Остальные — их сотрудники, люди из Красного Креста, спасательный отряд и расследователи причин катастрофы. — Он смотрел, как я протираю запотевшие стёкла противогаза. — Я попросил у всех удостоверения личности, у всех.
— Спасибо. — Он был невысок, подтянут, в аккуратных отглаженных брюках и рубашке цвета хаки, и у него были глаза человека, которого я бы предпочел числить среди своих друзей, нежели среди врагов. — Сообщите мне, когда снова прибудет вертолет, хорошо?
Я вернулся к остаткам самолета и помог одному из спасателей пробраться сквозь груду металла, оставшегося от кресел. Вскоре после того, как реактивный лайнер упал, ветер, должно быть, сменил направление, потому что вся передняя его часть оказалась засыпанной пеплом и золой, и мы осторожно пробирались мимо останков, все еще висящих на истлевших ремнях безопасности или выброшенных в проход; то и дело нам в глаза бросались какие-то броские пятна — то ярко-красная детская рубашечка-безрукавка, то покрытая копотью обложка книги, то разорванный шелковый галстук. Порой — а в последние часы все чаще и чаще — кто-нибудь из спасателей останавливался и замирал, сложив руки в краткой молитве; один из них, пробиравшийся рядом со мной, внезапно опустился на груду пепла и его заколотило крупной дрожью, а когда я коснулся его плеча, он без сознания упал ничком, после чего мне пришлось его оттащить в сторону и поручить чьим-то заботам.
Появился Раттакул в противогазе; он кивнул мне, и я последовал за ним сквозь переплетение лиан к той группе, что работала с мачете, вырубая заросли. Когда мы стащили свои противогазы, Раттакул представил мне американского аналитика; тот сидел на корточках над какой-то бесформенной массой, которая представляла собой сборище столь же бесформенных осколков и обломков.
— Привет. Это была бомба. — Порывшись в их куче, он показал на комок плоти, которым оказалась человеческая голова. — Гляньте-ка сюда. Он взорвал себя. Посмотрите на панель — вот где произошел первоначальный взрыв. — Ни от тела, ни от одежды ничего не осталось, все разнесло взрывом. Опознание невозможно.
Я, как и все вокруг, уже с трудом дышал: за последние несколько часов зловоние смерти все усиливалось.
— Кто он был по национальности, по вашему мнению?
— Мне не так просто ответить на ваш вопрос. — Аналитик посмотрел на Раттакула. — Предполагаю, вам будет проще разобраться.
— Я бы предположил, что бирманец. — Присев рядом с нами на корточки, Раттакул прищурился, изучая останки головы с искаженными чертами лица; затем отвел глаза и приподнялся.
— Почему она-то уцелела? — спросил я у американца.
— Мощь взрыва, которым его швырнуло на панель, пришлась, главным образом, на тело. Голова отлетела в сторону, оторванная почти сразу же под подбородком — вот, взгляните на этот лоскут кожи.
— Но почему бирманцу надо было взрывать этот самолет?
— Думаю, взрыв имеет отношение, скорее, к торговле наркотиками, а не к политике. Не исключено, что в Сингапуре, из-за ужесточившихся таможенных правил, не удалось снять с борта груз опиума, так что его пришлось доставлять обратно. — Он пожал плечами. — Послушайте, большинство крупных преступлений в данном регионе имеют отношение к наркотикам, из-за которых идет мощное соперничество.
Вернувшись к переднему салону, я опять приступил к работе. Я пытался понять, как удалось пронести заряд мимо “самой надежной в мире системы обеспечения безопасности”? Должно быть, он представлял тонкий лист пластиковой взрывчатки, а детонатор срабатывал при изменении давления.
В душной полуденной жаре свирепствовали москиты, и кто-то из Красного Креста протянул мне лимонный репеллент от насекомых. Позже они предложили мне сандвичи и кофе, и мы уселись в тени, подальше от обломков, чтобы перекусить и отдохнуть. Над нами кружился легкий самолетик с большими красными буквами на борту ТС—2 БАНГКОК, то и дело ныряя пониже, чтобы сделать обзорные снимки. Все время садились и взлетали вертолеты, забирая на борт тела и доставляя припасы — парки, факелы, инструменты. Каждый раз при посадке любого из них, рядом с ним, как только прекращали вращаться лопасти, оказывался Раттакул, после чего докладывал мне, кто явился. Среди нас теперь оказались четверо священников — католический и трое буддистов в оранжевых мантиях. Благовоние ладана несколько перебило запахи аварии, зловоние которых становилось просто невыносимым, потому что ветер окончательно стих и не разгонял уже дым от тлеющих остатков самолета; в неподвижном воздухе гулко отдавался каждый звук, так что мы старались говорить потише.
