Несколько лет подряд Михаил Иосифович снимал живописную избу на окраине одной из малых деревень на берегу Северной Двины.
Снимал, пока совершенно случайно, в одной из многокилометровых одиночных пеших прогулок, не свернул в сторону от обычного маршрута и не наткнулся на невзрачный старенький дом с приколоченной к стене фанерной табличкой, на которой обычной зеленкой была сделана надпись: "Прадается. Дешево".
Увидев дом, он ясно понял, что это не просто изба, настоятельно нуждающаяся в капитальном ремонте вплоть до переборки по бревнышку, не просто летнее жилище на пару-тройку недель, а какая-то особенная часть его, Михаила Иосифовича, души.
Через три часа он вернулся к дому с деньгами. Крепенькая востроглазая старушка в черном платочке, назвалась Марьей Ивановной и сообщила, что продает свое родовое гнездо, потому как ей тягостно стало в нем жить. И многословно рассказала, как месяц назад скоропостижно скончался ее болезненный с рождения младшенький сын. Рассказала, промокнула повлажневшие глаза пожелтевшим от времени платочком и попросила за дом и участок десять тысяч. Получила одиннадцать с условием съехать немедленно.
– Да я хоть сейчас уйду, – сказала она, радостно пересчитывая деньги. – Меня старший сынок с невесткой давно в Северодвинске ждут. – Документы сосед Еремеич тебе вечером на велосипеде привезет. Добавил бы, товарищ профессор, еще тысчонку за барахло и бельишко чистое?
Михаил Иосифович раздраженно мотнул головой, но в карман полез. Завернув деньги в носовой платок, Марья Ивановна повела его в дом, показала, что где находится, и тут же ушла в деревню, сопровождаемая увязавшимся за ней огромным черным котом.
Жена Михаила Иосифовича, Жанна Андреевна, со своей компаньонкой, двоюродной сестрой Ларисой Карповной, должна была переселиться в приобретенный дом только на следующий день, и новый хозяин был рад этому: он не хотел, чтобы кто-то присутствовал при его воссоединении с неотъемлемой частью его души.
Посидев с четверть часа за черным от времени столом, стоявшем у окна, и вдоволь насладившись чарующим видом небольшого темного озерца, Михаил Иосифович обернулся и увидел ведущую на чердак лестницу с шаткими резными перилами. Увидел и немедленно ощутил неодолимое желание воспользоваться ею.
Маленькое оконце без стекол, паутина, пыль, мышиный помет, старинные коричневые картонные чемоданы, стопка заштопанных(!?) целлофановых пакетов, сломанная прялка, кипы журналов "Крестьянка" и "Юный натуралист", пожелтевшие лица Хрущева, Брежнева и многочисленных космонавтов на повсюду валявшихся газетах "Правда", встретили его вполне доброжелательно. Внимательно осмотрев крышу (она была крыта тесом) Михаил Иосифович хотел уже спуститься вниз, но вдруг у него под ногами что-то блеснуло. Из пыльной, хрустящей шлаковой засыпки.
Опустившись на корточки, Михаил Иосифович ковырнул пальцами в отходах печного отопления и остался один на один... с крупным розовым алмазом, внутри которого бычилась обычная комнатная муха.
Надо сказать, что Михаил Иосифович совсем не удивился. Находку свою он принял скорее как данность, явившуюся ему не благодаря стечению обстоятельств, а как следствие всеобщей связанности событий. Внимательно изучив алмаз пытливо сузившимися глазами, воровато сунул его в карман и порылся пальцем в шлаке на месте находки. И тут же наткнулся на небольшой цветастый матерчатый мешочек (не завязанный), в котором находилось еще три драгоценных камня, обернутых в пожелтевшую газетную бумагу. Они, как и первый, были розовыми, имели точно такие же размеры, но никаких энтомологических начинок в них не содержалось.
Спустившись в горницу, Михаил Иосифович сел за стол, разложил перед собой алмазы и, опершись локтями о бедра, склонился над ними. Черные, давно не скобленые доски столешницы никак не гармонировали с красивейшими детищами естества и Михаил Иосифович, недовольно покачав головой, встал из-за стола и пошел к своему рюкзачку за чистым полотенцем.
