В самом деле, для чего еще могли служить картинки, иллюстрирующие его собственную историю, обмотанные вокруг его живота?
Что до Тарранта… тот остался Таррантом. Высокий, элегантный, утонченно высокомерный, он ехал на последнем из коней Леса, как будто это всегда была и всегда будет его верховая лошадь. Не было и речи о том, чтобы он сел на ксанди, — животные не стерпели бы его, а он явно рассматривал их как ошибку природы. К великому удивлению Дэмьена, не успели они оставить селение ракхов, как посвященный на своем черном коне встал во главе отряда. Как будто бросил вызов врагу.
«Похоже, он чертовски хорошо знает, что никто не собирается сейчас на нас нападать, — думал Дэмьен. — Он не дурак».
И тут же поправился:
«Ты не прав, священник. Ты пристрастен». Он напомнил себе, что сделал для него посвященный. Не только спас его жизнь в реке, но и вылечил потом от лихорадки, что трепала его, промокшего и промерзшего насквозь. Он вздрогнул, вспомнив холодный огонь, брызнувший по его жилам, боль и ужас, что терзали его тело (а Охотник конечно же подкормился его чувствами, как он это всегда делал), когда убийственное средство подействовало, но сам Дэмьен в его том состоянии вообще не смог бы помочь себе.
«Называй это как хочешь, — мысленно обратился он к Охотнику. — Для меня это выглядело как Исцеление».
Технические подробности. Он знал теперь, что значит истинное Целение для договора, связывающего посвященного. Стоит ему сделать что-нибудь для жизни — или обратиться к огню, к истинному свету — и ослабеет власть, что сохраняет его жизнь. Адская цена за простое сострадание.
«По какой же тонкой грани ты должен идти, чтобы сопровождать нас!» Дэмьен посмотрел на спину посвященного — и дальше, во тьму, что скрывала владения их врага. И весь передернулся. «По какой тонкой ниточке идем мы все!»
34
Сензи пугало, что враг может Увидеть их продвижение. Он до ужаса боялся этого. Иногда ему было до того трудно сдерживать страх, что он не мог выполнять простейшую работу — разбить лагерь, приготовить еду, отстоять дежурство, страх заполнял его целиком, и единственное, что он тогда мог, — заползти в постель и дрожать от паники. Как справляются с этим его товарищи? Неужели они не испытывают таких чувств вообще или просто лучше их прячут?
Раньше с ним такого не бывало. Когда они шли в Кали, через Лес, у границ Завесы. Потому что их врагом тогда был не человек, а не имеющая формы абстракция. Дуновение зла, тень угрозы, но вовсе не существо, у которого есть имя, родина, армии, крепости, оружие, о котором можно только догадываться. Враг, который знает, как читать потоки, которому становится известным любое их движение, пока они медленно приближаются к границам его владений. Может быть, Затемнение, которое произвел Таррант, как-то укрыло их, а может, и нет. Само их присутствие в землях ракхов, инородное тело в местных потоках, вызывало в них такие явные изменения, что только слепой может проморгать подобное. Так объявил им Таррант.
Надо же было ему об этом говорить!
Но другого пути не существует: так сказал Дэмьен. Нет другого пути к цели, и нет другого способа ее достичь. Риск реален, но неизбежен. Таррант Творил каждое утро и каждую ночь, возобновляя рисунок, закрывающий от врага их истинную сущность, их вооружение, их намерения… Но помогала ли эта хитрость или была лишь напрасной тратой сил, знали только боги. Путники делали все, что могли. И надеялись, что этого хватит.
И молились.
День за днем продолжался путь по поросшей травой равнине, простертой в бесконечность плоской земле, населенной тысячами жизней. Дикие ксанди паслись на бурых осенних лугах, сторожко поглядывая на своих одомашненных сородичей, когда отряд проходил мимо. Мелкие хохлатые падальщики прыгали в траве, порой становясь жертвой молниеносного броска зубастого хищника. Когда разговор путников сменялся молчанием, они слышали, как звенел воздух, наполненный чириканьем, клохтаньем, шелестом и шуршаньем, — царство природы, сметаемое напором зимы. Время от времени Сензи задействовал Видение и Наблюдал узоры Фэа, что доминировали на этой земле: ровные, мощные потоки, тонкий узор, мягкие завитки и круги которого связывали хищника, подстерегающего добычу, и беспечного зверька, и все живое вокруг них, солнце, что их грело, облака, что питали их влагой. Здесь, в этих местах, присутствие людей казалось свежей ссадиной — вспухшим, лиловато-серым синяком, демонстративным следом насилия. Невозможно было представить, что Таррант в силах Затемнить такую помету или хотя бы замаскировать ее на время. Если их враг умел Видеть, он наверняка уже заметил их; и никто из них не сомневался, что так оно и случилось.
