А иностранцы перед самыми нами на м
ели сидят.
Вот иностранцы забоялись, что мы их в город по начальству представим. Быв
алошно начальство, всяки чиновники Ц умели грабить. Мы раньше-то лето пр
омышляли, зиму промышляли, а жили Ц едва ноги тянули, все начальство отым
ало.
Кабы иностранцев остановил чиновник, какой на пароходе проходяшшой, дак
иностранцам и охать не пришлось бы. Чиновники в одиночку за ром да за виск
у како хошь угожденье иностранцам делали.
Иностранцы с судов голосят, выкуп сулят. Нам чужого не надо, мы народ трудо
вой, нам наше отдай. Взяли у иностранцев промысел, который в нашей воде доб
ыт.
А чтобы не налетел чиновник по чужим делам, Ц сам-то себя он звал чиновни
ком по крестьянским делам, Ц да чтобы нас не ограбил, мы иностранцев осво
бодили.
Мы море раскачали! Рубахами да шапками махали-махали. Море сморшшилось, и
волна пошла, и валы поднялись, и белы гребешки побежали, вода стенкой подн
ялась и иностранны суда смыла, как слизнула с мели.
Иностранцы обрадели, что от ответу избавились, нам кричат:
Ц Русиш бра, много бра!
Это значит: русски добры, очень добры. Мы им в ответ свое слово:
Ц Ладно, убирайтесь, вперед не попадайтесь, чтобы добротой своей мы не по
ломали ваших костей, от нашей доброты надорвете животы!
Промысел у нас остался богатой. Перво дело Ц я стадо пригнал, второ дело
Ц иностранцы нам наловили. В бывалошно время начальство нам не дозволял
о иметь настояшшо приспособление для промыслу, как у иностранцев.
Кислы шти
Сегодня, гостюшко, я тебя угошшу для разнолику кислыми штями, Ц это квас
такой есть бутылошной, ты, поди, и не слыхивал про тако питье, про квас тако
й. Скоро и званья не останется от этого названья.
Вот повсеместно варили кислы шти, а против наших хозяек уемских никому н
е выстоять. В нашей Уйме кислы шти были первеюшши и такой крепости, что про
бки, как пули, выскакивали из бутылок.
Да я вот охотник и на белку с кислыми штями завсегда хожу. Приспособлю про
бку, белку высмотрю и палю. И шкурка не рвана, очень ладно выходит.
Раз я в белку только наметил стрелить Ц гляжу, а меня волки обступили. Гла
зишшами сверлят, зубишшами шшелкают по-страшному.
А у меня ни ружьишка, ни ножишка, только бутылки с кислыми штями.
Ну, я пробки поослабил да кислыми штями в волков, Ц да по мордам, да по глаз
ам!
Кислоштейной пеной едучей волкам глаза залепило. Вот они закружились, ви
згом взялись и всяко соображенье потеряли.
Я волков переловил, хвостами связал, на лыжи стал да в город. На рынок прик
атил и продал живьем для зверинца в увоз.
А один волк в кустах остался, там о снег да лапами глаза прочишшал. Глаза п
рочистил, нашел бутылку кислых штей, Ц это я обронил, Ц хватил бутылку з
убами, а пробка выскочила да в волка, кислы шти в волка.
И так его зарядили и так волком выпалили из лесу, что волка-то в город брос
ило!
А тут на углу Буяновой у трактира Ц у «Золотого якоря» истуканствовал г
ородовой полицейский, он пасть открыл Ц орал на проходяшших.
Волк со всего маху да городовому в пасть!
А летел волк вперед хвостом. Так ведь и застрял в пасти. Да оттуда и лает на
проходяшших жителев да за карманы хватат.
Из карманов деньги и всяко добро падат, полицейский городовой руками мах
ат, чужо добро грабит да в будку к себе сваливат.
Потом этому городовому медаль дали за то, что хорошо лаял на жителев.
Сколько делов всяких у нас с этими кислыми штями было, что и не пересказат
ь.
Да вот хоша бы и птицы.
День был праздник, тепло, сидел я на улице, ладился кислы шти пить да с сосе
дом хороший разговор завел.
Кислы шти посогрелись, пробка выпалила, и шти вверх выфоркнули на полтор
ы версты.
Тут вороны не проворонили, налетели кислы шти пить.
Гляжу Ц ястреб. И норовит каку ни на есть ворону сцапать.
«Ах ты, Ц думаю, Ц полицейска ты грабительска птица, не дам тебе ворон из
обижать. Ворона Ц она птица обстоятельна, около дому приборку делат».
Я в пробку гвоздь всадил Ц да в ястреба. Ну, известно, наповал.
Это что. А вот орел налетел. Высоко стал над деревней и высматриват. И напр
иметил-таки, что моя баба коров на поветь загнала Ц три коровы да две тел
ки Ц и сама доить стала.