Удалось разыскать “черный ящик”, который вытащили наружу; ярко-оранжевый кожух почернел, но, кажется, он все-таки уцелел — сработала противопожарная защита в хвосте. Американец бережно доставил его поближе к вертолету; позже, застыв над ним, он слушал голоса, что не так давно смолкли тут, среди деревьев, куда рухнул с неба огромный реактивный лайнер, смертельное ранение которого обрекло его на гибель. И когда сгущавшиеся сумерки перешли в сплошную тьму, нетрудно было поверить, что духи погибших кроются среди теней, которые разгоняли пылавшие факелы спасателей; мы смертельно устали, и плотная корка напряжения, подобно поту, сковала нас. Каждое движение давалось теперь с трудом, потому что, чем больше золы и пепла мы разгребали в обломках, тем чаще нам попадались люди с застывшим выражением ужаса на лицах, их оторванные руки, ноги, куски тела, цветные пятна одежды, принадлежавшие пассажирам предметы, которые были для них важны или памятны — четки монахини, статуэтка нефритового Будды еще с ярлычком на ней, теннисная ракетка — “Кенгуру Кинг”.
Позже, когда взошла луна, джунгли чуть отступили, но с появлением новых факелов сумятица теней не уменьшилась; стрекот мотодвижка не смолкал ни на минуту, мешаясь с криками обезьян и щебетаньем птиц, которые метались среди деревьев.
К полуночи мы продрогли, и в дело пошли куртки. Окружающие звуки существовали как бы отдельно от сознания, которое фиксировало моментальные картинки: кто-то отбрасывает бамбуковой палкой полусгоревшую змею, санитар из Красного Креста стоит, не в силах сдвинуться с места и вытереть слезы с закопченного лица; рушится секция обшивки и на траву вываливаются останки чьего-то тела со странным звуком, словно воздух покидает его сожженные легкие — и тут же к нему кидаются все присутствующие — но, увы, это всего лишь из легких вышел воздух.
К трем утра мы уже работали механически, не позволяя себе никаких перерывов для отдыха, ибо, стоило только присесть, ты понимал, что сейчас тебе надо снова подниматься, так что проще уж оставаться на ногах и не расслабляться, хотя нам начинало казаться, что мы находимся тут всю жизнь, что мы родились лишь для этой работы, обреченные продолжать ее, но она никогда не кончится. Глаза наши, воспаленные и уставшие, с трудом фиксировали то, что нам попадалось под руки; голубоватый свет луны и лучи прожекторов приземляющихся вертолетов освещали сцену трагедии; все были обсыпаны серебристо-серым пеплом.
Наконец я нашел Лафарджа.
Он распластался у переборки, куда его отшвырнуло взрывом, футов на тридцать от его места; пристяжные ремни его сиденья лопнули, и его кинуло вперед. Потребовалось около часа, чтобы расчистить обломки вокруг него и я смог увидеть Лафарджа в лицо. Я видел его лишь мельком в аэропорту, но узнал, хотя теперь лицо его покрывал пепел и с головы свисал полуоторванный скальп. Чемоданчик по-прежнему был прикован цепочкой к его кисти, и, когда я смахнул с него пепел и копоть, то увидел массивную золотую монограмму его инициалов. Связку ключей я нашел у него в кармане, и пустив в ход самый маленький из них, открыл замочек на цепочке и высвободил чемоданчик.
Раттакул помог мне добраться до шефа отряда тайской полиции и подписал необходимые документы, обязавшись вернуть все личные вещи нижеупомянутого пассажира, в число которых входил кожаный атташе-кейс с неопознанным пока содержимым.
Затем мы с Раттакулом, спотыкаясь в паутине кабелей и обходя выдранные стволы деревьев, добрались до нашего маленького военного геликоптера.
— То, ради чего вы здесь оказались? — спросил он.
— Да.
