Что больше всего восхищало Гленни в Эсмонде – это редкое сочетание в нем высокого ума и физической силы. Лихтенберг был блестящим ученым, но он был сгорбленным калекой. Эсмонд прекрасно владел шпагой, был отличным наездником, хорошим пловцом и любимцем женщин, а также немного поэтом, философом и мистиком. Гленни нуждался в покровительстве и готов был склониться перед авторитетом. Через несколько месяцев Донелли называл его «апостолом отваги, галантности, любовных интрижек, похоти, чувственности, обольщения, сквернословия, грубости, непристойности, тупости и лишения девственности». Вскоре им наскучили услужливые шлюхи, и они начали ухаживать за дочерьми профессоров и других уважаемых людей города. Оба друга радовались своим успехам у девиц, а Эсмонд находился даже в опасной близости к женитьбе на дочери пастора из Нортен-Гарбенберга фрейлине Ульрике Дуэссен. Все это, однако, не означало, что Эсмонд и Гленни были всегда неразлучны. Гленни, конечно же, был бы счастлив, если бы они никогда не разлучались, но Эсмонд, кроме обольщения местных девиц, интересовался еще и Кантом, и математикой, и астрономией. В своих письмах Гленни выражает обиду, что Эсмонд часто забывает об обязанностях дружбы. Но он восхищался Эсмондом от всего сердца, поэтому покорно принимал ту часть внимания, которую тот соизволил выделить ему.Письмо, написанное Гленни Эсмонду 29 декабря 1766 года, довольно типичное. Он исписал полторы страницы, высказывая обиду на то, что Донелли отклонил его приглашение провести Рождество в Голспи – фамильном поместье Гленни, изливая жалобы на трудности путешествия на север в конце ноября. Подробно описывает пищу, съеденную на Рождество, начиная с завтрака в семь тридцать утра, который состоял из овсяных лепешек, тушеной семги, ростбифа, ветчины, почек и портера. Но основная часть письма, безусловно, посвящена описанию его амурных похождений во время каникул.
Спервая решил, что должен добиться расположения девушки по имени Мэгги Мак-Вин, дочери одного из наших арендаторов-фермеров, которая еще до моего отъезда на учебу проявила свои нежные чувства ко мне. Правда, тогда она клялась, что предпочтет умереть, чем потерять честь.
Лишение девственности Мэгги оказалось делом более легким, чем он ожидал, оно свершилось в амбаре, куда ее затащил Гленни после танцев, где молодой помещик стал центром внимания местных красоток (в отдаленных районах еще сохранились простые патриархальные отношения между лордами и их арендаторами). Гленни испытывал соблазн просто продолжить интрижку с Мэгги:
Я без особых раздумий занимался бы и дальше любовными забавами с ней, но я вспомнил о твоем превосходном принципе: «основная цель в жизни – новизна и свежесть впечатлений». Должен признать, что я начал испытывать к Мэгги довольно вялые, равнодушные, рутинные чувства, и вид ее холстяного чепчика и передника больше не производили на меня должного эффекта. Тогда я попытался, правда, без успеха, засесть за изучение… 28 декабря моя сестра Мэри (которую ты встречал в Перте) вернулась из Кинкардина, где она проводила Рождество, вместе с Фионой Гутри, дочерью старой подруги моей матери. Моя сестра, ты знаешь, тоненькая, хрупкая, небольшого роста для ее возраста (четырнадцати лет), и я могу утверждать без ложной скромности, что она любит меня горячо, чего, быть может, я не заслуживаю. Для меня было неожиданностью, как разительно переменилась Фиона за те восемнадцать месяцев, минувших с тех пор, как я видел ее в последний раз. Она сейчас вступила в ту очаровательную пору, когда у нее остаются манеры и мысли ребенка, а телом она превратилась во-взрослую женщину. У нее очаровательное розовое личико, а верхняя губа слишком коротка по сравнению с нижней, что придает ее рту выражение шаловливой капризности. Ребенком она была настоящим сорванцом (если это слово лишить всех оттенков скромности), и я часто возился с ней, выкручивая ей руки. А теперь, когда она повзрослела и стала