На ней посылался констапель и при нем
два человека солдат с унтер-офицером. Я в это время был внизу корабля в мо
ей каюте. Констапель прибегает ко мне и с восхищением говорит: «Знаешь ли
что? Меня посылают на берег. Поедем со мною: здесь опасно оставаться, а там
мы будем спокойны. Хочешь ли, я скажу капитану, что ты мне надобен?»
Я согласился, и мы пошли вместе, но лишь приходим мы к дверям капитанской к
аюты, как вдруг не знаю отчего родившийся во мне страх переменяет во мне м
ысли. Я останавливаю констапеля и усиленно прошу его: «Ради бога! Не говор
и обо мне капитану: я не хочу ехать». Он удивляется, спрашивает меня: «Что с
тобою сделалось?» Просит, убеждает, говорит: «Эй, ты будешь жалеть о том, да
уж поздно. Через пять минут мы будем на берегу». Но все слова его были тщет
ны: я стоял упорно в моем намерении и просил его убедительно не упоминать
имени моего перед капитаном.
Он вошел в каюту и, получив приказание, вышел оттуда, чтоб сесть в шлюпку, к
оторая стояла уже у борта совсем готовой. Мы приметили в нем великую пере
мену: он был смутен, обыкновенная веселость его исчезла, слезы катились п
о лицу. При сходе с корабля на шлюпку, сказал он: «Прощайте, братцы! Я первый
еду на смерть», и шлюпка отвалила, распустила паруса, понеслась птицей по
морю, ныряет между валами; мы провожаем ее глазами и, наконец, видим, что, по
дходя к берегу, опрокидывается. Тут бросился я в свою каюту, затворился в н
ей. Потом лег в постель. Печальное воображение о приятеле моем, несчастно
м констапеле, долго меня тревожило, пока напоследок усталость и проведен
ные в страхе и беспокойстве ночь и утро погрузили меня в крепкий сон…
Но сон мой недолго продолжался; вдруг будят меня с торопливостью и говор
ят: «Капитан спрашивает, скорее». Я испугавшись и спросонку вскочил и бег
у, как был, в тулупе. Вижу, что уже смеркалось; нахожу на борте много людей, с
мотревших на лодку с двумя человеками, держащуюся в некотором отдалении
от корабля. Капитан приказывает мне расспросить у них, откуда они и кто их
прислал. (Надобно знать, что на всем корабле не было никого, выключая конст
апеля и меня, кто бы на каком-либо другом языке, кроме русского, умел говор
ить Иностр
анцы, путешествовавшие по России, давно заметили, что у нас все лучшего со
стояния люди знают разные чужие языки и между собою даже не иначе хотят г
оворить, как по-французски. Но как бы они удивились, если б узнали, что из вс
ех офицеров и гардемаринов линейного корабля только двое могли объясня
ться с иностранцами! К чести нынешних морских офицеров надобно сказать,
что они более прежних стараются выучивать как чужие языки, так и словесн
ость своего собственного и некоторые из них занимаются с успехом полезн
ыми переводами и сочинениями. И действительно, ничто так не нужно морско
му офицеру в чужом порте, как знание иностранных языков. Сколь неприятно
и тягостно должно быть для начальника корабля или эскадры, находящейся з
а границей, как в сношениях его с разными державами, так и в частных общест
вах с иностранцами употреблять беспрестанно переводчиков. Когда один а
дмирал пенял (1799 г.) главнокомандующему английского флота, что он не сообщи
л ему тайной цели некоторых военных приготовлений, о которых знать адмир
ал имел право, англичанин извинялся тем, что он не мог иначе с ним говорить
, как посредством молодых офицеров, его переводчиков, которым он опасалс
я вверить тайну столь великой важности. Но незнание во-время сей тайны на
делало адмиралу много хлопот.
.) Я спрашиваю, они худым немецким языком отвечают, что послал их нек
то господин Салдерн из города Истада
Истад (Istad) Ц в южной Швеции, восточнее Мальм
а.
для проведания о нашем корабле.
Капитан велел их звать на корабль, однакож они на то не согласились, отзыв
аясь, что по причине ночи и крепчающего ветра не могут долее оставаться; в
самом же деле казалось, что они, считая нас в крайности, опасались, чтоб мы
не завладели их лодкой. Насилу, по великой просьбе и убеждениям, чтоб взял
и от нас с собою человека, пристали они, и то не к борту, а к висячей с кормы в
еревочной лестнице, и притом требуя, чтоб посылаемый ту же минуту сошел, и
ли они отвалят и уедут. Капитан, оборотясь ко мне, приказывает, чтоб я тотч
ас по сей лестнице спустился к ним в лодку и ехал с ними.