Это были все слова, которыми мы обменялись. Мы вымотались как собаки, грязные с головы до ног, и были в похабнейшем настроении; из головы у меня не выходил вид удобного зала ожидания с кондиционированным воздухом, где монахини опекали девочку, которая стояла, прижимаясь к ним, а мимо мчался веселый молодой австралиец с криком: “Эй, Чарли, скажи им, чтобы подождали!” — а теперь от них остались лишь обугленные бесформенные останки, разбросанные в джунглях у нас за спиной.
Когда машина поднялась в воздух, и, щелкнув тумблером передатчика, пилот сообщил, что он снялся с места в 04.03, две мысли пришли мне в голову. Одна — приказ на уничтожение рейса 306 отдала не Марико Шода, потому что Лафардж, основной источник ее поставок оружия, находился на его борту. Значит, это был кто-то другой, кто в силу той же самой причины отдал приказ подрывнику на борту. В салоне находился Лафардж, который летел на встречу с Марико Шодой.
Вот что волновало меня, когда мы летели на юг от Чатхабури: чемоданчик, который в свое время был прикован к кисти Лафарджа, сейчас висел на моей руке.
10. Голоса
— На этой катушке записаны данные о полете, которые в полном объеме сообщат все, что вы хотите. — Американец протер ярко-оранжевую поверхность ящика носовым платком. Его звали Боб Райан. — Тут есть записи о времени, скорости, высоте и направлении полета, есть данные о всех маневрах — набор высоты, снижение, развороты, ускорения и все такое. На этой же катушке — запись разговоров в рубке. Их фиксирует микрофон, укрепленный в потолке пилотской кабины, отмечая каждый звук — от радиопереговоров до обычных разговоров между членами экипажа. — Он посмотрел на меня глазами, покрасневшими от усталости; уже минуло шесть утра, а мы еще не спали. Раттакул переговорил с главным аналитиком, когда мы приземлились в Чатхабури, и организовал эту встречу.
Я хотел выяснить, если удастся, в самом ли деле гибель рейса 306 имеет отношение к наркотикам, как сказал аналитик на месте. Сомнительно, чтобы мне удалось узнать это из недр “черного ящика”, но, по крайней мере, он мог дать хоть какой-то след.
— На ленте тридцать минут записи, — сказал Райан, — после чего она вышла из строя. Но и этого хватит, чтобы мы получили представление об аварийной ситуации. Часто остается куда меньше, пару минут или вообще несколько секунд, когда самолет, скажем, в тумане напарывается на вершину горы. — Сидя боком на стуле из гнутых металлических трубок, он снова взялся за ящик. — О`кей, давай-ка прокрутим ее.
Слушая, я расстегнул парку, полученную от Красного Креста. В маленьком помещении без кондиционера было душно. Раттакул сидел, выпрямившись, у окна, положив руки на колени, и с тревогой смотрел на нас; по пути сюда из джунглей он рассказал мне, что пережил крупную катастрофу три года назад, и его до сих пор мучают кошмары по ночам.
“Высота 24.000 футов. Скорость 250 узлов”.
Послышалось несколько слов на тайском языке, и я попросил Райана уточнить, было ли сказано что-нибудь важное, потому что тот бегло говорил на тайском.
Мы услышали смех, и я посмотрел на американца, но глаза его были закрыты; голова склонилась на грудь, и я было подумал, что он задремал.
“Курс 347. Самолетное время девять часов…”
Я глянул на карту на стене. В это время рейс 306 находился в пятидесяти милях или около того к северо-западу от Чатхабури, держа курс почти прямо на Бангкок.
“Скорость 250. Мы снижаемся…”
Раздался какой-то треск или хруст, и Райан открыл глаза. Похоже, что прервалась запись, но тут снова возникли какие-то приглушенные звуки, и он начал переводить с тайского, когда возникали паузы.
— Это капитан… он говорит всем, чтобы они сохраняли спокойствие. Говорит, что произошел взрыв, и что он будет пытаться снизиться и выйти на ближайший аэродром.
Была слышна мешанина голосов, потом скрип открывающейся двери, и до нас ясно донесся женский голос.
Но теперь мы слышали и крики, среди которых можно различить и голос ребенка. Затем раздался английский с Сильным акцентом: “Произошел взрыв неустановленного происхождения в задней части салона. Мы теряем высоту, скорость и управление. Пожалуйста, пусть в Чатхабури освободят мне полосу и…”
Краткое молчание, затем снова голоса на тайском, быстрые и взволнованные. Дверь в пилотскую кабину по-прежнему была открыта, и из основного салона доносились голоса. Я глянул на Раттакула; он сидел, плотно зажмурив глаза.
