маленький дружок, видишь ли…” Но куда же тогда податься? Податься, конечно, некуда, иначе бы я тут не сидел… не сидел бы тут, молясь Господу. — Он сощурил глаза и сидел так, покачиваясь на стуле, примерно с полминуты, потом, обмякнув, засмеялся. — Моля Господа, чтобы он прекратил мое существование. Потому что я тоже получил предложение. Но не от Скоби. — Он скособочился, выглядывая бармена. — Не от Скоби.
— То же самое?
— Да. То есть, нет. — Он поглядел на затененные столики у нас за спиной и предложил: — Давай посидим там.
На каждом столике стоял неяркий маленький светильник под медным абажуром, а за его пределами царил почти полный мрак. Если вы хотели себя показать и других посмотреть, приходить сюда не имело смысла. Я хотел было сказать, что мне пора идти, но помедлил, подумав, что, может, хоть чем-то могу помочь ему — а то в последние десять минут у меня из-за него мурашки по коже пошли. Прежде, чем осесть в азиатском отделе, Пепперидж был первоклассным полевым оперативником. Жесткую подготовку он прошел в Норфолке, никогда не увлекался спиртным и справлялся с любым поручением — даже в самой патовой ситуации, без документов и без связей, он ухитрялся выкручиваться; Пепперидж мог проскользнуть в любую дырку, освоиться в любой среде, убить, если в том возникала необходимость, и вернуться с добычей. Он работал на Ферриса в “Сапфире”, на Кродера в “Фокстроте” — участвовал в операциях, ставших легендами, а теперь сидит здесь, и его тонкие кисти с голубоватыми прожилками безвольно покоятся на дубовой столешнице, он с трудом может на чем-то сконцентрировать свой взгляд, память его ослабла, он опустошен, выжжен, а ведь ему нет и сорока.
Я знал, что со мной такого не случится; но у меня весомые основания определяться, искать себе новое приложение. Что и должно вернуть меня к той единственной жизни, которую я мог вести.
“Податься, конечно, некуда…”
Пепперидж откинулся к стене: видно, даже этот слабый свет раздражал его глаза. Шутить он больше не пытался, что я и предвидел, да и сам он больше никого из себя не изображал.
— Не от Скоби, нет. Из Челтенхема. Штаб-квартира правительственных линии связи в одном из западных графств, нервный центр международных перехватов.
— Предложение сделали мне лично, — уточнил он. — За письменным столом.
— Когда?
— На прошлой неделе. — Его желтоватые глаза с вызовом уставились на меня. — Тебя, конечно, удивляет, что кто-то мог предложить такое… что паршивому моряку с разбитого корыта могли дать хоть какое-то задание. Я вижу. И я тебя полностью понимаю. Но…
— Избавь меня от этих стенаний, — жестко прервал я. — Да, вот именно. — В глазах его вспыхнул предостерегающий огонек, и я заметил его. Если бедняга в приступе ярости обрушится на меня, мне придется подавить его, что унизит его.
— Некая команда знает, что я занимался Востоком, и поэтому решила, что предложение может вызвать у меня интерес. И теперь от меня зависит, принять его или отказаться. — Он снова выпрямился, глядя на меня с мрачной решимостью: хотел убедиться, произвел ли он на меня впечатление — он все так же, мол, крепко стоит на ногах и голова у него работает.
— Значит, ты как сыр в масле катаешься, — я старался, чтобы слова звучали спокойно и убедительно.
Наступила тишина, а потом он издал звук, напоминающий всхлип; смежив веки, он уперся сжатыми кулаками в столешницу, чтобы не потерять равновесия, и его забила такая дрожь, что задребезжала даже медная настольная лампа. Он ничего не мог с собой поделать.
Пепперидж еле выдавал из себя:
— Подонок, кончай издеваться надо мной. Избавь меня от этого. — Внезапно обратив внимание на стиснутые кулаки, он разжал их и сложил ладони, словно это движение могло его успокоить. — Конечно, ты совершенно прав. — Теперь я не могу и пальцем шевельнуть без того, чтобы меня тут же не прикончили.
Помолчав несколько секунд, я сказал:
— Исчезни куда-нибудь.
— Прости?
— Полежи в больнице… Потом займись собой, начни готовиться. И скоро опять будешь в форме.
— Да. Да, конечно. Так я и сделаю. Когда-нибудь. — Он медленно передохнул. — А тем временем я найду кого-нибудь, кто займется этими делами, потому что не стоит их упускать, а меня тут же трахнут, если я сообщу о них в Бюро. К ним не подобраться, они держат ушки на макушке. Возьми еще выпить, “если уж ты сюда забрел ради этого.
