Поп обрадел, двери затворил, окошки захлопнул. Поймал гусей. Гуси крылами
замахали, поповской дом подняли. В доме-то попадья спяшша была, громко хра
пела, проснуться не успела. Поп Сиволдай за гусями жадно бросился, про поп
адью позабыл. Вот поп заподскакивал:
Ц Да что это тако! Да как это так? Да кричите всем миром, чтобы гуси воротил
ись, чтобы дом мне отдали и чтобы жону вернули! Гусей я отпушшу, Ц вам, мужи
кам, гуси скорее поверят. Кричите всем деревенским сходом!
Мы Сиволдаю проверку сделали:
Ц А ты, поп, гусей-то отпустишь, ежели дом с попадьей вернут тебе гуси?
Ц Да я дурак, что ли, чтобы столько добра мимо рук пустить? Вы только мне до
м с гусями воротите!
Мы в поповски дела вмешиваться не стали. Мы-то разговоры говорим, а гуси в
поповском дому летят да летят, их уж криком не остановишь. Сиволдаю и дому
жалко, и попадью жалко Ц кого жальче, и сам не знат. Запричитал поп, возгуд
ел:

Последня жона у попа,
И ту гуси с домом унесли.
И унесли-то в светлой горнице,
С избой да ишшо со поветью.
Остался я без жопы один,
Заместо дому у меня баня да овин.
А и улетела моя попадья
В теплу сторону.
Как домой она воротится,
Да как начнет она бахвалиться:
«Я там-то была, то-то видела,
На гусях в дому перьва ехала».
Мне и дому-то жаль,
А жальче же всего,
Что побыват жона дальше мого.
Снаряжусь-то я за жоной в поход.
Ты гляди, удивляйся, честной народ!

Поп Сиволдай скоро справился, выбрал место просторно, сел, приманкой для
гусей приладился. В широки полы мелку картошку насыпал кучей, в руки взял
четвертную с самогоном: «под парами» самогонными легче лететь будет! Тет
ка Бутеня на голову попу самоварну трубу поставила, для обшшего веселья
не пожалела. Сидит поп Сиволдай взабольшным летным самогонным пароходо
м.
Не сколь долго поп спутья ждал. Гуси картошку увидали, Сиволдая не примет
или, прогоготали и порешили взять с собой запас кормовой. Ухватились гус
и за полы длинной одежи поповской.
Смотрим: вызнялся поп Сиволдай на гусях, летит и самогон пьет. Гуси народ т
верезой, пьяного духу не любят, особливо самогонного, Ц гуси попа Сиволд
ая бросили.
Поп шлепнулся в болото. Под Сиволдаем чавкнуло, брызги в стороны выкинул
о. Поп сидит и барахтатся, боится, чтобы в болото совсем не провалиться. Си
дит вопит:
Ц Люди, ташшите меня из болота, покудова я глубоко не просел, покудова у в
ас не все гуси съедены, я вам есть помогу, а которы еще не початы Ц тех я себ
е про запас приберу, вас от хлопот освобожу.
Наши бабы, как причет, затянули:

Ты бы, поп Сиволдай,
На чужо не зарился,
Мы бы тогда бы
Тебя бы, попа бы,
Вызволили.
Мы бы тогда бы
Тебя бы, попа бы,
Скоро выташшили.
А теперь, Сиволдай,
Ты в болото попал подходяшшо.
Кабы не твоя толшшина, ширина,
Ты бы в болото ушел с головой.
Мы бы тогда бы
За тебя бы, попа бы,
В ответе не были.
Мы бы тогда бы
Тебя бы, попа бы,
Тут и оставили!

Уж вечером, близко к потемни, мужики выволокли Сиволдая на суху землю, что
бы за попа в ответе не быть. Чиновники да полицейски Ц одна компания Ц за
попа бы пристали и нас бы оштрафовали.