На вафельном полотенце алмазы тоже не смотрелись, вернее преобычный предмет человеческого обихода оскорблял их достоинство, и они делались какими-то недовольными, даже, казалось, съеживались от обиды. Не смотрелись они также на футляре для очков, на перевернутой тарелке, на монографии по технологии разделения изотопов радиоактивных элементов (ее, свое детище, Михаил Иосифович всегда носил с собой), ни на чем не смотрелись.
И Михаил Иосифович спрятал розовые кристаллы в мешочек, предварительно, конечно завернув их в обрывки газеты (за ней пришлось сходить на чердак). Но когда мешочек был помещен в середине стола (именно помещен, а не брошен), его осенило. Вынув и освободив алмазы от оберток, Михаил Иосифович пошел во двор, отыскал на завалинке местечко, поросшее ровной изумрудной травкой, и любовно разложил на нем ослепительно сверкавшие кристаллы. Но и здесь, на природе, алмазы казались чуждыми...
Михаил Иосифович расстроился. Потоптавшись во дворе, вернулся в дом, походил взад-вперед и, ничего не измыслив, решил перекусить. Достал термос, бутерброды, устроился у окна и стал есть, посматривая на задумчивое северное озеро. Алмазы лежали посередине стола. Мысли его, конечно, были о них. Он не думал, как и откуда появились эти розовые кристаллы в деревенском доме – он знал, что они доподлинно не с Зимнего Берега, коренного месторождения алмазов, несколько лет назад обнаруженного в Архангельской области. Он не думал, как в один из них попала муха – он знал, что они, с мухой и без нее, это чудо, природное или рукотворное. Он думал, что эти алмазы, прекрасные, таинственные, невозможные, совершенно переделавшие его, должны быть частью чего-то чудесного, чего-то чрезвычайно значащего и даже, может быть, страшного. И что именно ему, Михаилу Иосифовичу, ему, в руки которого они были ниспосланы, предстоит сотворить это не хватающее Нечто, Нечто, в пределах которого необходимо реализуется все совершенство этих розовых богов Вселенной.
Забыв о бутербродах и кофе, стынущем в колпачке термоса, Михаил Иосифович смотрел на алмазы и в мозгу его зрело решение. "Вечность, истинная вечность, могущая ежесекундно и никогда превратиться ни во что! – думал он, чувствуя, что мыслит плодотворно. – Самое твердое в мире вещество, и самое хрупкое! Вечное, пока не ударишь! Самое красивое, самое насыщенное светом вещество, в мановение ока превращающееся в банальную сажу! Вечное, пока не сожжешь! О, господи, я придумал им место!
И забыв о бутербродах, о кофе, о чемодане, о жене Жанне Андреевне, Михаил Иосифович сунул мешочек в карман брюк и ушел на ближайшую автобусную остановку. Через сутки он был в Москве, а еще через сутки с головой ушел в осуществление своего сумасшедшего проекта.
2. Алмазы сдерживают смерть. – "Хрупкая Вечность" и Сом Никитин. – Розовое пламя оживляет воспоминания. – Такого не похоронишь. – Баклажан не хочет обмана.
На осуществление проекта у Михаила Иосифовича ушло двенадцать лет, целых двенадцать лет, которые, впрочем, пролетели для него единым мигом. Необходимое количество плутония ему удалось собрать лишь в конце 1993 года.
К концу 1995 года в глубоком подвале его дома, располагавшемся в пределах Садового кольца (рядом с Поварской улицей) он соорудил алтарь, центральную часть которого занимала плутониевая бомба мощностью приблизительно в 500 килотонн. Она представляла собой устройство из нескольких частей. Соединение их с превышением критической массы могло произойти только в том случае, если верхняя часть бомбы – полусфера в мощной оболочке из свинца и никеля – подалась бы хоть на миллиметр к нижним своим частям. В результате даже такого незначительного движения оказались бы задействованными весьма сложные вспомогательные механизмы, слаженная работа которых привела бы к немедленному образованию на месте Москвы и прилегающей к ней части Московской области безжизненного радиоактивного пепелища. Но вся соль этого устройства была в том, что верхняя часть плутониевой бомбы отделялась от нижней... четырьмя розовыми алмазами! Выбор плутония в качестве начинки для бомбы не был случайным. В единении Плутона, бога мрачных недр, бога недосягаемой глубины с исторгнутыми им алмазами, богами света, Михаил Иосифович видел некий тайный смысл.
