Он задал мне те вопросы, которые я и ожидал от него услышать, но я не мог дать на них ответов. Больше для того, чтобы у меня советь была чиста, я дал ему знать, что голос неизвестной мне женщины по служебному телефону сказал мне, что с этим самолетом “произойдет несчастный случай”.
Двое из служащих авиакомпании подошли ко мне у турникета и переговорили со мной, но я не мог сообщить им ничего нового, и наконец они поведали мне, что в данном аэропорту самая надежная в мире система обеспечения безопасности и что, скорее всего, я стал жертвой розыгрыша. Они записали мое имя и поблагодарили за сообщение.
Через одиннадцать минут я увидел, как рейс 306-й тяжело дополз до конца полосы и, дожидаясь разрешения на взлет, стал разогревать двигатели. В воздух поднялся в 10.17, точно по расписанию.
И только сейчас я понял, как подвели меня натянутые нервы. Шоде удалось купить меня, и шансы увидеть закат были бы у меня куда больше, займи я место в салоне рейса 306, чем когда я остался здесь, в Сингапуре, где она знает, как найти меня.
Я увидел ее на лестничной площадке, когда она резко повернулась.
— Мартин!
Она застыла в полосе света, падавшего из высокого окна; волосы у нее по-прежнему развевались, и она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, затененными ресницами.
Я поздоровался с ней.
Она медленно спустилась, не отрывая от меня взгляда и оскальзываясь на высоких каблучках; тонкая рука цеплялась за перила, словно она боялась потерять равновесие. Она нащупала последнюю ступеньку, все еще, как загипнотизированная, не отрывая от меня глаз; затем, шагнув, она приникла ко мне, положив голову мне на грудь, и застыла в таком положении. Я услышал ее шепот:
— Ох, слава Богу.
Я приобнял ее, и так мы стояли с минуту, пока она не выпрямилась; глаза у нее блестели от слез, и она поднесла руки к лицу.
— Ох, проклятье… не можешь ли помочь мне? Чертовы линзы, вечно выпадают, когда глаза на мокром месте.
Мы нашли прозрачную чашечку на ладошке, и она поставила ее на место, придерживая кончиком пальца, а я подумал, что, должно быть, она напрактиковалась, потому что вволю наплакалась из-за Стивена.
— Почему тебя не оказалось на борту?
Я не ответил. Над этим еще предстояло подумать.
— Ты ведь знаешь, что он разбился?
— Да. Я услышал сообщение об этом около часа назад по радио. Никого не осталось в живых.
— Господи, да это чудо. Я хочу сказать… — Она растерянно отбросила волосы, — что сидела у себя в офисе примерно полчаса — точно полчаса, потому что не отводила взгляда от часов, сидела как вкопанная, зная, что ты погиб.
Я не был уверен, что ее подсчет времени точен, ибо не знал, во сколько она услышала об аварии. Но мне бы хотелось узнать.
— Когда ты услышала это сообщение?
— Примерно час назад. Было сказано, что ты звонил…
— Нет. Когда ты услышала, что самолет потерпел крушение?
Она смущенно взглянула на меня.
— Примерно… я не уверена… ну, думаю, вскоре после полудня.
— И когда ты узнала, что я остался в живых?
— Я же сказала тебе… час назад. А что?
— И каким образом ты узнала? Прищурившись, она присмотрелась ко мне.
— Мне позвонили. Люди оттуда.
Одна из секретарш, хрупкая таиландка, спускавшаяся по лестнице с грудой папок, уронила карандаш. Я поднял его.
— Спасибо. Могу ли я чем-нибудь помочь вам?
— Да, — сказала Кэти. — Я из Британского Верховного Комиссариата. — Когда девушка нас покинула, она предложила: — Здесь есть небольшой кабинетик, в котором мы могли бы поговорить.
— Нет, давай поднимемся вон туда, — возразил я. По всему периметру верхнего этажа шла круговая галерея, с которой был виден и вход, и марши лестницы. Помещение, и тем более небольшие помещения в посольствах — пусть даже оно представляет Дружественную территорию — слишком легко могут прослушиваться. Мы поднялись по лестнице.
Можно считать, что время она определила правильно, потому что, едва только услышав сообщение об аварии, я позвонил в таиландское посольство, ибо Лафардж был мертв, выход через него был потерян, но я надеялся, что удастся найти еще хоть какую-нибудь нить.