«Да помогут нам боги, — лихорадочно молился Сензи. — Нам всем».
Ночью приходили демоны, кровососы и сходные с ними, но в сравнении с теми, что обитали в Лесу, или даже с чертовщиной Джаггернаута они выглядели просто заморышами: вылепленные аурой страхов отряда, они могли обрасти лишь призрачной плотью, чтоб мелькнуть и растаять, не больше. Им не хватало материальности, чтоб устоять против самого слабого Рассеяния, той материальности, что приходит только с годами паразитического существования при хозяевах-творцах, что берет начало из темных глубин, которые есть во всякой человеческой душе. Даже Сензи мог изгнать их труднопроизносимым словом-ключом к Действию. Видимо, извращения человеческой природы, создающей себе демонов, не имели подобия в сознании ракхене. Земли, заселенные аборигенами Эрны, в этом смысле были куда более спокойными, чем те, где жили люди. Здесь почти не встречалось кошмаров, что терзали первых колонистов.
«Тогда откуда же пришли пожиратели памяти? — размышлял Сензи. — Ни одно сознание не способно в одиночку взрастить ужас такой силы».
Миля за милей убегала под копытами коней однообразная унылая равнина. С каждым шагом удалялись они от Ниспосланных гор, и дымка легкого сизого тумана укутывала уходившие за горизонт острые пики. Однажды утром Сензи осмотрелся и обнаружил, что больше не видит ничего примечательного: ни гор за спиной, ни обрыва на востоке — ничего, никакой отметины, которая нарушала бы совершенную плоскость земли. Теперь казалось, будто они могут ехать бесконечно по неизменной земле, под неизменным небом, и лишь легкие ленивые облака заденут их, проплывая, своей мимолетной тенью.
И тут без всякого предупреждения раздался крик. Кто-то свистнул, потом зарычал по-звериному — или это был членораздельный вопль, в котором даже можно было распознать искаженный английский. Густая трава расступилась, пропустив воинов-ракхене, которые окружили их, встопорщив гривы, с явно враждебными намерениями. Подоспели и другие, точно стая охотящихся зверей — бешеные воины-кочевники явно собирались разобраться с любым человеком, который встал бы на их пути. Их темперамент был так дик, так необуздан, что Сензи, попытавшийся Познать их, уловил лишь сеть их послеобразов, точно он слишком долго смотрел на солнце.
И только проводница-ракх спасла положение. Она торговалась за их жизни, шипела, то приказывая, то убеждая, принимала угрожающие позы, когда не хватало слов, — так с рычанием и визгом решался территориальный конфликт. Взъерошенный мех и напряжение шей служили далеко не последними аргументами в иерархическом споре. Неохотно, со злобой расступилось враждебное племя, чтобы дать им дорогу. Низкое рычание возникало глубоко в глотках ракхене, когда ненавистный человеческий запах достигал их чувствительных ноздрей, но они не двинулись с места, не причинили вреда исконным своим врагам — и скоро тоже исчезли, поглощенные бескрайним травяным морем, что тянулось от горизонта до горизонта без конца и края.
Они сталкивались и с другими племенами, почти с тем же результатом. И Сензи пришел к выводу, что присоединение к отряду ракханки-красти было удивительной удачей. Они уцелели в зловещем Лесу, они пробивались сквозь смертоносные буруны и землетрясения и через засады зверей, но они никогда бы не прошли через эти равнины без нее. Ракхов было попросту слишком много, они обладали слишком взрывным темпераментом, слишком страстно стремились убивать людей. Отряд разорвали бы на куски прежде, чем они успели бы произнести хоть слово.