* * *

Попадья и далеко бы, пожалуй, улетела, да во снах есть захотела. Глаза прот
ерла, гусей увидала Ц и ну их ловить. Разом гусей кучу ошшипала, в печке жа
рит, варит.
Гуси со страху крылами махать перестали. Дом-то и остановился, в город опу
стился, да на ту улицу, по которой архиерея на обед везли. Архиерейски лоша
ди вздыбились, архиерейска карета опрокинулась, архиерея из кареты туше
й вытряхнуло. Архиерей на четвереньки стал, животом в землю уперся, ему са
мому и не вызняться. Попы да монахи думали: так и надо Ц стали также целым
стадом кверху задом. И запели монастырским распевом:

Что оно еси
Прилетело с небеси?
Спереду окошки,
Сбоку крыльцо,
Сзади поветь,
Машины нигде не углядеть!

Архиерей сердитым голосом широко рявкнул:
Ц Что за чудеса без нашего дозволенья? Кто в дому по небу летат, моих коне
й да моих прихлебателей стадо пугат?
Сиволдаиха в самолутчо платье вырядилась, на голову чепчик с бантом нале
пила, морду кирпичом натерла-нарумянила, с жареным гусем выскочила и тон
ким голосом, скорым говорком да с приседаньицем слова сыпать принялась:

Ц Ах, ваше архиерейство, ах, как я торопилась, ах, к тебе на поклон! Как знаю
я, что ты, ваше архиерейство, берешь и тестяным и печеным, ах, запасла для те
бя гусей жареных, гусей вареных и живых неошшипанных полной дом. Полна из
ба, и горница, и поветь Ц изволь сам поглядеть!
Архиерея поставили на ноги, и все стадо вызнялось вверх головой.
Ц Ты, Сиволдаиха, нешто забыла, что мне нельзя мясного вкушать?
Ц А ты, ваше архиерейство, ешь как рыбу. Ах, и хлопочу-то я не за себя, а за по
па Сиволдая, чтобы дал ты ему како ни на есть повышенье да доходу прибавле
нье.
Архиерей услыхал носом Ц жареным пахнет, дал согласье на все Сиволдаихи
ны прошенья.
Ц Пусть твой Сиволдай с крестьян больше дерет. От евонного доходу мне по
ловина идет.
Попадья как получила все, что хотела, Ц гусей-то и припрятала, архиерею т
олько лишних выпустила. Сама Сиволдаиха к дому привязалась кучером, вожж
ами по стенам захлопала, по повети ременкой хлопнула. Гуси снова размаха
лись.
И вернулась-таки попадья в нашу деревню. Норовила нам на головы сесть, да
мы палками прогнали на прежни стойки, на стары сваи.
Робята-озорники дернули попадью за подол, попадья повернулась не в ту ст
орону, и сел поповский дом на старо место, только передом в задню сторону,
задом на улицу. По сю пору так стоит. Коли хошь, поди погляди, сам увидишь!
А гусями-то поп Сиволдай не попользовался. Наши робята до всего дознатьс
я хотят. Отворили двери да окна поглядеть, какая сила попадью в город носи
ла? Гуси и улетели.

* * *

Моя отлетна изба всей Уйме на пользу была. Уемски хозяйки свои печи не топ
или, дров не изводили. Топили одну мою печку в моей отлетной избе, топили в
очередь и охапками таскали тепло по избам, а в печке варили, жарили, парили
кому что надобно Ц всем жару хватало.
Артельной горшок наварней кипит, артельна печка жарче греет.
В моей избе в артельной печке тепло тако прочно было, что в холодну пору мы
теплом обвертывались и ходили без пальтов, без ватных пиджаков.
Попробовал я теплом-жаром торговать. Привез в рынок свежего жару-пару. Не
успел Карьку остановить Ц налетели полицейски, налетели чиновники у чу
жого добра руки погреть.
Ц Что за товар? Как продавашь Ц отмеривашь, отвешивашь али считашь? Да к
аку цену берешь? Надобно нам это знать, с тебя налог взять!
Я не перечил, начал разговором:
Ц Вы, ваши полицейства, чиновничества, на теплых местах сидите, руки у чу
жого тепла нагреваете. Мой товар как раз про вас, попробуйте нашего дерев
енского жару.
Развернул я воз с теплом из нашей общественной согласной печки и полицей
ских, чиновников так «огрел», так им «жару поддал», что они долго безвредн
ыми сидели. А мы, деревенские, да городской простой народ, в те поры отдохн
ули, штрафов не платили, денег накопили, обнов накупили.