— Почему посольские звонили тебе? — спросил я Кэти. Она удивилась.
— Потому что ты был в списке пассажиров. Вдоль всей галереи тянулись окна, выходившие на строения по другую сторону улицы. Сквозь их рамы пробивался поток полуденного солнца, бросая на ковровое покрытие тонкие резкие тени и высвечивая пурпурные кожаные переплеты книг в шкафах. Я чуть сдвинулся в сторону, чтобы меня нельзя было увидеть через окно.
— Откуда им стало известно, что я был в списке пассажиров?
Замявшись, она крепче прижала к себе свою мягкую сумочку, медля с ответом, но не потому, что не знала ответа на мой вопрос, а потому что решала, стоит ли вообще отвечать.
— При любом транспортном происшествии, — тщательно подбирая слова, объяснила она, — мы всегда проверяем списки пассажиров, выясняя, нет ли среди них британских подданных, чтобы мы могли связаться с родственниками в случае необходимости. И думаю, что мы в Верховном Комиссариате делаем достойное дело, помогая своим соотечественникам.
Вокруг стояла незамутненная тишина, в лучах солнечного света плясали пылинки; в чьем-то кабинете слышались далекие звонки телефона, приглушенные голоса тайцев; до меня донеслись отзвуки чьих-то быстрых шагов по мрамору. Я понял, что в этот час большинство служащих посольства направляется на ленч.
— Почему из этого посольства позвонили в Верховный Комиссариат с сообщением, что меня не было на борту рейса 306?
— У нас с ними налажены очень дружеские отношения, — осторожно сказала она. — Таиланд — союзник Запада. — Глаза ее были по-прежнему прищурены, но не думаю, что на этот раз из-за контактных линз.
— Откуда они узнали, что я не поднимался на борт? Я-то знал ответ, но хотел убедиться, знает ли она.
— Они сказали, что ты звонил им, к…
— Когда?
— Через несколько минут после того, как прозвучало сообщение по радио.
— Они сказали, почему я им звонил?
— Они сказали, что вы собираетесь направиться сюда.
— Кто говорил с тобой по телефону?
— Не знаю. Иначе я бы сказала. Странно, — она отвела взгляд, — что в первый раз мне кто-то не доверяет. И я чувствую себя какой-то… униженной.
Я поймал себя на том, что меня интересуют вещи, не имеющие отношения к предмету разговора: тонкий изгиб ее шеи, когда она опускала голову, очертания ее острых сосков под тонкой тканью блузки, ее сдержанность.
— Как давно, — спросил я ее, — ты знаешь Чена? — Она подняла на меня глаза.
— Кого?
— Джонни Чена.
— А… не знаю. Думаю, что, примерно, года три. Три или четыре. А что, разве он тебя подвел?
— Не страшно. Это он посоветовал вчера мне лететь на этом рейсе.
Я услышал звук шагов, которые приближались к нам по галерее. Это оказалась одна из служащих посольства, девушка в белоснежной блузке, темно-синей юбке и очках в тяжелой оправе.
— Мистер Джордан? Прошу прощения за беспокойство. Вас просят к телефону из “Тайской Международной Авиакомпании”.
— Скажите, что я перезвоню им.
— Они говорят, что это очень срочно, мистер Джордан. Я ждал этого звонка.
— Ты не против? — обратился я к Кэти.
— Ты хочешь, чтобы я тебя тут подождала?
— Если у тебя есть время.
— Хорошо.
В кабинете у пригласившей меня девушки я сказал мужчине на другом конце провода, что добавить мне нечего; я приложил все усилия, чтобы предупредить командира корабля, а о голосе знаю лишь то, что по служебному телефону со мной говорила молодая женщина, скорее всего, родом из Азии, может быть, японка.
— Упоминала ли она, какого рода авария может случиться с самолетом, мистер Джордан?
— Должна была случиться. Должна. Как я сообщил капитану и вашим сотрудникам в аэропорту.
— Поймите, мистер Джордан, мы прилагаем все усилия, чтобы найти следы звонившей. Мы хотим выяснить, кто несет ответственность за происшедшее. Мы потерпели весьма огромные убытки.
И так далее, но их можно понять. Но я снова испытал режущее чувство вины, когда услышал известие о гибели самолета в баре у Ала, понимая, что я должен был заставить их остановить самолет и обыскать его.
