Когда работа была уже почти завершена, он, отворотив неподалеку от ручья большой плоский камень (для надгробья) увидел под ним человеческие кости, в том числе разбитый череп. "Вот те черт" – ругнулся он и ругнулся потому, что ему почудилось, что, хороня в земле одно, он выпустил из нее другое... То есть в сумме никого не похоронил.

9. Первые две пули прошли мимо. – Фурия за спиной. – "Я собираюсь с ней ходить". – Одной ногой в себе, другой во мне... – Он жив, черт побери! – Перестрелка и рикошет.

Я видел, как Баклажан топил Синичкину. Отдыхая в канаве перед боем с Али-Бабаем, услышал выстрелы и, выглянув из своего убежища, углядел его, спешащего в сторону Скального. По настроению природы, по характеру движений Баклажана и еще по чему-то, по наитию, что ли, я понял, что в наступившем действии нашей драмы участвует или будет участвовать Анастасия. И ринулся в Скальный.
В свою очередь, увидев меня, бежавшего не разбирая дороги, Али-Бабай подумал, наверное, что я хочу поздравить его с выдавшимся вечерком, и, улыбаясь, вышел мне навстречу. Не останавливаясь, я вытащил из-за спины свой пистолет (во время канители с Валеркой он оставался в канаве, в моем рюкзаке) и, взяв его обоими руками, начал стрелять в араба. Бах, бах, бах. Первые две пули прошли мимо, но остальные три уютно устроились у него в груди.
"Как мило все получилось! – восхитился я плодами своих рук, пробегая мимо тела араба. – Без всяких условностей. То есть дуэли. Подло, правда, но что поделаешь? Зато практично. Се ля ви..."
– Возьми у него обойму, – шепнул внутренний голос. – На Баклажана с полупустой обоймой бежишь.
"И то правда", – согласился я и, вернувшись к Али-Бабаю, поискал в его одеждах пистолет.
Я уже вытаскивал оружие из штанов араба как эта Мухтар, эта фурия, выпрыгнув, черт знает откуда (из древняка, наверно), и, крепенько, как заправский ковбой, устроившись у меня на спине, принялась испытывать на моей голове крепость своего кулака. Расшибив его моментально, вгрызлась острыми зубами в шею и затылок.
Моя бедная, израненная голова! Кровь так и хлынула из подживавшей уже раны! Я то так, то эдак попытался освободиться (даже опрокидывался на землю), но ничего у меня не получилось.
Что мне было делать? Не калечить же женщину? Да и как это сделать, если глаза залиты кровью? Пришлось бежать к Скальному с этой разъярившейся тигрицей за спиной! Выскочив к нему, я увидел, как Баклажан топит Синичкину в ручье, и тут же ухнул на землю ничком. Не от переживаний за некогда любимого человека, а оттого, что Мухтар, ухитрившись поднять лежавший на скалке увесистый камень, огрела меня по голове. Как раз по тому самому месту, которое менее успешно повредила пулей ее коллега по полигамному браку.
Очнулся я уже в берлоге Али-Бабая, перевязанный и, конечно, скрученный по рукам и ногам. Напротив, впритирку с Мухтар, сидел безухий Иннокентий Александрович и по-отечески самодовольно смотрел на меня. Смотрел, как я возвращаюсь из сладостного небытия на бренную землю.
"О, господи, вот судьба! – думал я, рассматривая девушку, нанесшую мне менее тяжкие повреждения. – В этой маленькой берлоге всего за сутки я лежал в беспамятстве дважды! И еще не вечер!
– Что уставился? – спросила Мухтар на чистейшем русском языке.
– Да вот никак не пойму, зачем ты на меня набросилась...
– Ты убил моего мужа.
– А... Твоего мужа убил... Значит, по-твоему, он стоил моей головы?
– Может, он и не стоил твоей головы, но он был моим мужем...
Баклажану, видимо, надоело слушать наши прения и он воспользовался возникшей паузой:
– Хватит молю катать, – сказал он. – Нас осталось трое. Это много для дела. Но, я думаю, за полчаса мы сократим нашу численность на целую единицу. С тем, чтобы остались двое.
– С женщиной я драться не буду, – категорически отказался я.
– Не будешь? – удивился мой оппонент, механически потрогав место, откуда когда-то росло правое ухо.
– Не буду...
– Ты, Черный, наверное, забыл...
– Что забыл?
– Что если бы она не оседлала тебя и не вырубила, то я бы сейчас, скорее всего, на небесах с архангелами беседовал...
– С женщиной не буду. Я их боюсь. Тем более эту фурию.
– А тебе никто и не предлагает, – осклабился Баклажан. – Я так просто спрашивал. Она – моя по праву.
– И что ты с ней собираешься делать?
– Делать? Почему делать? У нас дуэль будет.
– С женщиной?
– В живых должен остаться только один. Все, как в "Горце".
– Замечательно! А на чем ты собираешься с женщиной драться?
– Ни на чем. Я собираюсь ходить с ней по минному полю Али-Бабая. С завязанными глазами, – сказал Баклажан и смотрел на меня в ожидании восклицательных междометий.
Я разжевал услышанное десять раз на одной стороне, десять раз на другой, но оно все равно не глоталось.
– Не слишком эксцентрично для здорового человека? – наконец, поинтересовался я, полным сочувствия голосом. – Ты с Веретенниковым давеча случайно не целовался?
– Случайно нет, – сосредоточился Баклажан. – А что?
– Да он с ума скатился. Такое недавно нам тут порол. Про использование кучевых облаков в сталелитейном производстве. Вот я и подумал, может, заразил он тебя чем...
