А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Поморщившись, он сказал:
– Пойдемте, господа, посмотрим на алмазы. Не сидеть же тут на мыслях о Поварской.
Допив початую бутылку вина, мы пошли в третий штрек. Перед тем, как войти в рассечку, в которой, как я думал, пряталась алмазоносная трубка взрыва, решили навестить Баклажана с Полковником. Но в темнице Али-Бабая их не оказалось.
Наших пленников кто-то выпустил.

7. Подземные лабиринты. – Вооружены, опасны и с женщиной. – С помощью рабов на волю? – Замазал видение пластилином. – В третьем штреке стреляют...

Пятая штольня была пройдена для опробования трех субпараллельных оловоносных турмалиновых жил. После того, как ее ствол проткнул их все, из него в обе стороны по жилам было пробито шесть штреков (три на запад, три на восток). В последующем из этих штреков для подсечения оперяющих жил были пройдены квершлаги и вспомогательные выработки, некоторые из них – из штрека в штрек. В конечном счете, под землей образовался сложный лабиринт. Искать в нем сбежавших пленников Али-Бабая было весьма опасно: они могли прятаться за каждым углом с занесенным над головой забурником Забурник – короткая буровая штанга; используется в начальной стадии бурения шпуров.

, благо последних кругом валялась тьма.
– Интересные шляпки носила буржуазия! – проговорил я, почесывая затылок. – Кто же их выпустил, Али?
– Пока не знаю... – ответил подземный араб, как мне показалось, не вполне искренне.
– Кроме тебя и нас в штольне есть еще кто-нибудь?
– Да, – ответил Али-Бабай.
– Кто они и где находятся?
– Мои жены. Они в гареме.
– А сколько их? – спросил Веретенников с уважением.
– Две, – ответил я, вспомнив, как Али-Бабай рассказывал мне о ссоре своих супруг.
– Нет, шесть – поправил меня подземный араб.
– Откуда столько? – удивилась Синичкина.
– Сами пришли, – пристально посмотрев, ответил любимец женщин.
– Иди, погляди, все ли на месте, – приказал я.
Араб ушел. Вернувшись минут через пятнадцать, сказал, глядя в землю, что старшая его жена, Гюльчехра, сбежала в неизвестном направлении. Прихватив с собой пистолеты, отобранные у Баклажана и Полковника.
– Сумасшедший дом, – удрученно покачал головой Веретенников. – Подземной гражданской войны нам только не хватало. И это вместо того, чтобы попытаться всем вместе как-то вырваться.
– Ты прав насчет сумасшедшего дома, – согласился я, усаживаясь на корточки. – Надо фонари потушить, чтобы не светиться. Интересно, на кой черт они сбежали?
– Понимаешь, у Баклажана одно на уме: алмаз с мухой добыть поскорее, добыть и бежать вместе с ним к своей бомбе, – ответил Валерий, потушив свой фонарь и сев со мною рядом. – И ты увидишь, он своего добьется, он придумает, как отсюда выбраться. Это не человек, это скала!
– Знаю, что он придумает. Отловит нас по одному, кандалы наденет и скалу заставит долбить...
– Скалу долбить? – удивилась Синичкина, продолжая стоять с зажженным фонарем.
– Конечно! Такие люди, как он, знают, что против лома нет приема. Давайте хохмы ради посчитаем, сколько у нас уйдет времени на долбежку... Толщина пластины, которая выход нам перекрыла, метров десять. Состоит она из значительно метаморфизованных и окварцованных сланцев, где-то XVIII категории крепости. А сколько нас здесь работников? Нас пятеро, да жен Али-Бабайевских шесть...
– Всего тринадцать... – забегал глазами Кучкин, сосчитав на пальцах подземное народонаселение. – Чертова дюжина... Не к добру это...
– Да ну тебя в задницу, – поморщился я, вспомнив несколько печальных случаев, связанных с числом 13. Вытряся воспоминания из головы, продолжил свои расчеты:
– Так значит, нас тринадцать... Баклажан с Полковником, конечно, работать не будут – надо ведь кому-то и надсмотрщиками быть. Наверняка некоторые жены Али-Бабая так хрупки и обаятельны, что кувалды не подымут. Значит, человек семь всего наберется. Если всемером работать посменно – кувалды и зубила здесь найдутся – то за сутки сантиметра на два можно к выходу продвинуться. Это значит, что примерно через пятьсот дней мы продолбим пластину насквозь, сквозь рыхлятину, которая за ней лежит, еще пару месяцев пробиваться придется... Короче, года через два выберемся. Мы с вами – изможденные, кожа да кости, а Баклажан с мешком бриллиантов и пистолетом в руке. С пистолетом, чтобы там, наверху поставить наши кожи с костями к стенке. Вот, братцы мои, что нам грозит, если мы проиграем войну с Баклажаном...
