Он полагал также, что этим защитит нас с тобой на какое-то время, и он был прав.
Эмма закончила свою речь и замолчала. Боже! Откуда у нее тогда взялись силы и смелость отрицать перед Джеральдом Фарли, что его брат был отцом Эдвины.
- Так кто же был или является моим отцом? - потребовала ответа Эдвина.
- Твой отец - Эдвин Фарли.
Эдвина взволнованно подалась вперед к матери.
- Ты имеешь в виду сэра Эдвина Фарли, Королевского адвоката? Самого известного юриста, который умер в прошлом году? Одного из семейства Фарли из Фарли-Холл?
- Да, именно его, - облегченно сказала Эмма, довольная тем, что наконец открылась вся правда.
- Боже мой! - Ошеломленная Эдвина откинулась в кресле и сделала большой глоток скотча из своего стакана. Минуту спустя она спросила:
- Почему же ты не сказала мне правду в тот день, когда я показала тебе копию моего свидетельства о рождении?
- Ты просто не дала мне возможности что-нибудь объяснить. Если ты помнишь, ты сразу улетела к кузине Фреде. Кроме того, я была не уверена в том, что мне тогда следовало открывать его отцовство. Может быть, я должна была это сделать, но меня одолевали сомнения. Семейство Фарли принесло мне много горя, и я не хотела подвергать тебя риску и заставлять страдать тоже. Кроме того…
- Но почему сейчас? Почему ты вдруг решила сообщить мне об этом именно сегодня? Чем вызван этот, столь запоздалый приступ откровенности с твоей стороны?
- Потому, что сегодня вечером я собираюсь объявить о помолвке Полы с Джимом Фарли, единственным внуком твоего отца. Он станет членом нашей семьи, а, кроме того, - ты его единственная оставшаяся в живых родственница. Его родители погибли в 1948 году в авиационной катастрофе. Я думаю, он должен знать, что ты его тетка. Я хочу разделаться с прошлым раз и навсегда.
- Я хочу, чтобы ничто не омрачало свадьбу и начало совместной жизни Полы и Джима. Чтобы не было никаких „скелетов в шкафу”, никаких старинных тайн, которые могли бы омрачить их счастье. Но, кроме всего прочего, я чувствовала, что должна, наконец, сказать тебе правду, Эдвина. Это мой старый долг перед тобой.
„Признание века”, - с горечью подумала про себя Эдвина и медленно выговорила:
- Эдвин Фарли был блестящим адвокатом, известным по всей стране, но, может быть, самое главное, что он был настоящим джентльменом. У него было хорошее происхождение и воспитание. Мне вовсе не стыдно иметь такого отца. Если хочешь, можешь сказать обо всем Джиму. Более того, я даже хочу, чтобы ты все ему рассказала.
- Благодарю тебя, Эдвина.
Эдвина встала.
- Как было бы хорошо, если бы ты была откровенна со мной много лет назад. Наши отношения сложились бы совсем по-другому.
„Сильно сомневаюсь в этом”, - подумала Эмма, но вслух произнесла:
- Может быть.
Не произнеся ни слова больше, Эдвина направилась к дверям, а Эмма была уверена, что в глазах ее старшей дочери стоит довольное выражение. „Сколько в Эдвине смешного снобизма, - сказала про себя Эмма, - незаконность ее рождения давно не волнует ее, а теперь она знает, что ее отец - дворянин”.
Эмма окликнула дочь.
- Пожалуйста, попроси Джима подняться ко мне.
Эдвина обернулась.
- Хорошо, мама.
Она, поколебавшись немного, спросила:
- Ты сказала, что Фарли принесли тебе много горя, но ты, ты все-таки назвала меня в честь моего отца…
- Боюсь, что твое имя невольно сорвалось у меня с языка тогда, - грустно сказала Эмма, - но это - совсем другая история…
Несколько минут спустя в гостиную вошел Джим Фарли, и Эмма, любезно улыбаясь, поднялась ему навстречу. Тридцатилетний Джим был высок, выше шести футов ростом, и хорошо сложен, с широкими плечами, тонкой талией и длинными ногами. У него было привлекательное лицо с чувственным ртом, довольно заметно контрастирующим с аскетическими чертами и серо-голубыми, полными жизни глазами. Его светло-каштановые волосы с отдельными более светлыми прядями были аккуратно причесаны на хорошей формы голове и подстрижены немного длиннее, чем диктовала мода. Его внешность была безупречной. Он всегда был безукоризненно одет и имел вид настоящего английского джентльмена с головы до кончиков своих ботинок ручной работы. Одет он был в превосходно сшитый по последней моде вечерний костюм в стиле Эдуарда, выходная рубашка была отделана на груди кружевами и украшена сапфировыми запонками.
