– Из садов Академии – в сады королевского дворца... Самая верная эпитафия для меня будет: он бездельничал».
На Ренье внезапно упала легкая, быстрая тень, и он тотчас пробудился. Это была Эйле, в том же платьице, в тех же туфельках, что и вчера, только волосы убраны по-новому – слегка прихвачены лентой и небрежно отброшены за спину.
Ренье уселся, скрестив ноги.
– Ну вот и вы! – обрадованно сказал он.
– Вам пришлось ждать? – Она смотрела так, словно готовилась испугаться, и Ренье поспешил ответить:
– Пустяки... Садитесь лучше рядом.
Она осторожно устроилась, подобрала ноги под платье.
– Я всю ночь не спала, все думала о вас, – призналась девушка.
– Какое совпадение! – восхитился Ренье. – Я о вас тоже думал. Но сперва рассказывайте вы. Какие мысли вас посетили на мой счет? Хорошие?
– Не знаю... – Она покачала головой. – Меня очень легко обмануть. Я здесь ничего не понимаю.
– Ну, началась старая песня. – Он махнул рукой. – Для чего вам что-то понимать? Тут нет ничего такого, что подлежало бы тщательному анализу, не говоря уж о синтезе. Так, некоторое количество изысканных фрагментов...
Она слушала так серьезно, что Ренье слегка устыдился своего псевдоакадемического стиля и просто заключил:
– Никто не собирается вас обманывать. По крайней мере, пока. При дворе ее величества живут точно такие же люди, как и везде, и понимать их так же просто, как и у вас в деревне.
Она уставилась на него с явным недоверием.
– К примеру, – продолжал Ренье, не в силах совладать ни с потоком своего красноречия, ни с самодовольством, которое быстро забрало над ним власть, – чего хотят обычно люди? Стать богаче, завладеть женщиной. – Он слышал как будто со стороны свой поучающий тон, и нижнее веко у него начало дергаться от раздражения. «Не так! – кричал внутренний голос. – С этой девушкой нужно не так!» Но как – он не знал и потому заключил упавшим голосом: – Ну и здесь – то же самое, что и везде.
– Стало быть, вы хотите завладеть... мной? – спросила она.
– Вы на удивление логично мыслите, хотя я совершенно не желаю никем владеть, – сказал Ренье. – Мне бы доставила удовольствие ваша дружба. – Он протянул руку, провел тыльной стороной ладони по щеке Эйле, и она замерла – даже дышать перестала.
– Перестаньте же дичиться! – не выдержал Ренье. – Будем вести себя, как настоящие придворные. Поговорим о приятных пустяках. Я принес вам показать свою работу. Помните, вчера я говорил, что мужчины в нашей семье умеют рисовать иглой... Хотите посмотреть?
Эйле долго разглядывала вышивку, разглаживала ее рукой, щупала пальцами шелковые нитки, водила ногтями по стежкам. Ренье исподтишка наблюдал за нею, не в силах догадаться – нравится ей или нет. Наконец он не выдержал:
– Что же вы молчите? Это сделано по старинному картону, я несколько месяцев угробил на одного только жеребенка!
– Очень красиво, – проговорила Эйле просто и посмотрела на него. – У меня так никогда не получится.
– Глупости, просто у вас не было таких картонов. И ниток. Могу подарить. Кстати, где вы обычно занимаетесь своей работой? Лучше делать это в саду.
– У меня есть комната...
– Полагаю, вам она нравится, – перебил Ренье, – но в саду все равно лучше. Найдите уголок подальше от больших аллей и располагайтесь. Это имеет смысл, поверьте. Даже несколько смыслов. Например: в саду светлее. Приятный воздух. Кругом – зелень, птицы, цветы. А? Хорошо?
Она кивнула, слабо улыбаясь.
– Далее, – продолжал он, – это почти сразу привлечет к вам достойных кавалеров... Вы ведь желаете привлечь к себе достойных кавалеров?
– Не знаю...
– Мне не нравится, когда девушка так отвечает! – Ренье решил немного побыть строгим. – «Не знаю»! Женщина всегда должна определенно знать, чего она хочет и чего она не хочет. «Не знаю» – это вы приберегите для тех, с кем будете кокетничать, а для искренних друзей у вас должно быть только «да» или «нет». Я – искренний друг, – добавил Ренье.
– Я хотела жить с тем парнем, – сказала Эйле, – а нас разлучили. Его отправили на север, меня – сюда. И теперь я просто не знаю, чего хочу.