Утомление уже сказывалось на нервах — нормальная человеческая реакция на бесконечные, как две капли воды похожие одна на другую мили. В эти бедные на события дни легко вспыхивало раздражение; страх и скука, объединившись, превращали любую мелкую неприятность в повод для ссоры. Сколько еще смогут они так проехать, когда им со всех сторон грозят ужасные опасности, а они даже не имеют возможности сразиться? Миля за милей, всегда на виду, ни на мгновение нельзя уединиться, чтобы сменить одежду, вымыться, облегчиться или хотя бы просто уйти? По крайней мере, хоть Таррант исчезал каждое утро. Это помогало. Сензи чуть ли не глазами видел, как некое облако окутывало Дэмьена, когда Охотник Превращался, вытягивая широкие крылья, что уносили его в дневное убежище. Таррант отказывался укрываться вместе с остальными, и это было мудро: кто бы сказал, когда искушение легкого убийства может пересилить вынужденный сговор священника с совестью, когда ему, поклявшемуся избавить мир от Охотника, станет невмоготу в одной с ним палатке? Земля здесь богата укрытиями, говорил Таррант, и его Зрение посвященного легко проникало в тончайшие изменения потоков, которые выдавали близость подходящей пещеры. Так что он отдыхал в земле, как мертвец, пока они разбивали лагерь, и отсыпались, и несли нелегкое дежурство. И когда он возвращался к ночи, в глазах Дэмьена было столько же сожаления, сколько и облегчения, что он умудрился провести еще один день в безопасности.
Со временем их стали одолевать кошмары — чудовищные видения, полные зловещих, противоестественных символов. Все чаще люди просыпались в холодном поту, с колотящимися сердцами, и все надежды на дневной отдых развеивались. Даже ракханку это не миновало — она вздрагивала во власти каких-то полузвериных кошмаров, которые исторгали нечленораздельное рычание из ее рта, яростно билась, спеленутая своим одеялом. Настоящий отдых стал почти невозможен, лишь урывки бредовых снов, пока не нападали кошмары.
А напасть мог и кое-кто еще. Об этом думали все, и все этого боялись. Ведь это враг мог наблюдать за ними откуда-нибудь неподалеку, мог Насылать этих тварей, чтоб мучить их, лишать их сна, пока они не доберутся до его владений, похожие на собственные тени. Это было реально, и это пугало. Они пытались бороться — со страхом, с ночными кошмарами, с клаустрофобией, выраставшей из-за столь долгой постоянной близости других, жгучего, неисполнимого желания побыть одному. И тогда Таррант отразил Творением их кошмары, спалив какие-то драгоценные бумаги, которые он до сих пор заботливо укрывал при себе; и после этой его жертвы как будто вспыхнул солнечный свет и выжег окрестности от всякой гнили, дав им на время покой. Творение сохранялось не то день, не то два; у Сензи были сомнения.
Они направлялись к юго-востоку, как посоветовала ракханка. Так они должны были выбраться к месту, где смыкались две горные цепи, там имелся удобный проход. Они долго и безрезультатно спорили насчет такого пути — может быть, именно этого и ожидает от них враг? — но в конце концов решили, что выбора все равно нет; подступали холода, и дорогу выбирать особенно было некогда. Кроме того, неужели они всерьез думают, что здесь можно сохранить тайну? Неужели искренне считают, что Познанием нельзя разведать каждый их шаг, куда бы они ни направились?
В конце концов, и Таррант убеждал их идти через долину.
— В горах потоки должны быть сильнее, — сказал он, — и они текут к нашему врагу. Здесь это наносит нам ущерб — вся моя сила уходит на то, чтобы блокировать истечение, скрыть наши намерения, чтобы они не достигли врага. Но когда мы доберемся до гор и земное Фэа станет мощнее, я смогу повернуть те же самые потоки против него. Создать имитацию нашего отряда, чтоб она заняла наше место и отвлекла его внимание. Тогда мы сможем пройти незамеченными.
— Искажение, — хмыкнул Дэмьен.
— Гораздо сложнее, — заверил Таррант. — Но результаты примерно те же.
— Ты уверен, что это сработает? — потребовал точного ответа Сензи.
Бледные глаза обратились на него — совершенно безжизненные, совершенно холодные.
— Это уже однажды сработало, — сухо сказал посвященный. И оставил их размышлять, какой хитростью спасена была их бренная плоть на краю Леса.