– Нет, я совершенно здоров, чему сам удивляюсь. Я ведь раза три сознание терял, когда от вас в конце первого штрека прятался. От потери крови и удушья. А что касается нашей с Мухтар дуэли... Ну, ты сам посуди, что я мог еще придумать? Драться на кулаках или заточках? Не солидно. Представляю, как рожа твоя скривилась бы. Стреляться у барьера? Пошло. Просто пристрелить, как ты Али-Бабая? Совесть не позволяет. А по минам ходить – это самый раз, шансы одинаковы.
– Значит, первой по полю пойдет Мухтар. И ей оторвет ноги...
– Нет, мы бросим жребий. И идти первому выпадет мне.
Я задумался и вот о чем. Баклажан так уверенно сказал "И идти первому выпадет мне", что я тотчас ему поверил. И не из-за той непоколебимой уверенности, с которой он это выразил, а из-за того, что неожиданно вспомнил недавнее гадание Синичкиной. Она же, эта странная Синичкина, за несколько часов до своей смерти поведала мне, что будет похоронена на берегу ручья. Правда, судя по всему, она имела в виду ручей, орошавший Шахмансай, а не Скальный, но это детали. Если мое предположение верно, то алмазы или несколько алмазов могут настроить человека на что-то особенное, например на осознание каких-то черт его будущего. Настроить, помочь догадаться. Синичкиной для настроя нужно было ощущать себя бесправной рабыней, маленьким, ничего не значащим существом, ее надо было избивать, избивать, чтобы она... чтобы она от боли... да, да, чтобы она от боли смогла забыть о своем неверии в возможность проникновения в будущее?
Наверное, так. Мы не умеем читать мыслей только из-за того, что не верим в эту возможность, мы умираем только из-за того, что сомневаемся в существовании потустороннего мира, сомневаемся в существовании Бога. Сомнения все забивают, все забивают звериные чувства, владеющие нами – жадность, животные страсти, гордыня. И более всего глупость – окостенение мозга, ожирение нейронов, оскудение человеческих чувств. А что, если сканировать мысли ближних, проникать в будущее, объять собою всю природу можно лишь преодолев свою животную сущность? Лишь освободив голову от простых, но очень сильных и все забивающих желаний "Хочу жрать сладко"! "Хочу трахаться"! "Хочу быть выше всех!"
...Скотское все забивает. А эти алмазы отвлекают на себя эти всепоглощающие скотские импульсы, отсасывают их, давая нам возможность увидеть мир другим, реально-чудесным, тонким, очень чувственным, таким, где Бога творят не бездушным и бессловесным кумиром, а так, как творят любимого... А эта бомба на Поварской? Не является ли попытка ее создания, попыткой максимальным образом отвлечься от скотской действительности, отвлечься с тем, чтобы дать ход тончайшей физиологии, тончайшим электрохимическим процессам, способным наделить нас чудесными свойствами? Попыткой уйти в нирвану, но не ту, где ты один в своей отдельной черепной коробке, а где все люди, весь мир?
А если так, то этот бандит и насильник, этот монстр Баклажан – это гипертрофированное отражение человека, одной ногой находящегося в вечной смерти, другой – в вечной жизни, одной ногой в ужасающем прошлом, другой в невообразимо чистом и добром будущем... Но у него ведь нет алмазов, он не мог проникнуть в будущее?
Все, я опять запутался... Запутался? Господи! Что со мной? Это не мои мысли!!?
И я, выпрыгнув из потока сознания, устремился в глаза Баклажана, перебиравшего пальцами рублевую монету, и понял, что одной ногой он был в себе другой во мне... И что поток сознания шел от него.
– Орел – она идет первой, решка – я, – сказал он, язвительно улыбаясь. – Сам кинешь или мне кинуть?
– Сам кидай!
Выпал, конечно, орел. И я опять задумался. Положим, они, эти сектанты, находясь рядом со своей бомбой, нашли лазейку в мир слабых взаимодействий... И пришли к мнению, что ради этого мира можно пожертвовать не только своими жизнями. Как некоторые политические деятели, которые в свое время пришли к мнению, что ради построения светлого будущего (или тысячелетнего рейха) стоит пожертвовать сотней миллионов скотов, которые воображают себя людьми... Нет, я сошел с ума... Это опять он помогает мне думать!
И я, помотав головой для очистки личной оперативной памяти, ляпнул:
– Скажи "мир слабых взаимодействий".
– Мир слабых взаи... взаимо... взаимодействий, – скорчив дебильную рожу, заикал Баклажан мне в лицо. – И про скотов, которые воображают себя людьми, могу сказать. Но не буду. Мы не собираемся никем жертвовать. Особенно человечеством. Все, что мы заберем у человека, так это спокойствие жвачного животного...
Я начал разжевывать услышанное на левой стороне, а Баклажан, переведя взгляд на утомленное личико Мухтар, сказал ласково: – Ну что, старушка, пойдем ходить по жизни и смерти?
Мухтар пошла за ним не то, чтобы безропотно, а как-то обречено, что ли. Это меня удивило. "Здоровая, сильная женщина добровольно идет на эту бесчеловечную казнь? – думал я, глядя ей вслед. – Что ей мешает ускользнуть? Баклажан на нее и не смотрит. Непонятно! По-моему нормальных людей в Шахмансае просто не осталось".

