А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Синичкина же, закончив обследование, поднялась, подошла к стоявшему на заднем плане Али-Бабаю, и, молниеносно приставив к его груди дуло пистолета, спросила:
– А что мы будем делать с этим субчиком?
Жены араба заволновались, подступили к мужу с явным желанием защитить его от посягательств Анастасии.
– А почему мы должны с ним что-то делать? – удивился я.
– Ты что, Черный, не понимаешь, что это он мину поставил? – с недоумением посмотрел на меня Валерий.
– Он не мог поставить ее так бездарно... – покачал я головой. – По минному делу Али-Бабай один из лучших знатоков в восточном мире. А эта поставлена на уровне домашней хозяйки или в лучшем случае подслеповатого библиотекаря.
– Почему ты решил, что мина поставлена дилетантом? – обернулась ко мне Анастасия.
– Смотрите, он закопал ее слишком глубоко, – начал я наводить тень на плетень, неуверенный в том, что именно Али-Бабай поставил мину. – И черт те как закопал, вон, по отметинам на кровле видно, что вектор взрыва был направлен от Сашки. Так что не надо трогать араба. Если ты его прикончишь, то пойдешь на поводу у того, кто это сделал.
Али-Бабай подтвердил мои слова:
– Черный правда говорил. Если я бомба ставил, вы все бы взрывался мелкий кочка.
– Тогда и в самом деле получается, что в штольне еще кто-то кроме нас есть? – опустив пистолет, посмотрела на меня Анастасия.
– Я в этом не сомневаюсь, – ответил Веретенников, взваливая Кучкина мне на спину.

* * *

В кают-компании, я уложил раненого на помост, присел рядом и вздохнул:
– Тринадцать человек на сундук мертвеца. И не одной, черт побери, бутылки рома.
– Было тринадцать, осталось девять целых девяносто девять десятых, – вздохнул Сашка, ощупывая свою раненую ногу.
Я улыбнулся:
– Ты вычел из тринадцати Полковника с Баклажаном, Гюльчехру и свой член?
– Член? – заволновался Сашка, ощупывая соответствующее место.
– Я аптека пошел принесу, – сказал на это Али-Бабай, усмехнувшись. И ушел с женами к себе. Через десять минут он вернулся с аптечкой, а еще через пятнадцать Кучкин был весь обклеен пластырями, обколот антитоксином, обезболивающими и укрепляющими средствами.
Полюбовавшись своим творчеством, араб отправился к себе, пообещав вернуться через час.
– Все-таки мне кажется, что это он мину установил, – сказал Кучкин, как только звуки шагов подземного араба стихли. – Просто торопился при установке, вот она и не сработала в полную силу.
– Конечно он, – согласился Веретенников. – Вы заметили, что раньше красноглазый с женами всегда шел впереди нас, а сегодня в арьергарде пристроился?
Проговорив это, он посмотрел на меня победителем. Я, озадаченный весомостью его довода, задумался и Кучкин начал ковать железо, пока горячо:
– Пока Али-Бабая нет, давайте решим, что с ним делать.
– А что тут решать? Забьем ночью дверь гарема гвоздями и все дела, – предложил Веретенников, зевая. – Я где-то видел ящик с сотками.
– Нет, – покачал головой Кучкин. – Половинчатые меры ведут к половинчатым результатам. Как только он вернется, я его пристрелю. Вы как хотите, а я предпочитаю спать спокойно. Особенно в ночь перед долгожданным освобождением.
– А откуда у тебя пистолет? – удивился я.
– Анастасия дала! – выцедил Сашка, с вызовом на меня глядя.
Смерив изумленным взглядом непроницаемую Синичкину, я улегся на помост и задумался:
"Понятно, что Кучкин просто метит на место главного злодея нашего подземелья. Убив подземного араба, он получит такое желаемое им "моральное" преимущество и сможет претендовать на роль главаря нашей бригады, точнее шайки. Веретенников уже держит его сторону, Синичкина, вроде, тоже не против того, чтобы он заказывал музыку, второй свой пистолет отдала... До выхода на поверхность осталось всего ничего, может так случится, что совсем ничего – пробить кварцевую пробку, ну, еще метр рыхлятины преодолеть. Работы, в общем-то, и нет, рабочие руки теперь особо не нужны. И сегодня же Кучкин убьет Али-Бабая и заставит его жен работать в забое вместо себя. Заставит... Потом с благословения Синичкиной постарается прикончить меня с Валерой. Прикончит и будет вино попивать, ожидая пока к нему жены наследные из забоя не прибегут и не скажут: "Сашенька-бей, выход готова, иди свежий воздух дышать"!