Орел крылами шевельнул, упал на деревню, хватил поветь и вызнял и понес по
веть и с коровами, и с телками, и с бабой моей.
Я хватил бутылку кислых штей, гвоздь барочной в пробку вбил да и стрелил к
ислыми штями в орла.
Гвоздем-то орла проткнуло.
Орел в остатнем лете вернул-таки поветь и с коровами, и с телятами, и с бабо
й. На те же сваи угодил, малость скособочил.
Думашь, вру? Подем, покажу, сам увидишь, что поветь у меня в одну сторону кри
вовата.
* * *
А с чиновником оказия вышла, и все из-за кислых штей.
Прискакал к нам чиновнишко-сутяга и почал грабить, Ц давай ему того и др
угого. И штей кислых бочонок. Жонки бочонок порастрясли да в тарантас под
чиновника и сунули. Чиновник на бочонок плюхнулся и придумыват, что бы иш
шо стребовать?
Пиво согрелось, бочка, как пушка, разорвалась!
Чиновника выкинуло столь высоко, что через два дня воротило.
Кислы шти пеной взялись, да больше, да больше, да пол-Уймы пеной закрыло. Хо
рошо, что половину, Ц друга пол-Уймы нас откопала. Пену кислоштейну топо
рами рубили да на реку бросали.
По реке что твой ледоход. На пять ден всяко движенье пароходно остановил
ось.
А рыба пеной этой наелась и така жирна стала, что нырять силы не было, так п
о верху воды и плавала. Мы рыбу голыми руками ловили.
А птицы столько рыбы наели, что сами ожирели, от жиру пешком ходить стали.
Мы и их голыми руками имали.
А звери столько птиц сожрали, что сами ожирели и скоро бегать от жиру зане
могли. Мы и их голыми руками ловили.
И лисиц, и куниц, и соболей, и всяких других зверей, которых у нас и вовсе нет
.
И были бы мы первыми богатеями, да мы-то имали да ловили голыми руками, а на
с чиновники грабили в перчатках.
Дрова
Памяти вот мало стало.
Друго и нужно дело, а из головы выраниваю. Да вот поехал я за дровами в лес, в
ерст эдак с пятнадцать уехал; хватился, а топора-то нет!
Хоть порожняком домой ворочайся, Ц веревка одна.
Ну, старой конь борозды не портит, а я-то что? И без топора не обойдусь?
Лес сухостойник был. Я выбрал лесину, кинул веревку на вершину да дернул р
ывком. Выдернул лесину. Пока лесина падала, сухи ветки обломились.
Кучу надергал, на сани навалил, сказал Карьку:
Ц Вези к старухе да ворочайся, я здесь подзаготовлю!
Карька головой мотнул и пошел.
А я лег поудобней. Лежу да на лесины веревку накидываю, и так, лежа да отдых
аючи, много лесу навалил. Карька до потемни возил. С последним возом и я до
мой пришел.
Баба-то моя с ног сбилась, дрова сваливала да укладывала. А я выотдыхался.
Баба захлопотала и самовар скорей согрела и еду на стол поставила. Меня, к
ак гостя, угошшат за то, что много дров заготовил.
С того разу я за дровами завсегда без топора езжу. Только табаком запасаю
сь, без табаку день валяться трудно.
Своя радуга
Ты спрашивашь, люблю ли я песни?
Ц Песни? Да без песни, коли хошь знать, внутрях у нас одни потемки. Песней м
ы свое нутро проветривам, как избу полыми окошками. Песней мы себя, как лам
пой, освешшаем.
Смолоду я был песенным мастером, стихи плел. Девки в песенны плетенки вся
ку ягоду собирали. Вот под квас али под молоко стихоплетенье не годилось.
Покеда не пропето, все решотно живет.
Песни люблю, рассказы хороши люблю, вранья не терплю! Сам знашь: что ни гов
орю Ц верно, да таково, что верней искать негде.
Раз ввечеру повалился на повети и чую: сон и явь из-за меня друг дружке кос
тье мнут. Кому я достанусь? Сон норовит облапить всего, а явь уперлась и пы
жится на ноги поставить.
Мне что? Пушшай себе проминаются. Я тихим манером Ц да в сторону, да в ту, гд
е девки поют, да и до девок не дошел.
Мимо песня текла широка, гладка. Как тут устоишь? Сел на песню, и понесло и в
ызняло меня в далекой вынос.
Девки петь перестали, по домам разошлись, а меня все ишшо несет, да все выш
е и выше, Ц куды, думаю, меня вынесет? Смотрю, а впереди радуга. Я в радугу вц
епился, уселся покрепче и поехал вниз.
Еду, не тороплюсь, не в частом быванье ехать Ц в радужном сверканье. Еду д
а песни пою, Ц это от удовольствия: очень разноцветно-светло вокруг меня
. Радугу под собой сгибаю да конец в нашу Уйму правлю, да к своему дому, да в
окошко. Да с песней на радуге в избу и вкатился!