Это неожиданное приказание и скорость времени, с какой надлежало оное ис
полнить, так меня поразили, что я, как бы обезумленный, не знал, что со мною д
елается, и не прежде опомнился, как уже в некотором расстоянии от корабля.
Обезображенный вид оного и горящие на нем огни привели мне на память, что
я уже не на нем больше, не с товарищами вместе, но один, на малой лодке посре
ди бурного моря.
Мы плыли не прямо на берег, куда послана была наша погибшая шлюпка: опасно
сть от буруна
Сим именем называется волнение, производимое сильным ветром, дующи
м с моря. Бурун бывает также и при безветрии на открытых берегах, где есть
прилив.
не позволяла нам туда ехать, а держали в небольшой городок, называе
мый Истад. Он лежал верстах в десяти от корабля. Мы должны были плыть проти
в ветра, против валов, которые в темноте, как бы некие мрачные горы, бежали
поглотить щепку, на коей мы сидели; но, казалось, довольствовались только
тем, что пенящимися вершинами своими с яростью на нее брызгали. Однакож и
одни эти брызги были небезопасны: вода накоплялась от них в лодке, так что
из двух бывших на ней человек, один только греб веслами, а другой беспрест
анно выливал воду.
В страхе, чтоб нас не залило, сел я в самый нос лодки, чтобы спиною своей ско
лько-нибудь удерживать летящие с волн брызги. Состояние мое было со всех
сторон жалкое: я был в одном тулупе (как встал с постели); не знаю, кто сунул
мне в руки матросскую шляпу, ибо и той у меня в ту минуту, как вдруг меня пос
лали, не было, и время не позволило взять. Я не имел с собою ни полушки денег
, ни куска хлеба; не знал, с кем, куда и зачем еду, ибо не сказано мне было ни од
ного слова, кроме сего: «Ступай, ступай скорее».
Плавание наше продолжалось с лишком восемь часов. Во все это время холод
ный осенний ветер дул в меня, обмоченного с ног до головы так, что не остал
ось на мне ни одной сухой нитки.
Мы приехали в город часу в третьем пополуночи. Я вышел из лодки, как сонный
, почти без памяти. Матросы мои привели меня в какой-то дом; подали огня, раз
будили хозяина. Он вышел ко мне и стал со мною говорить; но я не мог отвечат
ь ни слова: язык мой не ворочался и был деревянный. Хозяин велел подать мне
рюмку вина; я выпил. Он начинает опять со мною говорить, но, видя, что я ниче
го не отвечаю, оставляет меня одного и уходит. Я не знаю сам, что делаю, иду в
он из горницы, схожу с низкого крыльца и, отойдя сажен двадцать, останавли
ваюсь. Память возвращается ко мне, и я, думая, куда я иду, осматриваюсь круг
ом, а в темноте ничего не вижу. Хочу итти назад, но не могу вспомнить, с котор
ой стороны я пришел на это место. В этом недоумении прихожу я в отчаяние: н
оги мои подкашиваются подо мною, я невольно сажусь на землю и теряю совер
шенно всякое понятие и память.
По долгом некоем забытьи, с отменной легкостью и свободою чувств, открыв
аю глаза: вижу свет, вижу, что я в какой-то избушке лежу раздетый на соломен
ной постели, между двумя какими-то незнакомыми мне человеками, которые п
одле меня крепко спят. Протираю глаза, не верю сам себе; думаю, что это мне в
идится во сне. Но между тем чувствую в себе новые силы, новую бодрость, све
жесть и веселие.
Напоследок хозяева мои просыпаются, и я узнаю от них, что они те самые матр
осы, которые привезли меня на лодке (ибо я до сего времени лиц их не видал з
а темнотой). Они, возвращаясь домой из того дома, куда меня проводили, неча
янно наткнулись на меня, сидящего согнувшись на улице, и, видя, что я в бесп
амятстве, подняли меня, отвели, или, лучше сказать, отнесли в свою хижину, р
аздели, разули и положили между собою в постель, где я, успокоенный, обсохш
ий и согретый, сладко уснул.