Да, сказал я собеседнику, он может прислать кого-нибудь, чтобы подробнее расспросить меня, но скоро я ухожу отсюда. Нет, сомневаюсь, чтобы я мог пригодиться им в качестве свидетеля в ходе расследования.
Кэти сидела там же, где я ее оставил, примостившись на мягком диванчике под окном; она съежилась, подтянув колени к груди и обхватив их руками.
— Спасибо, что подождала.
Мельком глянув на меня и отведя взгляд, она не ответила.
— Ничего больше узнать им не удалось, — сказал я, подтягивая поближе стул в стиле Людовика XIV.
— Джонни Чен, — быстро сказала она, — лишь перебрасывает наркотики. Он не организует их, доставку. Это большая разница. Но даже в этом случае я могу себе представить, что ты чувствуешь. Ты тут второй день и уже второй раз смерть проходит буквально рядом с тобой, так что ты в самом деле никому не доверяешь. Я могу ручаться за Чена, но какой толк от моих слов, если ты не веришь мне?
— Я ничего не имею лично против тебя.
— Неужто? Мартин, ты не имеешь отношение к Д—16, иначе мы получили бы указание помочь тебе содействием. Но что же, в таком случае… — Запнувшись, она оглянулась.
— Чен говорил тебе, что я должен лететь этим рейсом?
— Нет. С чего бы ему мне говорить? — Распрямившись, она спустила ноги на пол и, вцепившись в сумочку, наклонилась вперед; вся ее фигурка с напряженными плечами выражала протест и возмущение. — Мартин, ты считаешь, что они пытались еще раз убить тебя?
— Нет. Зачем им взрывать самолет с людьми, только чтобы добраться до меня. Они могут перехватить меня просто на улице.
Она придвинулась поближе ко мне: после короткой гневной вспышки, она снова искала мои глаза.
— Черт возьми, я не хочу слышать, как ты деловито говоришь об этом. Мне бы хотелось… — Но у нее была привычка обрывать фразу недоконченной.
Снова звук шагов, ил глянул в сторону лестницы. На этот раз это был Раттакул, офицер тайской службы безопасности, на встречу с которым я сюда и пришел.
— Мастер Джордан. — Он остановился как вкопанный, и я подошел к нему. — Ваша просьба удовлетворена.
— Когда я могу двинуться?
— Немедленно.
— Дайте мне пару минут.
— Я буду внизу в холле.
Я вернулся к Кэти, которая расстегивала сумочку.
— Это пришло для тебя, Мартин. Из Челтенхема. Длинный, плотный и толстый конверт, пришедший с дипломатической почтой. Единственное, что Пепперидж, как я прикидывал, мог мне прислать, была информация о предателе в тайской секретной службе — по этой причине он прислал сообщение в Верховный Комиссариат, а не сюда. Настолько он ей доверял? Я взял у нее конверт.
— Не знаю точно, — сказал я, — когда вернусь.
— Где бы ты ни был… — и замолчала.
Я спустился вниз к ожидавшему меня Раттакулу.
9. Пепел
За стеклами очков противогаза все предметы теряли резкость.
Кто мог меня предупредить?
Всё говорили приглушенными голосами; никакого эха не было слышно.
Большинство присутствующих пользовались тайским языком, несколько человек — американским вариантом английского.
Где-то за спиной мужчина то ли кашлял, то ли плакал.
Кто мог меня предупредить?
Вопрос этот непрестанно крутился в голове, но ответа на него пока у меня не было: Он был важен для меня просто как информация, имеющая жизненно важное значение; но, кроме этого, он позволил бы обрести ускользающую под ногами твердую почву. Застегнули и оттащили в сторону еще один желтый пластиковый мешок.
Мы находились к северу от Чатхабури, в чаще джунглей. Дул легкий ветерок, относя к востоку клубы дыма. Под ветром мы еще могли снять противогазы и обменяться информацией, но в груде обломков без них не обойтись. Раттакул, офицер тайской службы разведки, который доставил меня сюда, сказал, что так тлеет сырой опиум, хотя. Бог знает, каким образом опиум оказался на борту самолета, следующего рейсом из Сингапура в Бангкок…
Нас окружал сплошной хаос: раздробленные панели, кресла с вырванными поручнями и подлокотниками, осколки иллюминаторов; бесконечные мотки белых проводов, которые виднелись повсюду в сгоревших или полуобгоревших джунглях и на обугленной земле. Некоторые из кусков и обломков проводов были в желто-зеленой обмазке, с которой огонь не справился, с серийными номерами на них; стоило начать вытягивать какой-нибудь кусок провода, как на конце его оказывался или крохотный электронный блок, или миниатюрное реле. Я старался не путаться в проводах, а просто стоял и смотрел, как их вытягивает спасательная команда, разбирая остатки самолета. Я же оказался здесь с одной целью — заглянуть в переднюю часть салона, которую пощадил огонь.