А баба моя плакать собралась, черно платье надела да причитанье в уме сос
тавлят; ей соседки насказали:
Ц Твоего-то Малину невесть куда унесло, его, поди, и в живности нет, ты уж, п
оди, вдова!
Как изба-то светом налилась, да как песню мою услыхала жона, разом на обра
дованье повернула. Самовар согрела, горячих опекишей на стол выставила.
И чай в тот раз пили без ругани. И весь вечер меня жона «ягодиночкой» да «с
ветиком» звала.
На улице уже потемень, а у нас в избе светлехонько. Мы и в толк не берем Ц от
чего, да и не думам. А как я шевельнусь, свет по избе разными цветами заигра
т!
Ц Что такое?
А дело просто. Я об радугу натерся, Ц вот рубаха да штаны и светят. А сам зн
ашь: протерты штаны завсегда хорошо светятся, а тут терто об радугу. Но и с
пать пора и нам и другим, а свет из наших окошек на всю деревню, все и не спят
. Снял рубаху да штаны, в сундук убрал. А как потемни наступят, мы выташшим р
убаху али штаны и заместо лампы подвесим к потолку.
И столь приятственный свет был, что не только наши уемски, а из дальних дер
евень стали просить на свадьбы для нарядного освешшенья.
Эх, показать сейчас нельзя. Вишь портки на Глинник увезли, а рубаху Ц на В
ерхно Ладино. Там свадьбы идут, дак над столами повесили мою одежду, как ли
монацию.
Да ты, гостюшко, впредь гости, на спутье захаживай, приворачивай. Будут пор
тки али рубаха дома, Ц полюбуешься, сколь хорошо, когда своя радуга в дом
у.
Рыбы в раж вошли
Весновал я на Мурмане, рыбу в артели ловил. Тралов в ту пору в знати не было,
ловили на поддев, ловили ярусами Ц по рыбе на крючок. Так это мешкотно был
о, что терпенья не стало глядеть.
А рыбы в воде вперегонки одна за другой: столько рыбы, что вода кипит.
Надумал я ловить на подман. Прицепил на крючок наживку да в воде наживкой
мимо рыбьих носов и вожу. Рыбы в раж вошли, норовят наживку слопать. А я лов
чусь, кручу да мимо продергиваю.
Рыбы всяку свою опаску бросили, так их разобрало. И треска, и пикша, и палту
сина, и сайда Ц все заодно, хвостами по воде бьют, шумят:
Ц Отдай нам, Малина, наживку, аппетиту нашего не дразни!
Я ногами уперся да приослабил крючок с наживкой. Рыбы кинулись все разом.
За крючок одна ухватилась, а друга за ее, а там одна за другу!
Вот тут надо не зевать. Я натужился, чуть живот не оборвал, махнул удилишше
м да и выкинул рыбу из воды. Да с самого с Мурмана перекинул в нашу Уйму!
Рыбу отправил, а как будут знать, чья рыба и откудова?
Я живым манером чайку рыбиной подманил, за лапы да за крылья схватил. К нос
у бумажку с адресом нацепил, а на хвост Ц записку жоне и отписал:
«Рыбу собирай, соли. Да не скупись Ц соседям дай. В море рыбы хватит. Я мало
сть отдохну да опять выхвостывать начну».
Об этом у кого хошь спроси, вся деревня знат. А чайка приобыкла и часто у на
с гашшивала да записочки носила из Уймы на Мурман, а с Мурмана в Уйму, и пос
ылки, если не велики, нашивала, так и звали Ц «Малининска чайка».
* * *
Как домой воротился Ц на пароходе али в лодке? На! На пароходе!
Его жди сколько ден! Мурмански пароходы ходили одинова в две недели, да шл
и с заворотами. А я торопился к горячим шаньгам.
Смастерил ходули, да таки, чтобы по дну моря шагать, а самому над морем сто
ять, и чтобы волной не мочило. Табаку взял пять пудов. Трубку раскурил, дым
пустил Ц и зашагал. С трубкой иттить скорей, и устали меньше.
Потом береговые сказывали, что думали: какой такой новой пароход идет? На
д водой одна труба, а дыму за пять больших пароходов. Эдакова парохода ишш
о ни в заведеньи, ни в знати нет!
Вышагиваю себе да дым пушшаю. Пристал. А тут иностранец меня настиг. Ну, ух
ватку ихну иностранскую я знаю: капитан носом в карту либо в кружку с пиво
м, штурмана на себя любуются или счет ведут, сколько наживут; команда друг
дружку по мордам лупят (это у них заместо приятного разговора Ц мордобо
й, и зовут эту приятность «боксой»).