Через одиннадцать минут после взрыва высота самолета была всего лишь тысяча футов, и Райан сидел, не отрывая глаз от коробки, машинально разворачивая серебряную обертку от жевательной резинки.
“Мы потеряли контроль над управлением и нас разворачивает в левую сторону…”
Снова хлынул поток голосов, и крики были почти оглушительны; я слышал, как Райан, прихватив пластинку жевательной резинки губами, тихо выругался сквозь зубы; его взгляд был прикован к “черному ящику”.
“Получено сообщение, что огонь охватил заднюю часть фюзеляжа, мы включили противопожарную систему, но мы…”
Глухие звуки ударов, сопровождающиеся ровным низким гулом — скорее всего, сквозь дыру от взрыва в салон ворвался ветер. Крики продолжались, и я вспомнил маленькую девочку с монахинями, и австралийцев, пока капитан продолжал торопливо говорить, но на этот раз на своем языке.
— Говорит, что они больше ничего не могут сделать, — перевел нам Райан. Его лицо, как и наши, покрывал пот. — Говорит, что они вот-вот… — поперхнувшись, он молча уставился на вращающиеся ленты.
Я сказал Раттакулу, что он, если хочет, может покинуть нас, но он не ответил, возможно, даже не услышал.
— О`кей, он… а сейчас они молятся, просто молятся и… — Встав из кресла, Райан засунул руки за пояс и застыл, сгорбившись, — и теперь они просят сообщить их матерям, — Иисусе небесный, вот так всегда…
Рев усилился; мы слышали и его, и треск, и грохот, и голос мужчины, что-то говорившего на тайском языке.
— Он говорит… Господи, что за ребята… Он говорит капитану, что служить с ним было для него большой честью…
Голоса опять перекрылись свистом и грохотом, а я, вскочив со стула, повернулся спиной к “черному ящику” и почему-то начал считать, но не успел досчитать до девяти, как запись прервалась, и наступило молчание — полное, оглушительное молчание.
Оно повисло над нами, а потом Райан устало сказал:
— Толком даже не знаю, сколько раз мне это, черт побери, доводилось слышать, но каждый раз никакой разницы, каждый раз так достает… — Он подошел к кофеварке и старательно стал заниматься ею, что-то бурча себе под нос. — Как, ребята, хотите вспрыснуть кофеинчика?
Раттакул с мертвенно-бледным лицом вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собой двери.
— Остается только надеяться, что авиационная токсикологическая лаборатория даст нам какую-то наводку. — Райан глянул на бумаги, разбросанные по всему столу рядом с молчащим ящиком. — Дело номер 5023, получено Маттисеном от Ли Ю, в виде образцов: один мешок с человеческими костями, один контейнер с мышцами, сухожилиями и волосами жертв. Я попросил их сделать для вас копии своих заключений, так? — Бросив бумаги на стол, он зашагал по комнате, держа в руках чашку с кофе. — Часть ответов может только сбить с толку, если принимать на веру, что в таком путешествии происходит масса инфарктов, хотя на, самом деле травмы сердечной мышцы в такого рода авариях не имеют ничего общего с инфарктом. Когда человек понимает, что у него не осталось ни одного шанса на спасение, он испытывает поистине чудовищное напряжение, которого сердце просто не выдерживает: оно останавливается. Я хочу сказать, что, когда ты стреляешь человеку в затылок, вскрытие находит сердце в полном порядке, но когда пассажиры в салоне понимают, что именно их вот-вот ждет, организм не выдерживает такого напряжения. Колонка рулевого управления вырвана у самого основания, и сделано это только голыми руками — с такой силой капитан тянул ее на себя, пытаясь поднять нос машины; в обычных условиях мышцы просто физически не способны на такое усилие, но при запредельном напряжении… Но тут я не специалист — из лаборатории вы получите более точные ответы на возможные вопросы и предположения. Но сомневаюсь, что этот подрывник умер от спазмы сердечной мышцы. Господи, да любой, кто поднимается на борт самолета, зная, что он рано или поздно разлетится в куски, должен обладать более чем крепкими нервами. — Он допил кофе и поставил чашку в мойку.