Несколько лет (примерно до середины 1996 года) Михаил Иосифович единолично поклонялся созданному им мерилу Вечности (с женой и ее компаньонкой он развелся по соображениям конспирации). Радиоактивный фон в "святилище" не превышал 1000 микрорентген в час, что для вдоль и поперек облученного расхитителя социалистического плутония было сущим пустяком.
Время шло, крыша у Михаила Иосифовича съезжала все больше и больше, жить оставалось все меньше и меньше, и он решил найти своему кумиру верных служителей, которые могли бы восторгаться бомбой и после его смерти. Такие, как он, видят друг друга издалека, и ему не составило труда организовать разношерстую секту численностью в семнадцать человек.
Своим заместителем по кадрам сумасшедший физик назначил полковника ФСБ, ушедшего на пенсию по состоянию здоровья. За двадцать пять лет службы в органах этот человек заработал десяток правительственных наград, именной пистолет, несколько маний и один премилый бред. Навыки, полученные им на Лубянке, а также на оперативной работе в Афганистане, Египте, Анголе и в некоторых других странах, позволили ему тщательно законспирировать секту, а также поднять контрразведку на уровень, исключавший утечку какой бы то ни было информации, не говоря уж об утечке членов.
Сом Никитин попал в секту случайно. По пути в Старый Оскол, в окрестности которого из Таджикистана, разоренного междоусобицами, бежали многие его русскоязычные друзья и собутыльники, он заехал в Москву и надолго осел на Ярославском вокзале в качестве бомжа. Там его подобрал один из активистов Хрупкой Вечности (так, в конце концов, назвал Михаил Иосифович свою тайную эстетическую организацию, назвал, напрочь забыв, что плутоний имеет период полураспада около восьмидесяти миллионов лет и, следовательно, бомба когда-нибудь, но утратит свою взрывоопасность).
После того, как Сом вышел из запоя, его обработали (как морально, так и медикаментозно – от педикулеза и чесотки). Месяца через два пристального наблюдения на него был возложен еловый венок кандидата в члены секты. С этого самого момента он был обязан ежедневно думать о том, что самое вечное, самое устойчивое, самое привычное (не важно что) ежеминутно может обратиться в прах. Конечно, ему не показали бомбу – на низшем уровне членства не полагалось не только видеть ее, но и знать о ней.
Трезвый Сом всегда был излишне активным и любознательным. Невзирая на неусыпную деятельность шефа контрразведки и четырнадцати его помощников, он довольно скоро узнал, что в подвале дома, в котором происходили собрания и посиделки, находится нечто, напрямую связанное с его основной профессией, то есть с поисками полезных ископаемых. Это знание возбудило его любопытство и, ради удовлетворения последнего, он решил наступить на горло собственной песне и продолжить свое членство в невыносимо и постоянно трезвой секте.
Бомбу он увидел через год, когда и забыл, как пахнет спиртное. Шефу контрразведки в этот день предстояло сделать научный доклад по внутренней теме 009801А-44 "Хрупкая Вечность и развал Российской империи" и он, донельзя возбужденный, ничего не видел и не слышал. Его помощники также были поглощены вожделением предстоящего события и окружающее воспринимали весьма неадекватно действительности. И Сом смог незамеченным проникнуть к алтарю и увидеть бомбу.
Бомба его не поразила, его поразили алмазы, вернее один из них, тот, который выполнял свою природоохранительную роль на переднем плане. Увидев его и муху внутри, Сом Никитин испытал чувства, весьма близкие к чувствам, испытанным Михаилом Иосифовичем в Архангельской области на чердаке старого северного дома.
Алмаз, сверкавший розовым пламенем, всколыхнул воспоминания – Сом Никитин ведь видел почти такие же на Кумархе, видел, но не поверил своим глазам. Теперь же алмаз вернул себя, пронзив собой время, вернул, чтобы вновь заворожить его, Сома, своей невозможностью, своей вечной силой, своей диалектикой (единство и борьба противоположностей!), своей иронией (засиженный мухой фетиш человечества!).
И Сом решил завладеть драгоценностью единолично. Да нет, ничего он не решил, просто алмазное пламя вошло в его сердце, в его измученный трезвостью испитый разум и он, ничего не понимая, начал действовать, как заведенный.