— Мне надо идти. — Не в первый раз я видел нашего брата-“духа”, который, сломавшись, пытается избежать уготованной ему судьбы. Он был почти на грани нервного срыва, и я не хотел лицезреть, как его вывернет всего наизнанку и он окончательно потеряет голову.
— Да ты же только что пришел, ради Бога. — Он поднял, руку, подзывая бармена. — Ты же знаешь Флодеруса, не так ли? — спросил он.
— Кого из них?
Он криво усмехнулся.
— Хороший вопрос. Чарльза, конечно. Чарльза Флодеруса. Я помнил, что один из них имел отношение к краху курьерской связи с Триестом, и Бюро далеко не сразу уловило гнилостный запах с той стороны: этот человек был пять лет двойным агентом, прежде чем погорел из-за женщины. Чарльз был совсем другим: они были дальними родственниками, но кровная связь тут не сказывалась, и Чарльза знали как человека, глубоко преданного секретной службе. Кроме того, он был высокопоставленным оперативником, разработчиком операций в СИС.
— А что с ним? — спросил я Пеппериджа.
— Он и сделал мне это предложение. — Он искоса глянул на вошедших посетителей, которые показались у меня за спиной. — Понимаешь, в свое время я оказал ему услугу. И весьма благородно с его стороны, что он ее не забыл.
Я невольно прислушался к его словам. Так, значит Флодерус сам обратился к нему? Да, с его стороны это благородный жест. Он всегда был очень осторожен и весьма требователен к людям.
— Мы переговорили по телефону, — продолжал Пепперидж. — В сущности, мы не виделись. — Взгляд у него стал рассеянным. — Он не знает, что я… ну, не в лучшей форме. Разговор шел в общем, никаких обещаний, никаких имен и тому подобного, полная секретность. — Когда подошел бармен, он попросил повторить и затем сказал мне: — Как я говорил, он в курсе, что я немного занимался Азией. — Голова у него качнулась. — Пару раз, вроде, и ты там бывал?
— Да. Мы кого-нибудь знаем из этой публики?
— Что? Я лично никого не знаю. Тебя что-то беспокоит?
— Нет.
— Там всего лишь мужчина и женщина, которые держатся за руки под столом.
— Пока они не обращают на тебя внимания. — Он нахмурился.
— Я слишком громко говорю?
— Все относительно. — Если Флодерус в самом деле предложил ему заняться оперативной работой, тогда он должен держать его под колпаком. Немалое число из тех, кто заходит в “Медную Лампу”, появляются из коридоров отдела кодов и шифров в компании со вторыми и третьими секретаршами иностранных посольств.
Несколько секунд Пепперидж изучал пару за соседним столиком, а потом сказал, понизив голос:
— Просто влюбленная пара. Во всяком случае, старина, ты их не интересуешь. — Появился бармен с заказом, и Пепперидж поднял бокал: — Твое здоровье. Что тебя ждет — рак или что-то иное?
— Это верно.
— Понимаешь ли, — занервничал он, — я имел в виду работу на иностранное правительство, но с трудом представляю тебя в этой роли.
— На какое именно?
— Дружески расположенное к Западу. Этого достаточно?
— Не совсем. — Я подбавил несколько капель ангостуры в мой тоник и уставился на вскипающие пузырьки. Было бы более чем странно работать на иностранное правительство. Я привык к сверхсложным заданиям в Бюро, которым до выхода в поле предшествовала сверхсложная подготовка, даже — если предстояло оказаться по ту сторону занавеса — круглосуточные вахты в Лондоне в ожидании связи со мной, оперативный дежурный, который обеспечивал меня всем, что мне требовалось: контакты, курьеры, документы, и исчерпывающая информация, когда менялось задание, связь через штаб-квартиру в Челтенхеме с шефом Службы контроля в Лондоне, обладавшим властью принимать решения, которые давали ему немедленный выход на премьер-министра.
— И, конечно, потрясающие деньги, — добавил Пепперидж.
— На это мне Ломан и намекал. — Он с отвращением хмыкнул.
— Ломан? Его денег не хватит даже на мешочек с жареной картошечкой. Я имею в виду что-то стоящее.
— Я все равно не знаю, что с ними делать.
— Купи себе другую модель “Дженсена”. Ты же их предпочитаешь?
— Я имею в виду не игрушки.
— Тогда переведи их на ветеринарную лечебницу и сразу забудь. — Он снова в упор посмотрел на меня: — Должен тебе сказать, ты заинтересовал меня.
— Чем именно?
— Может, передать все тебе…
— Забудь. — Я не стал бы работать ни на Флодеруса, ни на иностранное правительство.
— У тебя есть с собой кредитная карточка?
— Нет.
— Ну, так есть у меня.
Из вежливости я отказался и встал уходить. Я хотел покинуть его, пока он окончательно не напился и не дошел до жалкого состояния.