Я остановил ходули, трубку выколотил. Иностранец со мной сравнялся, я на е
го и ступил да ходулями к мачтам прижался, оно и неприметно, и еду. Есть зах
отел. Вижу Ц капитану мясо зажарили, полкоровы. Я веревкой мясо зацепил и
поел. Так вот до городу доехал. Иностранцы смотрят только на выгоду и ни ра
зу на верех не посмотрели.
А от города до Уймы Ц рукой подать.
Пляшет самовар, пляшет печк
а
Согрела моя баба самовар, на стол горячий вызняла, а сама коров доить пошл
а. Сижу, чаю дожидаюсь. Страсть хочу чаю. Самовар Ц руки в боки, пар пустил д
о потолку и насвистыват, песню поет:
Топор, рукавицы,
Рукавицы, топор!
Я гляделЦ глядел, слушал-слушал да подхватил самовар за ручки, и пошли мы
в пляс по избе.
Самовар на цыпочках, самовар на цыпочках. А я всей ногой, а я всей ногой!
Печка в углу напыжилась, сначала на нас и не глядела, да не вытерпела, прис
ела, попыхтела да и двинулась. Да кругом по избе павой, павой! А мы с самовар
ом за ней парой, парой. Да вприсядку! Самовар на цыпочках, самовар на цыпоч
ках, а я всей ногой, а я всей ногой!
Печка пляшет да песню поет:
Я в лесу дрова рубила,
Рукавицы позабыла!
Самовар паром пофыркиват и звонко подсвистыват:
Березова лучина,
Растопка моя!
Мне бы молча плясать, да как утерпишь, ковды печка поет, заслонкой гремит.
Самовар поет, отдушиной свистит. Я и не стерпел да тоже запел:
Эх, рожь не молочена,
Жона не колочена!
Только поспел эти слова выговорить, слышу Ц в сенях жона подойником гре
мит да по-своему орет:
Ох, лен не молочен,
Да муж не колочен!
Я едва успел в застолье заскочить, на лавку шлепнуться. Самовар на стол ск
очил. Печка что! Печка в углу присела, заслонкой прикрылась, посторонком т
епло пушшат, как так и надо, как и вся тут!
А каково нам с самоваром? Я едва отдыхиваюсь, а у самовара от присядки конф
орка набок, кран разворотился, из крана текет, по столу текет, по полу мокр
ехонько!
Вот жона взялась в ругань! На что я к этому приобык, и то в удивленье пришел:
и откуда берет, куды кладет?
Отвернулся я к стене, а под лавкой поблескиват штоф, полуштоф да четвертн
а. И все с водкой. Поблескивают, мне подмигивают, в компанию зовут.
Я и ране их слышал, как с самоваром вприсядку плясал. Слышал, что кто-то при
певат да призваниват нашему плясу. А это значит, склянцы под лавкой в свой
черед веселились. Я их туды от жоны спрятал да и позабыл.
Ну, я к ним, я к ним и одну бутыль за пазуху, другу за другу, а третью в охапку
Ц и на поветь.
В избе жона ругатся-заливатся!
Наругалась баба, себя в сердитость загнала, к кровати подскочила, голово
й на подушку шмякнулась, носом в подушку сунулась, а ноги от сердитости на
полу позабыла. И вот носом ругательски высвистыват-спит, а ногами по полу
, что силы есть, стучит. К утру от экова спанья-отдыха из сил баба выбилась п
ушше, чем от работы. Подумай сам Ц чем боле баба спит, тем боле ногами об по
л стучит!
А я на повети водку выпил, голову на подушку уложил, а всего себя на сене ра
скидал, ноги в сторону, руки наотмашь. Сплю Ц от сна отталкиваюсь!
Сила моей песни плясовой
Сплю это я веселым сном да во сне носом песню высвистываю.
Утресь, глаза отворить ишшо не успел, Ц слышу топот плясовой, поветь ходу
ном ходит: я уж весь проснулся, а носом плясовую тяну-выпеваю.
Глянул глазами: на повети пляс! Это под мой песенной храп вся живность зав
ертелась.
Куры кружатся, петух вертится, телка скоком носится, корова ногами перет
оптыват, свинья хвостиком помахиват, а сама Ц кубарем да впереверты. Роз
ка-собачонка порядок ведет Ц показыват, кому за кем по роду-племени в кр
уге иттить. Розка показыват, ковды вприсядку, ковды вприскок.
Глянул во двор, а по двору Карька пляшет, гривой трясет, хвост вверх подбра
сыват, ногами семенит с переборами. От Карькиной пляски весь двор подска
киват, дом ходуном пошел!
Баба моя сердито спала ту ночь, вся измаялась. И сердитым срывом меня в гор
од срядила, огородно добро на рынок везти.
Стала баба на телегу груз грузить, сама себя не понимат, а сердитой бабе не
перечь!
Картошки натаскала возов пять, да брюквы, да репы, да свеклы, да хрену, да ре
дьки, да моркови, да капусты кочанами, да гороху стрючками Ц и все возами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
ели сидят.