Разломав венский стул, стоявший у стены напротив алтаря, Никитин с превеликой осторожностью расклинил гнутой его ножкой щель между фронтальной нижней и верхней частями бомбы, вынул освободившийся алмаз, полюбовавшись с минуту, сунул его в карман и прошел (руки в брюки), в актовый зал, прослушал там лекцию о развале сверхмощной державы и смылся под шум заключительных аплодисментов.
Конечно, если бы Сом подумал, если бы его измученный мозг мог думать, то он, в конце концов, допер бы, что красть алмаз нельзя, ибо очень опасно и не только для него, но и для всего человечества.
Еще он допер бы, что Михаил Иосифович в глубине своей взбудораженной души, души, бесконечно изможденной ежесекундным умственным трудом, желал, чтобы когда-нибудь похищение алмаза случилось, желал поставить человечество на грань жизни и смерти, поставить, чтобы оно, наконец, себя оценило и смогло, захотело, наконец, спастись, желал и потому запретил Полковнику установить в святилище телекамеры и двери с секретными замками.
Неожиданное свершение этого подсознательного желания (без сомнения, внушенного мухой) вкупе с потрясением, испытанным им при виде ножки венского стула, торчащей из его алмазно-плутониевого детища, привело бедного гения к третьему по счету инфаркту.
Умирая, Михаил Иосифович попросил похоронить себя рядом с бомбой... И удалить, наконец, из нее ножку.
Руководители секты выполнили лишь последнюю просьбу – рытье могилы рядом с бомбой, лишившейся одной из своих опор, было признано ими опасным.
...Хоронила Михаила Иосифовича вся научная общественность Москвы, хоронила на Новодевичьем кладбище. Было много поминальных статей в газетах, в том числе и иностранных, его именем даже назвали какой-то физико-математический институт (кафедру?) в Екатеринбурге и улицу то ли в новосибирском Академгородке, то ли в Ижевске, то ли в Сарове, то ли в другом секретном атомном городке.
Но суть данной части нашего повествования не в этом. Дело в том, что вес верхней части сакральной бомбы был рассчитан Михаилом Иосифовичем так, что он мог выдерживаться в течение сколь угодно продолжительного времени лишь четырьмя алмазами. Три же алмаза (особенно два диагонально расположенных) могли в любой момент разрушится от скалывающих напряжений, ведь алмаз при всей его твердости является чрезвычайно хрупким минералом... Достаточно было большегрузному автомобилю, проезжающему по Поварской (цементовозу, к примеру), наехать на обломок кирпича или просто попасть задним колесом в колдобину, и через несколько секунд Первопрестольная перестала бы существовать в принципе.
И Баклажан, да, да Баклажан, бывший первым помощником Михаила Иосифовича, конечно же, знал об этой опасности. Безусловно, он мог сунуть на место украденного алмаза нечто блестящее, даже настоящий алмаз соответствующего размера, ведь денег у него, бывшего бандита-рэкетира, а потом и оперативного помощника видного экспортера сырой нефти, было достаточно. Но чтобы эта "реставрация" оставила бы от сакрального смысла Хрупкой Вечности? Все превратилось бы в подделку, в пародию, в насмешку, в религию, как и все религии, основанную на обмане. А Баклажан, всю свою отвратительную прежнюю жизнь проживший среди жуликов и обманщиков, не хотел обмана. И, поручив судьбу столицы большегрузным автомобилям, бросился в погоню за Сомом Никитиным. Бросился в погоню, не минуты не сомневаясь, что алмаз будет возвращен.
3. Никого нет. – Первый раз под землей. – "А-а-а!" Синичкиной. – Еще "А-а-а! – И еще. – Они мне, похоже, сочувствуют!!? – Красные глаза и длинное имя.
До третьего штрека надо было идти минут десять. Пройдя метров пятьдесят, мы остановились, и минуты три слушали тишину. Так, на всякий случай. Или, скорее, для того, чтобы обмануть самих себя – наш скандал на устье, особенно крик Синичкиной, без сомнения был слышен во всех уголках штольни; и люди Баклажана, находись они в ней, вряд ли позволили бы себе переговариваться.