Кто-то рассказал мне, что лайнер прошел над верхушками деревьев, скашивая их лопастями, как косой, затем задняя часть фюзеляжа отлетела от него и занялась огнем — она и сейчас чадила, затягивая изумрудно-зеленую растительность беловатыми полосами дыма, который уходил к востоку вместе с порывами легкого ветерка. Вертолет сел на полянку к западу от места падения, и до нас сразу же донесся чадный запах; к моменту нашего прибытия на месте уже больше часа работали пять человек — двое из Красного Креста, один военный и двое гражданских. Работы пришлось прекратить из-за едкого дыма; одному из военных вертолетов пришлось доставить противогазы.
Молодой спасатель, когда рядом никого не было, сказал мне, что в полумиле к востоку отсюда бродит тигр, он видел его, когда вертолет шел на снижение.
— Если тигр сюда забредет, — предположил молодой человек, — то от одного запаха с ума сойдет.
Еще один желтый мешок затянули на молнию, и двое подняли его; один из носильщиков выпустил из рук свои конец, снова подхватил его, и они потащили его, ступая по мешанине вспаханной земли, пепла, обугленных листьев, вырванных корней — толстые подошвы их ботинок топтали путаницу белых проводов.
Кто мог предупредить меня?
Сегодня утром я мог оказаться содержимым одного из этих желтых пластиковых мешков, если бы не голос по служебному телефону.
Кто она?
Можно предположить, что она принадлежит к одной из групп, знавших, какая судьба ждет рейс 306. Такие акции обычно проводятся в глубокой тайне, и ни один человек, не принадлежащий к этой группе, не знает, что будет.
В живых никто не останется.
Даже противогазы не спасали от тошнотворного сладковатого запаха обугленной плоти: тяжелой пеленой он висел в воздухе, проникал даже через противогаз. Я обливался потом, от которого под повязками зудело тело, невыносимо жгло левую кисть. Я не знал, присутствует ли тут, среди двадцати или тридцати участников спасательных работ, тот, который явился сюда, чтобы покончить со мной; состояние мое оставляло желать лучшего, и это волновало меня. Но я не мог оставаться в стороне; смерть Лафарджа оборвала все нити, и я пытался нащупать новый след:
Мне потребовалось не меньше часа, чтобы обыскать первый ряд кресел в переднем салоне, где я старательно избегал трогать останки тел, на которые натыкался. Столько времени мне потребовалось потому, что взрыв — американский специалист подтвердил, что был взрыв, — столкновение с лесом и наконец последний удар превратили внутренность самолёта в мешанину обломков, после чего огонь превратил содержимое салона в груды серебристо-серого пепла и обугленные остатки. Вряд ли можно было ожидать, что найдут тела пассажиров, сидящих ровными рядами в своих креслах: отломанная часть самолета опрокинулась и застряла в густой растительности. Задняя часть фюзеляжа, где шли розыски черного ящика, была в еще худшем состоянии из-за бушевавшего там пламени.
Раттакул, предъявив свое удостоверение начальнику службы безопасности, представил ему меня и теперь прикрывал, не спуская глаз с участников спасательных работ, которые медленно и тщательно разбирали обломки. Торопиться уже было не к чему: на этой земле торжествовала смерть.
Я перевел дыхание.
— Вы не могли бы выяснить, — обратился я к Раттакулу, — кто тут есть. Мне бы хотелось узнать.
В какой-то мере я хотел избавиться от него: он ходил за мной буквально по пятам. Но было бы полезно узнать, всех ли удалось опознать, а у него были полномочия для таких вопросов.
С поляны взлетел вертолет, и вихрь воздуха от его лопастей поднял столб дыма, который закрутился воронкой; и нам снова пришлось натягивать противогазы. Когда шум его двигателей смолк, снова воцарилась тишина, странная тишина, нарушаемая только невнятными звуками джунглей, в которых тонуло любое эхо: кто-то покашливал под противогазом, лом со звоном врезался в переплетение металлических обломков; высоко в гуще лиан перекрикивались обезьяны. Раттакул вернулся через полчаса.