Казалось, что Джим шагнул, приветливо улыбаясь, в ее гостиную прямо из далекого прошлого. Эмма сразу мысленно перенеслась в 1904 год на изысканный обед, который давала Оливия Уэйнрайт в Фарли-Холл. „Мне всегда казалось, что Джим похож на Эдвина”, - подумала Эмма. Он замер на месте, и Эмме показалось, что это Адам Фарли стоит перед нею. Джеймс Адам Фарли, последний в роде Фарли, был точной копией своего прадеда.
Эмма на секунду ощутила нервную дрожь, но она решительно отмела в сторону нахлынувшие на нее воспоминания и приветливо произнесла:
- Добрый вечер, Джим.
Она встала и протянула ему руку.
- Добро пожаловать в мой дом, добро пожаловать в мою семью.
Джим тепло улыбнулся в ответ. Он глубоко уважал и даже почти боготворил эту пожилую женщину с царственной осанкой, пожимавшую сейчас ему руку, и его преклонение перед ней ясно отразилось у него на лице.
- Добрый вечер, миссис Харт. Благодарю вас, для меня большая честь стать членом вашей семьи и быть в вашем доме.
Он задержал ее пальцы в своей руке и заглянул ей в глаза.
- Я всем сердцем люблю Полу и постараюсь быть ей хорошим мужем.
- Я в этом уверена, Джим, - ответила Эмма, высвобождая свою руку. - Разрешите предложить вам что-нибудь выпить, - спросила она, направляясь к георгианскому столику.
Останавливая ее, Джим сказал:
- Благодарю вас, я выпью бокал вина, но я налью сам. Прошу вас, не беспокойтесь.
Эмма наблюдала за тем, как с легкой грацией и непринужденностью, порожденными благородным происхождением и воспитанием, он движется по комнате. Она смотрела на него другими глазами и недоумевала, как она могла раньше не заметить его поразительного сходства с Адамом. „Наверно, их сходство особенно подчеркивает его вечерний костюм в эдуардинском стиле”, - решила она, переполненная воспоминаниями о прошлом.
Джим возвратился с бокалом в руке.
- Ваше здоровье, - сказал он, становясь у камина и опираясь на каминную полку.
Эмма подняла свой бокал.
- Ваше здоровье, Джим. Насколько я поняла из того, что сказала Пола, вы хотите переговорить со мной.
- Да, именно так, миссис Харт. Но сначала я должен кое-что передать вам.
С этими словами Джим опустил руку в карман и достал маленькую серебристую коробочку, которую он вручил Эмме.
Эмма взглянула на Джима.
- Что это?
- Откройте ее, - ответил Джим.
Эмма с растущим любопытством быстро открыла коробку. Внутри лежало что-то, завернутое в пожелтевший от времени шелковый носовой платок с ясно различимыми инициалами „Э. Ф. ”. Дрогнувшими пальцами Эмма развернула его, и, затаив дыхание, уставилась на камень, лежавший на старинном шелке. Это был тот самый плоский голыш с написанным на нем миниатюрным женским портретом, который они с Эдвином подобрали в пещере на Вершине Мира. Портрет удивительно хорошо сохранился, его краски почти не потускнели за эти долгие годы. Она взяла камень и принялась рассматривать его, а потом вопросительно взглянула на Джима.
- Мой дед отдал его мне в день своей смерти, - сказал Джим, следя за выражением ее лица. - Он велел мне отдать его вам. Он хотел, чтобы он остался у вас.
- Почему? - осипшим от волнения голосом спросила Эмма. Так, значит, Эдвин Фарли не забыл ее! Он вспоминал о ней на своем смертном одре!
- Я сию же минуту расскажу вам об этом, миссис Харт. Но вначале мне хотелось бы кое-что пояснить. Мой дед знал о наших отношениях с Полой. Видите ли, я отвез ее познакомиться с ним в Харроугейт, когда мы начали встречаться. В тот раз я не мог понять, почему, когда она вошла в дом, он смотрел на нее так, будто перед ним возник призрак. Так или иначе, он в скором времени полюбил ее и с энтузиазмом одобрил наши отношения. Казалось, это придало ему новые силы. Его сокровенным желанием стало, чтобы мы поженились.
Джим помолчал, зажег сигарету, затянулся и продолжил свой рассказ.