Как же Сензи желал такой власти! Хотя бы раз в жизни, но он хотел испробовать ее вкус. Почувствовать, каково это — позволить Фэа пройти сквозь душу, подобно тому, как лучи солнца пронизывают стекло: концентрированные, чистые, мощные. Хоть один бы раз — и все, говорил он себе, — но знал, все время знал, что этого не будет, не может быть, ему никогда не явится такое счастливое видение. Никогда! Никогда он не будет страдать, как Сиани, у которой отняли…
«Я бы скорее умер», — подумал он. И вздрогнул, представив это.
Но вот спустя долгие дни перед ними появились восточные горы. Мглистые пурпурные пики обрисовались на фоне сверкающего восхода, голубой и серый бархат пологих склонов обрамлял восходящее солнце. Не сговариваясь, все остановились в молчании, шепча про себя благодарственную молитву — каждый свою. Горы эти не были почти нагими гранитными пиками, подобно Ниспосланным: ни тощих сосен кое-где, ни клочковатых пятен кустарника, типичных для более северных краев. Здешние вершины покрывала буйная растительность, склоны разукрашивала рыжая, красная, солнечно-золотая палитра поздней осени, и сплошь заросшие лесом холмы неохотно уступали дорогу снежным пикам, что высились вдали.
— Как хорошо, — прошептал Сензи. Он услышал, как священник тоже что-то пробормотал: благодарил своего Бога, должно быть, за то, что они успешно добрались в этакую даль. Ракханка — ее полное имя было Хессет са-Рестрат — шипела что-то на родном языке, и на этот раз грубые слова ракхене казались мягкими, нежными. Почти любовными.
«Мы молодцы, — подумал Сензи, посылая своего скакуна вперед. И добавил с невеселой честностью: — Молодцы, что дошли хотя бы сюда».
Стоянку разбили в тени деревьев, на берегу небольшого ручейка. Это место выбрала ракханка, пользуясь чутьем, о природе которого Сензи мог только догадываться; она же вывела их к роднику. Парень вспомнил, как на Морготе ей подчинялась приливная сила, и невольно вздрогнул. «Она знает и умеет больше, чем хочет показать. Чем это грозит нам? Поможет ли она нам в нужде или бросит людей тонуть или выплыть, как они сами сумеют?» Он сильно подозревал, что так оно и будет. С самого начала красти мало разговаривала с остальными членами отряда, да и то ограничивала темы разговоров практическими нуждами: сколько идти, куда идти, чем накормить животных. «Да, — подумал он, — это стоит уточнить». Ракханка мало говорила с мужчинами. Только к Сиани она относилась по-другому, несколько раз даже снисходила до настоящей беседы, даже отъезжала с женщиной подальше, делая вид, будто советуется насчет путешествия. Время от времени Сензи ловил обрывки их разговора, и вечерний ветерок доносил до него весьма интересные вещи. История ракхене. Обычаи ракхене. Легенды ракхене.
«Чужое знание», — думал он с благоговением. Даже утратив свои познания, свою уверенность, мастерство посвященной, Сиани осталась во многом такой же, как была, — она жаждала знания, как большинство людей жаждут пищи.
Или власти.
Каково это, размышлял подмастерье, с легкостью добывать то, к чему так стремишься? Его собственный голод можно было сравнить с дырой, пустотой, огромной раной, не поддающейся исцелению. Посвященные говорили о музыке жизни, которая наполняет каждое живое существо песней и эхом от каждой молекулы неживого вещества, бесконечной симфонии бытия; он до боли желал услышать ее сам. Ракханка могла видеть приливное Фэа — протянувшуюся через все вечернее небо мерцающую, переливающуюся ленту, сверкающую, как тысячи драгоценных камней; он томительно жаждал овладеть этим Видением. Сиани однажды Выделила ему часть своих чувств, но стало только хуже. Боль была так сильна, что вызывала экстаз, желание почти что стало обладанием… Но не стало. Он отшатнулся с болью и обидой, он был до того потрясен, что несколько дней просто не мог Творить сам. Больше они этого не повторяли.
«То, чего я хочу, мне не сможет дать никто». Такова была истина, такова была его сущность, но оттого, что он это знал, было ничуть не легче.