Перелилиха

Глянь-ко, гость, на улицу. Вишь Ц Перепилиха идет? Сама перестарок, а гляди
-ко, фасониста идет, буди жгется: как таракан по горячей печи.
Голос у ее такой пронзительной силы, что страсть!
И с чего взялось? С медведя.
Пошла это Перепилиха (тогда ее другомя звали) за ягодами. Ягода брусника с
пела, крупна. Перепилиха грабилкой собират-торопится.
Ты грабилку-то знашь? Така деревянна, на манер ковша, только долговата, с у
зорами по краям. У Перепилихи было бабкино приданое.
Ну, ладно, собират Перепилиха ягоды и слышит: что-то трешшит, кто-то пыхтит.

Глянула, а перед ней медведь, и тоже ягоды собират!
Перепилиха со всего-то голосу визгнула. И столь пронзительно, что медвед
я наскрозь проткнула и наповал убила голосом!
Да над ним ишшо долго визжала боялась, кабы не ожил.
Потом медведя за лапу домой поволокла и всю дорогу голосом верешшала. И о
т того самого места, где медведя убила, и до самой Уймы как просека стала. Б
ольши и малы дерева и кусты, как порублены, пали от Перепилихиного голосу.

Дома за мужа взялась Ц и пилила и пилила!
Зачем одну в лес пустил? Зачем в эку опасность толкнул? Зачем не помог медв
едя волокчи?
Муж Перепилихи и рта открыть не успел. Перепилиха его перепилила. Так скв
озна дыра и засветилась.
Доктор потом рассмотрел и сказал:
Ц Кабы в сторону на вершок Ц и сердце прошибла бы!
Жить доктор дозволил, только велел деревянну пробку сделать. Пробку сдел
али. Так с пробкой и ходит мужик. А как пробку вынет Ц дух через дыру пойде
т и заиграт музыкой приятной. Перепилихин муж наловчился: пробку открыва
т да закрыват, и на манер плясовой музыки выходит. Его на свадьбы зовут зам
есто гармониста.
А Перепилиха с той поры в силу вошла. Ей перечить никто не моги.
Она перво-наперво ум отобьет голосом, опосля того голосом всего исшшипл
ет, прицарапат.
Мы только выторапливались уши закрыть. Коли ухом не воймуем, на нас голос
Перепилихин и силы не имет.
Одиново видим Ц куры да собаки всполошились, кто куды удирают. Ну, нам пон
ятно Ц это, значит, Перепилиха истошным голосом заверешшала.
Перепилиху, вишь, кто-то в деревне Жаровихе обругал али в гостях не назвал
самолутчей гостьюшкой.
Перепилиха отругиваться собралась, а для проминанья голоса у нас по Уйме
силу пробует.
Мы еенну повадку вызнали дотошно.
Сейчас уши себе закрыли, кто чем попало. Кто сковородками, кто горшком, а м
оей жоны бабка ушатом накрылась. А попадья перину на голову вздыбила, оде
ялом повязалась да мимо Перепилихи павой проплыла. Уши затворены, Ц и вс
я ересь голосова нипочем.
Перепилиха со всей злостью крутнулась на Жаровиху, Ц по дороге только п
ыль взвилась.
А жаровихинцы уже приготовились. Двери, окошки затворили накрепко, уши п
озатыкали. А дома, которы не крашены, наскоро мелом замазали Ц на крашено
е Перепилихин голос силы не имет.
Вот Перепилиха по деревне скется, изводится. А все безо всякого толку.
Жаровихински жонки из окошек всяки ругательны рожи корчат.
Увидала Перепилиха один дом некрашеной, к тому дому подскочила, дак от до
ма враз щепки полетели.
Жил в том дому мужичонко Ц Опарой его звали, житьишко у Опары маловатно, д
омишко чуть на ногах стоял. Опара догадался да на крышу с ушатом воды выле
з да и чохнул на Перепилиху цельным ушатом.
Перепилиха смолкла и силу голосову потеряла.
Тут выскочили жаровихински жонки, а в ругани они порато наторели. И взяли
сь они Перепилиху отругивать и за старо, и за ново, и за сколько лет вперед.