настоящей красавицей, я решил последовать совету мистера Стерна и завязать с ней сентиментальные отношения, даже если они будут односторонними… (Я поставил многоточие там, где Гленни делает отступления, не относящиеся к делу). Это оказалось более легким, чем я ожидал – все, что от меня потребовалось, – относиться к ней так же нежно, как к Мэри, с большим вниманием и братской любовью. Даю слово, мои мысли и побуждения вплоть до этой стадии были такие безгрешные, что их бы одобрил наш строгий пастор Гейсс. В их комнате был камин, и я проводил там часы, попивая чай и рассказывая об обычаях Ганновера, представляя себя перед ними благородным и смелым Мавром Шекспира, Нежные, невинные чувства этих двух детей показались мне более сладкими, чем изучение Флаккуса. Я убедил себя в том, что именно это имел в виду Руссо, когда говорил о блаженстве «второго состояния природы». Увы! Мои возвышенные чувства потерпели первое поражение уже на второй день нового года, за полчаса до обеда. Когда я вошел к ним в комнату, девочки резвились, и я охотно присоединился к их шалостям. Я не мог не обратить внимание на колыхание грудей у Фионы, когда она прыгнула на постель, чтобы убежать от Мэри, я не мог отвести глаз от ее оголившихся лодыжек, когда она вспрыгнула на постель снова. Когда я отпустил ей комплимент по поводу приятных изменений ее форм, она нисколько не смутилась, а с благодарностью улыбнулась мне. Мэри заявила, что все это произошло, потому что она ест много мяса. Потом они попросили меня почитать им Грандисона, что я и сделал, присев на коврик у камина. Они устроились рядом со мной и принялись шить голубые муслиновые платья, которые собирались надеть на бал в Статпеффере в феврале. Немного погодя Мэри так углубилась в слушание Грандисона, что бросила шить и склонила головку мне на колени, вытянув ноги перед собой и поставив их на табурет. Через несколько минут Фиона поступила так же, но поскольку Мэри узурпировала мягкую часть моего бедра, Фиона вынуждена была положить голову чуть повыше, приложив щеку к тому месту, которое вскоре перестало быть мягким. Она свернулась, поджав под себя ноги, и юбка сзади у нее задралась выше бедра, обнажив красивейшую ножку, какую только мне удалось увидеть на это Рождество. Вскоре я заметил, что пуговицы на ее спине расстегнулись, и я свободной рукой проник к ней под платье и начал легко поглаживать ее голое тело, что явно ей понравилось… Уверяю тебя, мой дорогой Нед, что биение моего сердца отнюдь не улучшало качество моего чтения. Когда прозвенел колокол на обед, я с радостью заметил, как неохдтно она присела… она притворилась, что все это из-за того, что она задремала, но по едва уловимому движению ее ресниц я понял истинную причину ее недовольства. На следующий день я не продвинулся дальше в соблазнении Фионы, так как священник вернул взятые у нас взаймы сани, и мой брат Морей повез девочек кататься и показать им замок Данробин с его башнями. Но когда я перед ужином встретил Фиону, она сказала: «Мы пропустили наше чтение сегодня. Значит завтра ты должен будешь читать вдвойне больше». Я притянул ее к себе и погладил спину. Она спросила, что это я делаю с ней, и я ответил: «Хочу убедиться, все ли пуговицы застегнуты». На следующий день в среду было холодно и солнечно, и лорд Гленни ушел на целый день навестить одинокую леди. Когда Джеми сообщил мне эту новость, я сказал, что, пожалуй, посплю сегодня по такому случаю до десяти часов. Вскоре, когда я стоял в ночной рубашке и умывался, ко мне пришла Мэри. А за подругой явилась Фиона. Им очень понравился материал моей рубашки, которую я купил в Страсбурге на ярмарке. Затем Фиона рассказала историю о слуге ее тетки, который в рубашке с короткими рукавами накрывал стол для гостей. На просьбу тетки надеть сюртук слуга ответил: «Вы знаете, миледи, сегодня у меня столько беготни, и мне будет очень неудобно в сюртуке». Мы весело посмеялись над незадачливым слугой. Я с