Твари видели его слабость, они хотя и потерпели поражение, пытаясь высосать его разум, но одно дело дух, другое — тело; сейчас, обездвиженный, надежно связанный, он беспомощно висел в их лапах. Священник изрыгал проклятия, когда они волокли его, но слова были бессильны, и твари грубо гоготали, собирая с пола его оружие и прочее снаряжение. Один слизнул кровь с его лица, как бы напомнив ему, что они могут питаться и этим, если уж не удается прорваться сквозь барьер, установленный Творением Тарранта. Они относились к нему как к легкой закуске.
И Дэмьена потащили по коридору, обвязав веревкой за шею, как собаку. Он брел, спотыкаясь, за охранниками — безоружный, окровавленный, лицо и руки саднило болью от грязных когтей, — он напоминал себе, зачем идет, пытаясь сдержаться и не пустить в ход всю силу, разрывая путы, сделавшие его беспомощным. Именно беспомощность сейчас и требовалась. Каждый инстинкт его протестовал против этого, подталкивал его к действию, но Таррант был прав: если Темные поймут, что он не беспомощен, они попросту его убьют. Другого способа их примитивные мозги не знали.
И он ковылял дальше, в самое сердце вражеских укреплений, и угрюмо думал: «Чем дальше, тем лучше».
Цитадель походила на драгоценный камень, призму, многогранную кристаллическую структуру, что дробила тьму на тысячи сверкающих осколков, превращая небо и землю в кошмар обезумевшего художника, мешанину изломанных прямых и скрученных кривых линий. Холодно-голубое сияние Домины отражалось в зеркальных изломах, в кажущемся беспорядке которых Дэмьен никак не мог выделить отдельную деталь — стену, пол, дверь. Пока они шли, он все пытался определить, из чего сделан пол под ногами, — лестницы и уклоны чувствовались на ощупь, но оставались невидимыми в хаосе сверкающих линий.
«Отражение ее безумия». Зрелище ужаснуло его… но и восхитило. Как же это выглядит в солнечном свете? Или в свете Сердца? Как бриллиант. Безумно прекрасный. Хозяйка Лема явно не была ночным созданием, в отличие от своих слуг.
И вот она сошла по мерцающим ступеням. Он не мог различить в лунном сиянии, где они начинаются и кончаются, но по мерному переливу длинного платья определил их размер и форму. Шелк скользил по стеклу радужным водопадом. Загипнотизированный, он следил, как край нежного одеяния приближается к его ногам, пока не понял, что Держательница душ стоит рядом.
Когтистые лапы швырнули его на колени; он упал, не сопротивляясь, ударился об пол. И внимательно посмотрел на женщину.
Она явно не была молодой, хотя мастерски использовала Фэа, скрывая признаки старости. Когда-то она была прекрасна, но навязчивая страсть иссушила ее лицо, как неизлечимая наркомания, лишив всякой природной нежности. Глубоко ввалившиеся глаза обведены были красной чертой там, где выступающая кость натягивала пергаментную кожу, сухую, давно потерявшую эластичность. Когда-то пухлые, чувственные губы стянулись, покрылись паутиной мелких морщин. Только глаза блестели жизнью, но в них горел такой голод, такая дикая, оголтелая жажда, что Дэмьен, хоть и предвидел это, вздрогнул, встретив ее взгляд.
— Так вот ты какой, — резко бросила она. Глаза ее вспыхнули при виде его стражей; ему показалось, что они как-то съежились. — Что я приказывала?
— Отнять у него память, госпожа.
Она ухватила Дэмьена за подбородок и вздернула его голову вверх. Внимательно всмотрелась в глаза и дальше, в мозг.
— Вы меня не послушались, — сказала она мягко. — Тому есть причины?
— Мы не смогли, — ответил один из поимщиков, и другой подтвердил:
— Там барьер…
— Ага.
Глаза вонзились в него, прожигая его мозг; жало отдернулось, и это вновь были просто глаза.
— Щит. Очень хорошо. Задумано неплохо, и неплохо выполнено. — Хозяйка отпустила его голову. — Но не слишком. — Она чуть отступила. — Поднимите его.
Когти вцепились в подмышки священника и рывком вздернули на ноги. Он старательно пошатнулся, будто от боли или слабости, но испугался, что сделал это недостаточно убедительно. Карминного цвета ткань ниспадала с ее плеч до пола, и под ней обрисовывалась плотная подкладка, явно для того, чтобы придать ее телу видимость физической массы. Но она решительно была меньше его, и он понимал, к своему отчаянию, что поддельными эмоциями нельзя замаскировать действительную мощь его крупного тела или угрозу, которую она могла бы прочитать в нем.