Вот иностранцы забоялись, что мы их в город по начальству представим. Быв
алошно начальство, всяки чиновники Ц умели грабить. Мы раньше-то лето пр
омышляли, зиму промышляли, а жили Ц едва ноги тянули, все начальство отым
ало.
Кабы иностранцев остановил чиновник, какой на пароходе проходяшшой, дак
иностранцам и охать не пришлось бы. Чиновники в одиночку за ром да за виск
у како хошь угожденье иностранцам делали.
Иностранцы с судов голосят, выкуп сулят. Нам чужого не надо, мы народ трудо
вой, нам наше отдай. Взяли у иностранцев промысел, который в нашей воде доб
ыт.
А чтобы не налетел чиновник по чужим делам, Ц сам-то себя он звал чиновни
ком по крестьянским делам, Ц да чтобы нас не ограбил, мы иностранцев осво
бодили.
Мы море раскачали! Рубахами да шапками махали-махали. Море сморшшилось, и
волна пошла, и валы поднялись, и белы гребешки побежали, вода стенкой подн
ялась и иностранны суда смыла, как слизнула с мели.
Иностранцы обрадели, что от ответу избавились, нам кричат:
Ц Русиш бра, много бра!
Это значит: русски добры, очень добры. Мы им в ответ свое слово:
Ц Ладно, убирайтесь, вперед не попадайтесь, чтобы добротой своей мы не по
ломали ваших костей, от нашей доброты надорвете животы!
Промысел у нас остался богатой. Перво дело Ц я стадо пригнал, второ дело
Ц иностранцы нам наловили. В бывалошно время начальство нам не дозволял
о иметь настояшшо приспособление для промыслу, как у иностранцев.
Кислы шти
Сегодня, гостюшко, я тебя угошшу для разнолику кислыми штями, Ц это квас
такой есть бутылошной, ты, поди, и не слыхивал про тако питье, про квас тако
й. Скоро и званья не останется от этого названья.
Вот повсеместно варили кислы шти, а против наших хозяек уемских никому н
е выстоять. В нашей Уйме кислы шти были первеюшши и такой крепости, что про
бки, как пули, выскакивали из бутылок.
Да я вот охотник и на белку с кислыми штями завсегда хожу. Приспособлю про
бку, белку высмотрю и палю. И шкурка не рвана, очень ладно выходит.
Раз я в белку только наметил стрелить Ц гляжу, а меня волки обступили. Гла
зишшами сверлят, зубишшами шшелкают по-страшному.
А у меня ни ружьишка, ни ножишка, только бутылки с кислыми штями.
Ну, я пробки поослабил да кислыми штями в волков, Ц да по мордам, да по глаз
ам!
Кислоштейной пеной едучей волкам глаза залепило. Вот они закружились, ви
згом взялись и всяко соображенье потеряли.
Я волков переловил, хвостами связал, на лыжи стал да в город. На рынок прик
атил и продал живьем для зверинца в увоз.
А один волк в кустах остался, там о снег да лапами глаза прочишшал. Глаза п
рочистил, нашел бутылку кислых штей, Ц это я обронил, Ц хватил бутылку з
убами, а пробка выскочила да в волка, кислы шти в волка.
И так его зарядили и так волком выпалили из лесу, что волка-то в город брос
ило!
А тут на углу Буяновой у трактира Ц у «Золотого якоря» истуканствовал г
ородовой полицейский, он пасть открыл Ц орал на проходяшших.
Волк со всего маху да городовому в пасть!
А летел волк вперед хвостом. Так ведь и застрял в пасти. Да оттуда и лает на
проходяшших жителев да за карманы хватат.
Из карманов деньги и всяко добро падат, полицейский городовой руками мах
ат, чужо добро грабит да в будку к себе сваливат.
Потом этому городовому медаль дали за то, что хорошо лаял на жителев.
Сколько делов всяких у нас с этими кислыми штями было, что и не пересказат
ь.
Да вот хоша бы и птицы.
День был праздник, тепло, сидел я на улице, ладился кислы шти пить да с сосе
дом хороший разговор завел.
Кислы шти посогрелись, пробка выпалила, и шти вверх выфоркнули на полтор
ы версты.
Тут вороны не проворонили, налетели кислы шти пить.
Гляжу Ц ястреб. И норовит каку ни на есть ворону сцапать.
«Ах ты, Ц думаю, Ц полицейска ты грабительска птица, не дам тебе ворон из
обижать. Ворона Ц она птица обстоятельна, около дому приборку делат».
Я в пробку гвоздь всадил Ц да в ястреба. Ну, известно, наповал.
Это что. А вот орел налетел. Высоко стал над деревней и высматриват. И напр
иметил-таки, что моя баба коров на поветь загнала Ц три коровы да две тел
ки Ц и сама доить стала.