Да, так и будет, если я не предприму контрмер. А Синичкина? Она тоже может что-нибудь выкинуть. Как она изменилась за последнее время! Кошечка превратилась в камышового кота.
Вот, блин, попал в переплет! И ничего не придумаешь... Пистолет, что ли, вынуть и разоружить их? И они вынут, вон, Сашка глаз с меня не сводит. И будем мы, как в дешевых гангстерских фильмах друг друга выцеливать... И самое интересное, что и они все думают точно так же, как и я. И приходят к мысли, что лучше всего пожелать окружающим спокойной ночи несколькими нажатиями курка. Смыться что ли? Спрятаться в дальней рассечке и подождать, пока они прорвутся на волю? Если они, освободившись, даже завалят взрывом гранат древняк, его запросто разобрать можно. Фиг с ними с этими алмазами, выберусь, вернусь к Ольге, баклажаны для души и воспоминаний буду выращивать... Нет, от Синичкиной не убежишь... Она меня на расстоянии чувствует. Под землей найдет. Надо ей что-то от меня. Ведьма... По крайней мере, очень похожа на молодую матереющую ведьмочку...
А Ольга меня к себе не пустит... Совсем мы стали чужими людьми... Ну, женщина! Все из-за нее! Жестокая, целеустремленная и несчастная в этом. Вот ведь прав был старина Юнг – не может стать счастливой женщина, не любившая своего отца!
Воздуха все меньше и меньше. Все подря-я-д зева-а-ют".
– Ты чего задумался? – вернул меня под землю мелодичный голос Анастасии.
– Да вот думаю, как живот свой уберечь, – честно ответил я, продолжая позевывать. – Какие-то вы не такие... Боюсь я вас. Первый раз без Баламута и Бельмондо на дело вышел и – боюсь. Цели у вас дурацкие, не человеческие... А мои друзья – люди... Вот если бы они вместо вас здесь были! Мы бы жизнью наслаждались, пока вино не кончилось, а женщины не отяжелели (последнее я для ушей Синичкиной сказал: хоть и ведьма она, но сразу видно – о ребеночке мечтает), а потом походили бы чуток, туда-сюда, руки за спину заложив, напрягли бы извилины и нашли бы дорожку наверх, то есть к ближайшему магазину... И со всеми бы в мире жили: и с Али-Бабаем, и даже с тобой Кучкин...
– Да брось ты! – мелко рассмеялся Кучкин, потрагивая указательным пальцем ранку на правой скуле. – Развел философию из-за какого-то засранца-иностранца. Мы же друзья с тобой давние... А этих розовых стекляшек на всех хватит.
– Ну-ну, – вздохнул я, решая, что делать.
А когда решил, что пусть Бог решает, а мне неплохо бы и подкрепиться, где-то в глубине штрека бухнул обвал. Не знаю, что нас подтолкнуло, но мы с Анастасией вытащили пистолеты и бросились на звук, напрочь забыв о том, что в штольне орудует таинственный минер.
Обвалилась рассечка, расположенная чуть подальше той, в которой мы с Синичкиной провели нашу первую ночь (ночь?). Эта выработка также была забрана дверью. Открыв ее, я увидел ужасное зрелище, вдвойне ужасное в желтом свету серебряной "летучей мыши", испуганно прижавшейся к правой стене выработки. Рассечка, видимо, представляла собой филиал (или запасной аэродром) гарема Али-Бабая. В ней не было полатей; кошмы, покрытые цветастыми ватными одеялами, лежали прямо на полу и на этих одеялах громоздились упавшие с кровли глыбы или "чемоданы", как их называют горняки. Из-под ближайшей глыбы, тонны в полторы весом, если не больше, торчали четыре ноги: между двумя женскими, обнаженными, разведенными в стороны (ступни пятками вниз), располагались две мужские в приспущенных брюках, мягких кожаных сапогах и остроносых калошах (пятками вверх).
Это было ужасное зрелище. Я стоял, пытаясь сдержать нервную дрожь в руках, стоял и смотрел, как одеяло постепенно пропитывается черной кровью, кровью сочащейся из-под глыбы, я стоял, а огонек в "летучей мыши" метался, метался, не в силах, наверное, смириться с жуткой кончиной верного хозяина...
– Прекрасная смерть! На бабе умер, об этом можно только мечтать! – попытался шутить подковылявший Кучкин.
Я смолчал, а он, обращаясь к застывшей рядом Анастасии (белая вся, губы трясутся, нет, это не ведьма, обычная женщина!), сказал:
– Если позволите, мадам, я тут немножко помародерствую.