– Войну? – испугался Кучкин.
– Да войну. И если мы хотим ее выиграть, выиграть, чтобы пробиться к выходу добровольно, а не под дулом пистолетов Баклажана и Полковника, мы должны прямо сейчас пойти и взять под свой контроль склады продовольствия и снаряжения.
– Может быть, сначала посмотрим на алмазы, – предложила Синичкина не вполне уверенно.
Я согласился – мне самому не терпелось взглянуть на алмазоносную кимберлитовую трубку. Оставив Али-Бабая у выхода из рассечки, мы пошли в ее глубину. Рассечка была пройдена по кварцитам и неплохо помыта Горные выработки перед документацией и опробованием отмывают от пыли, налипшей в ходе проходки.

и поэтому мне не потребовалось много времени, чтобы убедиться в том, что никакой кимберлитовой трубки взрыва в ней нет. И не только трубки, но вообще ничего, ничего, кроме голимых кварцитов.
– Похоже, алмазы Сому привиделись... – пробормотал я, раздумывая, расстраиваться мне или нет.
– Может быть, трубка взрыва сидит где-нибудь в другом месте? – заволновалась Синичкина. – Ну, подумай!
– Все остальные рассечки этого штрека я знаю, как свои пять пальцев, многие из них сам документировал.
– А в другом штреке?
– Да ты что так волнуешься? – изумился я настойчивости девушки. – Зачем тебе алмазы перед смертью?
– А я умирать не собираюсь, – огрызнулась Синичкина. – В том числе и в твоих объятиях.
– Да женщина она, Черный, понимаешь, женщина! – усмехнулся Кучкин, довольный, что мне надавали по ушам. – А у женщин к побрякушкам особое отношение, оно, понимаешь, к жизни и смерти безотносительно. Давай, пошевели мозгами, и вспомни, где они могут быть...
– Ну, разве что в первом штреке, он первый слева от устья, – пожал я плечами. – Там мы одну рассечку из предпоследней пары Рассечки из штреков обычно проходят парами (направо, налево).

удлиняли, и Сом ее документировал. Но туда идти опасно, во-первых, подстрелить могут, а во вторых, штрек этот обвалился весь – его в весьма неустойчивых породах проходили.
– Никто тебя не подстрелит, я танк тебе сделаю! – сказал Кучкин, явно стараясь потрафить Анастасии. – Пошлите за мной!
И, весь деловой, пошел к выходу из рассечки. За ним, на секунду задержав взгляд на моем лице, пошла Синичкина.
"Танком" Кучкин назвал 0,8-ми кубовую вагонетку, забытую проходчиками в конце третьего штрека. Помимо вагонетки проходчики при ликвидации штольни "забыли" также снять рельсы от самого забоя штрека до устья штольни. Выкатив вагонетку в ствол (грохот был будь здоров!), мы потушили свои фонари и по одному (за исключением Али-Бабая, оставшегося в засаде) перебежали под ее защиту. Так получилось, что рядом с вагонеткой расположился я, и мне пришлось тащить ее за собой.
– А ты чего дурью маешься? – спросил меня Кучкин через несколько метров. – Оставь ее. Она ведь и так нас прикрывает.
Я хотел что-то ответить, но в это время в вагонетку, – бах, бах, бах, – ударили три прилетевшие из глубины ствола пули. Одна из них, выпущенная видимо, из "Гюрзы", пробила обе стенки и упала, обжигая, мне за шиворот.
Мы разом бросились на землю и под аккомпанемент ответных выстрелов Али-Бабая побежали, кто, пригнувшись, а кто и на четвереньках, к устью первого штрека. И, не заметив его в темноте, пробежали мимо и бежали до тех пор, пока лидировавший Веретенников не влетел в озеро, набравшееся перед устьевым завалом.
Посчитав, что пули Баклажана нас уже не достанут, я включил фонарь и стал смотреть, как Валерий, стоя по щиколотки в воде, смывает с коленей грязь.
– Давай посмотрим, как быстро вода прибывает, – отдышавшись, предложила Синичкина. И подняв палочку, воткнула ее в самый краешек водной глади.