На этот раз Джеральд Таррант присоединился к ним точно на закате. Точнехонько в тот миг, когда солнце окончательно скрылось за горизонтом. И спутники его поняли: что-то случилось. Обычно он, прежде чем вернуться к ним, какое-то время охотился, добывая себе пропитание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Что до Тарранта… тот остался Таррантом. Высокий, элегантный, утонченно высокомерный, он ехал на последнем из коней Леса, как будто это всегда была и всегда будет его верховая лошадь. Не было и речи о том, чтобы он сел на ксанди, — животные не стерпели бы его, а он явно рассматривал их как ошибку природы. К великому удивлению Дэмьена, не успели они оставить селение ракхов, как посвященный на своем черном коне встал во главе отряда. Как будто бросил вызов врагу.
«Похоже, он чертовски хорошо знает, что никто не собирается сейчас на нас нападать, — думал Дэмьен. — Он не дурак».
И тут же поправился:
«Ты не прав, священник. Ты пристрастен». Он напомнил себе, что сделал для него посвященный. Не только спас его жизнь в реке, но и вылечил потом от лихорадки, что трепала его, промокшего и промерзшего насквозь. Он вздрогнул, вспомнив холодный огонь, брызнувший по его жилам, боль и ужас, что терзали его тело (а Охотник конечно же подкормился его чувствами, как он это всегда делал), когда убийственное средство подействовало, но сам Дэмьен в его том состоянии вообще не смог бы помочь себе.
«Называй это как хочешь, — мысленно обратился он к Охотнику. — Для меня это выглядело как Исцеление».
Технические подробности. Он знал теперь, что значит истинное Целение для договора, связывающего посвященного. Стоит ему сделать что-нибудь для жизни — или обратиться к огню, к истинному свету — и ослабеет власть, что сохраняет его жизнь. Адская цена за простое сострадание.
«По какой же тонкой грани ты должен идти, чтобы сопровождать нас!» Дэмьен посмотрел на спину посвященного — и дальше, во тьму, что скрывала владения их врага. И весь передернулся. «По какой тонкой ниточке идем мы все!»
34
Сензи пугало, что враг может Увидеть их продвижение. Он до ужаса боялся этого. Иногда ему было до того трудно сдерживать страх, что он не мог выполнять простейшую работу — разбить лагерь, приготовить еду, отстоять дежурство, страх заполнял его целиком, и единственное, что он тогда мог, — заползти в постель и дрожать от паники. Как справляются с этим его товарищи? Неужели они не испытывают таких чувств вообще или просто лучше их прячут?
Раньше с ним такого не бывало. Когда они шли в Кали, через Лес, у границ Завесы. Потому что их врагом тогда был не человек, а не имеющая формы абстракция. Дуновение зла, тень угрозы, но вовсе не существо, у которого есть имя, родина, армии, крепости, оружие, о котором можно только догадываться. Враг, который знает, как читать потоки, которому становится известным любое их движение, пока они медленно приближаются к границам его владений. Может быть, Затемнение, которое произвел Таррант, как-то укрыло их, а может, и нет. Само их присутствие в землях ракхов, инородное тело в местных потоках, вызывало в них такие явные изменения, что только слепой может проморгать подобное. Так объявил им Таррант.
Надо же было ему об этом говорить!
Но другого пути не существует: так сказал Дэмьен. Нет другого пути к цели, и нет другого способа ее достичь. Риск реален, но неизбежен. Таррант Творил каждое утро и каждую ночь, возобновляя рисунок, закрывающий от врага их истинную сущность, их вооружение, их намерения… Но помогала ли эта хитрость или была лишь напрасной тратой сил, знали только боги. Путники делали все, что могли. И надеялись, что этого хватит.
И молились.
День за днем продолжался путь по поросшей травой равнине, простертой в бесконечность плоской земле, населенной тысячами жизней. Дикие ксанди паслись на бурых осенних лугах, сторожко поглядывая на своих одомашненных сородичей, когда отряд проходил мимо. Мелкие хохлатые падальщики прыгали в траве, порой становясь жертвой молниеносного броска зубастого хищника. Когда разговор путников сменялся молчанием, они слышали, как звенел воздух, наполненный чириканьем, клохтаньем, шелестом и шуршаньем, — царство природы, сметаемое напором зимы. Время от времени Сензи задействовал Видение и Наблюдал узоры Фэа, что доминировали на этой земле: ровные, мощные потоки, тонкий узор, мягкие завитки и круги которого связывали хищника, подстерегающего добычу, и беспечного зверька, и все живое вокруг них, солнце, что их грело, облака, что питали их влагой. Здесь, в этих местах, присутствие людей казалось свежей ссадиной — вспухшим, лиловато-серым синяком, демонстративным следом насилия. Невозможно было представить, что Таррант в силах Затемнить такую помету или хотя бы замаскировать ее на время. Если их враг умел Видеть, он наверняка уже заметил их; и никто из них не сомневался, что так оно и случилось.