И, не дождавшись реакции, подошел к месту трагедии и принялся стягивать сапог с правой ноги Али-Бабая. Но не преуспел в этом – нога оторвалась от раздавленного торса, и Сашка чуть было не опрокинулся на меня. Высказавшись по этому поводу ("твою мать!"), он потер больную ступню, осторожно уселся на пол, положил трофейную конечность на колени и поискал что-то под голенищем сапога. Оказалось – нож араба, прекрасный нож ручной работы с ручкой слоновой кости, инкрустированной золотом и серебром. Три года назад я несколько раз видел этот великолепный нож, подарок Саддама Хусейна, в руках Али-Бабая и столько же раз завидовал ему – такой он был красивый и в руки просился.
Едва сдержавшись от высказывания претензий на Сашкину добычу, я вывел Анастасию из рассечки. Следом за нами, постанывая от боли в ноге, вышел Кучкин. Метров через пять нам встретилась Мухтар (мне уже удавалось отличать жен Али-Бабая друг от друга по росту, а также по неуловимым деталям покроя их строгой фундаменталистской одежды).
– Гульчатай, покажи личико! – заржал довольный Кучкин. – С освобождением вас! Муженек твой, того, на небо улетел, на Зухре улетел, так что милости просим к нашему огоньку.
Мухтар, ничего не ответив, обошла нас стороной и продолжила свой путь к месту гибели супруга.
– Вернись, с дитем приму! – закричал ей вслед Сашка.
Чертыхнувшись, я пошел вслед за вдовой, и вдвоем мы завалили ноги Зухры и Али-Бабая камнями. На обратном пути мою голову сверлила мысль: откуда Кучкин мог знать, что погибла именно Зухра?

6. Штирлиц и родимое пятно в форме бабочки. – Он знает все. – Любовь в беспросветной заднице. – Белый шелковый тюрбан, голубой халат, такие же шаровары. – Опять кричат...

– Тринадцать человек на сундук мертвеца, – сказал я, забравшись в кают-компании на помост.
– Было тринадцать, осталось восемь, – с удовлетворением сказал Кучкин, устраиваясь рядом со мной. – Ты помнишь этот фильм... Ну, то ли "Десять негритят", то ли "Тринадцать негритят" назывался?
– Ну, помню... – ответил я, увлеченно ввинчивая штопор в пробку бутылки красного портвейна.
– Так там женщина всех убивала. Милая симпатичная женщина... Девушка, можно сказать. Очень похожая на твою Синичкину (Анастасия ушла в гарем на экскурсию и не могла слышать его слов)...
– Чепуха! – поморщился я, тужась вытащить пробку. – Он не могла убить ни Полковника, ни Баклажана... Мы все время были вместе. Ну, почти все время.
– Да, не могла убить, – согласился Сашка. – Но не все еще потеряно: нас еще восемь человек осталось, из них пять женщин. А женщины с особым удовольствием убивают женщин... Особенно красивых...
– А ты откуда знаешь, что красивых? И вообще, как ты по ногам определил, что это Зухру придавило?
– Мухтар рассказывала. Говорила, что на лодыжке, мм... левого, ближе к коленке, у Зухры красуется небольшое родимое пятно в форме небольшой бабочки. От которого Али-Бабай был без ума и без памяти. Ты должен был его заметить.
– Пинкертон... – проговорил я, припоминая ноги женщины погибшей в рассечке. Действительно, нечто подобное на лодыжке у нее было.
Кучкин хмыкнул и, приняв серьезный вид, заговорил доверительно:
– В общем, давай, последим за Синичкиной в четыре глаза. Ты меня знаешь, я тебя знаю, а она кто? Без году неделю с ней знаком... Трахнул пару раз – и уже доверенное лицо. Странный она человек, согласись. Про алмазы знает, про древняк знает, сама невольницей себя называет, – я вскинул бровь, – а ведет себя как царица... А если бы ты видел, как она с "макаром" управляется – как ковбой заядлый со "смит-вессоном".
– А ты откуда все это знаешь? – дал я выход своему удивлению.
– Наблюдательный я. Папаня учил. Налей и мне, что жмешься? Красное вино, говорят, все раны заживляет.
Я налил.
– Ну, если ты такой наблюдательный, скажи мне, где сейчас Валера Веретенников?
– Он в пищеблоке с одной из вдовушек Али-Бабая ужин готовит, – хитро посмотрел на меня Кучкин. – У них, понимаешь, взаимная симпатия полчаса назад начала наклевываться.
– Полчаса назад?
– Ну, не полчаса назад, это я пошутил, – засмеялся Сашка. – Они в паре с Лейлой в забое работали, вот и сплотились. Чуть ли не буквально.
– Ну, ты даешь! Родимые пятна знаешь, имена...