Услышав лишь тихое журчание воды, струившейся по водоотводной канавке, мы продолжили путь. Ствол штольни имел ухоженный вид – водосточная канавка была добросовестно почищена, небольшие завалы разобраны, а через крупные устроены удобные проходы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Снимал, пока совершенно случайно, в одной из многокилометровых одиночных пеших прогулок, не свернул в сторону от обычного маршрута и не наткнулся на невзрачный старенький дом с приколоченной к стене фанерной табличкой, на которой обычной зеленкой была сделана надпись: "Прадается. Дешево".
Увидев дом, он ясно понял, что это не просто изба, настоятельно нуждающаяся в капитальном ремонте вплоть до переборки по бревнышку, не просто летнее жилище на пару-тройку недель, а какая-то особенная часть его, Михаила Иосифовича, души.
Через три часа он вернулся к дому с деньгами. Крепенькая востроглазая старушка в черном платочке, назвалась Марьей Ивановной и сообщила, что продает свое родовое гнездо, потому как ей тягостно стало в нем жить. И многословно рассказала, как месяц назад скоропостижно скончался ее болезненный с рождения младшенький сын. Рассказала, промокнула повлажневшие глаза пожелтевшим от времени платочком и попросила за дом и участок десять тысяч. Получила одиннадцать с условием съехать немедленно.
– Да я хоть сейчас уйду, – сказала она, радостно пересчитывая деньги. – Меня старший сынок с невесткой давно в Северодвинске ждут. – Документы сосед Еремеич тебе вечером на велосипеде привезет. Добавил бы, товарищ профессор, еще тысчонку за барахло и бельишко чистое?
Михаил Иосифович раздраженно мотнул головой, но в карман полез. Завернув деньги в носовой платок, Марья Ивановна повела его в дом, показала, что где находится, и тут же ушла в деревню, сопровождаемая увязавшимся за ней огромным черным котом.
Жена Михаила Иосифовича, Жанна Андреевна, со своей компаньонкой, двоюродной сестрой Ларисой Карповной, должна была переселиться в приобретенный дом только на следующий день, и новый хозяин был рад этому: он не хотел, чтобы кто-то присутствовал при его воссоединении с неотъемлемой частью его души.
Посидев с четверть часа за черным от времени столом, стоявшем у окна, и вдоволь насладившись чарующим видом небольшого темного озерца, Михаил Иосифович обернулся и увидел ведущую на чердак лестницу с шаткими резными перилами. Увидел и немедленно ощутил неодолимое желание воспользоваться ею.
Маленькое оконце без стекол, паутина, пыль, мышиный помет, старинные коричневые картонные чемоданы, стопка заштопанных(!?) целлофановых пакетов, сломанная прялка, кипы журналов "Крестьянка" и "Юный натуралист", пожелтевшие лица Хрущева, Брежнева и многочисленных космонавтов на повсюду валявшихся газетах "Правда", встретили его вполне доброжелательно. Внимательно осмотрев крышу (она была крыта тесом) Михаил Иосифович хотел уже спуститься вниз, но вдруг у него под ногами что-то блеснуло. Из пыльной, хрустящей шлаковой засыпки.
Опустившись на корточки, Михаил Иосифович ковырнул пальцами в отходах печного отопления и остался один на один... с крупным розовым алмазом, внутри которого бычилась обычная комнатная муха.
Надо сказать, что Михаил Иосифович совсем не удивился. Находку свою он принял скорее как данность, явившуюся ему не благодаря стечению обстоятельств, а как следствие всеобщей связанности событий. Внимательно изучив алмаз пытливо сузившимися глазами, воровато сунул его в карман и порылся пальцем в шлаке на месте находки. И тут же наткнулся на небольшой цветастый матерчатый мешочек (не завязанный), в котором находилось еще три драгоценных камня, обернутых в пожелтевшую газетную бумагу. Они, как и первый, были розовыми, имели точно такие же размеры, но никаких энтомологических начинок в них не содержалось.
Спустившись в горницу, Михаил Иосифович сел за стол, разложил перед собой алмазы и, опершись локтями о бедра, склонился над ними. Черные, давно не скобленые доски столешницы никак не гармонировали с красивейшими детищами естества и Михаил Иосифович, недовольно покачав головой, встал из-за стола и пошел к своему рюкзачку за чистым полотенцем.