«Да помогут нам боги, — лихорадочно молился Сензи. — Нам всем».
Ночью приходили демоны, кровососы и сходные с ними, но в сравнении с теми, что обитали в Лесу, или даже с чертовщиной Джаггернаута они выглядели просто заморышами: вылепленные аурой страхов отряда, они могли обрасти лишь призрачной плотью, чтоб мелькнуть и растаять, не больше. Им не хватало материальности, чтоб устоять против самого слабого Рассеяния, той материальности, что приходит только с годами паразитического существования при хозяевах-творцах, что берет начало из темных глубин, которые есть во всякой человеческой душе. Даже Сензи мог изгнать их труднопроизносимым словом-ключом к Действию. Видимо, извращения человеческой природы, создающей себе демонов, не имели подобия в сознании ракхене. Земли, заселенные аборигенами Эрны, в этом смысле были куда более спокойными, чем те, где жили люди. Здесь почти не встречалось кошмаров, что терзали первых колонистов.
«Тогда откуда же пришли пожиратели памяти? — размышлял Сензи. — Ни одно сознание не способно в одиночку взрастить ужас такой силы».
Миля за милей убегала под копытами коней однообразная унылая равнина. С каждым шагом удалялись они от Ниспосланных гор, и дымка легкого сизого тумана укутывала уходившие за горизонт острые пики. Однажды утром Сензи осмотрелся и обнаружил, что больше не видит ничего примечательного: ни гор за спиной, ни обрыва на востоке — ничего, никакой отметины, которая нарушала бы совершенную плоскость земли. Теперь казалось, будто они могут ехать бесконечно по неизменной земле, под неизменным небом, и лишь легкие ленивые облака заденут их, проплывая, своей мимолетной тенью.
И тут без всякого предупреждения раздался крик. Кто-то свистнул, потом зарычал по-звериному — или это был членораздельный вопль, в котором даже можно было распознать искаженный английский. Густая трава расступилась, пропустив воинов-ракхене, которые окружили их, встопорщив гривы, с явно враждебными намерениями. Подоспели и другие, точно стая охотящихся зверей — бешеные воины-кочевники явно собирались разобраться с любым человеком, который встал бы на их пути. Их темперамент был так дик, так необуздан, что Сензи, попытавшийся Познать их, уловил лишь сеть их послеобразов, точно он слишком долго смотрел на солнце.
И только проводница-ракх спасла положение. Она торговалась за их жизни, шипела, то приказывая, то убеждая, принимала угрожающие позы, когда не хватало слов, — так с рычанием и визгом решался территориальный конфликт. Взъерошенный мех и напряжение шей служили далеко не последними аргументами в иерархическом споре. Неохотно, со злобой расступилось враждебное племя, чтобы дать им дорогу. Низкое рычание возникало глубоко в глотках ракхене, когда ненавистный человеческий запах достигал их чувствительных ноздрей, но они не двинулись с места, не причинили вреда исконным своим врагам — и скоро тоже исчезли, поглощенные бескрайним травяным морем, что тянулось от горизонта до горизонта без конца и края.
Они сталкивались и с другими племенами, почти с тем же результатом. И Сензи пришел к выводу, что присоединение к отряду ракханки-красти было удивительной удачей. Они уцелели в зловещем Лесу, они пробивались сквозь смертоносные буруны и землетрясения и через засады зверей, но они никогда бы не прошли через эти равнины без нее. Ракхов было попросту слишком много, они обладали слишком взрывным темпераментом, слишком страстно стремились убивать людей. Отряд разорвали бы на куски прежде, чем они успели бы произнести хоть слово.