— Вам не кажется, что мотивы его поступка имеют отношение к торговле наркотиками?
Вскинув голову, Райан посмотрел на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Спасибо. — Он был невысок, подтянут, в аккуратных отглаженных брюках и рубашке цвета хаки, и у него были глаза человека, которого я бы предпочел числить среди своих друзей, нежели среди врагов. — Сообщите мне, когда снова прибудет вертолет, хорошо?
Я вернулся к остаткам самолета и помог одному из спасателей пробраться сквозь груду металла, оставшегося от кресел. Вскоре после того, как реактивный лайнер упал, ветер, должно быть, сменил направление, потому что вся передняя его часть оказалась засыпанной пеплом и золой, и мы осторожно пробирались мимо останков, все еще висящих на истлевших ремнях безопасности или выброшенных в проход; то и дело нам в глаза бросались какие-то броские пятна — то ярко-красная детская рубашечка-безрукавка, то покрытая копотью обложка книги, то разорванный шелковый галстук. Порой — а в последние часы все чаще и чаще — кто-нибудь из спасателей останавливался и замирал, сложив руки в краткой молитве; один из них, пробиравшийся рядом со мной, внезапно опустился на груду пепла и его заколотило крупной дрожью, а когда я коснулся его плеча, он без сознания упал ничком, после чего мне пришлось его оттащить в сторону и поручить чьим-то заботам.
Появился Раттакул в противогазе; он кивнул мне, и я последовал за ним сквозь переплетение лиан к той группе, что работала с мачете, вырубая заросли. Когда мы стащили свои противогазы, Раттакул представил мне американского аналитика; тот сидел на корточках над какой-то бесформенной массой, которая представляла собой сборище столь же бесформенных осколков и обломков.
— Привет. Это была бомба. — Порывшись в их куче, он показал на комок плоти, которым оказалась человеческая голова. — Гляньте-ка сюда. Он взорвал себя. Посмотрите на панель — вот где произошел первоначальный взрыв. — Ни от тела, ни от одежды ничего не осталось, все разнесло взрывом. Опознание невозможно.
Я, как и все вокруг, уже с трудом дышал: за последние несколько часов зловоние смерти все усиливалось.
— Кто он был по национальности, по вашему мнению?
— Мне не так просто ответить на ваш вопрос. — Аналитик посмотрел на Раттакула. — Предполагаю, вам будет проще разобраться.
— Я бы предположил, что бирманец. — Присев рядом с нами на корточки, Раттакул прищурился, изучая останки головы с искаженными чертами лица; затем отвел глаза и приподнялся.
— Почему она-то уцелела? — спросил я у американца.
— Мощь взрыва, которым его швырнуло на панель, пришлась, главным образом, на тело. Голова отлетела в сторону, оторванная почти сразу же под подбородком — вот, взгляните на этот лоскут кожи.
— Но почему бирманцу надо было взрывать этот самолет?
— Думаю, взрыв имеет отношение, скорее, к торговле наркотиками, а не к политике. Не исключено, что в Сингапуре, из-за ужесточившихся таможенных правил, не удалось снять с борта груз опиума, так что его пришлось доставлять обратно. — Он пожал плечами. — Послушайте, большинство крупных преступлений в данном регионе имеют отношение к наркотикам, из-за которых идет мощное соперничество.
Вернувшись к переднему салону, я опять приступил к работе. Я пытался понять, как удалось пронести заряд мимо “самой надежной в мире системы обеспечения безопасности”? Должно быть, он представлял тонкий лист пластиковой взрывчатки, а детонатор срабатывал при изменении давления.
В душной полуденной жаре свирепствовали москиты, и кто-то из Красного Креста протянул мне лимонный репеллент от насекомых. Позже они предложили мне сандвичи и кофе, и мы уселись в тени, подальше от обломков, чтобы перекусить и отдохнуть. Над нами кружился легкий самолетик с большими красными буквами на борту ТС—2 БАНГКОК, то и дело ныряя пониже, чтобы сделать обзорные снимки. Все время садились и взлетали вертолеты, забирая на борт тела и доставляя припасы — парки, факелы, инструменты. Каждый раз при посадке любого из них, рядом с ним, как только прекращали вращаться лопасти, оказывался Раттакул, после чего докладывал мне, кто явился. Среди нас теперь оказались четверо священников — католический и трое буддистов в оранжевых мантиях. Благовоние ладана несколько перебило запахи аварии, зловоние которых становилось просто невыносимым, потому что ветер окончательно стих и не разгонял уже дым от тлеющих остатков самолета; в неподвижном воздухе гулко отдавался каждый звук, так что мы старались говорить потише.