- Потом Пола внезапно порвала со мной, объяснив это тем, что вы никогда не допустите никого из Фарли в свою семью, что вы испытываете к нашему роду необъяснимую ненависть. Она сказала мне, что никогда не сможет причинить вам боль, поскольку в вашей жизни и так уже было достаточно горя и несчастий. Я уговаривал ее, умолял поговорить с вами самой или позволить переговорить с вами мне. Она с такой яростью отвергла мое предложение, что я решил оставить ее в покое, надеясь, что она изменит свое решение. Но, как вы знаете, этого не случилось.
Эмма кивнула.
- И вы рассказали обо всем своему деду?
- Да, я умолял пролить свет на все это много-много раз. Он решительно отказался. Я знал, что вы отобрали у него контроль над его газетой в 1950 году, и спросил его, не проистекает ли ваша ненависть из делового конфликта. Он снова отказался ответить или обсуждать вас со мной.
- Когда Пола оставила меня, он сразу стал резко сдавать. Он вырастил меня, как вы знаете, и мы были очень близки, но даже передо мной он не раскрывался полностью. В последние недели перед смертью он ужасно ослаб, и вот однажды в конце декабря он вызвал меня. Думаю, он сознавал, что умирает…
- И он отдал вам этот камень, чтобы вы передали его мне, - перебила его Эмма. - И еще он рассказал вам всю историю, не так ли? Он рассказал вам обо мне и о том, что произошло между нами в юности, - закончила она грустным голосом.
- Да, он мне все рассказал. Еще он сказал, что надеется на то, что вы смилостивитесь и благословите нас, но если этого не произойдет, он велел мне все равно пойти к вам с этим камнем. Он сказал, что вам обязательно надо знать, что это портрет вашей матери, а вовсе не Оливии Уэйнрайт, как он думал раньше, когда нашел его.
Джим замолчал и, внимательно глядя на Эмму, попытался угадать, что она чувствует, но ее лицо осталось непроницаемым, как маска. На самом деле Эмму не очень удивило его сообщение.
- Я подозревала, что это моя мать, - тихо пробормотала она. - Мне кажется, что я всегда знала об этом. Портрет ведь написал Адам Фарли?
- Да, это так. После смерти Оливии Уэйнрайт дедушка хотел отдать камень Адаму, полагая, что тому будет приятно иметь память о ней. Однажды он уже предлагал этот камень Адаму, но и тогда, так же как на этот раз, тот отказался взять его. Мой прадед объяснил деду почему. Он сказал деду, что это - портрет вашей матери, с которой они в юности были влюблены друг в друга.
Эмма медленно покачала головой.
- Да, это я тоже предполагала много лет назад: что они дружили друг с другом.
Джим глубоко вздохнул и сказал:
- Ваша мать, миссис Харт, и мой прадед были больше, чем друзьями. Они были любовниками.
Эмма стиснула пальцами камень.
- Вы уверены в этом, Джим?
- О, да! Прадед все очень подробно рассказал обо всем дедушке. Адам влюбился в вашу матушку, Элизабет, а она - в него. Она забеременела от Адама и убежала в Райпон. Он решил покончить со своей военной карьерой, оставить отца и эмигрировать в Америку с вашей матерью. Но было поздно. Когда он отыскал ее, она уже прервала свою беременность. Адам так и не узнал, был ли это естественный выкидыш или аборт, который делала какая-то повивальная бабка. Элизабет была тяжело больна, она была почти при смерти и отвергла предложение Адама бежать за границу. В конце концов, она поправилась, вернулась в Фарли и вскоре вышла замуж за вашего отца, Джека Харта. И она больше никогда не перекинулась ни единым словом с Адамом Фарли.
Эмма молчала, охваченная ужасной, саднящей ее душу печалью. „Я всегда знала об этом, - подумала она. - Возможно, это было одной из тех причин, по которым я всегда так неистово ненавидела Адама Фарли. Но откуда мне это стало известно? Может быть, я что-то слышала в детстве? Какие-то семейные ссоры? Взаимные упреки между родителями? Деревенские сплетни?” Она рылась в своей памяти, не находя ответа.
Джим подошел и сел на диван рядом с Эммой.
- Надеюсь, что я не слишком расстроил вас, миссис Харт, разбередив болезненные старые раны. Тем не менее, я чувствовал себя обязанным передать вам ту тайну, которую поведал мне дедушка, и мне хотелось, чтобы этот камень был у вас, несмотря на то, что вы по собственной доброй воле изменили свое решение в отношении нашего брака с Полой.
- Нет, вы не огорчили меня, Джим. Я рада, что вы прислушались к своему внутреннему голосу. Я очень любила свою мать, но у меня не осталось ее фотографии. Я буду хранить этот камень, как величайшее сокровище. А теперь, пожалуйста, продолжайте ваш рассказ: я уверена, что он еще не закончен.