Утомление уже сказывалось на нервах — нормальная человеческая реакция на бесконечные, как две капли воды похожие одна на другую мили. В эти бедные на события дни легко вспыхивало раздражение; страх и скука, объединившись, превращали любую мелкую неприятность в повод для ссоры. Сколько еще смогут они так проехать, когда им со всех сторон грозят ужасные опасности, а они даже не имеют возможности сразиться? Миля за милей, всегда на виду, ни на мгновение нельзя уединиться, чтобы сменить одежду, вымыться, облегчиться или хотя бы просто уйти? По крайней мере, хоть Таррант исчезал каждое утро. Это помогало. Сензи чуть ли не глазами видел, как некое облако окутывало Дэмьена, когда Охотник Превращался, вытягивая широкие крылья, что уносили его в дневное убежище. Таррант отказывался укрываться вместе с остальными, и это было мудро: кто бы сказал, когда искушение легкого убийства может пересилить вынужденный сговор священника с совестью, когда ему, поклявшемуся избавить мир от Охотника, станет невмоготу в одной с ним палатке? Земля здесь богата укрытиями, говорил Таррант, и его Зрение посвященного легко проникало в тончайшие изменения потоков, которые выдавали близость подходящей пещеры. Так что он отдыхал в земле, как мертвец, пока они разбивали лагерь, и отсыпались, и несли нелегкое дежурство. И когда он возвращался к ночи, в глазах Дэмьена было столько же сожаления, сколько и облегчения, что он умудрился провести еще один день в безопасности.
Со временем их стали одолевать кошмары — чудовищные видения, полные зловещих, противоестественных символов. Все чаще люди просыпались в холодном поту, с колотящимися сердцами, и все надежды на дневной отдых развеивались. Даже ракханку это не миновало — она вздрагивала во власти каких-то полузвериных кошмаров, которые исторгали нечленораздельное рычание из ее рта, яростно билась, спеленутая своим одеялом. Настоящий отдых стал почти невозможен, лишь урывки бредовых снов, пока не нападали кошмары.
А напасть мог и кое-кто еще. Об этом думали все, и все этого боялись. Ведь это враг мог наблюдать за ними откуда-нибудь неподалеку, мог Насылать этих тварей, чтоб мучить их, лишать их сна, пока они не доберутся до его владений, похожие на собственные тени. Это было реально, и это пугало. Они пытались бороться — со страхом, с ночными кошмарами, с клаустрофобией, выраставшей из-за столь долгой постоянной близости других, жгучего, неисполнимого желания побыть одному. И тогда Таррант отразил Творением их кошмары, спалив какие-то драгоценные бумаги, которые он до сих пор заботливо укрывал при себе; и после этой его жертвы как будто вспыхнул солнечный свет и выжег окрестности от всякой гнили, дав им на время покой. Творение сохранялось не то день, не то два; у Сензи были сомнения.
Они направлялись к юго-востоку, как посоветовала ракханка. Так они должны были выбраться к месту, где смыкались две горные цепи, там имелся удобный проход. Они долго и безрезультатно спорили насчет такого пути — может быть, именно этого и ожидает от них враг? — но в конце концов решили, что выбора все равно нет; подступали холода, и дорогу выбирать особенно было некогда. Кроме того, неужели они всерьез думают, что здесь можно сохранить тайну? Неужели искренне считают, что Познанием нельзя разведать каждый их шаг, куда бы они ни направились?
В конце концов, и Таррант убеждал их идти через долину.
— В горах потоки должны быть сильнее, — сказал он, — и они текут к нашему врагу. Здесь это наносит нам ущерб — вся моя сила уходит на то, чтобы блокировать истечение, скрыть наши намерения, чтобы они не достигли врага. Но когда мы доберемся до гор и земное Фэа станет мощнее, я смогу повернуть те же самые потоки против него. Создать имитацию нашего отряда, чтоб она заняла наше место и отвлекла его внимание. Тогда мы сможем пройти незамеченными.
— Искажение, — хмыкнул Дэмьен.
— Гораздо сложнее, — заверил Таррант. — Но результаты примерно те же.
— Ты уверен, что это сработает? — потребовал точного ответа Сензи.
Бледные глаза обратились на него — совершенно безжизненные, совершенно холодные.
— Это уже однажды сработало, — сухо сказал посвященный. И оставил их размышлять, какой хитростью спасена была их бренная плоть на краю Леса.