Удалось разыскать “черный ящик”, который вытащили наружу; ярко-оранжевый кожух почернел, но, кажется, он все-таки уцелел — сработала противопожарная защита в хвосте. Американец бережно доставил его поближе к вертолету; позже, застыв над ним, он слушал голоса, что не так давно смолкли тут, среди деревьев, куда рухнул с неба огромный реактивный лайнер, смертельное ранение которого обрекло его на гибель. И когда сгущавшиеся сумерки перешли в сплошную тьму, нетрудно было поверить, что духи погибших кроются среди теней, которые разгоняли пылавшие факелы спасателей; мы смертельно устали, и плотная корка напряжения, подобно поту, сковала нас. Каждое движение давалось теперь с трудом, потому что, чем больше золы и пепла мы разгребали в обломках, тем чаще нам попадались люди с застывшим выражением ужаса на лицах, их оторванные руки, ноги, куски тела, цветные пятна одежды, принадлежавшие пассажирам предметы, которые были для них важны или памятны — четки монахини, статуэтка нефритового Будды еще с ярлычком на ней, теннисная ракетка — “Кенгуру Кинг”.
Позже, когда взошла луна, джунгли чуть отступили, но с появлением новых факелов сумятица теней не уменьшилась; стрекот мотодвижка не смолкал ни на минуту, мешаясь с криками обезьян и щебетаньем птиц, которые метались среди деревьев.
К полуночи мы продрогли, и в дело пошли куртки. Окружающие звуки существовали как бы отдельно от сознания, которое фиксировало моментальные картинки: кто-то отбрасывает бамбуковой палкой полусгоревшую змею, санитар из Красного Креста стоит, не в силах сдвинуться с места и вытереть слезы с закопченного лица; рушится секция обшивки и на траву вываливаются останки чьего-то тела со странным звуком, словно воздух покидает его сожженные легкие — и тут же к нему кидаются все присутствующие — но, увы, это всего лишь из легких вышел воздух.
К трем утра мы уже работали механически, не позволяя себе никаких перерывов для отдыха, ибо, стоило только присесть, ты понимал, что сейчас тебе надо снова подниматься, так что проще уж оставаться на ногах и не расслабляться, хотя нам начинало казаться, что мы находимся тут всю жизнь, что мы родились лишь для этой работы, обреченные продолжать ее, но она никогда не кончится. Глаза наши, воспаленные и уставшие, с трудом фиксировали то, что нам попадалось под руки; голубоватый свет луны и лучи прожекторов приземляющихся вертолетов освещали сцену трагедии; все были обсыпаны серебристо-серым пеплом.
Наконец я нашел Лафарджа.
Он распластался у переборки, куда его отшвырнуло взрывом, футов на тридцать от его места; пристяжные ремни его сиденья лопнули, и его кинуло вперед. Потребовалось около часа, чтобы расчистить обломки вокруг него и я смог увидеть Лафарджа в лицо. Я видел его лишь мельком в аэропорту, но узнал, хотя теперь лицо его покрывал пепел и с головы свисал полуоторванный скальп. Чемоданчик по-прежнему был прикован цепочкой к его кисти, и, когда я смахнул с него пепел и копоть, то увидел массивную золотую монограмму его инициалов. Связку ключей я нашел у него в кармане, и пустив в ход самый маленький из них, открыл замочек на цепочке и высвободил чемоданчик.
Раттакул помог мне добраться до шефа отряда тайской полиции и подписал необходимые документы, обязавшись вернуть все личные вещи нижеупомянутого пассажира, в число которых входил кожаный атташе-кейс с неопознанным пока содержимым.
Затем мы с Раттакулом, спотыкаясь в паутине кабелей и обходя выдранные стволы деревьев, добрались до нашего маленького военного геликоптера.
— То, ради чего вы здесь оказались? — спросил он.
— Да.