На вафельном полотенце алмазы тоже не смотрелись, вернее преобычный предмет человеческого обихода оскорблял их достоинство, и они делались какими-то недовольными, даже, казалось, съеживались от обиды. Не смотрелись они также на футляре для очков, на перевернутой тарелке, на монографии по технологии разделения изотопов радиоактивных элементов (ее, свое детище, Михаил Иосифович всегда носил с собой), ни на чем не смотрелись.
И Михаил Иосифович спрятал розовые кристаллы в мешочек, предварительно, конечно завернув их в обрывки газеты (за ней пришлось сходить на чердак). Но когда мешочек был помещен в середине стола (именно помещен, а не брошен), его осенило. Вынув и освободив алмазы от оберток, Михаил Иосифович пошел во двор, отыскал на завалинке местечко, поросшее ровной изумрудной травкой, и любовно разложил на нем ослепительно сверкавшие кристаллы. Но и здесь, на природе, алмазы казались чуждыми...
Михаил Иосифович расстроился. Потоптавшись во дворе, вернулся в дом, походил взад-вперед и, ничего не измыслив, решил перекусить. Достал термос, бутерброды, устроился у окна и стал есть, посматривая на задумчивое северное озеро. Алмазы лежали посередине стола. Мысли его, конечно, были о них. Он не думал, как и откуда появились эти розовые кристаллы в деревенском доме – он знал, что они доподлинно не с Зимнего Берега, коренного месторождения алмазов, несколько лет назад обнаруженного в Архангельской области. Он не думал, как в один из них попала муха – он знал, что они, с мухой и без нее, это чудо, природное или рукотворное. Он думал, что эти алмазы, прекрасные, таинственные, невозможные, совершенно переделавшие его, должны быть частью чего-то чудесного, чего-то чрезвычайно значащего и даже, может быть, страшного. И что именно ему, Михаилу Иосифовичу, ему, в руки которого они были ниспосланы, предстоит сотворить это не хватающее Нечто, Нечто, в пределах которого необходимо реализуется все совершенство этих розовых богов Вселенной.
Забыв о бутербродах и кофе, стынущем в колпачке термоса, Михаил Иосифович смотрел на алмазы и в мозгу его зрело решение. "Вечность, истинная вечность, могущая ежесекундно и никогда превратиться ни во что! – думал он, чувствуя, что мыслит плодотворно. – Самое твердое в мире вещество, и самое хрупкое! Вечное, пока не ударишь! Самое красивое, самое насыщенное светом вещество, в мановение ока превращающееся в банальную сажу! Вечное, пока не сожжешь! О, господи, я придумал им место!
И забыв о бутербродах, о кофе, о чемодане, о жене Жанне Андреевне, Михаил Иосифович сунул мешочек в карман брюк и ушел на ближайшую автобусную остановку. Через сутки он был в Москве, а еще через сутки с головой ушел в осуществление своего сумасшедшего проекта.
2. Алмазы сдерживают смерть. – "Хрупкая Вечность" и Сом Никитин. – Розовое пламя оживляет воспоминания. – Такого не похоронишь. – Баклажан не хочет обмана.
На осуществление проекта у Михаила Иосифовича ушло двенадцать лет, целых двенадцать лет, которые, впрочем, пролетели для него единым мигом. Необходимое количество плутония ему удалось собрать лишь в конце 1993 года.
К концу 1995 года в глубоком подвале его дома, располагавшемся в пределах Садового кольца (рядом с Поварской улицей) он соорудил алтарь, центральную часть которого занимала плутониевая бомба мощностью приблизительно в 500 килотонн. Она представляла собой устройство из нескольких частей. Соединение их с превышением критической массы могло произойти только в том случае, если верхняя часть бомбы – полусфера в мощной оболочке из свинца и никеля – подалась бы хоть на миллиметр к нижним своим частям. В результате даже такого незначительного движения оказались бы задействованными весьма сложные вспомогательные механизмы, слаженная работа которых привела бы к немедленному образованию на месте Москвы и прилегающей к ней части Московской области безжизненного радиоактивного пепелища. Но вся соль этого устройства была в том, что верхняя часть плутониевой бомбы отделялась от нижней... четырьмя розовыми алмазами! Выбор плутония в качестве начинки для бомбы не был случайным. В единении Плутона, бога мрачных недр, бога недосягаемой глубины с исторгнутыми им алмазами, богами света, Михаил Иосифович видел некий тайный смысл.