Про воду мы в соображенье взяли. Стали Перепилиху водой утихомиривать, а
коли в гости придет Ц мы ковшик с водой перед носом поставим, чтобы голос
у своему меру знала.
Перепилиху мы и на обчественну пользу приспособлям: как чишшемину задум
ам, сейчас Перепилиху пошлем дерева да кусты голосом рубить.
Да ты погодь уходить, слушашь ты хорошо и для меня самолутчей гостюшко, по
годь, может Перепилихин муж завернуть, ты евонну музыку сам послушашь.

Пирог с зубаткой

Ты послушай, кака оказия с Перепилихой приключилась.
Завела Перепилиха стряпню, растворила квашню, да разбухала больше меры.
Квашню на печку поставила, а сама возле печки спать повалилась. Спят: муж П
ерепилихи на полатях, а Перепилиха на полу выхрапыват, вроде как сказку с
казыват с припевом.
Слышит Перепилихин муж: ровно кто босыми ногами по избе шлепат. Глянул с п
олатей: квашня-то пошла, тесто через край да на Перепилиху валит, Перепили
ха только во снах причмокиват да поворачиватся.
Перепилихин муж сдогадался: печку затопил скорешенько, жону посолил, тес
том обтяпал, маслом смазал Ц да в печку.
Испек-таки пирог!
Нас, мужиков, скликать стал к себе в гости:
Ц Кумовье-святовье, други-соседи! Покорно прошу ко мне в гости, моей стря
пни, моего печенья есть! Испек я пирог, с зубаткой, приходите скорее, пока г
орячность из пирога не ушла!
Мы думали: кака така горячность? Ежели и простынет малость, то горячим зап
ьем. А сами выторапливаемся.
Сам знашь, не в частом быванье мужикову стряпню есть доводится. В Перепил
ихину избу явились, как по приказу, Ц все сразу.
Ну и пирожишше! Отродясь такого не видывали! Пирожишше со всех сторон шир
ше стола и толстяшший и румяняшший, просто загляденье, а не пирог!
Мы к нему и присватались. Бороды в сторону отворотили с помешни. И Ц как с
ледоват быть, как заведено у нас Ц у рыбника верхну корку срезали да подн
яли.
А в пироге Перепилиха! Запотягивалась и говорит: «Ах, как я тепло выспалас
ь!»
Что тут было Ц и говорить не стану!
Опосля того разу я долго и к маленьким пирогам с опаской подходил.
Мужа Перепилихиного мы через пять ден увидали. Висит на плетню, сохнет. Мы
его не с первого разу и признали-то. Думали, какой проходяшший али проезжи
й Ц так перемят, так измочен да так измочален! Это все Перепилиха: где бы с
поклоном мужику благодаренье сказать за тепло спанье в пироге, а она его
в воде вымочила, да им-то, мужиком-то своим, всю избу вымыла, вышоркала да и
приговаривала:
Ц После твоих гостей для моих гостей избу мою!
День и ночь висел на плетне Перепилихин муж. На другой день его Перепилих
а сняла, палками выкатала, утюгом горячим выгладила и послала нас потчев
ать корками от пирога.
Мы попробовали, а есть не стали Ц уж оченно Перепилихой пахло (ведь спала
она в пироге-то) и злость Перепилихина на зубах хрустела.