удовлетворением отметил, что Фиона совсем не смущена, что видит меня полуголым. Так же, как и Мэри. Ну, с Мэри все понятно: она моя сестра. Прежде чем с ними расстаться, чтобы спокойно переодеться, я обнял каждую из них, при этом отметив, что горячая Фиона согреет мужчину даже и без ночной рубашки. Я не буду подробно описывать все утро, иначе письмо получится длинным, как проповедь Уорбертона, отмечу только, что мы очень много шутили и смеялись, а я старался использовать каждую возможность прижаться потесней к ним, дружески обнять, чтобы Фиона привыкла к моей фамильярности. Необходимо было, конечно, уделять внимание и Мэри, чтобы не возбудить между ними чувство ревности и заставить Фиону принимать мои объятия как должное. Я не встречал с их стороны никаких препятствий, обе они были оживлены и веселы… Ты запиши себе этот урок, Нед, и вставь его в свою «Историю». Эта ситуация подтвердила правоту Лихтенберга, который утверждал, что чувства зарождаются при соединении, как химикаты. Мэри была моей сестрой, и фамильярность моя с ней была совершенно оправданна. Фиона тоже принимала мои ухаживания, как проявление братских чувств. Так как я теперь обязан был относится к Фионе, как к Мэри, а к ней я относился по-братски фамильярно, то и Фиона все воспринимала совершенно естественно. Плоды своей утренней политики я пожинал в полдень, когда отправился к ним в комнату продолжить чтение Грандисона. Я знал, что они собирались примерить свои голубые муслиновые платья перед тем, как нашить на них ленты, поэтому я пришел пораньше. Фиона все еще трудилась над своим платьем, но Мэри уже стояла в сорочке, примеряя корсет из китовой кости. Они попросили, чтобы я дал им совет по поводу их нарядов с мужской точки зрения, что я с удовольствием и сделал, помогая Мэри затянуть потуже корсет. Я сказал им, что в Париже светские женщины часто носят платья с совершенно открытыми грудями. Мэри заметила, что лично ей такая мода не по душе, и я скользнул рукой под сорочку и нащупал маленькие, твердые, еще едва оформившиеся груди, сказав, что у нее есть веские причины отвергать подобную моду. Оскорбленная до глубины души, она опустила сорочку с обоих плеч, выставив наружу обе груди, и поинтересовалась, смогут ли они вырасти побольше. Она не была такой уж невинной, как притворялась. Она просто хотела, чтобы я взглянул на ее груди и убедился, что она уже не ребенок, и она знала, что я очень любознателен. Я сделал вид, что беспристрастно изучаю ее груди, затем вынес свой вердикт, заявив, что относительная величина ее сосков и грудей допускает мысль, что они обязательно еще разовьются до нормальных размеров. Затем я взял один из сосков между пальцами и начал его сжимать и пощипывать. После нескольких мгновений он затвердел, впрочем, затвердел и тот, что находился внизу, у меня в брюках, и у меня возникло искушение наклониться вперед и взять один из сосков в губы, но я побоялся, что этот необдуманный жест разрушит мой профессорский вид знатока женских грудей… После этого я помог ей надеть новое платье и начал рассуждать, как крупный эксперт, относительно разных деталей женского туалета. К этому времени Фиона отложила иголку, и я спросил, могу ли я помочь ей расстегнуть пуговицы, которые на этот раз находились между ее грудей. Она смутилась, но моя верная Мэри вновь вовремя вмешалась и сказала, что вряд ли у Фионы будет еще когда-нибудь такая возможность воспользоваться советами такого крупного знатока женских туалетов, как я. Фиона тоже прониклась духом игры и позволила мне раздеть себя и опустить платье ниже плеч. На этот раз я не позволил себе никаких вольностей с ее нежными полушариями, которые предстали перед моим изумленным взором во всем своем великолепии, так как чувствовал, что это вызовет приступ ревности у Мэри. Вместо этого я помог ей облачиться в голубое платье, при этом стараясь по вернуться боком, чтобы они не заметили красноречивого свидетельства моего увлечения