– Смотри, не смотри – все ясно. Вон сколько за полтора часа набралось! – сказал Кучкин, тем не менее внимательно наблюдая за самодельным футштоком.
Минут через десять стало ясно, что уровень воды поднимается крайне медленно, то есть скорость фильтрации рудничных вод сквозь завал примерно равна скорости их поступления в озеро. Я поздравил друзей с заменой смертной казни через утопление полугодичной отсидкой в насыщенной углекислым газом атмосфере и предложил Синичкиной возглавить экскурсию к предполагаемому месту локализации трубки взрыва. К этому времени Али-Бабай уже присоединился к нам, и мы оставили его на часах на устье штрека.
В давным-давно заброшенной выработке и бывалый проходчик чувствует себя неуютно: везде, в кровле, на стенках, висят заколы ("чемоданы", как их называют горняки) по тонне-другой, а то и более весом. То, что эти чемоданы весьма склонны к падению, демонстрируют их собратья, то тут, то там приземлившиеся на почву выработки.
Но самые незабываемые впечатления ждут подземного путешественника в местах, которые были закреплены рудостойкой. Представьте многометровой протяженности участок, весь заполненный древесно-каменной мешаниной, состоящей из толстых, в тридцать, в сорок сантиметров бревен, сломанных как спички, глыб разного размера, досок обшивки и забутовки...
Представили? А теперь представьте, что все это "живое", то есть способно от легкого прикосновения вашей ноги (руки, головы, плеча) продолжить свое тупое движение в неумолимом гравитационном поле... И еще представьте, что все это еще и непередаваемо красиво в ярком луче шахтерского фонаря: бревна и доски то там, то здесь покрыты пышными купами и нитями белейших водорослей, лужи на свободной почве ярко красны, или оранжевы, или желты, или черны от разнообразных гидроокислов железа и других металлов, глыбы блестят пиритом и капельками сконденсировавшейся влаги...
Синичкина остановилась перед первой такой мешаниной, не в силах продолжать движение. Вдоволь насладившись удивлением, переполнявшим ее выразительные глаза, я поднырнул под рудостойку, выбитую со своего места боковым вывалом, прополз метра полтора под глыбой, на ней лежавшей, взобрался затем на гору породы, уходившую своей верхушкой в освобожденное обрушением пространство, спустился вниз, приметил небольшой выкол на стенке, обрушил его легким движением руки и, (вот, подлец!) отскочив в сторону, заорал предсмертным криком.
К удивлению первой на этот "последний" крик прибежала Синичкина, прибежала и, увидев меня живым и здоровым, одарила значимой оплеухой (такой значимой, что каска с фонарем слетели с моей головы). Сердце мое согрелось от этого неожиданного движения доселе суверенной души, я обхватил девушку за плечи, и чмокнул ее в тронутый грязью носик. Она не отстранилась, наоборот, потянулась ко мне губами...
Этот поцелуй длился несколько секунд не дольше. Но, господи, каким он был емким! Он ничего не обещал, он дарил только себя, он бесконечным смыслом наделял все сущее, сущее, всего минуту назад казавшееся холодным и безотносительным...
Если бы я знал тогда, кто меня целовал...
Завалы в первом штреке следовали один за другим. Эта выработка пятой штольни располагалась ближе к насыщенной водой поверхности, а там, где мокро, там и обрушения – жидкость расширяет даже притертые трещины. Но человек ко всему привыкает и быстрее всего к страху. И пробираясь за мной через последнюю подземную баррикаду, Синичкина спрашивала, почему это я считаю, что эти пушистые нежные растения являются водорослями.
Длина рассечки, последней нашей алмазной надежды, была метров пятнадцать. Ее не мыли перед геологической документацией – заставить проходчиков мыть выработку, мог только уважаемый геолог, а к ним Сом Никитин никогда не относился. Продвигаясь к забою, я думал, какая прорва времени понадобиться, чтобы обстучать ее всю. Но нам повезло – в конце рассечки грязи на стенах было меньше, и у самой подошвы забоя еще издали я увидел синеватого цвета брекчии Брекчия – сцементированная обломочная порода.

.
Это были кимберлиты – глубинные магматические породы, которыми слагаются большинство алмазоносных трубок взрыва.
– Понятно, почему проходчики ее не заметили – отбитой породой была засыпана, – сказал я, присев перед забоем. Голос мой от возбуждения стал резким: я чувствовал – еще немного и я увижу алмазы – величайшее чудо неживой природы, увижу алмазы в естественном залегании, увижу то, что никто и никогда не видел, кроме, конечно, белогорячечного Сома.