– Ладно. – Ренье безнадежно махнул рукой. – По-вашему, нет никого лучше того парня?
Она чуть пожала плечами.
– Только не говорите «не знаю»! – предупредил он. – Если он – ваша настоящая любовь, то рано или поздно вы будете вместе. Это я вам обещаю.
Она снова взялась рассматривать вышивку, словно намереваясь пропустить последнюю фразу Ренье мимо ушей. Он, разумеется, заметил это.
– Вы мне не верите! – с укоризной бросил он.
– Как я могу вам верить, если то, что вы говорите, – невозможно?
– Мы живем при дворе эльфийской королевы, здесь возможно все, если речь идет о настоящей любви...
– Вы верите в это? – удивилась Эйле.
– Простите, во что я верю или не верю?
– В то, что только что сказали. Что при эльфийском правлении главенствует любовь.
– Ну да. Как же иначе? Истинные чувства эльфа – сострадание и сладострастие... Любовь послужила основанием правящей династии. Если бы не любовь эльфийской принцессы, Королевством правили бы потомки Мэлгвина, а не Гиона. Полагаю, эта история известна даже у вас в деревне.
– Вы сердитесь, – грустно произнесла девушка.
Ренье обнял ее за плечи, притянул к себе.
– Нет, не сержусь... Но мне странно, что вы не в состоянии поверить в очевидное.
– Я верю в очевидное, – с горечью произнесла она. – В то, что наша любовь не уберегла ни его, ни меня.
– Почем вам знать?
Она длинно, без слез, всхлипнула.
– Простите...
– Ладно. – Ренье осторожно прикоснулся губами к её теплому виску. – Итак, что еще говорили у вас в деревне?
– Я боюсь повторять...
– Меня-то не бойтесь!
– Эльфийская кровь – это отрава для нашей земли... При чем тут любовь? Вы добры, и я, наверное, стану вашей любовницей, если вы этого захотите, но не заставляйте меня верить в невозможное.
Ренье встал, Эйле осталась сидеть. Глядя на нее сверху вниз, он сухо проговорил:
– Вы только что меня оскорбили – и я не возьму в толк. за что.
Он ушел, бросив на траве и угощение, и свою вышивку, и корзинку с шелковыми нитками. Несколько минут Эйле сидела в неподвижности среди разбросанных вещей, а затем подняла печенье, стряхнула с него землю и сунула в рот. Это было очень сладкое печенье, она никогда прежде такого не пробовала.

* * *
Разумеется, Эйле не хотела обижать Ренье, она лишь сказала то, что лежало у нее на сердце. И, вполне доверяя придворному опыту молодого господина, белошвейка последовала его совету и начиная со следующего дня стала приходить для работы в сад. Вышивку Ренье она аккуратно сложила в корзинку и всякий раз брала с собой – вдруг она встретит его? Но он не приходил.
Зато начали появляться другие. Эйле честно пыталась понять, хочется ли ей выйти замуж за одного из этих блестящих молодых господ. Ренье прямо сказал: это возможно – нужно лишь встретить такого, который влюбится настолько, что захочет взять ее в жены. Можно и подыскать себе любовника. Богатого и склонного потакать капризам хорошенькой девушки.
Но ей ничего этого не хотелось. Поэтому она молча водила иглой, накладывая на ткань стежок за стежком, а сладкие тягучие речи втуне разливались вокруг, не задевая ни слуха, ни сердца. Иногда она невпопад отвечала – «да, нет», но мысли ее плавали где-то очень далеко.
Эйле казалось, что она спит и видит сон. Первые годы она провела в ограниченном мирке своей деревни и знала там все: имена людей, их привычки, их место в общем порядке жизни. Даже внезапная любовь не выбила твердой почвы у нее из-под ног: Эйле в точности отдавала себе отчет в том, каков ее возлюбленный и чего бы они желали для себя.
Но чужая воля мгновенно перепутала все нити и, оборвав прежние связи, выхватила Эйле из обычного круга бытия. Ее доставили в столицу в крытом возке, под охраной. Опасались, что девушка решится на какой-нибудь отчаянный поступок: бежит или покончит с собой. Поэтому путешествие осталось для нее скрытым: она не видела ни дороги, ни того, что могло бы ее развлечь в пути, – ни замков, ни пашен, ни маленьких нарядных ярмарочных городков. Она словно бы погрузилась в небытие, а затем была извлечена из него в совершенно новом месте. И все здесь началось заново, как будто Эйле только что родилась на свет: новые люди, новое жилье, и даже рукоделие ей дали новое.