новым ремеслом. Вошла служанка и разожгла огонь в камине, а я сидел неподвижно в кресле, сделав вид, что целиком ушел в чтение. Но как только мы снова остались одни в комнате, я предложил начать чтение, пока не наступила темнота (уже было четыре часа пополудни). Мэри сказала, что сперва им нужно переодеться, но я возразил, что этого делать не стоит, по крайней мере, они узнают, мнутся ли их платья. Это их убедило, и они уселись рядом со мной на коврике. Как только я приступил к чтению, Мэри снова положила голову мне па колени, и Фиона последовала ее примеру. Обе разместились у меня на коленях таким образом, что не могли видеть друг друга, тем более, что я держал книгу на голове у Мэри, и книга непременно упала бы, если бы девушка пошевелила головой. Этот маневр позволил мне освободить обе руки. Левой рукой я скользнул в открытый ворот платья Фионы, а правая рука легла на грудь Мэри. Я убрал руку, чтобы перевернуть страницу, затем положил ее на правую грудь Мэри, просунул ладонь под платье и начал осторожно сжимать сосок. Перевернув еще страницу, я переместил руку на левую грудь и то же самое начал делать с левым соском. По ее учащенному дыханию я догадался, что ее уже совершенно не интересуют утомительные добродетели сэра Чарльза Грандисона. Когда я закончил пощипывание ее сосков, я нежно погладил ее груди и с изумлением увидел, как ее бедра непроизвольно раздвигаются. Охваченный на мгновение острым наслаждением, я так увлекся Мэри, что забыл о ее подруге. Я начал осторожно ласкать спину Фионе. Так как платье у Фионы было с низким вырезом, то ее спина была полуобнажена, и у меня не возникло особых проблем, чтобы скользнуть рукой ей под мышку и далее – тронуть ладонью ее правую грудь. Она поежилась от наслаждения, и я понял, что она не отвергает моих смелых ласк. И действительно, она потянулась, как кошечка, и слегка пошевелила бедрами, что заставило меня испугаться, как бы мой незванный гость не вырвался наружу, чтобы взглянуть, что тут происходит. Ее груди были полней и тяжелей, чем у Мэри, но соски значительно меньше, и когда я начал нежно поглаживать ее правую грудь, она вдруг задышала тяжело и часто. Я нашел это настолько забавным, что, спустя некоторое время, передвинул руку к ее рту и зажал нижнюю губу между большим и указательным пальцами. Затем ее губы обхватили мой палец, и она начала его сосать, как новорожденное дитя сосет соску. Когда мне это надоело, я снова просунул руку на грудь, на этот раз я массировал ее более энергично. Бревно в камине упало, сыпанув искры огня, и одновременно с моих колен свалилась на пол книга. Мне было совсем ее не жаль, так как стул, на который я опирался, сдвинулся с места под тяжестью моего тела, я потерял равновесие и упал на спину между двумя девушками. Фиона присела и сказала, что покинет нас на минутку. Меня подмывало посоветовать ей воспользоваться горшком под кроватью, но мысль, что это будет испытанием для ее скромности, удержало меня от необдуманных слов. Я находился в зените наслаждения и испытывал такое нетерпение, что готов был засунуть своего горячего Пегаса в любую щель в стене. Когда мы остались наедине с Мэри, моя рука вернулась к ней под платье, и она накрыла ее ладошкой. Я спросил, нравится ли ей то, что я с ней делаю, и она искренне ответила, что это доставляет ей огромное наслаждение. В комнате заметно потемнело, светился только огонь в камине, и она повернулась, чтобы согреть колени. Я был в такой степени нетерпения, что почти забыл о предосторожности. Одной рукой я продолжал сжимать ей грудь, а другой потянулся вниз, схватил край платья и задрал его до талии, а затем довольно грубо провел рукой по ее бедрам и добрался до источника наслаждения: там было гладко и почти не было волос. Я сперва всунул туда все пальцы, затем, почувствовав там влагу и тепло, проник вовнутрь средним пальцем. Она прошептала: «Будь осторожней. Сейчас придет Фиона». Клянусь, она читала мои мысли, потому