– Ага, все знаю! – захвастался охмелевший Сашка. – Гюльчехра, приснопамятная, у бабая старшей женой была. Зухра приснопамятная числилась любимой, Мухтар – на музыкальных инструментах до сих пор играет и танцует, Ниссо с ударением на "о" – старпом, то есть старшая помощница, Лейла – по стихам специалистка, по ночам ему Хафиза читала, а младшенькая Камилла, точнее, Камиля с удареним на "я", просто так, для духовности души содержалась. Он и не спал с ней практически.
– Ну, ты даешь, Шерлок Холмс! А кто Баклажана кончил, знаешь? И вообще, откуда у него такая кличка?
– Интересный вопрос. Рассказывал он мне про свою кликуху. В первую ночь здесь, на Кумархе. Она по фамилии Баклажанов образовалась, фамилии, даденой в детдоме, даденой, потому, что и в детстве его морда личности от злости и гнева фиолетовой становилась. А настоящая фамилия у него, ты не поверишь, Юденич. Когда в школе поход его однофамильца на Петроград проходили, учительница истории по секрету сказала ученикам, что этот беляк весьма доблестно воевал в Первую мировую в Закавказье и Турции. А потом, уже в наше время, в девяностых годах, наш Баклажан-джан узнал, что если бы не Великая Октябрьская революция, то генерал Юденич купал бы своих коней в Индийском океане. После Средиземного моря. Вместо того чтобы умереть в безвестности где-то в Финляндии. Этот факт истории так нашего Баклажана поразил, что он достал фотографию генерала. И поразился еще больше – до того генерал был на простого мужика похож. Хоть и с бакенбардами и бородой. А потом прочитал про него кое-что. Как он Гражданскую без охотки и бесцветно со своими, хоть и красными, воевал. И задумался. Скобелев над Дарданеллами стоял, Юденич мог к южным морям выйти. И ничего от них, а потом и от империи, не осталось. Почему не осталось? Потому, что не дошли до конца. А почему до конца не дошли? И вообще, что такое конец? Что такое великое? Эти вопросы нашего Баклажана здорово смутили... Задумался он над смыслом жизни и смерти. И через эту задумчивость попал в секту Михаила Иосифовича. А тот ему все быстро объяснил. Что в этом текущем человечестве смысла вообще нету. И поэтому надо сделать из него другое, окончательное человечество, с нетленным смыслом и значением... И тогда каждый человек поймет свой путь и будет его проходить с ежедневным удивлением и вкусом...
– Ты-то понимаешь, что он вам с Веретенниковым про бомбу рассказывал, только потому, что решил вас убить? Еще тогда решил?
– Понимаю, конечно. Решил убить или сделать своими единомышленниками... И я...
Сашка замолчал, недоговорив. С полминуты он, сморщившись, ощупывал больную ногу; затем продолжил:
– А насчет того, кто Баклажана с Полковником убил, и кто мину ставил, есть у меня одна мыслишка, но я позже тебе ее озвучу.
Сашка еще что-то хотел сказать по поводу своих догадок, но в штреке (со стороны пищеблока) послышались шаги.
– Слышишь? Это Валерка с Лейлой идут... – сказал он завистливо.
– Ты и шаги различаешь Чингачгук Большой Змей? – засмеялся я.
– Различаю, различаю, – буркнул Сашка и, придвинувшись, зашептал мне в ухо:
– Так, значит, договорились насчет Синичкиной? И еще этот Веретенников... Мне отец про таких рассказывал... Вот ты – открытый, душа нараспашку, всегда можно догадаться, о чем ты думаешь, и что собираешься делать, да и догадываться не надо – сам скажешь или проболтаешься. А этот – расчетливый! Он все рассчитает, где надо скажет, где надо дернет, где надо стукнет... Бойся его! Ты с ним не одну ведро водки выпил, но не знаешь, что с двойным дном он человек. Вот увидишь, следующий выход – его.

* * *

Мне ничего не оставалось делать, как недоуменно пожать плечами и налить себе вина. В тот момент, когда Веретенников с Лейлой входили в кают-компанию, стакан был у моих губ. Выпив, я посмотрел на парочку и попытался осмыслить слова Кучкина. Но тщетно – впитавшийся в кровь алкоголь окрасил все вокруг в лирические тона, и мне расхотелось думать. К тому же со стороны гарема уже минут десять доносилось бренчанье дутара – заунывное, расслабляющее, настраивающее на бессмысленное валяние на коврах. И, поддавшись вину и звукам, я откинулся на подушки, прикрыл веки и стал наблюдать за Валерой и Лейлой.
...Валерка, казалось, забыл обо всем на свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42