- Да, это так. Когда дедушка отдал мне этот камень для передачи вам, он сказал, что женщины из рода Харт всегда играли фатальную роль для мужчин из рода Фарли, они неизбежно влюблялись друг в друга. „Видно, так им на роду написано”, - сказал он. Еще он сказал мне: „Передай Эмме, что этому пора положить конец. Пусть это поколение обретет счастье, которого были лишены мы с нею, а также мой отец с ее матерью. Скажи ей, что ей представилась счастливая возможность раз и навсегда прервать эту печальную традицию. Передай ей, что она и только она одна может наконец соединить наши семьи узами счастливого брака”. Он был очень взволнован, миссис Харт, и я обещал ему выполнить его просьбу.
Эмма взяла Джима за руку, ее старые и мудрые глаза были мокрыми от слез.
- Но почему вы не пришли ко мне раньше, Джим? Ведь ваш дед скончался уже три месяца назад.
- Я собирался к вам еще в январе, но вы с Полой неожиданно уехали в Америку. После возвращения вы заболели. Я собирался переговорить с вами несколько недель назад, но вы были слишком заняты, и мне не хотелось волновать вас, особенно после болезни. А потом, как гром среди ясного неба, вы вызвали меня и заявили, что не будете возражать против нашего брака с Полой, если мы сами еще любим друг друга.
- Я рада, что сама сделала первый шаг, - произнесла Эмма. - Это как-то воодушевляет меня.
Она удивленно покачала головой.
- Не правда ли странно, что три поколения мужчин Фарли влюблялись в женщин Харт и до сих пор что-то всегда разрушало их любовь. Три поколения, Джим, на протяжении почти целого века!
Она тяжело вздохнула.
- Как долго! И как много страданий! Да, ваш дед был прав: с этим надо кончать. Но теперь с этим покончено, не так ли, Джим?
- Да, слава богу.
К удивлению и смущению Эммы, Джим опустился на колени к ее ногам и крепко сжал ее руку. Умоляюще глядя ей в глаза, он сказал:
- Дедушка просил меня сделать кое-что еще, миссис Харт. Перед самой своей смертью он сказал: „Когда ты расскажешь обо всем Эмме, я хочу, чтобы ты на коленях попросил у этой женщины прощения за все, что сделали ей Фарли. А особенно попроси ее простить меня. Скажи ей, что я никогда не переставал любить ее и что без нее моя жизнь лишилась всякого смысла. Какая-то часть моей души умерла во мне в тот миг, когда я оттолкнул Эмму в розарии, и я дорого заплатил за это”. Я клятвенно обещал исполнить то, о чем он просил. Но дедушка неожиданно стал бредить, и он снова и снова заставлял меня обещать ему это. Печальным голосом он сказал: „Джим, я не успокоюсь в могиле, если она не простит меня. Умоли ее об этом, Джим, и тогда моя измученная душа обретет покой”. Я сказал ему, что вы обязательно простите его и тем неожиданно успокоил его. На какое-то время он заснул, но когда он снова открыл глаза, мне показалось, что он не замечает меня, таким отсутствующим было его лицо. Он долго-долго смотрел в окно, а потом откинулся на подушки, и мне показалось, что он заснул снова. Совершенно неожиданно он улыбнулся радостной, счастливой улыбкой. Очень громким голосом он вскричал: „Эмма! Эмма! Я возвращаюсь на Вершину Мира!”, а после этого мирно скончался у меня на руках.
Эмма, глотнув слезы, произнесла дрогнувшим голосом:
- Бедный Эдвин! Бедный Эдвин! Может быть, ваш дед страдал гораздо сильнее меня.
- Да, мне так кажется, - сказал Джим. Его лицо напряглось. - Вы ведь прощаете Фарли, миссис Харт? И моего дедушку в особенности?
- Я простила их, Джим, всех, и Эдвина - в первую очередь.
Она с нежностью дотронулась до лица Джима. Ей казалось, что это Эдвин сейчас стоит на коленях перед ней. „Я положила всю жизнь, чтобы отомстить тебе за то горе, что ты принес мне. Но, оказывается, в том не было никакой нужды. Твоя собственная совесть гораздо лучше поработала за меня. Если бы только я знала! Сколько усилий и душевных мук было потрачено зря. Ты сам хотел, чтобы я победила. Это хоть немного бы облегчило вину, переполнявшую тебя. Вот почему ты испытывал такое облегчение, когда я отобрала у тебя „Газет”: ты знал, что вендетта, наконец, кончилась”.
- Миссис Харт, с вами все в порядке? - испуганно спросил Джим.
Эмма встрепенулась и пристально взглянула на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60