что я уже намеревался взобраться на нее и убедиться, примут ли ее внутренние губы еще большего гостя, чем мой средний палец. Я знал, что ее предостережение было разумным, так как туалет находился в конце коридора. Но моим расходившимся эмоциям нужен был какой-то выход, чтобы сохранить рассудок, поэтому я быстро расстегнул пуговицы на ширинке, схватил ее руку и засунул внутрь своих брюк. Она знала, что ее там ожидает – она уже видела его, когда я был ребенком – но его теперешние размеры заставили ее вздрогнуть от удивления. Она присела и посмотрела на него при свете камина, обратив особое внимание на алую головку, которую она обхватила ладонью и начала двигать ею вверх и вниз, немного запачкавшись влагой, скопившейся вокруг головки. В этот момент послышались шаги за дверью, и я готов был осыпать голову Фионы страшными проклятиями и пожелать ей провалиться немедленно в преисподнюю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Спервая решил, что должен добиться расположения девушки по имени Мэгги Мак-Вин, дочери одного из наших арендаторов-фермеров, которая еще до моего отъезда на учебу проявила свои нежные чувства ко мне. Правда, тогда она клялась, что предпочтет умереть, чем потерять честь.
Лишение девственности Мэгги оказалось делом более легким, чем он ожидал, оно свершилось в амбаре, куда ее затащил Гленни после танцев, где молодой помещик стал центром внимания местных красоток (в отдаленных районах еще сохранились простые патриархальные отношения между лордами и их арендаторами). Гленни испытывал соблазн просто продолжить интрижку с Мэгги:
Я без особых раздумий занимался бы и дальше любовными забавами с ней, но я вспомнил о твоем превосходном принципе: «основная цель в жизни – новизна и свежесть впечатлений». Должен признать, что я начал испытывать к Мэгги довольно вялые, равнодушные, рутинные чувства, и вид ее холстяного чепчика и передника больше не производили на меня должного эффекта. Тогда я попытался, правда, без успеха, засесть за изучение… 28 декабря моя сестра Мэри (которую ты встречал в Перте) вернулась из Кинкардина, где она проводила Рождество, вместе с Фионой Гутри, дочерью старой подруги моей матери. Моя сестра, ты знаешь, тоненькая, хрупкая, небольшого роста для ее возраста (четырнадцати лет), и я могу утверждать без ложной скромности, что она любит меня горячо, чего, быть может, я не заслуживаю. Для меня было неожиданностью, как разительно переменилась Фиона за те восемнадцать месяцев, минувших с тех пор, как я видел ее в последний раз. Она сейчас вступила в ту очаровательную пору, когда у нее остаются манеры и мысли ребенка, а телом она превратилась во-взрослую женщину. У нее очаровательное розовое личико, а верхняя губа слишком коротка по сравнению с нижней, что придает ее рту выражение шаловливой капризности. Ребенком она была настоящим сорванцом (если это слово лишить всех оттенков скромности), и я часто возился с ней, выкручивая ей руки. А теперь, когда она повзрослела и стала настоящей красавицей, я решил последовать совету мистера Стерна и завязать с ней сентиментальные отношения, даже если они будут односторонними… (Я поставил многоточие там, где Гленни делает отступления, не относящиеся к делу). Это оказалось более легким, чем я ожидал – все, что от меня потребовалось, – относиться к ней так же нежно, как к Мэри, с большим вниманием и братской любовью. Даю слово, мои мысли и побуждения вплоть до этой стадии были такие безгрешные, что их бы одобрил наш строгий пастор Гейсс. В их комнате был камин, и я проводил там часы, попивая чай и рассказывая об обычаях Ганновера, представляя себя перед ними благородным и смелым Мавром Шекспира, Нежные, невинные чувства этих двух детей показались мне более сладкими, чем изучение Флаккуса. Я убедил себя в том, что именно это имел в виду Руссо, когда говорил о блаженстве «второго состояния природы». Увы! Мои возвышенные чувства потерпели первое поражение уже на второй