Она кивком указала в сторону, и Темные спешно выложили перед ней его вооружение. Она подождала, пока они закончат, и презрительно фыркнула:
— И это все? — Нагнулась и подобрала связку амулетов; тонкие золотые цепочки скользнули меж ее пальцев, как змеи. — Ты и вправду думаешь, что этим можно меня как-то задеть? — Она разжала пальцы и стряхнула драгоценные медальоны, точно мусор. — Полагаю, ты недооцениваешь меня. — И легкая, неприятная усмешка сморщила ее губы. — Вернее, не ты, а он.
Она приблизилась к Дэмьену и холодными пальцами нежно коснулась его щеки. И вонзила в кожу отточенные ногти, точно когти ее слуг.
— Я хочу его, — заявила она. — И женщину хочу. Скажи мне, где они, и я отпущу тебя.
Волна радости охватила священника, как только он понял, что усилия Хессет не пропали даром: человеческое колдовство не проходило сквозь Творение приливной Фэа. Но он, тщательно сохраняя неподвижное лицо, еле выдавил, стараясь, чтобы в голосе прозвучал отголосок страха:
— Я не предам своих друзей.
Она холодно усмехнулась:
— Да нет, ты это сделаешь. Даже не сомневайся. Вопрос лишь в том, сколько времени на это уйдет… и насколько болезненной будет сама процедура. — И чувственный голод блеснул в глубине ее глаз; кончик языка быстро коснулся губ, точно в предвкушении. — Ну как? Будешь отвечать сейчас? Или я должна добиваться от тебя того, что мне нужно?
Сердце Дэмьена колотилось так громко, что она, наверное, слышала удары. Какой ответ будет безопасней? Он должен вызвать ее на определенное действие, и при этом чтобы ее гнев не обрушился на него со всей силой. Он пытался вспомнить, что ему говорил Таррант, пытался взвесить различные варианты — и наконец выдохнул, надеясь, что это прозвучит больше испуганно, нежели вызывающе:
— Я не могу. Пожалуйста, не спрашивайте.
Взгляд ее стал жестче. Она потянулась и взяла его лицо в обе ладони. И сжала так крепко, что под ее пальцами запульсировала кровь. Так, что он не мог отвернуться.
— Ты будешь служить мне, — промурлыкала она. — Нравится тебе это или нет. — Она заставила Дэмьена смотреть ей прямо в глаза; Фэа стягивалось вокруг него, сжимая, точно тисками, заставляя повиноваться. — Мне нужно знать, где они и что делают. И ты мне это сейчас скажешь. — Горячие мысли вползали в его мозг вдоль извилин, как змеи. Коснулись, погладили центры наслаждения и боли — это она отрабатывала контроль. — Повинуйся мне, — прошептала она.
Он закрыл глаза, попытался оттолкнуть ее, но она уже была внутри него, ее голод заполнял его плоть, ее мысли пронизывали его мозг. Где, черт возьми, барьер Тарранта? Дэмьен попытался усилием воли выбросить ее из своего сознания, выйти из-под ее контроля, но без Творения, фокусирующего усилия, у него не было ни шанса. А Творить он не смел, даже теперь.
Удовлетворенная его усилиями, она вновь обласкала его мозг; волна сумасшедшего, бесстыдного сладострастия сотрясла его тело, сменившись болью столь сильной, что его скрутило бы в узел, если б путы Фэа не держали его. Она играла на его теле, как на музыкальном инструменте, и он не мог скрыть от нее ничего, не мог остановить ее… Но если он поддастся хоть на мгновение, если позволит, чтобы его разум унесло приливом ее безумия, он пропал. Навсегда. Ее голод не признает середины.
Вдруг, внезапно, волна застыла. Вожделение сменилось тьмой, и жилы его пронизал, точно прострелил, ледяной холод. Тело задрожало, когда сущность Тарранта заполнила его — нечистая, нечеловеческая, но — Боже! — такая долгожданная! Она вытеснила чужое влияние, охладила его пылающую плоть. Желудок его конвульсивно сжался, когда в тело хлынула не-жизнь, и его внезапно вырвало, как будто с горькой жидкостью он выбросил из себя остатки чуждого влияния. Никогда раньше сущность Тарранта не была такой чужой, такой физически неприемлемой… и такой желанной.