Орел крылами шевельнул, упал на деревню, хватил поветь и вызнял и понес по
веть и с коровами, и с телками, и с бабой моей.
Я хватил бутылку кислых штей, гвоздь барочной в пробку вбил да и стрелил к
ислыми штями в орла.
Гвоздем-то орла проткнуло.
Орел в остатнем лете вернул-таки поветь и с коровами, и с телятами, и с бабо
й. На те же сваи угодил, малость скособочил.
Думашь, вру? Подем, покажу, сам увидишь, что поветь у меня в одну сторону кри
вовата.
* * *
А с чиновником оказия вышла, и все из-за кислых штей.
Прискакал к нам чиновнишко-сутяга и почал грабить, Ц давай ему того и др
угого. И штей кислых бочонок. Жонки бочонок порастрясли да в тарантас под
чиновника и сунули. Чиновник на бочонок плюхнулся и придумыват, что бы иш
шо стребовать?
Пиво согрелось, бочка, как пушка, разорвалась!
Чиновника выкинуло столь высоко, что через два дня воротило.
Кислы шти пеной взялись, да больше, да больше, да пол-Уймы пеной закрыло. Хо
рошо, что половину, Ц друга пол-Уймы нас откопала. Пену кислоштейну топо
рами рубили да на реку бросали.
По реке что твой ледоход. На пять ден всяко движенье пароходно остановил
ось.
А рыба пеной этой наелась и така жирна стала, что нырять силы не было, так п
о верху воды и плавала. Мы рыбу голыми руками ловили.
А птицы столько рыбы наели, что сами ожирели, от жиру пешком ходить стали.
Мы и их голыми руками имали.
А звери столько птиц сожрали, что сами ожирели и скоро бегать от жиру зане
могли. Мы и их голыми руками ловили.
И лисиц, и куниц, и соболей, и всяких других зверей, которых у нас и вовсе нет
.
И были бы мы первыми богатеями, да мы-то имали да ловили голыми руками, а на
с чиновники грабили в перчатках.
Дрова
Памяти вот мало стало.
Друго и нужно дело, а из головы выраниваю. Да вот поехал я за дровами в лес, в
ерст эдак с пятнадцать уехал; хватился, а топора-то нет!
Хоть порожняком домой ворочайся, Ц веревка одна.
Ну, старой конь борозды не портит, а я-то что? И без топора не обойдусь?
Лес сухостойник был. Я выбрал лесину, кинул веревку на вершину да дернул р
ывком. Выдернул лесину. Пока лесина падала, сухи ветки обломились.
Кучу надергал, на сани навалил, сказал Карьку:
Ц Вези к старухе да ворочайся, я здесь подзаготовлю!
Карька головой мотнул и пошел.
А я лег поудобней. Лежу да на лесины веревку накидываю, и так, лежа да отдых
аючи, много лесу навалил. Карька до потемни возил. С последним возом и я до
мой пришел.
Баба-то моя с ног сбилась, дрова сваливала да укладывала. А я выотдыхался.
Баба захлопотала и самовар скорей согрела и еду на стол поставила. Меня, к
ак гостя, угошшат за то, что много дров заготовил.
С того разу я за дровами завсегда без топора езжу. Только табаком запасаю
сь, без табаку день валяться трудно.
Своя радуга
Ты спрашивашь, люблю ли я песни?
Ц Песни? Да без песни, коли хошь знать, внутрях у нас одни потемки. Песней м
ы свое нутро проветривам, как избу полыми окошками. Песней мы себя, как лам
пой, освешшаем.
Смолоду я был песенным мастером, стихи плел. Девки в песенны плетенки вся
ку ягоду собирали. Вот под квас али под молоко стихоплетенье не годилось.
Покеда не пропето, все решотно живет.
Песни люблю, рассказы хороши люблю, вранья не терплю! Сам знашь: что ни гов
орю Ц верно, да таково, что верней искать негде.
Раз ввечеру повалился на повети и чую: сон и явь из-за меня друг дружке кос
тье мнут. Кому я достанусь? Сон норовит облапить всего, а явь уперлась и пы
жится на ноги поставить.
Мне что? Пушшай себе проминаются. Я тихим манером Ц да в сторону, да в ту, гд
е девки поют, да и до девок не дошел.
Мимо песня текла широка, гладка. Как тут устоишь? Сел на песню, и понесло и в
ызняло меня в далекой вынос.
Девки петь перестали, по домам разошлись, а меня все ишшо несет, да все выш
е и выше, Ц куды, думаю, меня вынесет? Смотрю, а впереди радуга. Я в радугу вц
епился, уселся покрепче и поехал вниз.
Еду, не тороплюсь, не в частом быванье ехать Ц в радужном сверканье. Еду д
а песни пою, Ц это от удовольствия: очень разноцветно-светло вокруг меня
. Радугу под собой сгибаю да конец в нашу Уйму правлю, да к своему дому, да в
окошко. Да с песней на радуге в избу и вкатился!