день нового года, за полчаса до обеда. Когда я вошел к ним в комнату, девочки резвились, и я охотно присоединился к их шалостям. Я не мог не обратить внимание на колыхание грудей у Фионы, когда она прыгнула на постель, чтобы убежать от Мэри, я не мог отвести глаз от ее оголившихся лодыжек, когда она вспрыгнула на постель снова. Когда я отпустил ей комплимент по поводу приятных изменений ее форм, она нисколько не смутилась, а с благодарностью улыбнулась мне. Мэри заявила, что все это произошло, потому что она ест много мяса. Потом они попросили меня почитать им Грандисона, что я и сделал, присев на коврик у камина. Они устроились рядом со мной и принялись шить голубые муслиновые платья, которые собирались надеть на бал в Статпеффере в феврале. Немного погодя Мэри так углубилась в слушание Грандисона, что бросила шить и склонила головку мне на колени, вытянув ноги перед собой и поставив их на табурет. Через несколько минут Фиона поступила так же, но поскольку Мэри узурпировала мягкую часть моего бедра, Фиона вынуждена была положить голову чуть повыше, приложив щеку к тому месту, которое вскоре перестало быть мягким. Она свернулась, поджав под себя ноги, и юбка сзади у нее задралась выше бедра, обнажив красивейшую ножку, какую только мне удалось увидеть на это Рождество. Вскоре я заметил, что пуговицы на ее спине расстегнулись, и я свободной рукой проник к ней под платье и начал легко поглаживать ее голое тело, что явно ей понравилось… Уверяю тебя, мой дорогой Нед, что биение моего сердца отнюдь не улучшало качество моего чтения. Когда прозвенел колокол на обед, я с радостью заметил, как неохдтно она присела… она притворилась, что все это из-за того, что она задремала, но по едва уловимому движению ее ресниц я понял истинную причину ее недовольства. На следующий день я не продвинулся дальше в соблазнении Фионы, так как священник вернул взятые у нас взаймы сани, и мой брат Морей повез девочек кататься и показать им замок Данробин с его башнями. Но когда я перед ужином встретил Фиону, она сказала: «Мы пропустили наше чтение сегодня. Значит завтра ты должен будешь читать вдвойне больше». Я притянул ее к себе и погладил спину. Она спросила, что это я делаю с ней, и я ответил: «Хочу убедиться, все ли пуговицы застегнуты». На следующий день в среду было холодно и солнечно, и лорд Гленни ушел на целый день навестить одинокую леди. Когда Джеми сообщил мне эту новость, я сказал, что, пожалуй, посплю сегодня по такому случаю до десяти часов. Вскоре, когда я стоял в ночной рубашке и умывался, ко мне пришла Мэри. А за подругой явилась Фиона. Им очень понравился материал моей рубашки, которую я купил в Страсбурге на ярмарке. Затем Фиона рассказала историю о слуге ее тетки, который в рубашке с короткими рукавами накрывал стол для гостей. На просьбу тетки надеть сюртук слуга ответил: «Вы знаете, миледи, сегодня у меня столько беготни, и мне будет очень неудобно в сюртуке». Мы весело посмеялись над незадачливым слугой. Я с удовлетворением отметил, что Фиона совсем не смущена, что видит меня полуголым. Так же, как и Мэри. Ну, с Мэри все понятно: она моя сестра. Прежде чем с ними расстаться, чтобы спокойно переодеться, я обнял каждую из них, при этом отметив, что горячая Фиона согреет мужчину даже и без ночной рубашки. Я не буду подробно описывать все утро, иначе письмо получится длинным, как проповедь Уорбертона, отмечу только, что мы очень много шутили и смеялись, а я старался использовать каждую возможность прижаться потесней к ним, дружески обнять, чтобы Фиона привыкла к моей фамильярности. Необходимо было, конечно, уделять внимание и Мэри, чтобы не возбудить между ними чувство ревности и заставить Фиону принимать мои объятия как должное. Я не встречал с их стороны никаких препятствий, обе они были оживлены и веселы… Ты запиши себе этот урок, Нед, и вставь его в свою «Историю». Эта ситуация подтвердила правоту Лихтенберга, который утверждал, что чувства