* * *

Место дуэли представляло собой каменистую площадку длинной около десяти метров и шириной около двух. С одной продольной стороны ее ограничивал ручей, с другой – подмытый паводковыми водами борт Шахмансая. Лицевыми ограничениями площадки служили два валуна.
Дождавшись Мухтар, Баклажан приказал ей устроится за валуном так, чтобы в случае взрыва ее не ранило осколками. После того, как девушка выполнила его требование, завязал себе глаза оторванным рукавом рубахи Али-Бабая, вступил на площадку, повернулся на 360 градусов для потери ориентации (или чтобы я имел возможность восхититься его благородством и честностью) и пошел. Медленно, чуть выбрасывая ноги в стороны. И делал это так осторожно, что я перестал сомневаться в том, что дуэль действительно происходит на минном поле.
Конечно же, он дошел до конца площадки. Знаешь будущее – знаешь куда наступить, куда перинку подстелить. Дошел, невзирая на все мои мысленные попытки убедить Господа в необходимости незамедлительно покончить в лице этого крокодила Баклажана со значительной толикой вселенского зла.
Дошел, снял повязку и пошлепал к Мухтар прямо по ручью, благо в резиновых сапогах был. Добравшись, обернулся ко мне, помахал рукой (я был такой деревянный, что ответил бы на приветствие, не будь мои руки связанными), потом осмотрел небо (скоро ли сумерки?), покачал головой (ой, скоро!) и принялся завязывать женщине глаза.
Я, весь дрожа от негодования, устремился к ней всем своим существом. Мне казалось, что если я протянусь к Мухтар всеми своими чувствами, передам их мысленно, то она, воспользовавшись ими, сможет избежать смерти.
И тут кто-то выскочил из лаза. Обернувшись, я увидел, что это... Сашка Кучкин. В руках у него была снайперская винтовка.
"Вот это поворот! – сверкнуло у меня в голове. – Чью же голову показывал нам араб???"
Не сказав и слова, даже не посмотрев на меня, Сашка пристроился за каменной стенкой, выложенной Али-Бабаем в целях самозащиты, и прицелился в Баклажана.
В предвкушении сладостной картины расставания своего злейшего врага с жизнью, я повернул голову в сторону минного поля и тут же услышал странный звук. Просто невнятное "тук" и все. И этого "тук" хватило, чтобы Сашка Кучкин выронил винтовку. Она упала прямо на меня, связанного, как вы помните. А Сашка, тихонечко повизгивая, осел на дно ямы. Взглянув на приятеля, я увидел, что его лицевая кость пробита пулей от скулы до скулы. Увидел и сразу понял, откуда стреляли. И, оглянувшись в сторону разведочной канавы, более чем сутки служившей мне убежищем, увидел в ней Валерку Веретенникова. Он стоял, победно размахивая поднятыми руками. В правой у него была винтовка.
"Зря я не убил его... – подумал я, наливаясь ненавистью. – Вот дурак".