— Здесь министр гражданской авиации, шеф отдела безопасности национальной транспортной системы, а также ее президент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Двое из служащих авиакомпании подошли ко мне у турникета и переговорили со мной, но я не мог сообщить им ничего нового, и наконец они поведали мне, что в данном аэропорту самая надежная в мире система обеспечения безопасности и что, скорее всего, я стал жертвой розыгрыша. Они записали мое имя и поблагодарили за сообщение.
Через одиннадцать минут я увидел, как рейс 306-й тяжело дополз до конца полосы и, дожидаясь разрешения на взлет, стал разогревать двигатели. В воздух поднялся в 10.17, точно по расписанию.
И только сейчас я понял, как подвели меня натянутые нервы. Шоде удалось купить меня, и шансы увидеть закат были бы у меня куда больше, займи я место в салоне рейса 306, чем когда я остался здесь, в Сингапуре, где она знает, как найти меня.
Я увидел ее на лестничной площадке, когда она резко повернулась.
— Мартин!
Она застыла в полосе света, падавшего из высокого окна; волосы у нее по-прежнему развевались, и она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, затененными ресницами.
Я поздоровался с ней.
Она медленно спустилась, не отрывая от меня взгляда и оскальзываясь на высоких каблучках; тонкая рука цеплялась за перила, словно она боялась потерять равновесие. Она нащупала последнюю ступеньку, все еще, как загипнотизированная, не отрывая от меня глаз; затем, шагнув, она приникла ко мне, положив голову мне на грудь, и застыла в таком положении. Я услышал ее шепот:
— Ох, слава Богу.
Я приобнял ее, и так мы стояли с минуту, пока она не выпрямилась; глаза у нее блестели от слез, и она поднесла руки к лицу.
— Ох, проклятье… не можешь ли помочь мне? Чертовы линзы, вечно выпадают, когда глаза на мокром месте.
Мы нашли прозрачную чашечку на ладошке, и она поставила ее на место, придерживая кончиком пальца, а я подумал, что, должно быть, она напрактиковалась, потому что вволю наплакалась из-за Стивена.
— Почему тебя не оказалось на борту?
Я не ответил. Над этим еще предстояло подумать.
— Ты ведь знаешь, что он разбился?
— Да. Я услышал сообщение об этом около часа назад по радио. Никого не осталось в живых.
— Господи, да это чудо. Я хочу сказать… — Она растерянно отбросила волосы, — что сидела у себя в офисе примерно полчаса — точно полчаса, потому что не отводила взгляда от часов, сидела как вкопанная, зная, что ты погиб.
Я не был уверен, что ее подсчет времени точен, ибо не знал, во сколько она услышала об аварии. Но мне бы хотелось узнать.
— Когда ты услышала это сообщение?
— Примерно час назад. Было сказано, что ты звонил…
— Нет. Когда ты услышала, что самолет потерпел крушение?
Она смущенно взглянула на меня.
— Примерно… я не уверена… ну, думаю, вскоре после полудня.
— И когда ты узнала, что я остался в живых?
— Я же сказала тебе… час назад. А что?
— И каким образом ты узнала? Прищурившись, она присмотрелась ко мне.
— Мне позвонили. Люди оттуда.
Одна из секретарш, хрупкая таиландка, спускавшаяся по лестнице с грудой папок, уронила карандаш. Я поднял его.
— Спасибо. Могу ли я чем-нибудь помочь вам?
— Да, — сказала Кэти. — Я из Британского Верховного Комиссариата. — Когда девушка нас покинула, она предложила: — Здесь есть небольшой кабинетик, в котором мы могли бы поговорить.
— Нет, давай поднимемся вон туда, — возразил я. По всему периметру верхнего этажа шла круговая галерея, с которой был виден и вход, и марши лестницы. Помещение, и тем более небольшие помещения в посольствах — пусть даже оно представляет Дружественную территорию — слишком легко могут прослушиваться. Мы поднялись по лестнице.
Можно считать, что время она определила правильно, потому что, едва только услышав сообщение об аварии, я позвонил в таиландское посольство, ибо Лафардж был мертв, выход через него был потерян, но я надеялся, что удастся найти еще хоть какую-нибудь нить.
— Почему посольские звонили тебе? — спросил я Кэти. Она удивилась.