Пуля

Был у нас капитан один, звали его Пуля. Рассказыват как-то Пуля:
Ц Иду мимо Мурмана. Лежу в каюте у себя. Машина постукиват исправно, как е
й полагается, а чую: ходу нет. Вышел на мостик, глянул: стоим.
Ц Что за оказия?
Посмотрел на корму, а от винта широченным кругом треска глушена вскидыва
тся, взблескиват серебром. Винт колотит да рыбинами брызжет. А пароход Ц
на месте. Мы это на треску наехали!
Матросы пристали ко мне, канючат:
Ц Дозволь, капитан, рыбу взять. Столько добра задаром пропадат! Да и трюм
ы пусты!
Ну, ладно, дозволил. Пароход полнехонек набрали. Сами зиму ели, да в рынке с
колько продали.

На треске в море гуляю

Да что Пуля! Я вот сам на лодчонке выскочил в океан (тоже на Мурмане дело бы
ло), от артели поотстал да вздремнул, и сон такой ладной завидел, да лодка с
о всего ходу застопорила разом. Я чуть за борт не вытряхнулся. Протер глаз
а Ц я со всего парусного да поветренного ходу на косяк трески налетел.
В беспокойство не вошел: не к чему себя тревожить. Оглядел косяк, глазами с
мерил Ц вышло километров на пятьсот. Длинной палкой толшшину узнал Ц в
ышло двадцать пять метров. Дело подходяшше: ехать можно. А на тресковой ко
сяк лесу всякого нанесло. Смастерил избушку, огонь развел, уху сварил. Рыб
а тут. На рыбе еду, рыбу варю. Поел да поспал, поспал да поел. Меня треска и ко
рмит и везет.
Пора бы к дому сворачивать. А весь косяк хвостом мотнул да на север поверн
ул. И понеслись мы мимо Новой Земли, в океан Ледовитой. На льдинах встречны
х алыми платочками, что жоне с Мурмана вез, знаки свои поставил. Погулял, и
домой пора. Досками отгородил от всего косяка клин километров в пять. Выс
мотрел вожака-рыбу, накинул узду. И так ладно вышло! Правлю, куда надо, весь
косяк вожжой поворачиваю. К дому свернул. Шибче парохода шел.
В городе у рыбной пристани углом: пристал. Пристал и почал торговать свеж
ей треской: на что свежее Ц живая в воде.
Продавать стал дешевле богатеев, по грошу на пуд скидывал! Ну, покупатели
ко мне валом валили.
Опосля торговли смотряшши, лицезряшши столпились на берегу. Антересно в
сем поглядеть на тресковой косяк. Ну, я пушшал гулять по треске робят малы
х с учительшами задарма, а с других жителей по копейке брал.
Ц Да ты, гость разлюбезной, кушай, ешь треску-то!
Из того самого стада, на котором я ехал, только уже не обессудь Ц посолена
.

Белой медведь

Я тебе не все ишшо обсказал, что в море было. Знаки-то я поставил, платки по
ветру полошшет. Платок алой что огонь взблескиват, что голос громкой пес
ню вскрикиват.
Когда ишшо кто увидит его, а медведь заприметил Ц да ко мне. А у меня не то ч
то ружья, а и ружьишка заваляшшого нет никакого. Одначе, варю себе треску,
ем да и в ус не дую.
Медведь наскочил на косяк, лапами хватат, а рыба в воде склизка. С краю за р
ыбий косяк ни в жизнь не ухватишься!
Сам-то я сижу на середке: мне что, а ты достань!
Медведь с ярости начал рыбу жрать: столько нажрал, что брюхо полнехонько
и одна рыбина в зубах увязла. Я медведя веревкой достал к себе и шкуру снял
.
Погодь, сичас покажу шкуру, сам увидишь, что медведь полюсной, шкура болша
шша, шерсть длинняшша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40