Это были все слова, которыми мы обменялись. Мы вымотались как собаки, грязные с головы до ног, и были в похабнейшем настроении; из головы у меня не выходил вид удобного зала ожидания с кондиционированным воздухом, где монахини опекали девочку, которая стояла, прижимаясь к ним, а мимо мчался веселый молодой австралиец с криком: “Эй, Чарли, скажи им, чтобы подождали!” — а теперь от них остались лишь обугленные бесформенные останки, разбросанные в джунглях у нас за спиной.
Когда машина поднялась в воздух, и, щелкнув тумблером передатчика, пилот сообщил, что он снялся с места в 04.03, две мысли пришли мне в голову. Одна — приказ на уничтожение рейса 306 отдала не Марико Шода, потому что Лафардж, основной источник ее поставок оружия, находился на его борту. Значит, это был кто-то другой, кто в силу той же самой причины отдал приказ подрывнику на борту. В салоне находился Лафардж, который летел на встречу с Марико Шодой.
Вот что волновало меня, когда мы летели на юг от Чатхабури: чемоданчик, который в свое время был прикован к кисти Лафарджа, сейчас висел на моей руке.
10. Голоса
— На этой катушке записаны данные о полете, которые в полном объеме сообщат все, что вы хотите. — Американец протер ярко-оранжевую поверхность ящика носовым платком. Его звали Боб Райан. — Тут есть записи о времени, скорости, высоте и направлении полета, есть данные о всех маневрах — набор высоты, снижение, развороты, ускорения и все такое. На этой же катушке — запись разговоров в рубке. Их фиксирует микрофон, укрепленный в потолке пилотской кабины, отмечая каждый звук — от радиопереговоров до обычных разговоров между членами экипажа. — Он посмотрел на меня глазами, покрасневшими от усталости; уже минуло шесть утра, а мы еще не спали. Раттакул переговорил с главным аналитиком, когда мы приземлились в Чатхабури, и организовал эту встречу.
Я хотел выяснить, если удастся, в самом ли деле гибель рейса 306 имеет отношение к наркотикам, как сказал аналитик на месте. Сомнительно, чтобы мне удалось узнать это из недр “черного ящика”, но, по крайней мере, он мог дать хоть какой-то след.
— На ленте тридцать минут записи, — сказал Райан, — после чего она вышла из строя. Но и этого хватит, чтобы мы получили представление об аварийной ситуации. Часто остается куда меньше, пару минут или вообще несколько секунд, когда самолет, скажем, в тумане напарывается на вершину горы. — Сидя боком на стуле из гнутых металлических трубок, он снова взялся за ящик. — О`кей, давай-ка прокрутим ее.
Слушая, я расстегнул парку, полученную от Красного Креста. В маленьком помещении без кондиционера было душно. Раттакул сидел, выпрямившись, у окна, положив руки на колени, и с тревогой смотрел на нас; по пути сюда из джунглей он рассказал мне, что пережил крупную катастрофу три года назад, и его до сих пор мучают кошмары по ночам.
“Высота 24.000 футов. Скорость 250 узлов”.
Послышалось несколько слов на тайском языке, и я попросил Райана уточнить, было ли сказано что-нибудь важное, потому что тот бегло говорил на тайском.
Мы услышали смех, и я посмотрел на американца, но глаза его были закрыты; голова склонилась на грудь, и я было подумал, что он задремал.
“Курс 347. Самолетное время девять часов…”
Я глянул на карту на стене. В это время рейс 306 находился в пятидесяти милях или около того к северо-западу от Чатхабури, держа курс почти прямо на Бангкок.
“Скорость 250. Мы снижаемся…”
Раздался какой-то треск или хруст, и Райан открыл глаза. Похоже, что прервалась запись, но тут снова возникли какие-то приглушенные звуки, и он начал переводить с тайского, когда возникали паузы.
— Это капитан… он говорит всем, чтобы они сохраняли спокойствие. Говорит, что произошел взрыв, и что он будет пытаться снизиться и выйти на ближайший аэродром.
Была слышна мешанина голосов, потом скрип открывающейся двери, и до нас ясно донесся женский голос.
Но теперь мы слышали и крики, среди которых можно различить и голос ребенка. Затем раздался английский с Сильным акцентом: “Произошел взрыв неустановленного происхождения в задней части салона. Мы теряем высоту, скорость и управление. Пожалуйста, пусть в Чатхабури освободят мне полосу и…”
Краткое молчание, затем снова голоса на тайском, быстрые и взволнованные. Дверь в пилотскую кабину по-прежнему была открыта, и из основного салона доносились голоса. Я глянул на Раттакула; он сидел, плотно зажмурив глаза.