А баба моя плакать собралась, черно платье надела да причитанье в уме сос
тавлят; ей соседки насказали:
Ц Твоего-то Малину невесть куда унесло, его, поди, и в живности нет, ты уж, п
оди, вдова!
Как изба-то светом налилась, да как песню мою услыхала жона, разом на обра
дованье повернула. Самовар согрела, горячих опекишей на стол выставила.
И чай в тот раз пили без ругани. И весь вечер меня жона «ягодиночкой» да «с
ветиком» звала.
На улице уже потемень, а у нас в избе светлехонько. Мы и в толк не берем Ц от
чего, да и не думам. А как я шевельнусь, свет по избе разными цветами заигра
т!
Ц Что такое?
А дело просто. Я об радугу натерся, Ц вот рубаха да штаны и светят. А сам зн
ашь: протерты штаны завсегда хорошо светятся, а тут терто об радугу. Но и с
пать пора и нам и другим, а свет из наших окошек на всю деревню, все и не спят
. Снял рубаху да штаны, в сундук убрал. А как потемни наступят, мы выташшим р
убаху али штаны и заместо лампы подвесим к потолку.
И столь приятственный свет был, что не только наши уемски, а из дальних дер
евень стали просить на свадьбы для нарядного освешшенья.
Эх, показать сейчас нельзя. Вишь портки на Глинник увезли, а рубаху Ц на В
ерхно Ладино. Там свадьбы идут, дак над столами повесили мою одежду, как ли
монацию.
Да ты, гостюшко, впредь гости, на спутье захаживай, приворачивай. Будут пор
тки али рубаха дома, Ц полюбуешься, сколь хорошо, когда своя радуга в дом
у.
Рыбы в раж вошли
Весновал я на Мурмане, рыбу в артели ловил. Тралов в ту пору в знати не было,
ловили на поддев, ловили ярусами Ц по рыбе на крючок. Так это мешкотно был
о, что терпенья не стало глядеть.
А рыбы в воде вперегонки одна за другой: столько рыбы, что вода кипит.
Надумал я ловить на подман. Прицепил на крючок наживку да в воде наживкой
мимо рыбьих носов и вожу. Рыбы в раж вошли, норовят наживку слопать. А я лов
чусь, кручу да мимо продергиваю.
Рыбы всяку свою опаску бросили, так их разобрало. И треска, и пикша, и палту
сина, и сайда Ц все заодно, хвостами по воде бьют, шумят:
Ц Отдай нам, Малина, наживку, аппетиту нашего не дразни!
Я ногами уперся да приослабил крючок с наживкой. Рыбы кинулись все разом.
За крючок одна ухватилась, а друга за ее, а там одна за другу!
Вот тут надо не зевать. Я натужился, чуть живот не оборвал, махнул удилишше
м да и выкинул рыбу из воды. Да с самого с Мурмана перекинул в нашу Уйму!
Рыбу отправил, а как будут знать, чья рыба и откудова?
Я живым манером чайку рыбиной подманил, за лапы да за крылья схватил. К нос
у бумажку с адресом нацепил, а на хвост Ц записку жоне и отписал:
«Рыбу собирай, соли. Да не скупись Ц соседям дай. В море рыбы хватит. Я мало
сть отдохну да опять выхвостывать начну».
Об этом у кого хошь спроси, вся деревня знат. А чайка приобыкла и часто у на
с гашшивала да записочки носила из Уймы на Мурман, а с Мурмана в Уйму, и пос
ылки, если не велики, нашивала, так и звали Ц «Малининска чайка».
* * *
Как домой воротился Ц на пароходе али в лодке? На! На пароходе!
Его жди сколько ден! Мурмански пароходы ходили одинова в две недели, да шл
и с заворотами. А я торопился к горячим шаньгам.
Смастерил ходули, да таки, чтобы по дну моря шагать, а самому над морем сто
ять, и чтобы волной не мочило. Табаку взял пять пудов. Трубку раскурил, дым
пустил Ц и зашагал. С трубкой иттить скорей, и устали меньше.
Потом береговые сказывали, что думали: какой такой новой пароход идет? На
д водой одна труба, а дыму за пять больших пароходов. Эдакова парохода ишш
о ни в заведеньи, ни в знати нет!
Вышагиваю себе да дым пушшаю. Пристал. А тут иностранец меня настиг. Ну, ух
ватку ихну иностранскую я знаю: капитан носом в карту либо в кружку с пиво
м, штурмана на себя любуются или счет ведут, сколько наживут; команда друг
дружку по мордам лупят (это у них заместо приятного разговора Ц мордобо
й, и зовут эту приятность «боксой»).