зарождаются при соединении, как химикаты. Мэри была моей сестрой, и фамильярность моя с ней была совершенно оправданна. Фиона тоже принимала мои ухаживания, как проявление братских чувств. Так как я теперь обязан был относится к Фионе, как к Мэри, а к ней я относился по-братски фамильярно, то и Фиона все воспринимала совершенно естественно. Плоды своей утренней политики я пожинал в полдень, когда отправился к ним в комнату продолжить чтение Грандисона. Я знал, что они собирались примерить свои голубые муслиновые платья перед тем, как нашить на них ленты, поэтому я пришел пораньше. Фиона все еще трудилась над своим платьем, но Мэри уже стояла в сорочке, примеряя корсет из китовой кости. Они попросили, чтобы я дал им совет по поводу их нарядов с мужской точки зрения, что я с удовольствием и сделал, помогая Мэри затянуть потуже корсет. Я сказал им, что в Париже светские женщины часто носят платья с совершенно открытыми грудями. Мэри заметила, что лично ей такая мода не по душе, и я скользнул рукой под сорочку и нащупал маленькие, твердые, еще едва оформившиеся груди, сказав, что у нее есть веские причины отвергать подобную моду. Оскорбленная до глубины души, она опустила сорочку с обоих плеч, выставив наружу обе груди, и поинтересовалась, смогут ли они вырасти побольше. Она не была такой уж невинной, как притворялась. Она просто хотела, чтобы я взглянул на ее груди и убедился, что она уже не ребенок, и она знала, что я очень любознателен. Я сделал вид, что беспристрастно изучаю ее груди, затем вынес свой вердикт, заявив, что относительная величина ее сосков и грудей допускает мысль, что они обязательно еще разовьются до нормальных размеров. Затем я взял один из сосков между пальцами и начал его сжимать и пощипывать. После нескольких мгновений он затвердел, впрочем, затвердел и тот, что находился внизу, у меня в брюках, и у меня возникло искушение наклониться вперед и взять один из сосков в губы, но я побоялся, что этот необдуманный жест разрушит мой профессорский вид знатока женских грудей… После этого я помог ей надеть новое платье и начал рассуждать, как крупный эксперт, относительно разных деталей женского туалета. К этому времени Фиона отложила иголку, и я спросил, могу ли я помочь ей расстегнуть пуговицы, которые на этот раз находились между ее грудей. Она смутилась, но моя верная Мэри вновь вовремя вмешалась и сказала, что вряд ли у Фионы будет еще когда-нибудь такая возможность воспользоваться советами такого крупного знатока женских туалетов, как я. Фиона тоже прониклась духом игры и позволила мне раздеть себя и опустить платье ниже плеч. На этот раз я не позволил себе никаких вольностей с ее нежными полушариями, которые предстали перед моим изумленным взором во всем своем великолепии, так как чувствовал, что это вызовет приступ ревности у Мэри. Вместо этого я помог ей облачиться в голубое платье, при этом стараясь по вернуться боком, чтобы они не заметили красноречивого свидетельства моего увлечения новым ремеслом. Вошла служанка и разожгла огонь в камине, а я сидел неподвижно в кресле, сделав вид, что целиком ушел в чтение. Но как только мы снова остались одни в комнате, я предложил начать чтение, пока не наступила темнота (уже было четыре часа пополудни). Мэри сказала, что сперва им нужно переодеться, но я возразил, что этого делать не стоит, по крайней мере, они узнают, мнутся ли их платья. Это их убедило, и они уселись рядом со мной на коврике. Как только я приступил к чтению, Мэри снова положила голову мне па колени, и Фиона последовала ее примеру. Обе разместились у меня на коленях таким образом, что не могли видеть друг друга, тем более, что я держал книгу на голове у Мэри, и книга непременно упала бы, если бы девушка пошевелила головой. Этот маневр позволил мне освободить обе руки. Левой рукой я скользнул в открытый ворот платья Фионы, а правая рука легла на грудь Мэри. Я убрал руку, чтобы перевернуть страницу, затем положил