Не имея чем возблагодарить сих добрых людей, я только обнимал их и целова
л. Тут я обулся, надел на себя едва просохший и весь оскорузлый мой тулуп и
просил их отвести меня к тому господину Салдерну, у которого мы были прош
едшую ночь. Я объяснил ему причину, по которой за несколько часов перед си
м не мог ему на вопросы его отвечать; просил, чтоб он подал кораблю нашему
помощь.
Он сказал мне: «Я здесь человек заезжий, случайно остановившийся и не име
ющий никакой власти над городом; брат мой родной находился в вашей служб
е и потому, принимая в вас участие и услышав о бедствии русского корабля, н
анял я лодку и послал о том проведать. Здесь начальствует бургомистр; схо
дите к нему и требуйте от него помощи; но советую вам не говорить, что вы в к
райней опасности, для того, что эти люди, в ожидании добычи, обыкновенно пр
и разбитии судов получаемой, не станут вам охотно помогать».
С сим сделанным мне наставлением пошел я к бургомистру, но не знал сам хор
ошенько, каких пособий мне от него требовать. Отъезд мой с корабля был с та
кой поспешностью, что капитан не успел ничего мне приказать
Все подобные сему несл
ыханные беспорядки должно относить к старым временам, но ныне едва ли сл
учиться может, чтоб начальник, отправляя куда-нибудь своего подчиненног
о, позабыл сказать ему, зачем он его посылает.
. Идучи дорогой, размышлял я о сем. Первое представлялось мне самону
жнейшим Ц истребовать лоцманов, которые бы взялись проводить (буде можн
о) корабль в безопасное место; второе, у нас было много больных, а именно бо
лее ста человек, и потому казалось мне нужным послать на корабль несколь
ко лодок, которые бы всех их свезли на берег.
С сими мыслями пришел я к бургомистру. Он принял меня ласково, охотно высл
ушал мою просьбу и тотчас отправил на корабль двух лоцманов и десять или
более лодок.
По счастию, ветер сделался тише, и все больные в тот же день свезены были н
а берег к тому месту, куда послана была наша шлюпка. Бургомистр пригласил
меня у него отобедать, чему я был очень рад, потому что крепко проголодалс
я и, не имея денег, не имел надежды что-нибудь поесть. За столом он много раз
говаривал со мной (разумеется, по-немецки) и, казалось, меня полюбил.
После обеда был я в великом затруднении, где ночевать. Отыскал одну мален
ькую гостиницу (трактир), но хозяин не хотел меня пустить, отговариваясь, ч
то он не принимает более никаких постояльцев; в самом же деле (как он после
сам мне признался) опасался имени русского, которое со времен Петра Вели
кого не переставало у них быть страшным. Наконец, дал мне комнату и постел
ь.
Я ночевал спокойно и, поутру проснувшись, узнал, что ночью ветер скрепчал
так, что лодки не могли более ходить по морю и всякое сообщение между бере
гом и кораблем пресеклось. Зная, что на том месте (ибо в бытность мою на кор
абле я оное видел), куда свезены больные, нет никакого строения, кроме одно
й малой избушки, и воображая, что они должны лежать на открытом воздухе, пр
ишел я о них в сожаление. Я захотел их увидеть. Как ни трудно казалось мне и
тти туда и назад пешком (ибо месте это находилось верстах в восьми от горо
да), однакож я пошел. Дующий с моря бурный ветер, сырая погода и непротопта
нная по песчаным буграм дорога весьма меня утомляли; а печальный вид сто
ящего вдали корабля нашего и воображение, что иду туда, где шлюпка наша по
гибла, наводили на меня уныние.
По приходе же моем представилось мне плачевное зрелище: больные, с лишко
м сто человек, лежали на берегу, ничем от ветра не закрытые, без пищи, без од
ежды, без всякого призрения. По свозе их с корабля ветер вдруг сделался кр
епок, так что ничего для них свезти не могли, даже и сам лекарь не успел съе
хать. Они, увидя меня, все застонали и стали жаловаться, что умирают от хол
ода и голода.
Второе зрелище было еще плачевнее. Неподалеку от страдающих больных леж
али выкинутые со шлюпки тела, из коих иные были столь обезображены, что на
лицах не видно было ни глаз, ни носа: так волнами разбило их о шлюпку. Между
ними лежал и приятель мой, констапель.
Пролив о нем слезы, я возблагодарил бога за чудесное спасение меня от оди
накой с ними участи. Мы вырыли в песке яму и похоронили сослуживцев.