— Потому что ты был в списке пассажиров. Вдоль всей галереи тянулись окна, выходившие на строения по другую сторону улицы. Сквозь их рамы пробивался поток полуденного солнца, бросая на ковровое покрытие тонкие резкие тени и высвечивая пурпурные кожаные переплеты книг в шкафах. Я чуть сдвинулся в сторону, чтобы меня нельзя было увидеть через окно.
— Откуда им стало известно, что я был в списке пассажиров?
Замявшись, она крепче прижала к себе свою мягкую сумочку, медля с ответом, но не потому, что не знала ответа на мой вопрос, а потому что решала, стоит ли вообще отвечать.
— При любом транспортном происшествии, — тщательно подбирая слова, объяснила она, — мы всегда проверяем списки пассажиров, выясняя, нет ли среди них британских подданных, чтобы мы могли связаться с родственниками в случае необходимости. И думаю, что мы в Верховном Комиссариате делаем достойное дело, помогая своим соотечественникам.
Вокруг стояла незамутненная тишина, в лучах солнечного света плясали пылинки; в чьем-то кабинете слышались далекие звонки телефона, приглушенные голоса тайцев; до меня донеслись отзвуки чьих-то быстрых шагов по мрамору. Я понял, что в этот час большинство служащих посольства направляется на ленч.
— Почему из этого посольства позвонили в Верховный Комиссариат с сообщением, что меня не было на борту рейса 306?
— У нас с ними налажены очень дружеские отношения, — осторожно сказала она. — Таиланд — союзник Запада. — Глаза ее были по-прежнему прищурены, но не думаю, что на этот раз из-за контактных линз.
— Откуда они узнали, что я не поднимался на борт? Я-то знал ответ, но хотел убедиться, знает ли она.
— Они сказали, что ты звонил им, к…
— Когда?
— Через несколько минут после того, как прозвучало сообщение по радио.
— Они сказали, почему я им звонил?
— Они сказали, что вы собираетесь направиться сюда.
— Кто говорил с тобой по телефону?
— Не знаю. Иначе я бы сказала. Странно, — она отвела взгляд, — что в первый раз мне кто-то не доверяет. И я чувствую себя какой-то… униженной.
Я поймал себя на том, что меня интересуют вещи, не имеющие отношения к предмету разговора: тонкий изгиб ее шеи, когда она опускала голову, очертания ее острых сосков под тонкой тканью блузки, ее сдержанность.
— Как давно, — спросил я ее, — ты знаешь Чена? — Она подняла на меня глаза.
— Кого?
— Джонни Чена.
— А… не знаю. Думаю, что, примерно, года три. Три или четыре. А что, разве он тебя подвел?
— Не страшно. Это он посоветовал вчера мне лететь на этом рейсе.
Я услышал звук шагов, которые приближались к нам по галерее. Это оказалась одна из служащих посольства, девушка в белоснежной блузке, темно-синей юбке и очках в тяжелой оправе.
— Мистер Джордан? Прошу прощения за беспокойство. Вас просят к телефону из “Тайской Международной Авиакомпании”.
— Скажите, что я перезвоню им.
— Они говорят, что это очень срочно, мистер Джордан. Я ждал этого звонка.
— Ты не против? — обратился я к Кэти.
— Ты хочешь, чтобы я тебя тут подождала?
— Если у тебя есть время.
— Хорошо.
В кабинете у пригласившей меня девушки я сказал мужчине на другом конце провода, что добавить мне нечего; я приложил все усилия, чтобы предупредить командира корабля, а о голосе знаю лишь то, что по служебному телефону со мной говорила молодая женщина, скорее всего, родом из Азии, может быть, японка.
— Упоминала ли она, какого рода авария может случиться с самолетом, мистер Джордан?
— Должна была случиться. Должна. Как я сообщил капитану и вашим сотрудникам в аэропорту.
— Поймите, мистер Джордан, мы прилагаем все усилия, чтобы найти следы звонившей. Мы хотим выяснить, кто несет ответственность за происшедшее. Мы потерпели весьма огромные убытки.
И так далее, но их можно понять. Но я снова испытал режущее чувство вины, когда услышал известие о гибели самолета в баре у Ала, понимая, что я должен был заставить их остановить самолет и обыскать его.
Да, сказал я собеседнику, он может прислать кого-нибудь, чтобы подробнее расспросить меня, но скоро я ухожу отсюда. Нет, сомневаюсь, чтобы я мог пригодиться им в качестве свидетеля в ходе расследования.