ее на правую грудь Мэри, просунул ладонь под платье и начал осторожно сжимать сосок. Перевернув еще страницу, я переместил руку на левую грудь и то же самое начал делать с левым соском. По ее учащенному дыханию я догадался, что ее уже совершенно не интересуют утомительные добродетели сэра Чарльза Грандисона. Когда я закончил пощипывание ее сосков, я нежно погладил ее груди и с изумлением увидел, как ее бедра непроизвольно раздвигаются. Охваченный на мгновение острым наслаждением, я так увлекся Мэри, что забыл о ее подруге. Я начал осторожно ласкать спину Фионе. Так как платье у Фионы было с низким вырезом, то ее спина была полуобнажена, и у меня не возникло особых проблем, чтобы скользнуть рукой ей под мышку и далее – тронуть ладонью ее правую грудь. Она поежилась от наслаждения, и я понял, что она не отвергает моих смелых ласк. И действительно, она потянулась, как кошечка, и слегка пошевелила бедрами, что заставило меня испугаться, как бы мой незванный гость не вырвался наружу, чтобы взглянуть, что тут происходит. Ее груди были полней и тяжелей, чем у Мэри, но соски значительно меньше, и когда я начал нежно поглаживать ее правую грудь, она вдруг задышала тяжело и часто. Я нашел это настолько забавным, что, спустя некоторое время, передвинул руку к ее рту и зажал нижнюю губу между большим и указательным пальцами. Затем ее губы обхватили мой палец, и она начала его сосать, как новорожденное дитя сосет соску. Когда мне это надоело, я снова просунул руку на грудь, на этот раз я массировал ее более энергично. Бревно в камине упало, сыпанув искры огня, и одновременно с моих колен свалилась на пол книга. Мне было совсем ее не жаль, так как стул, на который я опирался, сдвинулся с места под тяжестью моего тела, я потерял равновесие и упал на спину между двумя девушками. Фиона присела и сказала, что покинет нас на минутку. Меня подмывало посоветовать ей воспользоваться горшком под кроватью, но мысль, что это будет испытанием для ее скромности, удержало меня от необдуманных слов. Я находился в зените наслаждения и испытывал такое нетерпение, что готов был засунуть своего горячего Пегаса в любую щель в стене. Когда мы остались наедине с Мэри, моя рука вернулась к ней под платье, и она накрыла ее ладошкой. Я спросил, нравится ли ей то, что я с ней делаю, и она искренне ответила, что это доставляет ей огромное наслаждение. В комнате заметно потемнело, светился только огонь в камине, и она повернулась, чтобы согреть колени. Я был в такой степени нетерпения, что почти забыл о предосторожности. Одной рукой я продолжал сжимать ей грудь, а другой потянулся вниз, схватил край платья и задрал его до талии, а затем довольно грубо провел рукой по ее бедрам и добрался до источника наслаждения: там было гладко и почти не было волос. Я сперва всунул туда все пальцы, затем, почувствовав там влагу и тепло, проник вовнутрь средним пальцем. Она прошептала: «Будь осторожней. Сейчас придет Фиона». Клянусь, она читала мои мысли, потому что я уже намеревался взобраться на нее и убедиться, примут ли ее внутренние губы еще большего гостя, чем мой средний палец. Я знал, что ее предостережение было разумным, так как туалет находился в конце коридора. Но моим расходившимся эмоциям нужен был какой-то выход, чтобы сохранить рассудок, поэтому я быстро расстегнул пуговицы на ширинке, схватил ее руку и засунул внутрь своих брюк. Она знала, что ее там ожидает – она уже видела его, когда я был ребенком – но его теперешние размеры заставили ее вздрогнуть от удивления. Она присела и посмотрела на него при свете камина, обратив особое внимание на алую головку, которую она обхватила ладонью и начала двигать ею вверх и вниз, немного запачкавшись влагой, скопившейся вокруг головки. В этот момент послышались шаги за дверью, и я готов был осыпать голову Фионы страшными проклятиями и пожелать ей провалиться немедленно в преисподнюю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43