Когда он пришел в себя, Хозяйка стояла перед ним, пылая яростью, и ее глаза метали молнии. Где-то на задворках онемевшего мозга он ощутил какой-то сигнал в цепи, связывающей его с Таррантом… Что такое? Он ухватился за сигнал, как за ниточку, и попытался по ней добраться до причины. Знак, талисман… вот что! Цепь событий: враг попытался взломать барьер, поставленный Таррантом. Охотник почувствовал это и принялся за дело. Талисманы против толчков уже начинали ломаться.
Значит, осталось очень мало времени. Возможно, всего несколько минут. Так он надеялся. Дэмьен попытался сосредоточиться на том, что он должен сделать и когда он должен это сделать, пытаясь не думать, что случится, если земля не рванется без промедления навстречу новообретенной свободе. От одной мысли об этом его прошиб холодный пот. Чем дольше это продлится, тем меньше вероятности, что эта женщина будет Творить в момент толчка, а он здесь, связанный, беспомощный, и она рядом, живая и невредимая, знающая об их намерениях… Нет, немыслимо. Она уничтожит его. Она их всех уничтожит.
— Ты дурак, — злобно прошипела она. — Ты что, вправду думаешь, что твой драгоценный посвященный тебя прикроет? После того, как я его сломала? Он себя-то не смог спасти — как, во имя Эрны, он собирается спасать тебя? — Голос опустился до низкого, мурлыкающего, обольстительного. — Только скажи мне то, что я хочу, и ты свободен. Это ведь так легко. Или же… Я могу рассечь твой разум, отделяя мысль за мыслью, пока не найду то, что ищу. Пока в тебе не останется ничего, кроме этой коротенькой информации и силы, чтобы сообщить ее. Это будет очень неприятно… — Ее зрачки сузились в точки, она опустила глаза. — Выбор за тобой, священник!
И он сделал выбор. Пренебрегая ее яростью. Пренебрегая ее ненавистью. Потому что ему было нужно ее исступление, и чтобы оно было направлено на него. И как можно быстрей, пока еще держатся талисманы.
— Пошла ты к дьяволу, — сплюнул он.
Сзади его шарахнули по голове, так что брызнула кровь. Он позволил удару швырнуть его на колени и стоял так, переводя дыхание, а тонкая теплая струйка крови текла за воротник. Наглость вперемешку со слабостью — вот так он должен играть. Сыграет хорошо — и сумеет втянуть ее в Творение без особого ущерба для себя. Сыграет плохо… Его передернуло. Она явно способна была искалечить его — или еще хуже. Если б она была в здравом уме, он мог быть уверен в результате, но она одержимая, а жертвы страсти, все равно какой страсти, не отличаются предсказуемостью.
Когтистые пальцы вцепились в его волосы и вздернули голову, так что он смотрел ей теперь прямо в глаза. В них горела ненависть, но еще и такое абсолютное презрение, что он понял: она не сможет предвидеть удар. Не сможет, если он втянет ее в Творение. Если заставит замкнуться на нем.
— Ты сделал смертельную ошибку, — сообщила она. — Не только потому, что пришел сюда, но потому, что прервал мое развлечение. Такой допрос был бы куда милосерднее, чем тот, что тебе предстоит.
И ее энергия хлестнула его по лицу, он точно налетел на стену, обжигающая волна выбила из него дух, оглушила, ослепила. Жар ее жадной страсти стянулся в раскаленное острие, оно пронизало его плоть в поисках слабого места. Даже если б это было настоящее копье, ему не было бы больнее; нервы его звенели, точно раздираемые острой сталью, тело беспомощно билось, пока боль пожирала внутренности.
Он пытался не сопротивляться. И это было тяжелее, чем все остальное: заставить себя не отвечать, когда она играла, перебирая скальпелем его жилы. Это было противно всем инстинктам, всем навыкам, что он приобрел за многие годы. Но любое Творение сейчас могло означать смерть, если удача и Эрна отвернутся от него. И он проглотил невысказанные ключи, которые могли бы разблокировать его защиту, и рассеял образы, что мелькали перед ним, прежде чем они набрали бы силу, чтоб спасти его. И пил горечь полной беззащитности, пока ее воля пронзала его тело.
Но вот — прошла целая вечность — она его отпустила. Он упал бы, если б его не держали за плечи когтистые лапы, подпирая в спину. Лицо женщины искажено было яростным негодованием — «Как посмел ты не подчиниться мне!» — и лишь тонкая грань отделяла ее от еще более ужасного взрыва.
— Пожалуйста, — прошептал он. Показывая, что пытается увильнуть. — Я же не могу. Разве вы не понимаете? Не могу!