Как же Сензи желал такой власти! Хотя бы раз в жизни, но он хотел испробовать ее вкус. Почувствовать, каково это — позволить Фэа пройти сквозь душу, подобно тому, как лучи солнца пронизывают стекло: концентрированные, чистые, мощные. Хоть один бы раз — и все, говорил он себе, — но знал, все время знал, что этого не будет, не может быть, ему никогда не явится такое счастливое видение. Никогда! Никогда он не будет страдать, как Сиани, у которой отняли…
«Я бы скорее умер», — подумал он. И вздрогнул, представив это.
Но вот спустя долгие дни перед ними появились восточные горы. Мглистые пурпурные пики обрисовались на фоне сверкающего восхода, голубой и серый бархат пологих склонов обрамлял восходящее солнце. Не сговариваясь, все остановились в молчании, шепча про себя благодарственную молитву — каждый свою. Горы эти не были почти нагими гранитными пиками, подобно Ниспосланным: ни тощих сосен кое-где, ни клочковатых пятен кустарника, типичных для более северных краев. Здешние вершины покрывала буйная растительность, склоны разукрашивала рыжая, красная, солнечно-золотая палитра поздней осени, и сплошь заросшие лесом холмы неохотно уступали дорогу снежным пикам, что высились вдали.
— Как хорошо, — прошептал Сензи. Он услышал, как священник тоже что-то пробормотал: благодарил своего Бога, должно быть, за то, что они успешно добрались в этакую даль. Ракханка — ее полное имя было Хессет са-Рестрат — шипела что-то на родном языке, и на этот раз грубые слова ракхене казались мягкими, нежными. Почти любовными.
«Мы молодцы, — подумал Сензи, посылая своего скакуна вперед. И добавил с невеселой честностью: — Молодцы, что дошли хотя бы сюда».
Стоянку разбили в тени деревьев, на берегу небольшого ручейка. Это место выбрала ракханка, пользуясь чутьем, о природе которого Сензи мог только догадываться; она же вывела их к роднику. Парень вспомнил, как на Морготе ей подчинялась приливная сила, и невольно вздрогнул. «Она знает и умеет больше, чем хочет показать. Чем это грозит нам? Поможет ли она нам в нужде или бросит людей тонуть или выплыть, как они сами сумеют?» Он сильно подозревал, что так оно и будет. С самого начала красти мало разговаривала с остальными членами отряда, да и то ограничивала темы разговоров практическими нуждами: сколько идти, куда идти, чем накормить животных. «Да, — подумал он, — это стоит уточнить». Ракханка мало говорила с мужчинами. Только к Сиани она относилась по-другому, несколько раз даже снисходила до настоящей беседы, даже отъезжала с женщиной подальше, делая вид, будто советуется насчет путешествия. Время от времени Сензи ловил обрывки их разговора, и вечерний ветерок доносил до него весьма интересные вещи. История ракхене. Обычаи ракхене. Легенды ракхене.
«Чужое знание», — думал он с благоговением. Даже утратив свои познания, свою уверенность, мастерство посвященной, Сиани осталась во многом такой же, как была, — она жаждала знания, как большинство людей жаждут пищи.
Или власти.
Каково это, размышлял подмастерье, с легкостью добывать то, к чему так стремишься? Его собственный голод можно было сравнить с дырой, пустотой, огромной раной, не поддающейся исцелению. Посвященные говорили о музыке жизни, которая наполняет каждое живое существо песней и эхом от каждой молекулы неживого вещества, бесконечной симфонии бытия; он до боли желал услышать ее сам. Ракханка могла видеть приливное Фэа — протянувшуюся через все вечернее небо мерцающую, переливающуюся ленту, сверкающую, как тысячи драгоценных камней; он томительно жаждал овладеть этим Видением. Сиани однажды Выделила ему часть своих чувств, но стало только хуже. Боль была так сильна, что вызывала экстаз, желание почти что стало обладанием… Но не стало. Он отшатнулся с болью и обидой, он был до того потрясен, что несколько дней просто не мог Творить сам. Больше они этого не повторяли.
«То, чего я хочу, мне не сможет дать никто». Такова была истина, такова была его сущность, но оттого, что он это знал, было ничуть не легче.
На этот раз Джеральд Таррант присоединился к ним точно на закате. Точнехонько в тот миг, когда солнце окончательно скрылось за горизонтом. И спутники его поняли: что-то случилось. Обычно он, прежде чем вернуться к ним, какое-то время охотился, добывая себе пропитание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64