С опрокинутой шлюпки из тринадцати человек избавилось от смерти только
два гребца. Один из них рассказал мне, как он спасся: «Когда шлюпку опрокин
уло, Ц говорил он, Ц я, умея хорошо плавать, хотел бороться с волнами, но в
друг почувствовал, что кто-то тянет меня на дно; это был сидевший подле ме
ня унтер-офицер, который так крепко за меня уцепился, что я никак оторвать
ся от него не мог, пока он сам потерял чувство и меня привел в такое же сост
ояние. Я, уже не помня, что со мною происходило, очувствовался на берегу по
дле камня; волна, выбросившая меня, набежала опять, покрыла меня снова и, с
текая с берега, силилась увлечь с собою. Я схватился за камень и когда увид
ел себя опять на суше, то спешил скорее всползти на берег, и хотя волна еще
раз догнала меня, однако была уже так слаба, что не могла стащить меня с ме
ста, и я от нее ушел».
Выслушав повествование матроса и видя, что уже день клонится к вечеру, я с
пешил возвратиться в город, обнадежив больных, что приложу о них всевозм
ожное попечение.
Несмотря на чрезвычайную усталость, я пришел прямо к бургомистру. Первое
мое движение было броситься к нему на шею и просить о сохранении жизни мн
огим несчастным.
Бургомистр долго сомневался, отговаривался, колебался, однако, наконец,
смягченный неотступной моей просьбой, а особливо уверениями, что такое е
го благодеяние сделает имя его известным в России, дал мне слово и спроси
л, какую помощь им подать. Я отвечал: 1) отвести дом, который бы не тесен, чист
и тепел был; 2) купить хлеба, зелени, свежего мяса и приказать изготовить дл
я них пищу; 3) приставить одного или двух лекарей, которые бы за ними ходили
и лекарство им прописывали; 4) напоследок, послать столько подвод, чтоб все
х больных одним разом забрать и привезти. Все это исполнено было в точнос
ти. Бургомистр пошел сам со мною. Дом отвели, вычистили, протопили, постлал
и соломенные постели и стали стряпать кушанья. Привели двадцать подвод,
пришли два лекаря, и я вместе с ними отправился туда на телеге. Солдатский
капитан, велел класть и сажать больных на подводы. Все они, как хворые, так
и здоровые, чрезвычайно были обрадованы.
Мы приехали в город, когда уже смеркалось. Освещенный дом, теплые покои, св
ежая пища, после столь долгого мрака, холода, изнурения и отчаяния, всех их
так оживили, что у самых слабых и почти без движения лежавших написана бы
ла на лице радость. Я так утомился, что как скоро пришел домой, то кинулся в
постель и ту же минуту заснул крепким сном.
На другой день ветер стал тише. Я нанял лодку и поехал на корабль, чтоб дон
ести капитану о всем происходившем, и нашел там всех в радости: корабль пе
ретянулся; лоцманы вывели его далее на море, на глубину 15 сажен. Он был вне о
пасности в рассуждении мелей, но оставалось еще великое сомнение в его с
пасении. Гавань в Истаде была так мелка, что он не мог в нее войти, а к походу
был безнадежен.
Однакож нечего было делать, надлежало помышлять о походе; положили итти
в ближайший шведский город Карлсгамн
Карлсхамн Ц в южной Швеции, между Карлскр
уной и Кристианстадом.
, имеющий хорошую гавань и отстоящий от Истада верст шестьдесят ил
и семьдесят. Но как корабль чрезвычайно тек и опасно было, чтоб на море при
умножении течи он не утонул, то рассудили нанять находившиеся на тот раз
в истадской гавани два купеческих судна, с тем чтоб оные провожали кораб
ль, и если случится, что он будет тонуть, то старались бы спасти с него люде
й.
В сем намерении капитан послал меня опять на берег с приказанием привезт
и ему ответ, пожелают ли корабельщики (шкипера) тех двух судов наняться и ч
его будут просить. Я съездил на берег, переговорил с ними и, возвратясь, до
нес, что они соглашаются, но меньше трех тысяч рублей не берут. Капитан пос
лал меня опять и велел давать две тысячи. Корабельщики отвечали мне, что о
ни получили письма, по которым нужно им итти в свой путь, и что потому не мо
гут они теперь и той цены взять, какую просили, а если хотят нанять их, то за
платили бы четыре тысячи рублей, и то с тем, чтоб через сутки дать им решит
ельный ответ.
С сим известием поехал я опять на корабль. Надобность принудила капитана
дать просимую ими цену, но как на корабле столько наличных денег не было,
то надлежало занять их и с корабельщиками сделать письменный договор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13