Сашка Кучкин устроился рядом со мной. От волнения у него подрагивали колени. Взяв протянутый Веретенниковым забурник, он принялся расчищать обнажение кимберлитов снизу. Через пять минут выход алмазоносных пород стал по площади раза в два больше. Внимательно осмотрев его, я отметил, что к почве рассечки толщина трубки резко сокращается. И что никаких алмазов в ней не видно.
– Нет, однако, никаких алмазов... – озвучил Кучкин мои мысли.
– Не может быть! – воскликнула Синичкина и, оттянув Сашку за шиворот, освободила себе место в первом ряду.
Некоторое время она водила пальцами по кимберлитам, ярко освещенным нашими фонарями. Поводила, поводила, да как воскликнет:
– Ой, смотрите, пластилин!
Сом, вот пьянь болотная, оказывается, замазал видение в виде розового алмаза синим пластилином, который я давал ему для опечатывания вьючных ящиков с секретными материалами. Не мешкая, Анастасия сковырнула замазку алым ноготком и алмаз ударил нам в глаза отраженными лучами уставившихся в него фонарей.
Это было незабываемое зрелище. Оно до сих пор стоит перед моими глазами: Синичкина как будто приоткрыла глазок в светлейший мир, в божественный рай, полный всего того, к чему человек стремиться всю убогую жизнь. И это все, этот свет, лучом неизъяснимого счастья ударил в наши глаза, в наши сердца. Я стоял, ставший совершенно другим, стоял недвижный и трепетный, стоял и смотрел в этот неведомый мир. Еще несколько мгновений и я, сделав несколько шажков, несомненно, очутился бы в этом заждавшемся меня бесконечно-сказочном мире, еще несколько мгновений и я был бы там...
Но Синичкина лишила меня этих мгновений. Она, почувствовав, что я околдован, сказала глухим голосом:
– Это всего лишь алмаз, Женя. Выбей его! И сунув мне в руки забурник, отступила в сторону.
Холод стали вошел в тело. Но я медлил. Мне вдруг показалось: вот, ударю несколько раз железом, раскрошу голубую землю, раскрошу, и бесконечно доброе земное розовое божество, лишившись земной поддержки, немедленно испустит дух, и он, этот дух, немедленно превратится в черный космический холод. Превратится и причинит всем нам, всей Вселенной неисчислимые страдания.
Синичкина, поняв, что я околдован, попыталась взять у меня забурник. Но я, мгновенно превратившись в жалкого человека, в человека, которого отталкивают от добычи в сторону, уселся перед забоем на колени, выбил чудо природы из голубого плена и, с некоторым сожалением отметив, что он без всякой мухи внутри, и, тем паче, без синенького слоника, передал его Синичкиной, а сам принялся искать следующий.
Но ничего кроме двух плохоньких пиропов не нашел.
Меня сменил Кучкин. Довольно быстро удостоверившись, что алмазов на обнаженной поверхности действительно нет, он принялся долбить кимберлитовую породу. Веретенников в это время зачарованно рассматривал блистающий алмаз. В тесной выработке, в свету шахтерского фонаря, на замазанной глиной ладони, он казался и вовсе сверхъестественным. И мне пришлось шутить, чтобы остаться неподвластным этому розовому идолу.
– Ты смотри, не свихнись, как тот физик-бомбостроитель, – сказал я другу, но он, вконец околдованный, не услышал.
Кучкин тоже был вне себя – остервенев от вдохновения, он орудовал забурником, как стахановец отбойным молотком.
– Ты бы силы, Саш, экономил, – обратился я к нему, посмеиваясь. – Вполне возможно, чтобы найти еще один алмаз, тебе в лучшем случае придется раскрошить парочку кубометров кимберлитов, а в худшем случае – пару десятков. Редкая штука, эти алмазы, очень редкая.
– А мне нравиться искать эти розовые костерочки, так нравится, что я и сотню кубометров в песок разгрызу, – ответил Кучкин, продолжая самозабвенно орудовать забурником.
– Бог с ним, пусть долбит, – сказала Синичкина и, отняв алмаз у Веретенникова, спрятала его в бюстгальтер. Затем задумчиво посмотрела мне в глаза и спросила:
– А сколько отсюда метров до поверхности? Не сможем мы соединить приятное с полезным?
– И алмазов набрать, и на свободу по трубке вырваться? – усмехнулся я. – Не получится.
– Почему? – глаза девушки неожиданно стали неприязненно-колючими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42