Я остановил ходули, трубку выколотил. Иностранец со мной сравнялся, я на е
го и ступил да ходулями к мачтам прижался, оно и неприметно, и еду. Есть зах
отел. Вижу Ц капитану мясо зажарили, полкоровы. Я веревкой мясо зацепил и
поел. Так вот до городу доехал. Иностранцы смотрят только на выгоду и ни ра
зу на верех не посмотрели.
А от города до Уймы Ц рукой подать.
Пляшет самовар, пляшет печк
а
Согрела моя баба самовар, на стол горячий вызняла, а сама коров доить пошл
а. Сижу, чаю дожидаюсь. Страсть хочу чаю. Самовар Ц руки в боки, пар пустил д
о потолку и насвистыват, песню поет:
Топор, рукавицы,
Рукавицы, топор!
Я гляделЦ глядел, слушал-слушал да подхватил самовар за ручки, и пошли мы
в пляс по избе.
Самовар на цыпочках, самовар на цыпочках. А я всей ногой, а я всей ногой!
Печка в углу напыжилась, сначала на нас и не глядела, да не вытерпела, прис
ела, попыхтела да и двинулась. Да кругом по избе павой, павой! А мы с самовар
ом за ней парой, парой. Да вприсядку! Самовар на цыпочках, самовар на цыпоч
ках, а я всей ногой, а я всей ногой!
Печка пляшет да песню поет:
Я в лесу дрова рубила,
Рукавицы позабыла!
Самовар паром пофыркиват и звонко подсвистыват:
Березова лучина,
Растопка моя!
Мне бы молча плясать, да как утерпишь, ковды печка поет, заслонкой гремит.
Самовар поет, отдушиной свистит. Я и не стерпел да тоже запел:
Эх, рожь не молочена,
Жона не колочена!
Только поспел эти слова выговорить, слышу Ц в сенях жона подойником гре
мит да по-своему орет:
Ох, лен не молочен,
Да муж не колочен!
Я едва успел в застолье заскочить, на лавку шлепнуться. Самовар на стол ск
очил. Печка что! Печка в углу присела, заслонкой прикрылась, посторонком т
епло пушшат, как так и надо, как и вся тут!
А каково нам с самоваром? Я едва отдыхиваюсь, а у самовара от присядки конф
орка набок, кран разворотился, из крана текет, по столу текет, по полу мокр
ехонько!
Вот жона взялась в ругань! На что я к этому приобык, и то в удивленье пришел:
и откуда берет, куды кладет?
Отвернулся я к стене, а под лавкой поблескиват штоф, полуштоф да четвертн
а. И все с водкой. Поблескивают, мне подмигивают, в компанию зовут.
Я и ране их слышал, как с самоваром вприсядку плясал. Слышал, что кто-то при
певат да призваниват нашему плясу. А это значит, склянцы под лавкой в свой
черед веселились. Я их туды от жоны спрятал да и позабыл.
Ну, я к ним, я к ним и одну бутыль за пазуху, другу за другу, а третью в охапку
Ц и на поветь.
В избе жона ругатся-заливатся!
Наругалась баба, себя в сердитость загнала, к кровати подскочила, голово
й на подушку шмякнулась, носом в подушку сунулась, а ноги от сердитости на
полу позабыла. И вот носом ругательски высвистыват-спит, а ногами по полу
, что силы есть, стучит. К утру от экова спанья-отдыха из сил баба выбилась п
ушше, чем от работы. Подумай сам Ц чем боле баба спит, тем боле ногами об по
л стучит!
А я на повети водку выпил, голову на подушку уложил, а всего себя на сене ра
скидал, ноги в сторону, руки наотмашь. Сплю Ц от сна отталкиваюсь!
Сила моей песни плясовой
Сплю это я веселым сном да во сне носом песню высвистываю.
Утресь, глаза отворить ишшо не успел, Ц слышу топот плясовой, поветь ходу
ном ходит: я уж весь проснулся, а носом плясовую тяну-выпеваю.
Глянул глазами: на повети пляс! Это под мой песенной храп вся живность зав
ертелась.
Куры кружатся, петух вертится, телка скоком носится, корова ногами перет
оптыват, свинья хвостиком помахиват, а сама Ц кубарем да впереверты. Роз
ка-собачонка порядок ведет Ц показыват, кому за кем по роду-племени в кр
уге иттить. Розка показыват, ковды вприсядку, ковды вприскок.
Глянул во двор, а по двору Карька пляшет, гривой трясет, хвост вверх подбра
сыват, ногами семенит с переборами. От Карькиной пляски весь двор подска
киват, дом ходуном пошел!
Баба моя сердито спала ту ночь, вся измаялась. И сердитым срывом меня в гор
од срядила, огородно добро на рынок везти.
Стала баба на телегу груз грузить, сама себя не понимат, а сердитой бабе не
перечь!
Картошки натаскала возов пять, да брюквы, да репы, да свеклы, да хрену, да ре
дьки, да моркови, да капусты кочанами, да гороху стрючками Ц и все возами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40