“Да у тебя просто крыша поедет. Холмс. Совершенно верно.
Пробило восемь часов, и передо мной был широкий выбор: в Ковент-Гардене шла “Жизель”, но билетом я не обзавелся и мне туда не попасть. То же самое и с остальными театрами: те представления, на которые я мог получить билет, меня не интересовали. В клуб идти не хотелось, потому что те, кого я мог там встретить, будут нести невразумительную ахинею, а ее с лихвой хватило при общении с Пеппериджем. Не привлекал меня и ужин в одиночестве: пища — одна из немногих радостей жизни и ее надо с кем-то делить. Мойра была в Париже, а Лиз по пути в Нью-Йорк; в Лондоне была Ивонна и ее можно было бы вытащить из дома, но до чего же я докатился — ищу спутницу, потому что мне нечем больше заняться? Об этом ей лучше не говорить.
Я мог бы добраться до спортивного зала в надежде встретить там Танаку и поработать с ним на матах в стиле “канку-дай”, но, хотя сил на это у меня хватило, он бы сразу увидел, что я не в форме, и, хотя он со свойственным ему тактом не сказал бы мне об этом, мне было бы не по себе.
Я мог добраться до Норфолка и пригласить Ломана на ночную прогулку, после которой хорошо отметелил бы его мешком с песком — даже зная, что я ушел из Бюро, они пошли бы мне навстречу; пока эти подонки позволяют мне делать все, что мне заблагорассудится в надежде, что я еще вернусь к ним. Но ехать в Норфолк не было никакого смысла, поскольку ничего не изменилось бы.
Изменилось все.
Я догадывался, что именно так я и буду себя чувствовать первые несколько недель. Я добровольно расстался с той жизнью, которая раз за разом преподносила мне смертельно опасные ситуации, и теперь я оказался в пугающе неопределенной ситуации, когда мне пришлось лицом к липу столкнуться с такими своими качествами, которые мне никогда не хватило бы мужества признать: оказывается, мне была свойственна слабость всех видов и форм, трусость, самоснисхождение. Да, я предполагал, что буду чувствовать себя как электрическое устройство, которое отключают от цепи — напряжение исчезает, звуки стихают вдали, наваливается темнота и тишина; но, по сути, я не был готов к этому.
Стыд и позор. Надо привыкать.
После девяти я поджарил себе несколько ломтиков хлеба, открыл банку сардин на ужин; в квартире стояла тишина, нарушаемая лишь редкими гудками машин на улице и ночным бормотанием водопроводных труб. С момента моего возвращения из “Медный Лампы” телефон хранил молчание, и пару раз я подходил к нему убедиться, что он работает. Наконец я открыл сейф за скользящей стенной панелью японского лака и вытащил оттуда экспериментальную разработку нового шифра, которую Тилни попросил меня оценить, заправил его в контейнер с системой самоуничтожения, сломал пломбу и предоставил кислоте делать свое дело. Затем поймал себя на том, что стою посередине комнаты с книгой в руках — но не мог понять, почему я взялся читать ее. Невыносимая депрессия почти размазала меня по стенке; не без усилия я сдвинулся с места и, поняв, что рано или поздно я все равно приду к этому, бросил книгу на диван и, сняв трубку, набрал номер Флодеруса.
3. Билеты
— Совершенно верно. Абсолютно.
Обернувшись, Флодерус схватился за ручку, когда машина обгоняла автобус. Он допросил меня, чтобы встреча наша состоялась на ходу, в условиях максимальной секретности, и я подхватил его на Карлтон-стрит. Прошлым вечером по телефону он, осторожничая, обронил лишь пару коротких фраз; сейчас он расслабился, но не намного.
— Я обратился к нему с этим предложением, ибо существуют некоторые проблемы, к которым официально мы не можем иметь отношение, поскольку мы правительственное учреждение. Так же, как, конечно, и Бюро. Но, ради Бога, что заставило вас…
— Бюро тоже не может заниматься ими?
— Ни в коем случае. Но что заставило вас уйти? — Я молча смотрел в окно. Флодерус поправил рукав пиджака, блеснув запонками. — Прошу прощения. Это не мое дело. Значит, вы приходите к нам?
— Я от этого далеко не в восторге. Короткий смешок.
— Дела далеко не так уж плохи, и вы это понимаете. Мы предоставляем достаточную свободу людям такого уровня, и вы, естественно, один из них. Кстати, я лично вел, среди прочих, Чиппинга и Шихана. И им не на что было жаловаться.
Такси притормозило, пропуская мимо эскадрон дворцовой кавалерии — их плюмажи развевались, ножны палашей звякали о стремена, кирасы сверкали под неярким солнцем. И я спросил его:
— Вы давно виделись с ним?
— С кем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35