Она не могла бы в точности определить, сколько времени прошло. В любом случае, Эйле до сих пор не прижилось во дворце. Она догадывалась: для того чтобы не погибнуть, ей необходимо зацепиться за незнакомую почву хотя бы одним корешком. Но сколько она ни старалась, получалось плохо.
Её умыли и переодели, ей выдали сундучок с приданым и показали маленькую комнатку, расположенную в небольшом здании почти у самой стены, отгораживающей дворцовый комплекс от столицы. Под окнами не росло деревьев, чтобы мастерицам было светлее. Эйле могла видеть из своего нового жилища причудливые башенки и крыши в городе, за стеной.
Ветер сделался ее приятелем: то и дело он разворачивал флюгер на одной из башен так, что Эйле хорошо могла его видеть. Флюгер этот изображал бегущего человека. И – пусть смилуется над ним судьба! – как же он бежал! Его длинные растрепанные волосы развевались за спиной, ветер трепал рубаху, выскочившую из планов, пояс развязался и тоже вился сзади. На бегу он размахивал руками и что-то кричал, широко раскрыв рот.
Эйле от души жалела этого плоского металлического человека, обреченного вечно бежать под порывами быстро мчащегося ветра, – мчаться и не сходить с места, беззвучно звать и никогда не слышать отклика. И когда девушка подолгу смотрела на него и вела с ним безмолвные беседы, ей начинало казаться, что бедняга флюгер делался немного спокойнее и даже приобретал более веселый вид. Теперь иногда он бежал прямо к Эйле, и она слышала его голос: «У тебя остались сладости, которые прислали белошвейкам с королевского стола? Ты еще не все спелые фрукты съела, прожорливая девчонка? Погоди, погоди, я уже иду – накрывай же на стол!» А иногда он торопился посмотреть на законченную работу, прежде чем ее унесут в королевские покои. Чаще всего Эйле поручали делать тесьму, и она подолгу возилась с одним и тем же узором, бегущим вдоль бесконечно длинной ленты; но случались и более интересные задания, например цветы на вышитой вставке для лифа. И тогда она подносила готовый фрагмент к окну и показывала своему странному приятелю. И ей чудилось, будто он смеется от удовольствия.
Знакомство с Ренье смутило ее. Этот молодой господин был, несомненно, очень знатным. Он входил в свиту принца. В прежние времена, в былой жизни Эйле даже в голову бы не пришло заговорить с таким человеком. А сейчас она провела с ним несколько часов и даже успела сказать ему дерзость.
Теперь она внимательно следила за собой, чтобы не повторить этой ошибки с другими. Она была очень сдержанна и почти не открывала рта, предоставляя кавалерам возможность болтать о чем угодно. Одних она слушала, других – почти совсем не слушала, потому что они были скучны и говорили в основном о себе. Но так или иначе, постепенно Эйле узнавала о своем обиталище все больше и больше.
За поведением мастериц здесь не надзирали. По крайней мере, в одном Ренье оказался совершенно правдив: при эльфийском дворе любовь, в любом ее проявлении, даже в самом низменном, никак не каралась – разве что каким-нибудь ревнивым супругом. Поэтому Эйле позволяли уходить в сад и там, по общему мнению других белошвеек, строить глазки мужчинам.
А Репье все не приходил, и в конце концов Эйле передала его ждать.
Глава девятая
ДОРОГА НА СЕВЕР
Со времени отъезда Эйле прошло, наверное, полгода; Радихене было неполных девятнадцать лет, когда в деревню снова явился управляющий, господин Трагвилан. Тот самый. Радихена его помнил весьма смутно. Из памяти Радихены как будто стерлось все, что произошло менее года назад. Он забыл даже имя девушки. Помнил только, что с господином Трагвиланом связано какое-то тяжелое горе.
Управляющий прибыл с поручением от самого главного королевского конюшего, господина Адобекка, – отобрать человек пятнадцать для того, чтобы продать их на север, на горнодобывающие заводы. По слухам, господин Адобекк сильно был недоволен беспорядками в своих владениях. Он, господин Адобекк, наипреданнейший слуга королевы (говоря проще – эльфийский прихвостень) и оттого не желает терпеть никаких выступлений против Эльсион Лакар. Так что всех смутьянов, бунтовщиков и подстрекателей велено было отыскать и избавиться от них самым простым – и самым выгодным для хозяина – способом.