Через одиннадцать минут после взрыва высота самолета была всего лишь тысяча футов, и Райан сидел, не отрывая глаз от коробки, машинально разворачивая серебряную обертку от жевательной резинки.
“Мы потеряли контроль над управлением и нас разворачивает в левую сторону…”
Снова хлынул поток голосов, и крики были почти оглушительны; я слышал, как Райан, прихватив пластинку жевательной резинки губами, тихо выругался сквозь зубы; его взгляд был прикован к “черному ящику”.
“Получено сообщение, что огонь охватил заднюю часть фюзеляжа, мы включили противопожарную систему, но мы…”
Глухие звуки ударов, сопровождающиеся ровным низким гулом — скорее всего, сквозь дыру от взрыва в салон ворвался ветер. Крики продолжались, и я вспомнил маленькую девочку с монахинями, и австралийцев, пока капитан продолжал торопливо говорить, но на этот раз на своем языке.
— Говорит, что они больше ничего не могут сделать, — перевел нам Райан. Его лицо, как и наши, покрывал пот. — Говорит, что они вот-вот… — поперхнувшись, он молча уставился на вращающиеся ленты.
Я сказал Раттакулу, что он, если хочет, может покинуть нас, но он не ответил, возможно, даже не услышал.
— О`кей, он… а сейчас они молятся, просто молятся и… — Встав из кресла, Райан засунул руки за пояс и застыл, сгорбившись, — и теперь они просят сообщить их матерям, — Иисусе небесный, вот так всегда…
Рев усилился; мы слышали и его, и треск, и грохот, и голос мужчины, что-то говорившего на тайском языке.
— Он говорит… Господи, что за ребята… Он говорит капитану, что служить с ним было для него большой честью…
Голоса опять перекрылись свистом и грохотом, а я, вскочив со стула, повернулся спиной к “черному ящику” и почему-то начал считать, но не успел досчитать до девяти, как запись прервалась, и наступило молчание — полное, оглушительное молчание.
Оно повисло над нами, а потом Райан устало сказал:
— Толком даже не знаю, сколько раз мне это, черт побери, доводилось слышать, но каждый раз никакой разницы, каждый раз так достает… — Он подошел к кофеварке и старательно стал заниматься ею, что-то бурча себе под нос. — Как, ребята, хотите вспрыснуть кофеинчика?
Раттакул с мертвенно-бледным лицом вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собой двери.
— Остается только надеяться, что авиационная токсикологическая лаборатория даст нам какую-то наводку. — Райан глянул на бумаги, разбросанные по всему столу рядом с молчащим ящиком. — Дело номер 5023, получено Маттисеном от Ли Ю, в виде образцов: один мешок с человеческими костями, один контейнер с мышцами, сухожилиями и волосами жертв. Я попросил их сделать для вас копии своих заключений, так? — Бросив бумаги на стол, он зашагал по комнате, держа в руках чашку с кофе. — Часть ответов может только сбить с толку, если принимать на веру, что в таком путешествии происходит масса инфарктов, хотя на, самом деле травмы сердечной мышцы в такого рода авариях не имеют ничего общего с инфарктом. Когда человек понимает, что у него не осталось ни одного шанса на спасение, он испытывает поистине чудовищное напряжение, которого сердце просто не выдерживает: оно останавливается. Я хочу сказать, что, когда ты стреляешь человеку в затылок, вскрытие находит сердце в полном порядке, но когда пассажиры в салоне понимают, что именно их вот-вот ждет, организм не выдерживает такого напряжения. Колонка рулевого управления вырвана у самого основания, и сделано это только голыми руками — с такой силой капитан тянул ее на себя, пытаясь поднять нос машины; в обычных условиях мышцы просто физически не способны на такое усилие, но при запредельном напряжении… Но тут я не специалист — из лаборатории вы получите более точные ответы на возможные вопросы и предположения. Но сомневаюсь, что этот подрывник умер от спазмы сердечной мышцы. Господи, да любой, кто поднимается на борт самолета, зная, что он рано или поздно разлетится в куски, должен обладать более чем крепкими нервами. — Он допил кофе и поставил чашку в мойку.
— Вам не кажется, что мотивы его поступка имеют отношение к торговле наркотиками?
Вскинув голову, Райан посмотрел на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35