Кэти сидела там же, где я ее оставил, примостившись на мягком диванчике под окном; она съежилась, подтянув колени к груди и обхватив их руками.
— Спасибо, что подождала.
Мельком глянув на меня и отведя взгляд, она не ответила.
— Ничего больше узнать им не удалось, — сказал я, подтягивая поближе стул в стиле Людовика XIV.
— Джонни Чен, — быстро сказала она, — лишь перебрасывает наркотики. Он не организует их, доставку. Это большая разница. Но даже в этом случае я могу себе представить, что ты чувствуешь. Ты тут второй день и уже второй раз смерть проходит буквально рядом с тобой, так что ты в самом деле никому не доверяешь. Я могу ручаться за Чена, но какой толк от моих слов, если ты не веришь мне?
— Я ничего не имею лично против тебя.
— Неужто? Мартин, ты не имеешь отношение к Д—16, иначе мы получили бы указание помочь тебе содействием. Но что же, в таком случае… — Запнувшись, она оглянулась.
— Чен говорил тебе, что я должен лететь этим рейсом?
— Нет. С чего бы ему мне говорить? — Распрямившись, она спустила ноги на пол и, вцепившись в сумочку, наклонилась вперед; вся ее фигурка с напряженными плечами выражала протест и возмущение. — Мартин, ты считаешь, что они пытались еще раз убить тебя?
— Нет. Зачем им взрывать самолет с людьми, только чтобы добраться до меня. Они могут перехватить меня просто на улице.
Она придвинулась поближе ко мне: после короткой гневной вспышки, она снова искала мои глаза.
— Черт возьми, я не хочу слышать, как ты деловито говоришь об этом. Мне бы хотелось… — Но у нее была привычка обрывать фразу недоконченной.
Снова звук шагов, ил глянул в сторону лестницы. На этот раз это был Раттакул, офицер тайской службы безопасности, на встречу с которым я сюда и пришел.
— Мастер Джордан. — Он остановился как вкопанный, и я подошел к нему. — Ваша просьба удовлетворена.
— Когда я могу двинуться?
— Немедленно.
— Дайте мне пару минут.
— Я буду внизу в холле.
Я вернулся к Кэти, которая расстегивала сумочку.
— Это пришло для тебя, Мартин. Из Челтенхема. Длинный, плотный и толстый конверт, пришедший с дипломатической почтой. Единственное, что Пепперидж, как я прикидывал, мог мне прислать, была информация о предателе в тайской секретной службе — по этой причине он прислал сообщение в Верховный Комиссариат, а не сюда. Настолько он ей доверял? Я взял у нее конверт.
— Не знаю точно, — сказал я, — когда вернусь.
— Где бы ты ни был… — и замолчала.
Я спустился вниз к ожидавшему меня Раттакулу.
9. Пепел
За стеклами очков противогаза все предметы теряли резкость.
Кто мог меня предупредить?
Всё говорили приглушенными голосами; никакого эха не было слышно.
Большинство присутствующих пользовались тайским языком, несколько человек — американским вариантом английского.
Где-то за спиной мужчина то ли кашлял, то ли плакал.
Кто мог меня предупредить?
Вопрос этот непрестанно крутился в голове, но ответа на него пока у меня не было: Он был важен для меня просто как информация, имеющая жизненно важное значение; но, кроме этого, он позволил бы обрести ускользающую под ногами твердую почву. Застегнули и оттащили в сторону еще один желтый пластиковый мешок.
Мы находились к северу от Чатхабури, в чаще джунглей. Дул легкий ветерок, относя к востоку клубы дыма. Под ветром мы еще могли снять противогазы и обменяться информацией, но в груде обломков без них не обойтись. Раттакул, офицер тайской службы разведки, который доставил меня сюда, сказал, что так тлеет сырой опиум, хотя. Бог знает, каким образом опиум оказался на борту самолета, следующего рейсом из Сингапура в Бангкок…
Нас окружал сплошной хаос: раздробленные панели, кресла с вырванными поручнями и подлокотниками, осколки иллюминаторов; бесконечные мотки белых проводов, которые виднелись повсюду в сгоревших или полуобгоревших джунглях и на обугленной земле. Некоторые из кусков и обломков проводов были в желто-зеленой обмазке, с которой огонь не справился, с серийными номерами на них; стоило начать вытягивать какой-нибудь кусок провода, как на конце его оказывался или крохотный электронный блок, или миниатюрное реле. Я старался не путаться в проводах, а просто стоял и смотрел, как их вытягивает спасательная команда, разбирая остатки самолета. Я же оказался здесь с одной целью — заглянуть в переднюю часть салона, которую пощадил огонь.