Заводчики, по слухам, хорошо платили за крепостных с юга. Впрочем, стоимость продаваемых людей сохранялась в строгой тайне: ни один из них не видел своего контракта. По мнению герцога Вейенто, это позволяло его рабочим сохранять чувство собственного достоинства.
Зимние дожди закончились месяц назад; синева небес была ещё чистой и свежей, и многие деревья, не удосужившись покрыться листвой, уже отяжелели от огромных ярких цветков.
Радихена слышал о приезде управляющего и нарочно ушел подальше, на холмы, где этот человек его вряд ли отыщет. Он испытывал безотчетный страх перед встречей с господином Трагвиланом.
На холме дул ветер, но в небе не было облаков, и Радихене думалось о том, что ветер старается напрасно – его усилий не видно.
– Вот ты где, – послышался чужой голос.
Радихена обернулся. Калюппа поднимался по склону вместе с двумя хмурыми, скучающими солдатами.
– Тебя ждут, – объявил он, беспорядочно взмахивая кулаками, как будто не решаясь затеять драку. Деревенский староста был страшно возбужден.
– Давно? – спросил Радихена, криво изгибая бровь. Он плохо понимал, о чем идет речь.
– Не болтай! – оборвал Калюппа.
Один из собутыльников Радихены прятался в кустах, но делал это с нарочитой небрежностью, и старосте отлично была видна его багровая лысина. К тому же он продолжал пить, и булькание вина, наливаемого из старенького бурдючка, слышалось так же отчетливо, как и сопение вечно простуженного носа.
– Идем, идем, – морщась, сказал староста. – Наконец-то я от тебя избавлюсь.
Радихена широко шагнул вниз, но попал ногой в ямку и едва не упал. Солдат подхватил его, сильно вцепившись пальцами ему в плечо.
– Не надо, – дернулся Радихена. Он боялся физической боли.
По доносам и требованиям старосты его несколько раз наказывали плетьми специально приезжавшие для этого солдаты. Радихена в таких случаях всегда орал и плакал.
Солдат подтолкнул его в загривок и тычками погнал вниз, к дороге, на которой уже находилась крытая телега. Там ждали остальные, которых отправляли на север. По большей части это были молодые неженатые мужчины. Управляющий Трагвилан не без основания считал, что человек, который к тридцати годам не завел семьи, плохо подходит для работы на земле. И деревенский староста охотно поддерживал его в этом мнении.
Увидев телегу, Радихена чуть попятился.
– Это что? – спросил он растерянно.
– Телега, – буркнул староста. – Полезай.
Радихена сделал еще несколько шагов назад.
– Это что, меня продают куда-то? – спросил он с глупым видом.
– Полезай, говорят тебе! – закричал староста. – Ненавижу твою рожу!
Радихена показал ему кукиш и осторожно заглянул под навес. Ничего особенного он там не увидел и осторожно забрался в телегу. Он еще слышал, как пастух отрывисто выкликает скучным, равнодушным голосом:
– Последнего кормильца забрали! Совести у вас нет! Пожалейте сироту!
– Уже пожалели, – отвечали солдаты, отгоняя пьяного пастуха подальше от телеги.
Некоторые из сидевших в телеге неспешно переговаривались между собой – о домашних делах, о тех, кто остался дома, перебирали какие-то мелочи, оставшиеся незавершенными. Радихена угрюмо молчал.
Ветром чуть раздувало ткань, которая укрывала людей от солнечных лучей, и Радихена то и дело видел какой-нибудь обрывок пейзажа: желто-зеленые поля, ровные ряды апельсиновых деревьев и яблонь, искристые речки и босоногих женщин на берегу. А потом как-то раз ткань сорвало внезапным порывом, и на вершине горы перед Радихеной внезапно предстал величественный стройный замок, над которым громоздились белые башенные облака. Где-то там, на самом верху, обитал таинственный господин Адобекк и только тем и занимался, что разрушал жизнь Радихены, которого даже в глаза не видел.
Замок долго оставался на виду – он как будто следил за медленно удаляющейся телегой, увозящей на север нескольких ничтожных крепостных, которые больше не нужны господину Адобекку и могут быть превращены в некоторую сумму денег.
Потом, после очередного поворота дороги, вездесущий замок наконец исчез. Тогда Радихена опустил веки и больше не открывал глаз, пока не настал вечер и всех не выпустили из телеги возле старой корчмы с растрепанной соломенной крышей, низко надвинутой на стену над маленькими окнами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55