Несколько лет (примерно до середины 1996 года) Михаил Иосифович единолично поклонялся созданному им мерилу Вечности (с женой и ее компаньонкой он развелся по соображениям конспирации). Радиоактивный фон в "святилище" не превышал 1000 микрорентген в час, что для вдоль и поперек облученного расхитителя социалистического плутония было сущим пустяком.
Время шло, крыша у Михаила Иосифовича съезжала все больше и больше, жить оставалось все меньше и меньше, и он решил найти своему кумиру верных служителей, которые могли бы восторгаться бомбой и после его смерти. Такие, как он, видят друг друга издалека, и ему не составило труда организовать разношерстую секту численностью в семнадцать человек.
Своим заместителем по кадрам сумасшедший физик назначил полковника ФСБ, ушедшего на пенсию по состоянию здоровья. За двадцать пять лет службы в органах этот человек заработал десяток правительственных наград, именной пистолет, несколько маний и один премилый бред. Навыки, полученные им на Лубянке, а также на оперативной работе в Афганистане, Египте, Анголе и в некоторых других странах, позволили ему тщательно законспирировать секту, а также поднять контрразведку на уровень, исключавший утечку какой бы то ни было информации, не говоря уж об утечке членов.
Сом Никитин попал в секту случайно. По пути в Старый Оскол, в окрестности которого из Таджикистана, разоренного междоусобицами, бежали многие его русскоязычные друзья и собутыльники, он заехал в Москву и надолго осел на Ярославском вокзале в качестве бомжа. Там его подобрал один из активистов Хрупкой Вечности (так, в конце концов, назвал Михаил Иосифович свою тайную эстетическую организацию, назвал, напрочь забыв, что плутоний имеет период полураспада около восьмидесяти миллионов лет и, следовательно, бомба когда-нибудь, но утратит свою взрывоопасность).
После того, как Сом вышел из запоя, его обработали (как морально, так и медикаментозно – от педикулеза и чесотки). Месяца через два пристального наблюдения на него был возложен еловый венок кандидата в члены секты. С этого самого момента он был обязан ежедневно думать о том, что самое вечное, самое устойчивое, самое привычное (не важно что) ежеминутно может обратиться в прах. Конечно, ему не показали бомбу – на низшем уровне членства не полагалось не только видеть ее, но и знать о ней.
Трезвый Сом всегда был излишне активным и любознательным. Невзирая на неусыпную деятельность шефа контрразведки и четырнадцати его помощников, он довольно скоро узнал, что в подвале дома, в котором происходили собрания и посиделки, находится нечто, напрямую связанное с его основной профессией, то есть с поисками полезных ископаемых. Это знание возбудило его любопытство и, ради удовлетворения последнего, он решил наступить на горло собственной песне и продолжить свое членство в невыносимо и постоянно трезвой секте.
Бомбу он увидел через год, когда и забыл, как пахнет спиртное. Шефу контрразведки в этот день предстояло сделать научный доклад по внутренней теме 009801А-44 "Хрупкая Вечность и развал Российской империи" и он, донельзя возбужденный, ничего не видел и не слышал. Его помощники также были поглощены вожделением предстоящего события и окружающее воспринимали весьма неадекватно действительности. И Сом смог незамеченным проникнуть к алтарю и увидеть бомбу.
Бомба его не поразила, его поразили алмазы, вернее один из них, тот, который выполнял свою природоохранительную роль на переднем плане. Увидев его и муху внутри, Сом Никитин испытал чувства, весьма близкие к чувствам, испытанным Михаилом Иосифовичем в Архангельской области на чердаке старого северного дома.
Алмаз, сверкавший розовым пламенем, всколыхнул воспоминания – Сом Никитин ведь видел почти такие же на Кумархе, видел, но не поверил своим глазам. Теперь же алмаз вернул себя, пронзив собой время, вернул, чтобы вновь заворожить его, Сома, своей невозможностью, своей вечной силой, своей диалектикой (единство и борьба противоположностей!), своей иронией (засиженный мухой фетиш человечества!).
И Сом решил завладеть драгоценностью единолично. Да нет, ничего он не решил, просто алмазное пламя вошло в его сердце, в его измученный трезвостью испитый разум и он, ничего не понимая, начал действовать, как заведенный.