Горящие глаза подозрительно сощурились. Она повернулась к фигуре, застывшей за ее левым плечом, — Дэмьен помнил, что раньше там никого не было, — и потребовала:
— Ну?
Фасетчатые глаза на чернильно-черном лице. Стекловидная поверхность, отражающая свет, как отполированный обсидиан. Дэмьен видел такие фигуры в кошмарах, самых отталкивающих, но не часто. И не во многих.
— Посвященный Сотворил барьер, — просипела нереальная фигура. Голос ее точно прошелся наждаком по открытой ране. Дэмьен поежился. — Он Заклял его во плоти этого человека, так что для поддержки ему не требуется энергии. Вы только подновляете его, когда пытаетесь взломать.
Сверкающие глаза уставились на Дэмьена, казалось, протыкая его насквозь. Что это за тварь? Что она может прочитать в нем?
— Хорошее Творение, — одобрила фигура.
— Избавь меня от своего восхищения, — оборвала она советника, — только скажи, как его сломать.
— Вы не сможете. Напрямую — нет. Его сила впитает вашу. Чем сильнее вы надавите, тем крепче он станет.
— Ты мне еще скажи, что я не смогу проникнуть в него?
— Я скажу вам, что простой силой здесь победить нельзя. Вам нужно снести стену, камень за камнем. Обратить вспять процесс ее создания, пока она не исчезнет напрочь. Я уверен, вы это сможете, — закончил он.
— Я все могу, — зло процедила она.
И опять вцепилась в Дэмьена, острыми коготками путая его мокрые от пота волосы.
— Ты еще пожалеешь о том дне, когда решил послужить ему, — пообещала она.
— Разумеется, — заметила черная фигура, — всегда остаются еще физические пытки.
Она остро глянула за спину. И Дэмьен едва расслышал ее слова, так заколотилось его сердце.
— А это сработает? — вопросила она. Голод звенел в ее голосе.
— Кто знает? По крайней мере, это будет… интересно.
— Я не могу, — пролепетал Дэмьен. Пытаясь вложить в слова столько страха, сколько вообще возможно. Сейчас, перед лицом пыток, это даже было нетрудно. — Он сказал, что барьер не позволит. Сказал, что блокада абсолютная, в обоих направлениях…
— То есть ты не можешь предать его, — заключила она. — Даже чтобы спасти себя от боли. — В глубоко ввалившихся глазах ее промелькнуло разочарование. — Жаль. — Тут она вновь помрачнела и вновь вздернула его голову за волосы. — Но тебя это не спасет, — прошептала она.
Священник зажмурился, чтоб не видеть нечеловеческой глубины ее глаз. Было в ее слепой алчности что-то такое, отчего при одной мысли о контакте у него душа уходила в пятки. Это была не жажда Видения, как у Сензи. Даже не исступленная жажда власти. Что-то еще. Что-то пряталось за всем этим, в самых извращенных глубинах, где от человеческой души оставалась лишь малая доля, еще цепляющаяся за тело, вмещавшее ее, точно надеясь с ним воссоединиться. Неужели простой голод сделал это с женщиной? Или все-таки чье-то чужое вмешательство, кого-то, кто питался распадом души? Он вспомнил о фигуре, стоявшей за ее плечом, и попытался понять, какова его роль в их взаимоотношениях.
И тут Дэмьена охватил ее голод. Темный, омерзительный, отталкивающий, но на этот раз он был направлен на другую точку. Мысленные ее пальцы нащупывали края барьера, пытаясь Творением заставить его покинуть плоть. Хотя Дэмьен не сомневался в искусстве Охотника, он также знал, что упрямство Хозяйки заходит гораздо дальше разумных пределов, и содрогнулся, представив, что станется с ним, если она сумеет расколдовать Защиту Тарранта прежде, чем ее поразит волна Фэа.
«Ну где твое землетрясение, Охотник?» Он перебрал все возможные причины неудачи — Джеральд Таррант слишком ослаб, чтобы Творить; талисманы слишком сильны, чтобы сломаться; вступила в силу запасная система защиты, которую они не заметили… Но ничто не пугало его больше простого предположения, что сама земля может не пожелать сдвинуться. И все. Даже если все их планы безукоризненны, даже если Таррант выполнил все, что наметил… сейсмическая активность подчиняется собственным законам, и все Творения мира не могут эти законы изменить. Да, шансов у них было много, но что, если недостаточно? Что, если их предала сама земля, отняв у них драгоценное время?
«Тогда я мертв», — хмуро подумал он. За спиной сцепленные пальцы его перебирали ремень, стягивающий запястья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64