* * *

...Лишь только мы оказались с Веретенниковым лицом к лицу на кварцевой жиле, я заулыбался и спросил:
– А ты рассказывал Баклажану о той нашей ссоре с Синичкиной? Помнишь, она меня чуть не растерзала, когда я сказал, что перепрятал алмаз с мухой?
Веретенников не ответил. Ответили его опустившиеся руки.
– Так вот, жить тебе осталось всего ничего, – продолжил я. – Баклажан, вернее его снайперская винтовка, не позволит тебе сбросить меня с этой скалы, не позволит, потому что Верховный Жрец Хрупкой Вечности желает точно знать, где лежит украденный у него алмаз, алмаз с мухой...
Веретенников и вовсе растерялся, глаза его, открывшись шире, принялись сканировать место, откуда могла прилететь такая маленькая, но такая смертельная свинцовая оса.
– Ты ходи, ходи, – вскричал я, испугавшись перемене его поведения. – Делай вид, что ты грозный, что сражаешься, даже броситься можешь, только не очень старайся, а то недослушаешь самого интересного по причине своего скоропостижного летального исхода.
Веретенников бросился, схватил даже, но тут же позволил мне вырваться.
– Так вот, Баклажан точно хочет знать, где лежит алмаз и все сделает для того, чтобы в финале встретиться именно со мной, – сказал я и, изловчившись, ударил Веретенникова ногой под колено. – Но я не хочу, чтобы ты умирал... И знаешь почему? Я еще хочу попить с тобой пивка под Гоголем. И потому слушай – там (кивнул в сторону), на стенке обрыва, в десяти метрах от бровки, арча развесистая прилепилась, единственная в этих краях по причине своей недоступности. В 79-ом один чудик-буровик спьяна ночью на этой жиле оказался и упал точно на дерево и, знаешь, жив остался – зацепиться успел. Так на ней всю ночь и провел. И ты прыгай и не бойся – ветви спружинят... А сейчас давай подеремся немного для видимости, а ты тем временем примерься, как и откуда прыгать...
Я не успел договорить – со стороны Шахмансая прилетели две рассерженные свинцовые осы. Но разбили они не наши головы, а два камня, валявшихся у нас под ногами.
– Предупреждение о пассивности, – сказал я, кое-как сладив с неприятным переживанием. – Давай, пободаемся, как следует, а то ведь не поверит Али-Бабай в нашу с тобой искренность. А скальп свой, как доказательство моей победы, ты вряд ли мне предоставишь. Даже на часик. Да, вот еще что – придешь в Душанбе, найди Сергея Кивелиди и расскажи ему обо всем, а особенно о том, как я все жданки прождал, его дожидаючись.
...Дрались мы почище фальшивых реслингистов. Вдоволь напрыгавшись, Валерка сделал знак, что к полету готов, и бросился на меня разъяренной кошкой. Я отскочил, и мой бедный друг улетел в обрыв сапогом. Артист он, конечно, был еще тот: такого страшного крика мне не приходилось слышать и в штольне.

* * *

...Неожиданно Кучкин перестал голосить. Вид его был ужасающ: страх и слезы в испуганных глазах, щеки в потеках крови... Нащупав винтовку, он поднял ее обеими руками, посмотрел на меня, прощаясь навеки с живыми, затем встал не быстро, не медленно, выстрелил дважды (сначала в Веретенникова, потом в Баклажана). Я смотрел на Сашку и потому видел, как за миллисекунду до второго выстрела в его лбу появилась маленькая, но очень откровенная дырочка.
...Кучкин смертельно ранил Веретенникова, но тот успел-таки вложить в ответную пулю маленькую бациллу своей смерти. А вторая пуля Сашки не попала в Баклажана – дырки во лбу редко способствуют меткой стрельбе. Вторая пуля Сашки попала в глыбу, за которой Баклажан прятался от возможного взрыва, попала и срикошетила прямо в мину, присыпанную ручейной дресвой, ближайшую к Мухтар мину.
Мухтар оставалось пройти всего полтора метра, как все вокруг нее взорвалось...
Нас осталось двое.

10. Точки над "i". – Сашка все рассчитал... – Пощечина в довесок. – Забросил всех ногами вперед. – Последняя воля и обратный отсчет.

С минуту полюбовавшись тем, что осталось от Мухтар, Баклажан пошел к телу Веретенникова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42