Разломав венский стул, стоявший у стены напротив алтаря, Никитин с превеликой осторожностью расклинил гнутой его ножкой щель между фронтальной нижней и верхней частями бомбы, вынул освободившийся алмаз, полюбовавшись с минуту, сунул его в карман и прошел (руки в брюки), в актовый зал, прослушал там лекцию о развале сверхмощной державы и смылся под шум заключительных аплодисментов.
Конечно, если бы Сом подумал, если бы его измученный мозг мог думать, то он, в конце концов, допер бы, что красть алмаз нельзя, ибо очень опасно и не только для него, но и для всего человечества.
Еще он допер бы, что Михаил Иосифович в глубине своей взбудораженной души, души, бесконечно изможденной ежесекундным умственным трудом, желал, чтобы когда-нибудь похищение алмаза случилось, желал поставить человечество на грань жизни и смерти, поставить, чтобы оно, наконец, себя оценило и смогло, захотело, наконец, спастись, желал и потому запретил Полковнику установить в святилище телекамеры и двери с секретными замками.
Неожиданное свершение этого подсознательного желания (без сомнения, внушенного мухой) вкупе с потрясением, испытанным им при виде ножки венского стула, торчащей из его алмазно-плутониевого детища, привело бедного гения к третьему по счету инфаркту.
Умирая, Михаил Иосифович попросил похоронить себя рядом с бомбой... И удалить, наконец, из нее ножку.
Руководители секты выполнили лишь последнюю просьбу – рытье могилы рядом с бомбой, лишившейся одной из своих опор, было признано ими опасным.
...Хоронила Михаила Иосифовича вся научная общественность Москвы, хоронила на Новодевичьем кладбище. Было много поминальных статей в газетах, в том числе и иностранных, его именем даже назвали какой-то физико-математический институт (кафедру?) в Екатеринбурге и улицу то ли в новосибирском Академгородке, то ли в Ижевске, то ли в Сарове, то ли в другом секретном атомном городке.
Но суть данной части нашего повествования не в этом. Дело в том, что вес верхней части сакральной бомбы был рассчитан Михаилом Иосифовичем так, что он мог выдерживаться в течение сколь угодно продолжительного времени лишь четырьмя алмазами. Три же алмаза (особенно два диагонально расположенных) могли в любой момент разрушится от скалывающих напряжений, ведь алмаз при всей его твердости является чрезвычайно хрупким минералом... Достаточно было большегрузному автомобилю, проезжающему по Поварской (цементовозу, к примеру), наехать на обломок кирпича или просто попасть задним колесом в колдобину, и через несколько секунд Первопрестольная перестала бы существовать в принципе.
И Баклажан, да, да Баклажан, бывший первым помощником Михаила Иосифовича, конечно же, знал об этой опасности. Безусловно, он мог сунуть на место украденного алмаза нечто блестящее, даже настоящий алмаз соответствующего размера, ведь денег у него, бывшего бандита-рэкетира, а потом и оперативного помощника видного экспортера сырой нефти, было достаточно. Но чтобы эта "реставрация" оставила бы от сакрального смысла Хрупкой Вечности? Все превратилось бы в подделку, в пародию, в насмешку, в религию, как и все религии, основанную на обмане. А Баклажан, всю свою отвратительную прежнюю жизнь проживший среди жуликов и обманщиков, не хотел обмана. И, поручив судьбу столицы большегрузным автомобилям, бросился в погоню за Сомом Никитиным. Бросился в погоню, не минуты не сомневаясь, что алмаз будет возвращен.
3. Никого нет. – Первый раз под землей. – "А-а-а!" Синичкиной. – Еще "А-а-а! – И еще. – Они мне, похоже, сочувствуют!!? – Красные глаза и длинное имя.
До третьего штрека надо было идти минут десять. Пройдя метров пятьдесят, мы остановились, и минуты три слушали тишину. Так, на всякий случай. Или, скорее, для того, чтобы обмануть самих себя – наш скандал на устье, особенно крик Синичкиной, без сомнения был слышен во всех уголках штольни; и люди Баклажана, находись они в ней, вряд ли позволили бы себе переговариваться.
Услышав лишь тихое журчание воды, струившейся по водоотводной канавке, мы продолжили путь. Ствол штольни имел ухоженный вид – водосточная канавка была добросовестно почищена, небольшие завалы разобраны, а через крупные устроены удобные проходы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42