Кто-то рассказал мне, что лайнер прошел над верхушками деревьев, скашивая их лопастями, как косой, затем задняя часть фюзеляжа отлетела от него и занялась огнем — она и сейчас чадила, затягивая изумрудно-зеленую растительность беловатыми полосами дыма, который уходил к востоку вместе с порывами легкого ветерка. Вертолет сел на полянку к западу от места падения, и до нас сразу же донесся чадный запах; к моменту нашего прибытия на месте уже больше часа работали пять человек — двое из Красного Креста, один военный и двое гражданских. Работы пришлось прекратить из-за едкого дыма; одному из военных вертолетов пришлось доставить противогазы.
Молодой спасатель, когда рядом никого не было, сказал мне, что в полумиле к востоку отсюда бродит тигр, он видел его, когда вертолет шел на снижение.
— Если тигр сюда забредет, — предположил молодой человек, — то от одного запаха с ума сойдет.
Еще один желтый мешок затянули на молнию, и двое подняли его; один из носильщиков выпустил из рук свои конец, снова подхватил его, и они потащили его, ступая по мешанине вспаханной земли, пепла, обугленных листьев, вырванных корней — толстые подошвы их ботинок топтали путаницу белых проводов.
Кто мог предупредить меня?
Сегодня утром я мог оказаться содержимым одного из этих желтых пластиковых мешков, если бы не голос по служебному телефону.
Кто она?
Можно предположить, что она принадлежит к одной из групп, знавших, какая судьба ждет рейс 306. Такие акции обычно проводятся в глубокой тайне, и ни один человек, не принадлежащий к этой группе, не знает, что будет.
В живых никто не останется.
Даже противогазы не спасали от тошнотворного сладковатого запаха обугленной плоти: тяжелой пеленой он висел в воздухе, проникал даже через противогаз. Я обливался потом, от которого под повязками зудело тело, невыносимо жгло левую кисть. Я не знал, присутствует ли тут, среди двадцати или тридцати участников спасательных работ, тот, который явился сюда, чтобы покончить со мной; состояние мое оставляло желать лучшего, и это волновало меня. Но я не мог оставаться в стороне; смерть Лафарджа оборвала все нити, и я пытался нащупать новый след:
Мне потребовалось не меньше часа, чтобы обыскать первый ряд кресел в переднем салоне, где я старательно избегал трогать останки тел, на которые натыкался. Столько времени мне потребовалось потому, что взрыв — американский специалист подтвердил, что был взрыв, — столкновение с лесом и наконец последний удар превратили внутренность самолёта в мешанину обломков, после чего огонь превратил содержимое салона в груды серебристо-серого пепла и обугленные остатки. Вряд ли можно было ожидать, что найдут тела пассажиров, сидящих ровными рядами в своих креслах: отломанная часть самолета опрокинулась и застряла в густой растительности. Задняя часть фюзеляжа, где шли розыски черного ящика, была в еще худшем состоянии из-за бушевавшего там пламени.
Раттакул, предъявив свое удостоверение начальнику службы безопасности, представил ему меня и теперь прикрывал, не спуская глаз с участников спасательных работ, которые медленно и тщательно разбирали обломки. Торопиться уже было не к чему: на этой земле торжествовала смерть.
Я перевел дыхание.
— Вы не могли бы выяснить, — обратился я к Раттакулу, — кто тут есть. Мне бы хотелось узнать.
В какой-то мере я хотел избавиться от него: он ходил за мной буквально по пятам. Но было бы полезно узнать, всех ли удалось опознать, а у него были полномочия для таких вопросов.
С поляны взлетел вертолет, и вихрь воздуха от его лопастей поднял столб дыма, который закрутился воронкой; и нам снова пришлось натягивать противогазы. Когда шум его двигателей смолк, снова воцарилась тишина, странная тишина, нарушаемая только невнятными звуками джунглей, в которых тонуло любое эхо: кто-то покашливал под противогазом, лом со звоном врезался в переплетение металлических обломков; высоко в гуще лиан перекрикивались обезьяны. Раттакул вернулся через полчаса.
— Здесь министр гражданской авиации, шеф отдела безопасности национальной транспортной системы, а также ее президент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35